Текст книги "Операция «Перфект»"

Рейчел Джойс
Операция «Перфект»

Моей матери и моему сыну Джо

 
Джеймс Джеймс
Моррисон Моррисон
Уэтерби Джордж Дьюпри
 
 
Очень заботился
О своей матери,
Хоть и стукнуло ему только три.
Джеймс Джеймс
 
 
Сказал своей матери:
«Не ходи ты к реке,
Что течет вдалеке,
Чтобы не утонуть одной.
Лучше ты возьми меня,
И тогда средь бела дня
Мы утонем вместе с тобой».
 

А.-А. Милн. Непослушание.

Боги всегда рядом, зови их – не зови.

Джеймс Хилман

Rachel Joyce

PERFECT

Copyright © Rachel Joyce, 2013.

This edition published by arrangement with Conville & Walsh Ltd. and Synopsis Literary Agency

© Тогоева И., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

Пролог
Дополнительные секунды

В 1972 году к суткам были прибавлены две секунды. Британия согласилась присоединиться к Общему Рынку, и лозунг «Попрошайничай, кради или бери в долг», взятый на вооружение группой «New Seekers», стал визитной карточкой Евровидения. Две же секунды прибавили, потому что год был високосный, и точное время как бы перестало совпадать с периодом обращения Земли вокруг Солнца. «New Seekers» не выиграли на песенном конкурсе Евровидения, но это не имело никакого отношения ни к периоду обращения Земли, ни к двум добавленным секундам.

А вот Байрона Хеммингса эти изменения во времени привели в ужас. В свои одиннадцать лет он обладал весьма развитым воображением и ночью лежал без сна, представляя себе, как все это произойдет. Сердечко его трепетало, как пойманная птица, а глаза неотрывно следили за стрелками часов, пытаясь засечь решающее мгновение.

– Когда же, наконец, это сделают? – спросил он у матери.

Мать стояла у нового кухонного стола и крошила яблоко, разрезав его на четвертушки. Лучи утреннего солнца, проникнув сквозь стеклянную дверь, лежали на полу ровными квадратами, в которых так приятно было стоять.

– Наверно, как-нибудь ночью, когда мы все спать будем, – предположила она.

– Когда все будут спать?! – Значит, дела обстоят еще хуже, чем он думал.

– А может, наоборот, когда все будут бодрствовать.

Байрону показалось, что мать не очень-то представляет себе важность этого события.

– Две секунды – это такая малость, – улыбнулась она. – Сядь, пожалуйста, и выпей «Санквик». – Ее ясные глаза так и сияли, на ней была тщательно отглаженная юбка, волосы только что вымыты и уложены феном.

О двух дополнительных секундах Байрон узнал от своего друга, Джеймса Лоу. Джеймс был самым умным мальчиком среди знакомых Байрона и каждый день читал газету «Таймс». Он назвал прибавку двух секунд событием «ужасно волнительным». Сперва люди высадились на Луне. Теперь они собираются изменить время. Но откуда возьмутся и как смогут существовать эти две секунды там, где их никогда не было? Как можно ко Времени прибавить что-то совершенно лишнее? Ведь это явно небезопасно. Байрон так и сказал, но Джеймс тут же с улыбкой возразил: «В том-то и заключается прогресс!»

Байрон написал четыре письма: одно члену парламента от их округа, второе в NASA, третье издателям книги рекордов Гиннесса и последнее мистеру Рою Каслу, возглавлявшему BBC. Он попросил мать поскорее отправить все четыре письма, сказав, что это очень важно.

Вскоре он получил фотографию с подписью Роя Касла и иллюстрированную брошюру о полете «Аполлона-15» и его «прилунении», но о двух дополнительных секундах в письме не говорилось ни слова.

Но всего через несколько месяцев все у них в доме переменилось. Все часы теперь показывали разное время, а ведь раньше мать Байрона всегда тщательно за ними следила и не забывала завести. Дети ложились спать, когда чувствовали себя усталыми, и ели, когда испытывали голод, и порой дни, похожие друг на друга, как близнецы, тянулись бесконечно долго. Так что если в течение этих двух, прибавленных к году, секунд случилось столько всяких ошибок – причем столь катастрофичных, что, как казалось Байрону, если эти две секунды убрать, никаких ошибок могло бы не быть вовсе, – то разве решение о двух дополнительных секундах не было ошибочным? Или даже преступным?

– Ты тут ни при чем, – говорил Байрон матери. К концу лета ее часто можно было застать на дальнем конце луга у пруда. В те дни завтрак для нее готовил сам Байрон – чаще всего это был просто завернутый в фольгу треугольный сэндвич: два ломтика хлеба и между ними кусочек сыра. А мать сидела в кресле, позванивая льдом в бокале с водой, и бездумно пересыпала в пальцах семена какой-то травы. Вдали сверкала пустошь, окутанная вуалью светящегося тумана, прозрачного, как лимонный шербет, луг был усыпан цветами. – Мам, ты меня слышишь? – Этот вопрос Байрон повторял постоянно, потому что мать явно забывала, что рядом с ней кто-то есть. – Все это случилось из-за двух добавленных секунд. Это же просто несчастный случай! Чистая случайность!

И мать, чуть приподняв подбородок, улыбалась ему и говорила:

– Ты хороший мальчик. Спасибо тебе.

Вся эта история, собственно, и произошла из-за какого-то крошечного сдвига во времени. Но эхо этого сдвига ощущалось потом долгие годы. Из двоих юных друзей, Байрона и Джеймса, лишь один сумел не сбиться с курса. И порой Байрон, глядя в темное небо над пустошью, где так явственно пульсировали звезды, что даже сама тьма казалась живой, с болью думал: как хорошо было бы снова убрать эти две лишние секунды! Он думал о том, что Время свято и неприкосновенно и эту святую неприкосновенность следует соблюдать.

Лучше бы Джеймс ничего ему не рассказывал!

Часть первая
Внутри

Глава 1
Нечто ужасное

Джеймс Лоу и Байрон Хеммингс учились в школе «Уинстон Хаус», потому что она была частной. Рядом – и гораздо ближе – была еще одна начальная школа, но она не была частной, она была для всех, и туда ходили дети из микрорайона Дигби-роуд, застроенного муниципальными домами. И эти дети, проезжая на школьном автобусе мимо учеников «Уинстон Хаус», швыряли в них апельсиновыми корками и окурками. Ученики «Уинстон Хаус» на автобусе не ездили. Родители, в основном матери, привозили их в школу на собственных автомобилях, к тому же ехать до школы им всем приходилось довольно далеко.

Будущее учеников школы «Уинстон Хаус» было тоже расписано, как по нотам. В жизни каждого из них были заранее известны и начало, и середина, и конец. На следующий год им предстояло сдавать общий вступительный экзамен[1]1
  Общий вступительный экзамен сдается в возрасте 13 лет по окончании шестого класса на стипендиальном уровне для поступления в привилегированную частную среднюю школу, стипендия на руки не выдается и идет в счет платы за обучение (здесь и далее примечания переводчика).


[Закрыть]. Самые умные завоюют право на стипендию и в свои тринадцать лет будут жить на полном пансионе. У них будет идеально правильное произношение, они будут изучать правильные вещи и встречаться с правильными людьми. Затем последует обучение в Оксфорде или Кембридже. Родители Джеймса подумывали о колледже Сейнт-Питерс, родители Байрона – об Ориэле[2]2
  Сейнт-Питерс – колледж Оксфордского университета, основан в 1929 г.; Ориэл – колледж Оксфордского университета, основан в 1326 г.


[Закрыть]. Далее им была уготована карьера юриста или высокооплачиваемого чиновника в Сити, или в церкви, или в вооруженных силах – в точности как у их отцов. Через какое-то время им предстояло обзавестись собственной квартирой в Лондоне и большим загородным домом, где они будут проводить уик-энды с женой и детьми.

Итак, наступил июнь 1972 года. По утрам яркая полоска зари просвечивала сквозь голубые занавески в комнате Байрона, и первые солнечные лучи скользили по аккуратно разложенным на столе вещам: годовой подписке журналов «Лук энд Лерн»[3]3
  Еженедельный журнал для детей 9–15 лет «Смотри и учись» («Look and Learn»), который публикует статьи по различным отраслям науки, литературе, истории; основан в 1962 г.


[Закрыть], альбому с марками, карманному фонарику, новой книге по магии «Абракадабра» и набору по химии, полученному на Рождество, в который входила настоящая лупа. На стуле висела школьная форма Байрона, накануне тщательно выстиранная и выглаженная матерью и до странности похожая на некого плоского мальчика. Байрон проверил часы – и наручные, и будильник. Минутные стрелки двигались равномерно. Он прошел через холл, тихонько отворил дверь в комнату матери и, как всегда, присел на краешек кровати.

Она лежала совершенно неподвижно. Волосы золотым кружевом рассыпались по подушке, лицо чуть трепетало при каждом вздохе, как поверхность воды в пруду. Сквозь нежную кожу рук просвечивали тонкие сиреневые вены. У самого Байрона руки были по-детски мягкие и пухлые, как персик, а вот у Джеймса вены уже отчетливо проступали и тонкими нитями тянулись от костяшек пальцев к запястью, обещая в недалеком будущем превратиться в выпуклые извилистые «веревки», как у взрослых мужчин.

В половине седьмого будильник разорвал царившую в спальне тишину, и мать сразу открыла глаза, так и сверкнувшие синевой.

– Привет, солнышко.

– Мне как-то не по себе, – сказал Байрон.

– Господи, неужели ты снова об этих секундах? – Она взяла стакан с водой и приняла свою ежедневную таблетку.

– Может, их уже сегодня, наконец, прибавят?

– Неужели Джеймса это тоже так волнует?

– Нет, он, по-моему, и вовсе об этом позабыл.

Мать вытерла губы, и Байрон увидел, что она улыбается. На щеках у нее сразу появились две крохотные ямочки, словно кто-то пальцем нажал.

– Время у нас уже меняли, и не раз. И еще наверняка будут менять. Если эти секунды действительно добавят, об этом сразу же напишут в «Таймс». И уж в «Нэшнуайд»[4]4
  Информационная программа «Nationwide» («По стране»), которая подготавливается студиями различных городов и передается пять раз в неделю по каналу BBC с 1969 г.


[Закрыть] все, конечно же, подробно расскажут.

– У меня сразу же голова болеть начинает, стоит об этом подумать, – пожаловался Байрон.

– Да ты даже не заметишь, когда это случится. Две секунды – это такой пустяк.

У Байрона от возмущения аж кровь бросилась в лицо. Он резко вскочил, потом снова сел и воскликнул:

– Вот чего никто из вас, к сожалению, не понимает! Две секунды – это на самом деле огромный отрезок времени! В них заключена разница между случившимся и не случившимся. Достаточно одного крохотного лишнего шажка – и ты рухнешь с обрыва. Нет, это очень, очень опасно! – Байрон говорил торопливо, лихорадочной скороговоркой.

Мать посмотрела на него озадаченно, такой вид у нее делался, когда она пыталась подсчитать, сколько истратила денег. Потом она сказала:

– И все-таки нам пора вставать. – И встала. И раздвинула занавески в эркере и выглянула наружу. Летний туман стекал с холмов Кренхемской пустоши и был таким густым, что казалось, вот-вот смоет и унесет с собой и сад, и холмы за ним. Мать быстро посмотрела на свои наручные часики.

– Двадцать четыре минуты седьмого, – сказала она, словно сообщая по телефону точное время. Затем сняла с крючка свой розовый халатик и пошла будить Люси.

* * *

Когда Байрон пытался представить себе мысли, которые таятся внутри материной головы, то словно видел перед собой множество выстланных шелком или бархатом ящичков с крошечными ручками, инкрустированными самоцветами, такими изящными и хрупкими, что его пухлым пальцам с ними было бы не справиться. Другие матери были совсем не такие, как она. Другие матери носили вязанные крючком кофточки и пышные юбки, а некоторые даже щеголяли в новомодных туфельках на танкетке. Отцу Байрона больше нравилось, когда жена одевается строго и официально. В изящных узких юбках, на каблучках-шпильках, с того же цвета сумочкой и вечной записной книжкой в руках, Дайана невольно выделялась среди прочих женщин, которые рядом с ней казались слишком толстыми, неуклюжими и неухоженными. Андреа Лоу, мать Джеймса, возвышалась над ней, точно какая-то темноволосая великанша. В свою записную книжку Дайана вклеивала заметки, вырезанные ножницами из иллюстрированных журналов для женщин «Отличная домохозяйка» и «В кругу семьи». Еще она записывала туда дни рождения, о которых ей следовало помнить, даты особо важных школьных событий, а также кулинарные рецепты, описания интересных образцов вязания, всевозможные советы по уходу за садом, варианты причесок и те слова, которых никогда раньше не слышала. Ее записная книжка буквально распухала от вклеенных туда различных предложений: «22 варианта новой прически, способные этим летом сделать вас еще привлекательнее». «Бумажные салфетки и полотенца в подарок за каждую покупку». «Готовьте из требухи». «Запомните: «i» в английских словах всегда предшествует «е», за исключением тех случаев, когда «е» следует сразу за «с».

– Elle est la plus belle mère[5]5
  Она самая красивая из всех матерей (фр.).


[Закрыть], – говорил иногда Джеймс. И, покраснев, сразу же надолго умолкал – словно погружаясь в созерцание какой-то святыни.

Байрон надел серые фланелевые брюки и летнюю курточку. Он всегда с некоторым трудом застегивал пуговицы на рубашке, а эта рубашка оказалась еще и практически новой. Надев длинные, до колен, носки и закрепив их с помощью самодельных подвязок, он направился вниз. Деревянные панели на стенах сверкали темно-коричневым лаком, точно конские каштаны.

– Но я именно с тобой разговариваю, дорогой, – услышал он голос матери.

Она стояла у противоположной стены холла у телефонного столика и была уже полностью одета. Рядом с ней ошивалась Люси, ожидая, когда мать заплетет ей косы и завяжет банты. В воздухе сильно пахло полиролью и «Вимом»[6]6
  Порошок для чистки ванн и раковин.


[Закрыть], и этот знакомый запах действовал ободряюще, почти как свежий воздух на улице. Когда Байрон проходил мимо, Дайана поцеловала кончики пальцев и коснулась ими его лба. Она была лишь чуточку выше него ростом.

– Нет, только я и дети, – сказала она в трубку. Окно у нее за спиной было затянуто сплошной белой пеленой тумана.

На кухне Байрон сел за стол и развернул чистую салфетку. Дайана все еще разговаривала с отцом. Отец звонил каждое утро в одно и то же время, и каждый раз ей приходилось уверять его, что она чрезвычайно внимательно прислушивается к каждому его слову.

– О, на сегодня у меня намечены самые обычные дела: дом, прополка. Надо все привести в порядок после выходных. Похоже, будет жарко.

Высвободившись из рук матери, Люси удрала на кухню, взобралась на свой высокий табурет, вытряхнула изрядную порцию овсяных хлопьев «Сахарные звезды» в мисочку с изображением кролика Питера и потянулась к синему кувшину с молоком.

– Аккуратней, Люси, – сказал Байрон, когда она с размаху плеснула молока на стол рядом со своей глиняной миской, – молоко разольешь. – Он сказал так исключительно из вежливости, поскольку молоко Люси уже пролила.

– Я сама все знаю, Байрон. И твои советы мне совершенно не требуются! – Каждое произнесенное ею слово звучало как атака маленького пикирующего бомбардировщика. Она поставила кувшин на стол – в ее ручонках он казался огромным – и отгородилась от брата пакетами с овсяными хлопьями и с мюсли. Теперь Байрону была видна только ее светловолосая макушка.

Из холла снова донесся голос Дайаны:

– Да, Сеймур. Я ее всю буквально отполировала. – Ага, догадался Байрон, теперь речь, разумеется, об их новом «Ягуаре».

– Можешь передать мне «Сахарные звезды», Люси?

– Нет. Тебе «Сахарные звезды» есть не полагается. Ты должен есть фруктовый салат и полезный для здоровья «Альпен».

– Я просто хотел прочитать, что написано на пакете. И рассмотреть картинку.

– Я сама как раз читаю!

– Но, Люси, ты же не можешь читать все сразу, – мягко возразил Байрон. – Ты и читать-то не умеешь.

– Да, дорогой, у нас все хорошо, все как полагается, – пропела в холле Дайана и засмеялась своим переливчатым смехом.

Байрону казалось, что в желудке у него застрял какой-то горячий комок. Он попытался придвинуть к себе хотя бы пакет с хлопьями, пока Люси не видит, но она сразу это заметила и, пытаясь удержать пакет, так резко взмахнула рукой, что кувшин с молоком, стоявший на краю, с грохотом полетел на пол. По недавно настеленному полу мгновенно растеклась гигантская молочная лужа, в ней поблескивали синие фарфоровые осколки. Дети в ужасе замерли, уставившись на эту лужу. Собственно, пора было кончать с завтраком, чистить зубы и отправляться в школу.

Дайана появилась на кухне почти мгновенно и, воздев руки так, словно намереваясь остановить уличное движение, приказала:

– Никому не двигаться! Вы можете пораниться!

Байрон и без того уже сидел совершенно неподвижно, у него даже шея затекла. Дайана осторожно, на цыпочках, двинулась к раковине, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, по молочной луже пошли волны, молоко чавкало у нее под ногами, заливаясь в туфли.

– Это все ты, Байрон! – сказала Люси.

Дайана метнулась назад с тряпкой, шваброй, ведром, веником и совком. И, намочив тряпку в мыльной воде, принялась убирать молочное озеро. Затем, торопливо глянув на часы, веником вымела осколки на сухой участок пола, замела их в совок и ссыпала в помойное ведро. Последние, самые мелкие и тонкие, осколки ей пришлось собирать с пола руками.

– Ну вот и все! – весело сказала она. И, похоже, только теперь заметила, что изрезала себе осколками всю левую ладонь, из ранок алыми полосками проступала кровь.

– Ну вот, теперь у тебя кровь течет! – заметила Люси. Вид крови ее одновременно и пугал, и восхищал.

– Ерунда, – пропела Дайана, но кровь все продолжала течь и, стекая по запястью, капала на кухонный фартук и подол юбки. – Хорошо, всем сидеть на месте и не двигаться! – снова приказала она и выбежала из кухни.

– Мы же опоздаем! – заныла Люси.

– Мы никогда не опаздываем, – возразил Байрон. Таково было одно из правил отца. Англичанин всегда должен быть пунктуален.

Дайана действительно вернулась очень скоро – она успела переодеться в бледно-зеленое платье цвета мяты и сходного оттенка шерстяной кардиган. И руку перевязать успела, сделав ее похожей на маленькую белую лапу какого-то зверька, даже губы успела подмазать своей клубничной помадой.

– Господи, что же вы до сих пор тут сидите? – закричала она.

– Ты же сама велела нам не двигаться! – обиделась Люси.

Но материны каблучки уже весело цокали в холле, и дети бросились за ней вдогонку. Их школьные блейзеры и шапочки висели на вешалке, под ними на полу стояли вычищенные школьные туфли. Подхватив детские ранцы и сумки с физкультурной формой, Дайана скомандовала:

– За мной!

– Но мы же зубы не почистили!

Ее ответа они уже не услышали. Настежь распахнув входную дверь, она сбежала с крыльца и исчезла в пелене тумана. Байрону пришлось поспешить, чтоб не отстать.

Но мать, разумеется, никуда не делась – она стояла возле гаража, и Байрон сразу ее увидел. На фоне темной двери в тумане проступал ее легкий силуэт. Она смотрела на часы, низко склонившись над левым запястьем и придерживая его большим и указательным пальцами правой руки, казалось, время – это какая-то крошечная молекула, которую она рассматривает в микроскоп.

– Ничего, еще вполне успеваем, – сказала Дайана детям. – И если поторопимся, приедем как раз вовремя.

* * *

«Кренхем Хаус», особняк из светлого камня в георгианском стиле, под жарким летним солнцем, казалось, светился сам собой, точно выбеленные временем старые кости, а зимой он по утрам порой отливал светло-розовым. И никакой деревни рядом. Были только этот дом и сад, а за садом виднелась пустошь. Дом выглядел очень прочным, он решительно противостоял и сильным ветрам, и неспокойному небу, и холмам, грозно высившимся вдали, но Байрону почему-то всегда казалось, что их дом ужасно сожалеет о том, что его построили не где-нибудь в просторном английском парке или на берегу милого веселого ручья. Отец Байрона говорил, что главное преимущество их дома – это его уединенность, обособленность, что это действительно настоящая частная собственность. Правда, по мнению Джеймса, отцовское определение «обособленность» содержало некую недосказанность. Честно говоря, их дом и впрямь стоял настолько на отшибе, что до ближайших соседей нужно было проехать, по крайней мере, мили три. Да и от холмов Кренхемской пустоши их сад отделял широкий луг с большим прудом посредине и целая роща ясеней. Год назад этот пруд, правда, был обнесен оградой, а детям запретили возле него играть.

Колеса «Ягуара» подпрыгивали на гравиевой дорожке. Туман был такой густой, что Байрону казалось, будто его глаза закрыты низко опущенным капюшоном. В тумане растворялись цвета и очертания даже самых близких предметов. В нем исчезло все – и верхняя лужайка, и заросшие травой обочины подъездной дорожки, и шпалеры с плетистыми розами, и фруктовые деревья, и срезанные ветки буков, и огород, и садовая калитка. Автомобиль свернул налево, к вершинам холмов. Все молчали. Дайана, склонившись над рулем, напряженно всматривалась вперед.

Наверху, на пустоши, стало еще хуже. Густой туман окутал холмы миль на десять в любую сторону, так что и небо от земли было не отличить. Фары словно высверливали неглубокие дыры в плотном белом одеяле тумана. Время от времени в поле зрения вдруг возникали расплывающиеся силуэты коров или неожиданно обретала форму низко нависшая над дорогой ветка, и у Байрона каждый раз ёкало сердце, когда мать резко брала в сторону, объезжая внезапно возникшее препятствие. Как-то раз Байрон сказал Джеймсу, что на пустоши растут такие жуткие деревья, что их вполне можно принять за привидения, а Джеймс нахмурился и заявил, что это, конечно, очень поэтичное сравнение, но все же настоящих призраков там нет, это все равно что говорящая собака-сыщик в телевизоре, сказал он, она ведь тоже не настоящая. Мелькнули металлические ворота «Бесли Хилл», где живут всякие психи. Когда колеса «Ягуара» загрохотали по решетке, препятствующей выходу скота с пастбища на дорогу, Байрон, наконец, вздохнул с облегчением. Но когда они уже приближались к городу и свернули за угол, мать вдруг резко затормозила.

– Ой, нет! – вырвалось у Байрона, и он напряженно выпрямился. – Что там такое?

– Не знаю. Какая-то пробка. – Вот только пробки нам и не хватало!

Мать поднесла руку ко рту и откусила сломавшийся ноготь.

– Неужели это из-за тумана? – спросил Байрон.

– Не знаю, – снова сказала она и поставила машину на ручник.

– Мне кажется, там, в вышине, солнце уже взошло, – с надеждой сказал Байрон, – и скоро разгонит этот туман.

Улица, сколько мог видеть глаз, была забита машинами, конец огромной пробки скрывался в пелене тумана. Слева виднелся неясный силуэт сгоревшего автомобиля, словно отмечавший поворот в сторону Дигби-роуд. Они по этой дороге никогда не ездили, но Байрон вдруг заметил, что мать именно туда и поглядывает.

– Мы опоздаем! – заныла Люси.

И тут Дайана поступила совершенно неожиданно. Резким движением отпустив ручной тормоз, она рывком переключилась на первую скорость, крутанула руль и свернула налево, прямиком на Дигби-роуд. При этом она даже в зеркальце заднего вида не посмотрела, даже не дала поворотник, прежде чем совершить маневр!

Сперва дети настолько оторопели, что сидели, словно воды в рот набравши. Они проехали мимо сгоревшего автомобиля. Все стекла в нем были разбиты, колеса, дверцы и двигатель исчезли, собственно, от автомобиля остался только обугленный остов, и это было так страшно, что Байрон даже принялся напевать что-то себе под нос, чтобы успокоиться и не думать об этом.

– А папа говорил, чтобы мы никогда не ездили по этой дороге! – заявила Люси и закрыла руками лицо – спряталась.

– Тут можно здорово срезать путь, особенно если проехать прямо через двор городского совета, – сказала Дайана. – Мне здесь и раньше доводилось ездить. – И выжала газ.

Сейчас было явно не время обдумывать ее слова, но Байрону было ясно одно: несмотря на запрет отца, она и раньше ездила по этой дороге. Оказалось, что эта дорога куда хуже, чем он мог себе представить. Она вся была в выбоинах, местами и асфальта-то не осталось. Туман словно приклеился к рядам домов, выстроившихся вдоль дороги, и они то слегка приближались, едва проступая сквозь туман, то снова таяли в нем. Сточные канавы были забиты мусором – камнями, старыми сумками и пакетами, рваными одеялами, сломанными ящиками и еще чем-то непонятным. Время от времени виднелись бельевые веревки, провисшие под тяжестью вывешенных на просушку простынь и одежды, казавшейся в тумане абсолютно бесцветной.

– Я не смотрю, – сказала Люси и легла на сиденье.

А Байрон все пытался отыскать среди предметов, которые он видел на Дигби-роуд, хоть что-то, не вызывающее тревоги. Хоть что-то узнаваемое и приятное. Тревожность вообще была ему свойственна, мать не раз говорила ему, что он слишком часто испытывает безотчетную тревогу. И вдруг в тумане перед ним возникло нечто поистине прекрасное: светящееся дерево! Его широко раскинутые арки ветвей были буквально усыпаны ярко-розовыми цветами, – точно такого же оттенка, что и жевательная резинка. Байрон вспомнил, что у них в усадьбе все фруктовые деревья давным-давно отцвели, и на душе у него вдруг стало невероятно легко благодаря этому маленькому чуду, свидетелем которого он неожиданно стал. Это чудесное цветущее дерево явилось ему точно некий символ добра и красоты в тот самый момент, когда он меньше всего верил и в чудеса, и в доброту, и в красоту. Под деревом возник какой-то движущийся силуэт. Оказалось, что это ребенок, маленькая девочка, она словно быстро плыла в воздухе, и у нее, похоже, были колеса. Потом из тумана показался и ее красный велосипед.

– Который час? – спросила Люси. – Мы уже опоздали?

Байрон глянул на часы, да так и замер. Секундная стрелка явно двигалась в обратном направлении! Из горла у него вырвался какой-то невообразимый писк, и он завопил:

– Мама, они изменяют время! Прямо сейчас! Остановись! – И он, схватив мать за плечо, резко дернул ее на себя.

Он и сам толком не понял, что произошло в следующее мгновение – так быстро все произошло. Тыча пальцем в циферблат своих часов перед носом у матери, Байрон пытался объяснить ей, что секундная стрелка только что двигалась в обратную сторону, но одновременно совершенно отчетливо видел перед собой и волшебное цветущее дерево, и девочку на красном велосипеде. Все это были части единого целого, разом возникшие как бы из ниоткуда – порождения тумана и бездонных глубин Времени. «Ягуар» резко вильнул, Байрон выпустил материно плечо и сильно ударился рукой о приборную доску из красного дерева. Этот удар привел его в чувство. Мать дала по тормозам, послышался какой-то странный шелест металла, похожий на шепот, и автомобиль встал как вкопанный. А затем наступила тишина.

И в те краткие мгновения, что последовали за внезапной остановкой, Байрон все пытался отыскать глазами ту девочку на обочине дороги и не находил. И вдруг понял: случилось нечто ужасное, после чего жизнь никогда уже не будет прежней. Он понял это даже прежде, чем вновь обрел дар речи.

Неожиданно над пустошью вспыхнул ослепительно белый круг света. Байрон правильно сказал, что солнце может в любой момент пробиться сквозь туман.