Текст книги "Император всего"

Они пошли следом за роботом по еще более неприметному коридору.

Дольмаэро шагал рядом с Руизом.

– Что тебе удалось узнать, Руиз Ав? – спросил он.

– Кое-что. Я вспомнил немногое, что знал про это место, Глубокое Сердце, и про тех, кто здесь живет. Они называют себя Делящимися.

Дольмаэро выпятил губы.

– Звучит высокопарно… но неопределенно. Делящиеся чем? А как их называют другие?

Руиз улыбнулся.

– Очень по-разному… но больше всего и чаще всего их называют Трахальщиками.

– Непристойно, – заметил Дольмаэро, – а что это значит в самой их ситуации, применительно к тому, что они делают?

– Да, что это может значить, Руиз? – Низа легонько потрясла его за руку.

Руиз стал думать, как лучше объяснить им.

– Ну… это такие люди, которые возвели в культ сексуальные переживания. Это очень трудно поддается краткому объяснению, но они считают, что самое высокое человеческое предназначение – это давать и получать сексуальное удовольствие. Все их законы и организации направлены на то, чтобы распространять это мнение.

Низа пожала плечами.

– Я знавала таких людей. Что такого особенного в этих Трахальщиках?

Выражение ее лица ясно говорило о том, что она не находит ничего ужасного в таких воззрениях.

Руиз немного растерялся, но он продолжал объяснять.

– Они заходят весьма далеко в том, чтобы как можно больше разнообразить свои переживания. Они считают, что человеческие существа сделаны так, что наивысшее удовольствие они получают с новыми и новыми любовниками, поэтому они нашли способ максимально усилить эту новизну, новизну своих совокуплений.

– И все же они не кажутся мне такими необычными и странными, – ответила Низа.

На лице Дольмаэро было написано легкое отвращение.

– Они не составляют постоянные связи и союзы между любящими? Они проводят каждую ночь с другим любовником?

– Еще того похлеще, – сказал Руиз.

Они озадаченно посмотрели на него.

– Они проводят каждую ночь с другим любовником, но еще и в новом теле.

– Как такое может быть? – спросил Дольмаэро.

– У них есть способы меняться личностями от тела к телу. Так же легко, как вы можете сменить одежду. Для них это очень разнообразит сексуальные переживания, которые им доступны. Но они всегда ищут новообращенных, потому что… – Руиз заколебался. Сколько он должен им сказать?

– Они никогда не умирают – их разум живет столько, сколько они того хотят. Поэтому они должны находить себе новых любовников где-то еще, чтобы избежать излишней повторяемости. Вечность – долгая штука.

Они казались потрясенными.

– Они разве никогда не стареют? У них не бывает несчастных случаев? – казалось, Низа настолько захвачена этой мыслью, что глаза ее расширились от потрясения.

Он глубоко вздохнул.

– На пангалактических мирах люди живут столько, сколько они могут себе позволить – зажиточные могут вообще жить вечно, если захотят. А если Делящиеся теряют тело в каком-нибудь несчастном случае, то они всегда могут заменить его каким-нибудь телом со стертой памятью, купленным на невольничьем рынке. Или же особью из клона, у которого подавлены проявления личности.

Низа, видимо, терзалась какими-то побочными мыслями. Наконец она заговорила тихим голосом.

– А ты, Руиз? Сколько тебе лет?

Руиз мысленно обругал себя за то, что не увидел личных моментов в его потрясающих откровениях с ними.

– Я чуть старше, чем кажусь, – ответил он мягко.

После этого долгое время никто не заговаривал, словно они с большим трудом переваривали эти необычайные откровения.

9

В конце концов они дошли до большого зала. Внизу широкого амфитеатра была круглая сцена, на которой находились человек шесть поразительно красивых мужчин и женщин, которые поджидали их в левикреслах. Концентрические полукруги сидений уходили в темноту за сценой. Только первый ряд был занят прочими путешественниками с барж.

Руиз и его группа прибыли последними. Когда они уселись, женщина, которая сегодня звалась Хемерте, встала и заговорила.

– Приветствую вас, искатели, – сказала она с улыбкой и взглядом, который, казалось, на момент застывал на каждом из них. – Сегодня мы узнаем, как вы можете послужить Глубокому Сердцу. Мы должны применить отбор. Вечность бесконечна во времени, но не в пространстве. Остальные должны будут отдать нам свою свободу, чтобы покрыть наши расходы. В любом случае вы внесете свою лепту в самый грандиозный эксперимент в истории любви и желания.

«Невеликое утешение для тех, кто не будет избран», – подумал Руиз.

– Поэтому давайте начнем без долгих разговоров.

Она показала рукой, и робот ввез автокувез по проходу на сцену. В нем скорчился генч. Может быть, это был самый больной генч из всех, которых Руиз видел за свою жизнь. Его сенсорные пучки высохли и крошились, глазные пятна застыли на черепе в причудливых комбинациях. Его бесформенное морщинистое тело напоминало бумажный пакет гнилого мусора. Провода и трубки соединяли его с автокувезом, а на нижнем подносе автокувеза щелкали и жужжали моторы и приборы. За автокувезом плелись два робота, вооруженные мягкими манипуляторами и ловчими петлями.

– Что такое это существо? – прошептала Низа голосом, полным омерзения.

– Помнишь, я тебе рассказывал про генчей? Вот этот один из них, хотя явно не самый здоровый.

– Значит, они хотят взять в плен наши мозги? – спросил Дольмаэро.

– Думаю, что нет, – ответил Руиз. – Кажется, это существо слишком старо и нездорово, чтобы оно смогло пережить хоть одно такое усилие.

Трое бродяг с соседней баржи сидели слева от Фломеля. Крупный молодой человек злобно уставился на Руиза.

– Заткнись, – сказал он, – в этот священный миг не должно быть пустой болтовни.

Руиз спокойно посмотрел на него.

– Ты прав, вне всякого сомнения, – ответил он вежливо, – прими мои извинения.

Молодой человек выпятил подбородок с довольным видом.

Генч остановился перед первым из одетых в белые одежды искателей, протянул к нему тонкое щупальце и притронулся ко лбу искателя. Человек дернулся и окаменел.

На платформе судьи собрались вокруг специального табло. Они перешептывались вместе, указывая на табло, потом покачали головами.

Прошла минута, и Хемерте заговорила.

– Мне очень жаль, – сказала она, – ваше тело безупречно, но ваш ум поверхностный, негибкий, оторванный от ваших страстей. Вы самолюбивы, но не преданы вашим идеям.

Она сделала жест, и робот-охранник взял человека за плечо и увел.

Оценка кандидатов продолжалась. Из шести в белом только двое были приняты. Остальных в молчании увели прочь. Видимо, эти люди придерживались стоических правил поведения.

Генч потянулся к пухлой молодой женщине в лохмотьях. Она повернула к генчу свое личико с таким невинным видом, что Руиз был даже немного потрясен.

На этот раз судьи очень долго совещались, не в состоянии прийти к общему решению. Наконец Хемерте выступила вперед.

– Нам очень грустно, честное слово – это было жестокое и трудное решение, – сказала она. – Твое тело несовершенно, но тела можно заменять без всякого труда. Беда в твоем сознании. Ты страстная, ты разумная, интеллигентная от природы, у тебя есть энтузиазм и желание сделать себя лучше и делать лучшее, на что ты способна. Твоя беда в том, что ты никогда не была прекрасна и поэтому не научилась принимать поклонение.

Она наклонила голову и подождала, чтобы охранники-роботы взяли девушку. Но Хемерте все-таки не кончила свою речь.

– Все же ты такой многообещающий материал, что мы не можем просто продать тебя на невольничьем рынке. Вместо этого мы сделаем вот что: мы сделаем тебя прекрасной и вернем тебя домой. Когда ты решишь, что научилась всему тому, чему должна научиться, снова приходи к нам. Если, конечно, захочешь.

Когда роботы пришли, чтобы увести ее, она на секунду схватилась за руку старика с лисьим лицом, а потом ушла, в слезах и улыбаясь.

Старик шел следующим по очереди. Совет судей был краток, и Хемерте высказалась весьма определенно.

– Ты один из нас, – сказала она, улыбаясь.

Крупного молодого человека судили столь же быстро, но не положительно.

– Ты безрадостная скотина, – сказала Хемерте, – я поражаюсь твоей наглости и тому, что ты осмелился предстать перед нами.

Секунду он сидел в шоке. Но, когда механизмы схватили его в мягкие манипуляторы, он завопил и стал вырываться.

– Но ведь вы взяли старика – этого высохшего сучка, который… у которого не стоит уже сто лет, он сам не помнит, зачем живет.

Элегантное лицо Хемерте осветилось презрением.

– Неужели ты воображаешь, что способность человека любить зависит от состояния его желез? Тело его можно будет обновить. А вот твое сознание никогда не поднимется над его теперешним тупым состоянием.

Его увели роботы, а он все лягался и вопил.

Судьи обошлись с красивой молодой парой быстро, но более мягко. Хемерте сказала им, что они слишком молоды и вели жизнь наивысшего комфорта и блаженства.

– Все же, если вы когда-нибудь избежите рабской участи, вернитесь к нам. Может быть, вам не нужно ничего более, чем опыт, который вы приобретете, будучи рабами, для того, чтобы присоединиться к нам.

«Они приняли это очень храбро, – подумал Руиз. – И они вроде как приняли совет Хемерте всерьез. Они воистину были юны».

Генч притронулся к Фломелю, который отпрянул прочь и потом упал безвольно, как тряпка, когда генч коснулся его нервной системы.

Судьи, казалось, отпрянули от омерзения, лица их застыли от подавленной реакции на то, что они увидели.

– Нет, – сказала Хемерте, ничего не объясняя. – Но мы немного подождем, прежде чем отправим тебя на рынок. Обстоятельства всей твоей группы слишком необычны. Ты не просился в вечность добровольно.

Фломель передернулся и судорожно вздохнул, когда генч отпустил его.

Генч перешел к Мольнеху.

– Нет, – снова сказала Хемерте, но на сей раз она заговорила с хорошим чувством. – Твои страсти отличаются от наших. Если бы вместо Глубокого Сердца мы звались бы Глубоким Желудком, ты стал бы нашим правителем.

К удивлению Руиза, судьи долго совещались по поводу Дольмаэро. Но потом Хемерте, печально покачивая головой, объявила его неподходящим кандидатом на вечность.

– Ты был красивым молодым человеком и снова смог бы стать таким, и у тебя достаточно ума и духа, чтобы поселиться среди нас, но твоя верность уже отдана другому… и ты не можешь взять свое слово назад.

Низа прижалась к плечу Руиза, когда генч передвинулся к ней. Глаза ее расширились от страха. Руиз похлопал ее по руке.

– Не бойся, – сказал он, – это не больно и скоро кончится.

В ее лоб погрузилось щупальце, и она окаменела.

Судьи столпились возле экранчика, улыбаясь и перешептываясь.

– В отношении этой нет никаких сомнений, – сказала Хемерте, долго изучая данные. – Она совершенно приспособлена для вечности. Она всегда была чувственна, всегда была прекрасным существом. Ее культурная матрица завораживающе чужеродна. И у нее есть глубина чувств человека, который однажды уже умирал. Превосходно. Мы должны ее иметь.

Руиз почувствовал тошнотворную смесь облегчения и потери. Наверняка ее существование в Глубоком Сердце было бы для нее лучшей судьбой в сравнении со всем тем, что ее могло ждать. Гораздо лучше, чем ее первоначальное предназначение, которое состояло в том, чтобы играть феникса в труппе Фломеля, пока она не умрет множество раз. Это было лучше, чем смерть вместе с Руизом в какой-нибудь темнице Моревейника. Лучше, чем стоять на помосте невольничьего рынка, чтобы быть проданной в какой-нибудь третьеразрядный бордель.

Но она больше не будет принадлежать ему. И он был уверен, что она была способна на более широкую жизнь и интересы, он был уверен, что у нее были и прочие таланты, помимо постельных. Разве это не разновидность рабства – провести свою жизнь, совокупляясь в Глубоком Сердце? Неважно, какое бы глубокое удовольствие это ни приносило, в конечном итоге обязательно должна прийти пустота.

Генч убрал свое щупальце из Низы и подошел к Руизу. Он почувствовал холодный укол, когда щупальце пронзило его череп, и потом – ничего.

Когда он проснулся, это был медленный мучительный процесс. Он пытался вернуться в сознание, словно выплывал из какой-то темной вязкой жидкости.

Он открыл глаза и увидел, что он вернулся в свою не то комнату, не то тюремную камеру. Возле него сидела Хемерте, на ее элегантном лице было выражение глубокой озабоченности.

– Ты не сказал мне, что ты из Лиги, – сказала она.

Он кашлянул и прочистил глотку.

– Я вольнонаемный. По контракту.

Слабость собственного голоса напугала его.

– В любом случае, мы чуть не убили тебя. Старый генч задел послание-на-задание, и он утверждает, что оно вызвало к жизни смертную сеть. Почему-то она стабилизировалась, прежде чем успела взорвать тебя изнутри. Ты в сорочке родился, что остался в живых. И у меня нет объяснения этому.

Руиз снова кашлянул.

– Сеть стирается и слабеет, – ответил он.

Непонимание отразилось на ее лице.

– Ну, что бы там ни было. Во всяком случае, мы хотим тебя. И женщину тоже. Вас обоих.

– Зачем же это я вам нужен?

Хемерте странно посмотрела на него.

– А ты не знаешь? Ты разве вообще не способен заглянуть в себя? У тебя странный и богатый разум, Руиз Ав. У нас в Глубоком Сердце нет никого похожего на тебя. Ты сексуалист, чувственная личность, но ты и стоик. Ты развратник – и спартанец. Ты занимаешься любовью и приносишь смерть с одинаковой ловкостью. Ты наиболее интересный из всех, кто пришел к нам, ты подлинная тайна.

Кое-кто из нас боится тебя. Эти готовы были убить тебя, пока ты лежал без сознания. Они говорили, что ты разнесешь по всей нашей общине раковые клетки нигилизма, которые развратят и съедят нашу общую душу. Но большая часть наших единомышленников хотела бы у тебя поучиться. Приходи к нам, и ты никогда не останешься один.

– Нет, – сказал Руиз.

– Нет? Альтернатива ведь – рабство.

– Я был рабом. Для меня это временное состояние.

Хемерте разволновалась.

– Мы не можем заставить тебя присоединиться к нам – тогда ты воистину станешь для нас раковой опухолью. Можем ли мы пойти с тобой на сделку?

– Есть вещи, которые я должен доделать.

– Послание-на-задание? С этим мы можем справиться. Генч слишком слаб, чтобы справиться со смертной сетью, но он может стереть из памяти послание-на-задание, а тогда сеть сама постепенно разрушится.

– Дело не просто в этом, – сказал Руиз.

Он внезапно почувствовал прилив ужаса, который пытался скрыть. Остаться здесь, в Глубоком Сердце, вовеки, не имея взамен ничего, кроме бесконечно повторяемого удовольствия совершенно безличного сексуального единения… вдруг все это показалось ему кошмаром. На что же это похоже, навеки похоронить себя заживо в гробнице жадной плоти?

– У меня есть прочие обязанности.

– Какие? Теперь я хочу тебе сказать, что женщина должна остаться. Сначала она может даже протестовать против этого, но наши данные о ее характере уверили нас, что она в самом скором времени приспособится, и тогда она станет одной из нас. Может быть, ты и способен устоять перед нашими убеждениями, ты гораздо старше и закаленнее, чем она, ты больше пережил и стал жестким. Но она – совсем иное дело.

– Я не уверен.

– Неважно, – сказала Хемерте, – она должна остаться. Но именно ты нужен нам больше всего. Скажи мне, почему ты так отчаянно сопротивляешься, почему ты так возражаешь? Многие рискуют своей свободой, рискуют попасть в рабство, но все равно приходят к нам – лишь бы иметь такой шанс, а ты отказываешься без колебаний. Почему?

Руиз сел на постели, чувствуя, что силы постепенно возвращаются к нему.

– Возможно, потому, что я не могу посвятить себя только одному виду удовольствия. Перспектива кажется мне необыкновенно тоскливой – постоянно делать одно и то же.

– О-о-о, ты нас недопонял. Неужели ты думаешь, что мы проводим все наше время в постели? Нет, мы, человеческие существа, не наделены такой необычайной жизненной силой. Мы скоро заболеем, если будем так поступать. У нас есть и остальные интересы помимо этого. У нас есть все стандартные развлечения: видео, эмотигога, психоделические средства. Хобби очень распространены у нас. Я сама развожу рыбок-огневок. Кроме того, я могу делать обычный фарфор, хотя, надо признаться, мои тела различаются по способностям и ловкости, поэтому качество моей работы непостоянно, иногда хуже, иногда лучше, и временами я впадаю в досаду. Но все-таки в один прекрасный день мы все научимся делать фарфор, когда мой дух пройдет через все тела.

– Это очень привлекательно, – сказал Руиз, – но боюсь, мне покажется, что меня в какой-то степени стало меньше…

– Нет-нет. Совершенно очевидно, что ты совершенно нас не понимаешь. Пожалуйста, послушай: ты совсем не представляешь себе, на что это может быть похоже, – сказала она. Лицо ее загорелось внутренним убеждением, взгляд словно устремился в какие-то ее внутренние переживания. – Я знаю, тебе представляется это так, словно все, что мы ищем от жизни – это грубое и примитивное наслаждение, которое человек получает, совокупляясь с кем-то почти незнакомым. Я же знаю как они называют нас там, наверху. Трахальщики, правда? Но в нашей вере есть нечто гораздо большее. Поверь мне, пожалуйста: чувства нарастают по мере того, как меняются тела, каждое тело прибавляет нечто новое к нашему опыту и познанию жизни. Ты проникаешь в тело любимой, а потом в тебя проникают, когда ты становишься женщиной, ты можешь слить свою плоть и с ним, и с нею, а потом еще с кем-то, и еще, и еще, пока ты не начнешь чувствовать то, что мы ценим превыше всего, всепоглощающее единство с нами всеми, со всеми остальными великими душами, чувство, что ты любишь всю вселенную настолько, насколько это возможно почувствовать и постичь человеческому существу. Ты не можешь понять, на что это похоже.

Она просияла, и против своей воли Руиз почувствовал, что его тронула сила и искренность ее слов.

– Да, – сказал он, – но…

Вдруг настроение ее переменилось. Она, казалось, разгневалась. Она оскалила свои красивые зубы и заговорила резким голосом.

– Мы можем заставить тебя пожалеть, что ты не присоединился к нам. Мы можем продать тебя на уровень ниже, где находится стадион гладиаторов. Там ты тоже будешь жить вечно, но там ты будешь убивать и будешь убитым каждый день. Ведь разве не лучше любить и быть любимым вместо этого?

Руиз ничего не сказал.

– Или же, – сказала она, – мы можем причинить боль и горе тем, о ком ты заботишься. Мы можем продать твоих друзей в очень тяжкие условия работы и жизни. Но если ты придешь к нам, мы их отпустим.

Руиз пожал плечами.

– Отпустите на свободу? Одних и таких наивных в Моревейнике? Не очень-то хорошая приманка. Сколько, интересно, они пробудут на свободе и в живых?

Она втянула воздух и овладела собой.

– Извини, пожалуйста, – сказала она, – я говорила в гневе. Это было очень глупо. Мы никогда не сделаем ничего столь постыдно мстительного, если ты к нам не присоединишься. Мы цивилизованные люди. И все же, невольничий рынок в Моревейнике открыт для всех, а ты получил бы очень высокую оценку от владельцев стадиона гладиаторов. Так мне кажется…

Руиз не мог придумать, что бы ему сказать. Он обдумывал свои возможности. Если он не останется, если он каким-либо образом убежит, бросится в жестокий мир Моревейника, какие у него шансы на то, что он выживет и сможет добраться домой? Мало. Но даже и в этом случае перспектива закопать себя в постоянном сексуальном аду в Глубоком Сердце была кошмаром.

Прежде всего, думал он, в Глубоком Сердце он навсегда потеряет тот особый глубинный контакт, который он установил с Низой. Только раз в тысячу лет случайная комбинация может привести к тому, что он окажется в постели именно с ней. Если они оба останутся в Глубоком Сердце. Да и то маловероятно, что они при этом будут в той плотской оболочке, которую они носят сейчас.

Он попытался объяснить.

– Разве ты не замечала никогда разницы между людьми, которые жили во всяких мирах, ходили по земле тысяч планет и по мостовым миллионов городов, и теми людьми, которые были рождены в доме, где родились их деды и прадеды? Которые провели всю свою жизнь в одном месте?

– Люди городов, – продолжал он, – они умны, искушены и гибки сознанием, и часто те, кто остается в родном доме, завидуют им в их искушенности. Но есть свои преимущества, и в том, чтобы оставаться в одном месте на протяжении всей своей жизни. Их окружение приобретает для них важность, глубину, которую никогда не дано почувствовать путешественникам… И в такой стабильности люди могут гораздо глубже познать самих себя. Иногда им в голову приходят и более глубокие и серьезные мысли. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Она улыбнулась.

– Интересная аналогия, очень интересная. Мне кажется, я понимаю, о чем ты говоришь и почему ты так чувствуешь – но ведь не всегда людей можно удержать на одном месте скажем, на хуторе, на ферме? Ты ведь не буколического склада человек, верно? Сколько неведомых странных и чуждых миров ты посетил? Хотя в одном я тебе уступлю – очень мало кто из людей столь привязан и изначально соединен со своим телом так, как ты. Это одна из причин, почему ты нам так отчаянно нужен. Мы можем столькому научиться от тебя. Но, по крайней мере, мне приятно видеть, что твои возражения основаны на большем, чем просто слепой страх.

Ему в голову пришла мысль. В ней таилось и холодное омерзение, но он заставил себя все равно рассмотреть ее.

– Может быть, мы сможем договориться, – сказал он.

Она улыбнулась и обняла его.

– Надеюсь. Что ты предлагаешь?

Он слегка отпрянул от ее объятий, но она, казалось, не заметила этого.

– Сперва мне придется обсудить это с Низой, прежде чем я смогу сформулировать свое предложение. Ты можешь это устроить?

Она посмотрела на него вдруг ставшими настороженными глазами.

– Возможности убежать у тебя нет, Руиз. Мы знаем твои возможности, поэтому мы приняли все меры предосторожности.

Он покачал головой.

– Ты ошибаешься в своем представлении обо мне.

– И мы будем постоянно за тобой наблюдать. Не будет у вас возможности говорить наедине.

– Я понимаю, – сказал он.

Робот впустил Низу в его комнатку и закрыл дверь, оставив их наедине.

Низа бросилась в его объятия.

– Я подумала, что ты умер, – прошептала она и прижалась к нему. – Когда это чудовище коснулось тебя, ты отпрянул, а лицо твое стало таким чужим и странным. Чудовище упало со своей тележки и завизжало. Когда они тебя уносили, ты, казалось, не дышал.

Он прижал ее крепче к себе, забыв про наблюдательные мониторы, которые наверняка подсматривали за ними.

– Со мной все в порядке. А с тобой?

– Со мной все отлично. Они со мной прекрасно обращались. Моя комната не такая роскошная, как та, в которой меня держала Кореана, но я не жалуюсь, – она хихикнула.

Он подвел ее к кушетке.

– Сядь со мною. Я должен спросить, что ты думаешь о моем плане.

Она с удивлением посмотрела на него, словно ей никогда не приходило в голову, что у нее могут спросить совета.

– Герои никогда не спрашивают принцесс, что им делать.

– Это не сказка с гоблинами, Низа, – сказал он с улыбкой. – Но сперва скажи мне, они объяснили тебе, на что будет похожа твоя жизнь, если ты с ними останешься?

– Да, – сказала она, опуская взгляд, – объяснили.

– И как ты насчет того, чтобы остаться? – Руиз задал этот вопрос с неожиданной для себя трепещущей неуверенностью, хотя он изо всех сил стремился говорить спокойным голосом. А если она хочет остаться?

Она наклонила голову и исподлобья посмотрела на него.

– Руиз, я должна тебе кое-что объяснить. На Фараоне я жила ради удовольствий плоти. Я держала рабов ради единственного предмета – чтобы они удовлетворяли меня в постели в те ночи, когда я не могла найти ничего более пикантного.

На сердце у него стало тяжко, и он отвел глаза.

– Но, – продолжала она, – теперь все переменилось. Если Делящиеся пришли бы ко мне тогда, я бы с радостью пошла за ними. Теперь – нет. Теперь у меня есть ты, – она приложила руку к его щеке. – Ведь ты со мной, да?

– Да, – благодарно сказал он.

– Они мне все объяснили, Руиз. Я никогда не буду с тобой в том виде, в каком мы сейчас. Наши тела перейдут к другим личностям, а наши личности – к другим телам. Я ведь тебя потеряю, правда?

– В своем роде, да. Но ты здесь будешь в безопасности – Кореана никогда тебя не найдет.

Она слегка отпрянула от него.

– Ты хочешь, чтобы я всерьез подумала над их предложением?

Он кивнул.

Низа встала и вздохнула. Она подошла к автоповару и ловко нажала несколько кнопок. Когда она вернулась, в руках у нее были два бокала бледно-желтого вина.

– Держи, – сказала она, предложив один Руизу.

Минут пять она сидела и потягивала вино, глядя на стену, не обращая внимания на Руиза.

Наконец она повернулась к нему и заговорила осторожным голосом:

– Позволь мне спросить тебя: если мы убежим с Суука, возьмешь ли ты меня в то место, которое ты считаешь домом? Позволишь ли ты мне быть тебе подругой жизни, по крайней мере, до тех пор, пока мы удовлетворяем друг друга своим присутствием?

Лицо ее казалось совершенно спокойным.

– Да, – ответил он. Он почувствовал вдруг такую чистую радость.

– Тогда я не желаю здесь оставаться.

Нежная улыбка, предназначенная только для него, расцвела на ее красивых губах.

– Ты понимаешь, что перед нами все еще множество опасностей? Что нас может поймать Кореана или какие-нибудь другие неприятели?

– Разумеется, – сказала она с легким упреком. – Неужели ты думаешь, что я настолько ненаблюдательна? Я же заметила, что ты притягиваешь трудности и неприятности. И все же… если ты до сих пор жив, значит, каким-то образом ты умеешь из них выпутываться. Это же что-то значит.

– Может быть. Ну что же, тогда вот какое предложение я хочу тебе сделать. А потом передам его Делящимся.

Он сказал ей про свои идеи. Сперва она была озадачена. Когда она поняла суть сказанного после его объяснений, она передернулась.

– Это так странно, Руиз. Так странно. Ты можешь доверять им, они поступят по-честному?

– Надеюсь. Собственно говоря, я и так им уже доверился. Они подслушивают нас, когда мы с тобой сейчас разговариваем.

– О-о-о…

Несколько минут они сидели рядом в уютном молчании.

– Я кое-что заметила, – сказала она. – Ты их уже давно не называешь Трахальщиками.

Перед ними стояла Хемерте.

– Вы, конечно, понимаете, что мы и прежде уже рассматривали такую возможность. В некотором роде вы предлагаете нам то, что мы и сами могли бы взять, не спрашивая вашего разрешения.

– Это не совсем так, – ответил Руиз. – Ваш генч должен был вам сказать, что мой мозг очень сильно замкнут сам на себя. Многие области памяти заблокированы. Если вы просто снимете копию с моего мозга и клонируете тело, чтобы держать сознание, у вас будет та же самая проблема, что и сейчас. Ведь вы утверждали, что вам нужно именно мое добровольное участие.

Хемерте глубоко вздохнула.

– Тогда давайте я повторю все вами сказанное, чтобы убедиться, что я вас правильно поняла. Вы двое согласны разрешить нам снять с вас полные личностные матрицы и добровольно дадите нам клетки тела для клонирования. Ты, Руиз, обещаешь открыть для матрицирования наиболее закрытые интимные уголки своего мозга, чтобы твой дубликат стал бы полностью открыт для нас.

– Я не даю никаких гарантий, что мой дубликат лучше отнесется к пребыванию здесь, чем отнесся я, – сказал Руиз.

– Я понимаю. Мы не волнуемся насчет этого. Мы более всего, волновались относительно самозащищенных участков твоего сознания. В остальном ты – само совершенство. Но что ты потребуешь в обмен?

– Когда процедура закончится, ты нас отпустишь – Низу, Дольмаэро, Мольнеха и меня. Ты дашь нам лодку в хорошем рабочем состоянии и личное оружие. Ты уберешь послание-на-задание из моего мозга. Вы купите у меня за справедливую рыночную цену раба Фломеля – а он ценное существо, фокусник с Фараона. Наконец, ты дашь моим друзьям информационное погружение, чтобы они могли изучить пангалактический торговый язык. Пока что они говорят только по-фараонски, что не дает им ни единого шанса выжить в Моревейнике, если со мной что-нибудь случится.

Хемерте засмеялась.

– По-моему, ты слишком высоко ценишь себя, Руиз Ав. Но, очевидно, ты веришь, что мы держим свое слово.

Руиз пожал плечами, чувствуя тошнотворную беспомощность.

– Не могу найти никакой альтернативы тому, что я должен вам доверять. Боюсь, на старости лет я растерял все остальные возможности.

Хемерте похлопала его по плечу.

– Нет. Твои инстинкты все еще сильны и здравы. Мы соглашаемся на твои условия, они для нас – мелочи.

Постепенно Руизу становилось лучше. Помолчав, он спросил из редкого у него желания поддержать светскую беседу.

– Сколько времени пройдет, прежде чем новый Руиз и новая Низа будут жить в Глубоком Сердце?

Хемерте немедленно оживилась и с гордостью заговорила:

– О, у нас самая лучшая техника по эту сторону Дильвермуна. Мы выращиваем клетки в дисперсионном растворе, а потом используем мономанипуляторы, чтобы реконструировать тело, клетка за клеткой. Никакой примитивной эмбриоакселерации. Сколько времени пройдет? Неделя, ну, самое большее, десять дней. Несколько дней понадобится, чтобы приживить личность.

Эти сведения наполнили Руиза странным леденящим ощущением.

– Тогда я немедленно должен буду уехать.

Вчетвером они стояли на причале, в парном солнечном свете Суука. За нос и корму к причальным кнехтам была привязана низкая обтекаемая лодка, которая питалась от бесшумных магнетических полей. Ее кокпит был покрыт колпаком из армированного стекла, который сейчас был поднят.

Дольмаэро удивленно разглядывал лодку.

– Ей-богу, Руиз, эти последние события кажутся мне еще более удивительными, чем то, что ты захватил воздушную лодку Кореаны. Каким же это образом ты отвоевал нашу свободу?

Руиз смущенно пожал плечами.

– Я продал кусочек себя. И кусочек Низы. И Фломеля целиком.

В потайном кармане его нового комбинезона лежал цилиндрик дильвермунской валюты, тысяча четыреста иридиевых пластинок бумажной толщины. Энергомет был пристегнут к его предплечью под рукавом, и в действие он приводился вживленными под кожу сенсорами. У пояса у него висело осколочное ружье, крохотные парализаторы размером с перечницу были вложены в каждый его сапог. Тут и там в одежде он спрятал остальное оружие: ножи, нейронный усыпитель, монолиновую гарроту.

– Какую часть от себя и Низы ты продал? – спросил озабоченно Дольмаэро.

– Ту, которую не видать, – коротко ответил Руиз. Низа пожала ему руку.

– А-а-а, – Дольмаэро слегка отпрянул, словно от испуга. – Ну что же, новый язык, который ты нам купил, замечательная вещь. Я теперь думаю такими мыслями, которые мне раньше и в голову не приходили.

– И мне тоже, – откликнулся Мольнех. – Это не самое приятное чувство. Руиз Ав, может, у тебя на то действительно была причина?