Текст книги "Гора в море"

Не то чтобы она ни с кем не подружилась, не нашла людей, с которыми у нее было что-то общее, не смеялась с другими студентами в уютных оксфордских пабах, не напивалась с ними, не целовалась, не конструировала мелких роботов, чтобы обклеить туалетной бумагой соперничающие общаги, – просто все это делалось на расстоянии. Все это делала – словно за стеклом (почему-то ей вспомнились кривые иллюминаторы наземного транспортника) – другая Ха, всегда отстраненная, наблюдающая, но не наблюдаемая.

Порой она просматривала старые контакты на своем терминале и обнаруживала, что в большинстве случаев даже не помнит, кто это. А с некоторыми именами были связаны только какой-то жест, анекдот в баре, прическа. Остальное было стерто… чем? Безразличием. Все те люди существовали в настоящем, а она всегда жила в будущем, на шаг впереди них, строила планы на полгода, год, пять лет вперед, а они смеялись за измазанными помадой краями пивных бокалов и… просто жили.

Здесь, в этот момент, у нее появилось такое чувство, что и она на самом деле начинает просто жить своей жизнью. Словно она наконец-то догнала свои будущие амбиции. Все те планы оказались здесь и сейчас. Она больше не знала, что станет делать через полгода, год, пять лет… Здесь были только архипелаг, осьминог, задача. Безотлагательность настоящего.

У нее за спиной, на берегу, автомонахи тихо молились, повернувшись к морю. Ха стояла неподвижно, глядя, как на воде дрожит свет. Эврим молча стоял неподалеку.

Через несколько минут Ха сказала:

– Он говорил правду.

– Кто?

– Тот служащий, который видел, как убили его товарища.

– Сомневаюсь. Это не совпадает с другими смертями, которые островитяне и владелец дайвинг-центра приписывали «чудовищу». Там люди либо тонули, либо были заколоты случайным орудием. Ничего похожего на это. Почему вы решили, что его не убил сослуживец? Или браконьеры, поссорившись из-за платы за яйца?

– Потому что, по его словам, он видел осьминога, который как человек шел по берегу к морю. Это нелепо. Дико. Подрывает доверие к его словам. Такую деталь может включить только тот, кто рассказывает реальную историю.

– Но почему он шел к морю?

Эврим, как и Ха, продолжал смотреть на воду, словно они могли различить черепашек даже с такого расстояния. Или как будто их взгляды, полные таких же благих пожеланий их выживанию, как и песнопения автомонахов, могли защитить эти крошечные, уязвимые существа от того, что ждет их впереди.

Или Ха просто приписывает Эвриму такие мысли? Возможно, на самом деле он думает: «Эти бесполезные, обреченные твари спешат в море».

Ха повернулась и направилась с мелководья вверх по берегу почти бегом. Пляж был узким: полоса песка в самом широком месте составляла не больше двадцати метров, а дальше начинался лес. Уклон у берега был небольшим. При высоком приливе пляж по краям почти исчезал. Ближе к линии деревьев виднелись оставленные высоким приливом лужи, довольно далеко отстоящие от моря. Добравшись до них, Ха согнулась. Сердце у нее колотилось так сильно, что в глазах темнело.

Она сунула руку в воду. Да, вот. И вот. И вот, и здесь. Совершенно точно.

Эврим подошел к ней.

– В чем дело? Что случилось?

– Ни в чем. Ничего. Дело в вашем вопросе. Вы спросили, почему он шел к морю? Такая странная деталь. Но я только что сообразила. Осьминог шел к морю, потому что охотился на суше. Или что-то собирал – возможно, что-то, оставленное высоким приливом.

– Осьминог? Охотился на суше?

– Их достаточно часто замечают на суше. Несколько видов довольно регулярно охотятся на суше. Abdopus aculeatus переходит от одной приливной лужи к другой, охотясь на крабов. Люди видят, как он ходит по берегу. Но дело не в этом. Дело вот в чем: смотрите!

Эврим наклонился к луже вместе с Ха. Край лужи был облеплен мидиями и морскими уточками. В более глубокой части качались актинии, несколько раков-отшельников ковыляли в своих присвоенных домиках. Лужу затеняли высокие камни.

– Что мне надо увидеть?

– Вот. – Ха провела рукой по той стороне лужи, где на камне не было мидий или других ракушек. Поверхность камня испещряли белесые царапины. – Видите?

Ха провела рукой по отметинам.

– Да.

– Это – места, где с камней соскребли мидий. Понимаете? Орудие убийства того служащего было случайным. Осьминог убил его тем, что нес с собой: бритвенно-острым скребком-ракушкой, с помощью которого собирал пищу.

– Скребком?

Завершившие свою церемонию автомонахи шли цепочкой вверх по узкой лестнице к бывшей сторожке заповедника, превращенной в храм, посвященный странствующим морским черепахам в их длящихся десятилетиями рекурсивных путях по океану.

В храме загудела медитативная чаша.

– Да, скребком, – подтвердила Ха. – Кажется, я придумала научное название для нашего существа. Или, по крайней мере, рабочий термин: Octopus habilis. По аналогии с Homo habilis, человек умелый. Мы назвали его Homo habilis из-за орудий, которые нашли рядом с его останками. Понимаете?

Ха повернулась к Эвриму. Ее возбуждение идеально отразилось на лице Эврима: да! Это определенно их объединяло. Пусть между ними и было расстояние – огромное различие в том, как они видят мир, – но это общее чувство опознавалось безошибочно. Чистая радость открытия – общего открытия.

– Наш осьминог находится в каменном веке, – сказала Ха. – Или, точнее, в раковинном веке.

Идеи, лежащие в основе записи коннектома и нейронного моделирования, – это человеческие идеи, однако поворотная точка была технологической, а не интеллектуальной. Предшествовавшие мне ученые были Галилеями без телескопа. Они пытались воссоздать лабиринты сознания по срезам мертвого мозга, вручную определяя границы между нейронами. Какими бы умными они ни были, их задача была невыполнимой. Ручное воссоздание лабиринта коннективности одного кубического миллиметра коры головного мозга заняло бы миллион человеко-часов.

Только мощные вычислительные способности и автоматический анализ изображений нового поколения суперкомпьютеров под управлением искусственного интеллекта наконец позволили продвинуться вперед. Вот в чем ирония: я не стою на плечах гигантов – я стою на плечах машин и их сфокусированных вычислительных способностей.

Доктор Арнкатла Минервудоттир-Чан, «Строительство разумов»

17

– КАКОВО ЭТО – быть летучей мышью?

В Астрахани было жарко, а в однокомнатной квартирке – еще и душно. Айнур лежала на узкой постели нагишом, глядя, как кольцо дыма тает на подлете к потолку. Они немного выкурили, но не столько, чтобы вызвать столь странный вопрос. Она повернула голову к Рустему.

– Извини, что?

– Ты меня спрашивала насчет моей работы. Чем я занимаюсь. Я пытался придумать, как тебе это объяснить.

Айнур пришлось усилием воли возвращать себя к разговору, который они вели чуть раньше. О чем это они говорили? А, да! О работе. Ее работа – развешивание картин в галереях – Рустему показалась очень увлекательной. Теория, лежащая в ее основе, размышления, которых требовала последовательность произведений и их размещение в пространстве. Важность негативного пространства. Он много расспрашивал ее о работе, а она отвечала небрежно.

Она уже давно особо не задумывалась о своей работе. Процесс отточился до автоматизма. Обычно в картинах присутствовал естественный синтаксис, а если нет, приходилось придумывать некую последовательность и объяснение. Какую-нибудь бессмыслицу. Если художнику не нравилось, он настаивал на чем-то другом – и тогда нужно идти ему навстречу. Так оно было на самом деле.

Спустя какое-то время ей стало немного неловко: вопросы Рустема были глубокими, точными. Они требовали точных ответов, а у нее таких не было. Те теории, которые она выучила в университете, давно потонули в потоке практики.

Спасаясь от его вопросов, она спросила про его работу. На самом-то деле ей было неинтересно. Она думала о том, что ей хотелось бы, чтобы они шли быстрее. Ей хотелось оказаться у себя в квартирке и лечь с ним в постель.

Однако задавать вопросы было лучше, чем пытаться подобрать ответы. Она чувствовала себя дурой. Дурой она не была, просто не из тех, кто постоянно думает. Когда она работала, теории не было – было просто знание, полученное за годы работы. Как знание, которое приходит, когда говоришь и слушаешь на родном языке. Именно поэтому она и была так востребована. Из-за того, как легко работает. Не по школярским теориям, усвоенным на скучных лекциях, когда по терминалу скачут слайды с последовательностями картин.

И потому она задала ему вопрос:

– А что насчет тебя? Ты работаешь с нейронными сетями. Каково это?

Он не успел ответить: они дошли до двери ее квартиры и занялись другим.

И вот спустя два часа он решил ответить на ее вопрос.

Ну что ж: ей хотя бы не нужно говорить. Она может просто наслаждаться обостренными ощущениями мозга под наркотиком, объединившимися с естественным посткоитальным выбросом гормонов удовольствия и смесью лунного и уличного света, попадающей в комнату. Ее назвали в честь лунного света – Айнур, и с самого детства она ассоциировала Луну с собой: прохлада, бледность, ночь. Это было похоже на подкожные фоны, которые можно купить, запустить в кровь и месяцами балдеть. Например, «Прогулка под дождем летним вечером». Если бы ей удалось понять, как перенести на чип это утонченное, дивное ощущение, в которое она порой погружалась, «я – лунный свет», она озолотилась бы.

– Такой вопрос много десятков лет назад задал философ Томас Нагель. «Каково это – быть летучей мышью?» Он пытался продемонстрировать, насколько немыслимо представить себе, будто имеешь сенсорный аппарат, настолько отличный от нашего собственного. Даже для того, чтобы просто представить себе, каково ориентироваться с помощью сонара, надо поставить себя на место летучей мыши. А это невозможно: точку зрения можно изменить только немного, и чем дальше ты от нее отходишь, чем более чужда она тебе – тем труднее ответить на этот вопрос.

– Понятно, наверное.

– Вроде как, – сказал Рустем, уставившись в окно.

Настоящих летучих мышей здесь было много. Она порой видела их, когда шла домой в темноте: кривые узоры в черном пространстве выше уличных фонарей. Можно подбросить камешек – и одна из них кинется следом за ним.

Рустем помолчал, а потом повторил:

– Вроде как. Но когда я это прочел, то учился в университете в Москве. К этому моменту я уже хакнул немало нейронных сетей. Знал, каково быть, например, кораблем-контейнеровозом. Патрульным дроном на улицах Челябинска. Спутником-тягачом, выволакивающим старую установку связи, сбившуюся с орбиты. У меня всегда был… не знаю, как это назвать… талант? способность?.. пролезать в сети ИИ и понимать, каково быть ими. Жить там, визуализировать тот мир. Я прочел то эссе для курса философии, который заставляют пройти всех младшекурсников, где всем скучно и досадно, потому что нет времени делать задания для этих занятий вдобавок к тем, которые действительно интересны и которые хотелось бы выполнять. Я не стал делиться своими мыслями с другими студентами: им было бы неинтересно. Я и профессору не стал говорить. Он воспользовался бы этим, чтобы снизить мне оценку, или втянул в спор, который был бы мне непонятен.

Айнур попыталась вспомнить, когда в последний раз разговаривала с кем-то – да с кем угодно – настолько долго. Она посмотрела на силуэт Рустема на фоне окна. Он не пытался вести монолог: время от времени он делал паузу, ожидая ее ответа, и только потом продолжал. Обычно он много не говорил. Она по ошибке задала ему вопрос, от которого он завелся. Было заметно, что ему давно хочется с кем-нибудь об этом поговорить.

– Короче, – продолжил Рустем, – позже я вернулся к той статье. Несколько лет тому назад. И обнаружил – как часто бывает, когда перечитываешь что-то из университетских времен, – что тогда я ее не понял. Что на самом деле пропустил немалую ее часть.

Он снова замолчал, ожидая ее реакции, так что она сказала:

– Точно. Понимаю. Иногда я перечитывала книги, которые нам задавали в школе, и удивлялась, что нам велели их читать именно тогда. Как будто это делается специально: дают читать гениальные книги до того, как ты в состоянии будешь их понять.

Рустем рассмеялся:

– Ага, что-то вроде того. Так что недавно я ее перечитал и нашел раздел, где Нагель говорит о том, как слепые способны обнаруживать предметы рядом с собой, также используя сонар – как они используют голосовые щелчки или постукивание палки, чтобы «услышать», где что. А потом он пишет, что, наверное, это и есть ключ к подобного рода коммуникации. Возможно, если бы ты был слепым и знал, каково это – как это ощущается мозгом, – тогда можно было бы представить себе, каково иметь сонар летучей мыши. Ты не понял бы, каково быть летучей мышью на самом деле. Но мысленно можно было бы создать аналогию. И тогда мне показалось, что, возможно, это и есть мой талант.

– Что?

Она не хотела, чтобы это звучало раздраженно, но это прозвучало именно так.

– Воображение входить в чужой разум. Когда я был маленьким, у родителей не было денег на терминал с виртуалом или хотя бы трехмерными моделями. У нас дома вообще не было терминала.

– У тебя не было терминала?

– Не было. Я рос в городке под названием Елабуга. Сейчас он в Уральском сообществе. Раньше это была Республика Татарстан. И раз у меня не было дома собственного терминала, я ходил в один компьютерный клуб в подвале. Я подсоединял дерьмовые старые терминалы и взламывал с них. Я подумал, что, может, эта способность берет свое начало именно оттуда. Может, не имея нормальных устройств, я начинал как слепой. Мне пришлось использовать другие чувства, компенсировать – и со временем эти другие чувства становились все острее. Мне приходилось воображать то, что парню с хорошими системами преподнесли бы на блюдечке, и это привело к тому, что я научился прокладывать себе путь во все более и более сложные паттерны. Видеть их у себя в голове, как слепой может иногда понять, что в комнате передвинули предмет мебели просто по звукам и ощущениям пространства. Так что я не знаю, каково быть летучей мышью – на самом деле, – но могу это аппроксимировать.

Он замолчал.

– Извини. Я заговорился. Обычно я столько не болтаю. Просто сейчас я бьюсь над сложной задачей, которая не дает мне покоя.

– Угу, – отозвалась Айнур. – А я лежала и думала, что уже очень давно столько ни с кем не говорила. Обычно если я так долго разговариваю, то это с моей половинкой.

– Извини, с кем?

– С моей половинкой, Алтын.

– Что такое половинка?

Она села.

– Ты не знаешь, что такое половинка?

Рустем покачал головой.

– Похоже, ты много сидишь взаперти, вскрывая эти свои сети.

– Наверное, да. В последнее время мне кажется, что ничего другого я не делаю. Ну, еще кофе пью.

Айнур потянулась.

– Ну, это шутка, так? Или не совсем шутка. Кто-то сказал, что люди вообще-то не хотят встречаться с другими людьми. Им на самом деле не нужно равноправное партнерство – понимаешь, два полных человека в отношениях. На самом деле они хотят, чтобы в отношениях было полтора человека, одна целая и пять десятых. Им хочется быть единицей, человеком, который определяет отношения, и чтобы второй человек был только половиной личности. Понимаешь, тем, кто их принимает, но собственных требований не выдвигает. Кто кажется цельным, с собственными личными особенностями, и мнениями, и рассказами о жизни – но не раздражает. Не требует, чтобы ты изменился. Так что лет шесть-семь назад одна крупная компания, специализирующаяся на ИИ, поставила это на поток. Ты заполняешь на своем терминале длинную анкету, проходишь через массу разных ситуаций и задач – и тебе такого подгоняют.

– Э… партнера?

– Ага. Может, ты думаешь, что это глупо или не дает удовлетворения – но это потрясающе! Как будто ты всегда его искала, но сама об этом не догадывалась. Хочешь, познакомлю?

– Что? С кем?

– С Алтын.

– Э… ладно. Конечно.

– Хэй, Алтын, – сказала Айнур. – Что поделываешь?

Камера была установлена на столике в углу, чтобы проецировать изображение в пустое пространство рядом с кроватью Айнур. Там возникла женщина – достаточно бестелесная, чтобы сквозь ее плоть просвечивали тени предметов, находящихся в комнате. Она сидела за столиком и ела из пиалы лапшу. На ней была мешковатая футболка и спортивные шорты, ноги у нее были босые. Она подняла палец в жесте «подожди», втянула в себя длинный кусок лапши и вытерла рот тыльной стороной руки.

– Хэй. Не ожидала, что ты со мной свяжешься. Разве у тебя не свиданка? Или уже закончилась?

– Нет, он еще здесь.

– О! – Алтын ухмыльнулась. – И, как я вижу, все прошло хорошо. Завидую.

– Мы тут болтали, и он захотел познакомиться с тобой.

– Извращенец.

– Не в том смысле. Просто сказать «привет!».

Рустем помахал рукой:

– Привет.

– А он у тебя болтун. Как тебя звать?

– Рустем.

– Хорошее имя. Отлично проводите время?

Рустем пожал плечами:

– Ну… да. По-моему. А ты? Чем занимаешься?

Алтын пожала плечами:

– Отсмотрела часа четыре стрима «В дни тех, кого мы похоронили». Это про старые Американские Штаты. Смотрел?

– Нет, – сказал Рустем. – Я не смотрю ленты. Некогда.

– А, он из этих! – Алтын закатила глаза.

– Нет, – вмешалась Айнур, – по-моему, ему и правда некогда. У него какая-то безумная работа. Взламывает нейронные сети.

– О как? И на кого ты работаешь, болтунишка?

Алтын взяла миску и отпила из нее бульона. Или притворилась? По правде говоря, Рустем уже забыл, что она не человек. Она была такой достоверной – вплоть до дырки на футболке. Вплоть до жирного блеска от супа на губах. Он смотрел, как она чешет ногу пяткой второй ноги.

Ему было любопытно, каково было бы оказаться внутри нейронных узлов ее разума. Каково будет оказаться в этом лабиринте. И каков он по сравнению с тем, над которым он сейчас работает.

– Я фрилансер, – ответил Рустем.

– Он говорит, что может понять, каково быть летучей мышью.

– Фу, гадость!

Айнур засмеялась. Она перекатилась на живот и положила голову на руки. Рустем опознал ее взгляд. С такой естественной приязнью люди смотрят на давних партнеров – на тех, с кем они остались после ухода первой страсти, в годы уюта. Заканчивая мысль, начатую другим. Говоря полуфразами.

Он почувствовал легкую отстраненность. После сегодняшнего вечера он Айнур не увидит. У нее было то, что нужно человеку – эмоционально – еда (но не на самом деле), миска лапши в квартирке (но ненастоящей).

– Нет, он мне много интересного рассказал про точки зрения. Не будь такой ограниченной.

– Я не ограниченная, – заявила Алтын, передразнивая интонации Айнур. – Просто не люблю летучих мышей.

– Ой, заткнись! И вообще я все тебе потом объясню. Было интересно. Мне сейчас вообще не до тебя. Ухожу.

– Приятного траха.

– Грубиянка!

– Я тоже тебя люблю.

Алтын показала язык, и камера отключилась.

– Круто, правда? – сказала Айнур.

– Это… нечто.

– Не очень-то понятно выразился.

– Я вроде как растерян. Впечатляет. Никогда не видел имитаций такого качества.

Айнур подвинулась на постели, освобождая Рустему место, и похлопала по простыне. Он сел.

Ощущение холода осталось, но он сумел его игнорировать – по крайней мере, на время его отодвинуть. Он знал, что оно его догонит, это чувство, когда он пойдет домой на рассвете, унося на себе запах этой почти незнакомой женщины.

– Я с тобой еще не закончила, – сказала Айнур.

И Рустем автоматически отозвался:

– Да, и я с тобой тоже еще не закончил.

Каждый встреченный нами осьминог пережил приключения и испытания, которые мы даже вообразить не можем. Осьминога, дожившего до взрослого возраста в опасном море, можно назвать хитроумным Одиссеем, героически изворотливым мастером сражений и бегств. Сколько ног он потерял и отрастил заново? Как менял свою форму, чтобы прятаться и преследовать добычу? Скольких смертей избежал?

И что он будет знать о нас, этот герой морей? Прятался ли он в водолазном шлеме девятнадцатого века, потерянном первыми исследователями глубин? Выскальзывал из рыбацкой сети? Смотрел на нас с края своих владений, пока мы гуляли по своему берегу? Ворочал черепа потонувших в подводных лодках?

Кем мы будем для него? Богами? Чудовищами? Или чем-то совершенно не имеющим значения?

Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

18

ХА ВЕРНУЛАСЬ ПО БЕРЕГУ В ОТЕЛЬ глубокой ночью. Она устала, руки были по локоть в песке, но поработать руками было приятно. Прочистить голову, сбежать от осаждающих ее мыслей, неразрешимых проблем.

С самого приезда она чувствовала себя не в своей тарелке. Спуск вертолета под дождем, темнота пустынного острова… Когда она думала о той первой ночи, то вспоминала обезьян, дравшихся за что-то на дамбе. Теперь это воспоминание переплелось с тем, что про обезьян сказал Эврим: «Настолько похожие на вас, но деградировавшие. Неудачная попытка».

Неудачная попытка. Был ли ею Эврим? Те интервью, которые Эврим давал, когда его только явили миру, походили на тщательно разработанный набор тестов Тьюринга: люди задавали Эвриму вопрос за вопросом, а он снова и снова демонстрировал, что он – человек. Нет, не так. Это Эврим демонстрировал, что его можно принять за человека.

В этом-то и было дело, так? Загвоздка. Эврим никогда не сможет продемонстрировать, что он человек или разумен. Он может продемонстрировать только то, что выглядит как человек. Что люди могут создать копию сознания. Тест Тьюринга, как и все проверки разумности, на самом деле может показать только то, что имитация достаточно сложна, чтобы ее нельзя было отличить от человека.

Но какой в этом был смысл? Эврима демонстрировали, щупали, проверяли, обсуждали. Человек ли он? Или нет? На какое-то время он стал самой обсуждаемой темой планеты. А потом Эврима отвергли. Не из-за его неполноценности, а именно потому, что он прошел все проверки. Ха не смогла точно определить, когда наступил поворотный момент, однако в передачах об андроиде явно поменялся тон. Поменялась графика, которая использовалась в ленте параллельно с интервью, изменились те части интервью, которые особо выделялись. Камера задержалась на одном из выражений лица Эврима, которое в тот момент выглядело не вполне уместно. Крупный план, на котором Эврим выглядит опасным. Цитата, вырванная из контекста. Все было тонко, вкрадчиво.

Вслед за первыми восторгами из-за того, что «Дианиме» наконец удалось воссоздать человеческий разум во всей его сложности, новостной поток от Эврима отмежевался.

Почему? Часть возражений носили религиозный характер. Часть – морально-этический. Выступления сопровождались насилием. А жестоким фактом стало принятие законов, запретивших Эврима и всех будущих его версий в большинстве правительственных структур мира, включая все страны под покровительством Правящего директората ООН.

Затем Эврим попал на этот остров. Его изгнали. Выкинули. Несмотря на то что Эврима назначили руководителем данного проекта, спрятаться от этого факта было нельзя. Эвриму больше некуда было деваться.

В вестибюле Эврим сидел один, его лицо освещал свет терминала, рядом лежали оборудование и технологии, с которыми постоянно возилась Алтанцэцэг. У Ха возникла четкая картинка Пиноккио на полке среди бездушных кукол, бывших его предками, застрявшего между мирами живых и неживых, субъектов и объектов, пытающегося стать настоящим.

Когда Ха вошла, Эврим поднял голову.

– Ха, я продолжаю думать про то убийство смотрителя. Мне тревожно.

– Из-за чего?

Ха выдвинула себе стул. При виде сидящего в одиночестве Эврима ее охватило чувство сострадания. «Он так одинок». Она обнаружила, что садится поближе, словно говоря: «Я вас не боюсь. Вы мне не отвратительны. Я могу быть рядом и не отшатываться. Видите?» Она села так близко, что, когда наклонилась заглянуть в терминал Эврима, их плечи соприкоснулись.

Эврим отшатнулся. Невозможно было понять, от неожиданности, неприязни или еще чего-то. Он отстранился, а потом словно овладел собой и придвинулся к Ха, принимая такую близость.

Экран был поделен на двенадцать частей, на каждой из которых проигрывалась видеозапись с осьминогами. Виды были разными, но все они взаимодействовали с людьми. На одном осьминог прополз по палубе корабля и протиснулся сквозь дыру в планшире, сбегая. На другом прятался на дне кувшина, который греческий рыбак поднял на борт своей лодки. И так далее – на каждом видео была запечатлена встреча. И все они были для осьминога враждебными, угрожающими. Осьминоги пытались сбежать от тех, кто их поймал. Когда их вытаскивали из моря, они старались вырваться на свободу.

– Я пытался представить себе, – сказал Эврим, – какими нас видят осьминоги. Я думал про убийство. В истории чего-то недостает.

– Много чего, – согласилась Ха.

– Да. Но самое важное – это причина нападения. Сначала я думал, не случилось ли чего-то, о чем мы не знаем. Что-то, что заставило бы осьминога почувствовать угрозу. Я был в этом уверен. А потом я подумал: а люди вообще-то делают хоть что-то, что не заставляло бы это существо чувствовать угрозу? И ответ такой: почти ничего. Это животное было удивительно умным даже до того, как пришло к символьной коммуникации, а история его отношений с людьми полна насилия и угрозы.

– Значит, вы считаете, что они пришли к символьной коммуникации?

– Да. А к применению орудий пришли задолго до этого. И теперь мы видим, что это не все – возможно, они изготавливают орудия. Но меня беспокоит… отношение человека к осьминогу. С его точки зрения. Это существо было необычным еще до того, как пришло к языку или изготовлению орудий. Оно прекрасно умеет выживать и адаптироваться в море, живет в состоянии постоянной угрозы, требующей непрерывной и гибкой реакции. Это – меняющий облик охотник-собиратель. Существо, которое ежедневно избегает смерти. И ежедневно убивает, чтобы выжить.

– В своей книге я сравнила его с Одиссеем, – сказала Ха. – Его прозвали хитроумным, изворотливым. Лучшей аналогии у меня не нашлось. Они – герои морей, справляющиеся с тысячью бед и проблем.

– Да. – Эврим снова взглянул на терминал, где в дюжине окон осьминоги сражались против людей, пытались живыми вырваться на свободу. – Да. Именно об этом я и говорю. Они – герои морей. А мы кто? Мы их Немезида, злой рок. Мы – враг. Помните, что я сказал вам на берегу? Алтанцэцэг убила тех людей по необходимости. Это само собой разумелось для защиты заповедника. Вот в чем дело: по-моему, эти убийства тоже сами собой разумелись. На мой взгляд, осьминог мог убить того смотрителя из-за определенного действия, но необязательно. Он мог убить его потому, что он оказался у него на пути, испугал, или вызвал раздражение, или сделал еще что-то, что ему не понравилось. Нечто угрожающее. Точно так же те люди на кораблях умирают потому, что стали частью угрозы нашему делу.

Ха вспомнила, как Эврим бесстрастно сталкивал труп в вырытую ими в песке яму. Эврим поставил ногу на оторванный торс мужчины. Толчок – и все.

«Само собой разумеется».

И в это мгновение раздался сигнал тревоги.

Он отличался от предыдущего. На этот раз сирену сопровождало мигание закрепленного на потолке устройства.

– Морская граница?

В помещении возникла Алтанцэцэг. Она была в черном, с винтовкой на перевязи – и бесшумно скользнула к выходу из отеля. На ней был шлем, а перед лицом завис десяток картинок: Ха догадалась, что это данные с камер.

– Нет, – ответил Эврим, – данная тревога сигнализирует о нарушении наземного периметра. Нашего периметра.

Алтанцэцэг повернулась к ним обоим:

– Остаетесь здесь. Скорее всего, сбой. Я иду.

– Нет, – сказала Ха. – Не выходите туда. И пусть ваши дроны ничего не делают.

– Это нарушение границы. Возможная угроза.

– Нет. Отключите сигнал.

Алтанцэцэг щелкнула пальцем в перчатке управления, и клаксон смолк. Мигалка тоже погасла.

Через открытую дверь они слышали шорох волн по песку, в темноте за террасой отеля. Все трое замерли. Алтанцэцэг следила за экранами, парившими в ее поле зрения. Ха окаменела, напрягая все мышцы, глядя в сторону моря, хотя в окне отеля видно было только ее собственное отражение и отражение Эврима рядом с ней, словно странного полупрозрачного близнеца.

– Что-то видите? – спросил Эврим у Алтанцэцэг.

– Ветер. Движение среди деревьев. Бесполезно. Много чего двигается. Прорыв в районе песка. Там три дрона. Тепловая сигнатура туманная. Нет четкого контура. Сейчас – на камерах пусто. Я думала, лодка, человек в гидрокостюме. Нет. Но… там. Движение на песке. Я иду.

Ха почувствовала выброс адреналина – почувствовала, что становится более живой, словно каждая пора ее тела впитывает тон этого ощущения, чтобы сохранить на будущее.

«Начинается».

– Нет, – снова повторила Ха. – Оставайтесь здесь.

Алтанцэцэг возмущенно посмотрела на Ха, наклонив голову.

– Инфракрасный – нет. Ничего, наверное. Мусор, плавник на волнах. Извините за беспокойство.

Алтанцэцэг уже почти ушла в коридор, когда сигнал границы снова сработал. Она остановилась и повернула назад.

– Личный осмотр иду.

Ха вскинула руку.

– Нет. Стойте. Отключите тревогу.

Алтанцэцэг снова дернула пальцем, затыкая клаксон.

– Что знаете? – рыкнула она. – Какую игру ведете?

– Не игра, – сказал Эврим. – Приманка. Вы показали наживку. Подводный дрон.

– Да, – поддержала Ха. – И теперь я прошу только какое-то время оставаться здесь. Четверть часа. Всего пятнадцать минут.

– И что думаете? – хмыкнула Алтанцэцэг. – Оно просто войдет в дверь?

Ха посмотрела на главу безопасности, указательный палец, лежащий на спуске тупорылой гадкой машинки для убийства.

– Надеюсь, нет.

Эволюция создала продвинутый разум не один раз, а по крайней мере два, одарив им не только млекопитающих и их родню, но также головоногих, и в особенности животное, стоящее на вершине океанской разумности, – осьминога.

Эти животные настолько не похожи на нас, что большинство инопланетян, которых мы придумываем в наших фантазиях о космосе, на самом деле куда ближе к людям. Однако их разумность отрицать нельзя. Я считаю, что первые чужие, с которыми нам предстоит встретиться, поднимутся нам навстречу из моря.

Доктор Ха Нгуен, «Как мыслят океаны»

19

ХА ПОПЫТАЛАСЬ УГОВОРИТЬ АЛТАНЦЭЦЭГ не ходить с ней к берегу, но та не уступила. В итоге они пошли втроем, Ха – впереди, Алтанцэцэг за ней, а замыкал процессию Эврим. По настоянию Ха Алтанцэцэг оставила винтовку в отеле, но Ха знала, что где-то в небе за их движением следит как минимум один дрон. Беззвучный, но способный навредить не меньше, чем винтовка, – а то и больше.

Цементные дорожки вели от террасы вправо и влево, вились между миниатюрными пальмами и другими растениями из тропических фантазий – и ни одно из них не было местным. Они пошли по правой дорожке, которая вела к берегу более коротким путем. Территория отеля была искусственным тропическим раем, вариантом «островного приключения» из тематического парка, не имевшим реального прототипа ни на одном острове. Деревья и кустарники были высажены равномерно и представляли собой приятные породы без шипов и других неудобств, однако время, в течение которого остров пустовал, уже начало давать о себе знать. Дорожку затянули лианы и дикие травы, засыпали опавшие листья и вайи. Надетые ими налобные фонари превращали поддельные джунгли, становящиеся под напором острова реальными, в паутину теней.