Текст книги "Подкаст бывших"

«Ты хороша в своем деле».

– Получится, – говорит он, подражая мягкости моего тона. – Не зря же я сыграл Кёрли Маклейна в школьной постановке «Оклахомы!»[18]18
  Известный мюзикл композитора Ричарда Роджерса и либреттиста Оскара Хаммерстайна, впервые поставленный в 1943 году. Его главный герой, ковбой Кёрли Маклейн, борется за сердце возлюбленной Лори Уильямс.


[Закрыть].

– Ты не говорил мне, что играл в театре. – Я пытаюсь представить его в ковбойской шляпе – что угодно, лишь бы не представлять вкус его губ. Его колени прямо у края моего кресла – не подбери я под себя ноги, оказалась бы прямо на них.

– Нет, потому что другие дети меня ненавидели. Прослушивание прошло на ура, но у меня всегда был ужасный страх сцены. Перед выступлениями со мной каждый вечер случались панические атаки.

Нелишне было бы это упомянуть прежде, чем я согласилась вести с ним передачу в прямом эфире. Это просто не укладывается у меня в голове. На работе он всегда был уверен в себе, за исключением долгой паузы на «Звуках Пьюджет».

– У тебя ужасный страх сцены, – повторяю я, пока пиво плещется у меня в животе. – И тем не менее ты хочешь вести радиошоу?

Он качает головой.

– Это другое. Здесь нет публики – по крайней мере, видимой. Я спокойно веду себя перед небольшими группами, но когда людей больше десяти, легкие внезапно дают сбой. Во время шоу Паломы я как бы говорил только с ней. – Он отталкивается ногами от моего кресла, образуя между нами дистанцию в полметра. Я прерывисто выдыхаю. Дистанция. Да. Она-то нам и нужна. – А ты, должно быть, совсем ничего не весишь. У тебя покраснело лицо.

Я вскидываю руки, чтобы прикрыться.

– Э-э-э-э-э-э, пойду-ка налью себе воды. Со мной так всегда. Уж простите, не у всех рост метр восемьдесят!

– Метр девяносто.

– Господи.

Я иду в комнату отдыха и с удивлением понимаю, что он следует за мной. Зайдя внутрь, я щелкаю одним из четырех выключателей.

Я не могу достать до верхней полки; он легко хватает стакан и вручает его мне, хвастаясь одной из самых завидных суперсил двухметровых людей. Я бормочу «спасибо», пока наполняю стакан водой из кулера.

– Мы так и не решили, почему расстались, – говорит он, прислоняясь к стойке напротив.

– Может, не стоит мудрить? Нам было слишком сложно встречаться и работать вместе.

– Это скучно, – говорит он. Как уместно, что мы не можем прийти к согласию. – Может быть, ты испугалась моей необузданной сексуальной энергии?

Я едва не давлюсь, когда отпиваю воду – настолько неожиданно это от него слышать.

Но как бы не так – я тоже могу играть в эти игры, особенно теперь, после алкоголя.

– А может быть, у тебя не получалось довести меня до оргазма?

– С этим у меня еще никогда проблем не было, – нисколько не смутившись, говорит он.

Оказавшись с ним наедине в этом затемненном помещении, я по-настоящему осознаю, насколько мала комната отдыха. Не стоило ему идти сюда за мной. Я бы взобралась на стойку и сама схватила стакан – коротышки отлично лазают по стойкам.

Но тогда бы он не стоял здесь, приняв одну из десяти своих самых бесячьих поз, уставившись на меня из-под поистине безупречных ресниц.

Алкоголь затуманил мой разум.

– То есть… по части секса у нас все было как следует, да?

Уголок его рта взлетает вверх.

– Может быть, у нас вообще не было секса.

Тут происходит нечто ужасное: я издаю совершенно нечеловеческий звук – фыркаю, смеюсь и сглатываю одновременно. Я отступаю, пока не ударяюсь лопатками о стену.

– Ты решила, что я по умолчанию со всеми сплю? – говорит он. – Неужели выдуманного меня было настолько легко затащить в постель?

– Боже мой, нет-нет-нет, – говорю я. – Просто… если бы мы встречались три месяца, то, наверное… То есть, может быть, и нет, но…

Теперь он улыбается во все тридцать два зуба, забавляясь моим бессвязным лепетом. Я подношу стакан воды к лицу, чтобы спрятаться. Свитер остался на рабочем столе, но мне жарко даже в тонкой черной футболке. Он как двухметровая тепловая пушка.

– Шай, – говорит он низким голосом, дразня меня. Он медленно подходит и отнимает стакан воды от моего лица, держа его на одном уровне с моим плечом. – Я польщен, правда.

Затем он аккуратно, аккуратно касается моей щеки холодным ободком стакана. Маленькое дружеское касание, из-за которого у меня случается сердечный приступ. Он убирает его, и я дотрагиваюсь пальцами до холодного следа на щеке.

Его взгляд такой пристальный, что мне на мгновение приходится закрыть глаза. Первая мысль – отойти, создать между нами дистанцию, но когда я пробую это сделать, то вспоминаю, что уперлась в стену. Не знаю, куда смотреть. Обычно я ему по грудь, но он ссутулился, и в полутьме изгиб его плеч такой мягкий. Он настолько близко, что, захотев, я могла бы до него дотронуться. Я наблюдаю за тем, как вздымается и опускается его грудь. Это безопасно. Во всяком случае, безопаснее, чем зрительный контакт.

«С этим у меня еще никогда проблем не было».

– Это хорошо, потому что сейчас мне как никогда хочется, чтобы пол разверзся и меня засосало в Адову пасть[19]19
  В мифологии культового телесериала Джоса Уидона «Баффи – истребительница вампиров» (1997–2003) – подземная область, в которой граница между двумя измерениями – земным и демоническим – особенно тонка.


[Закрыть].

– Любишь «Баффи»?

– О да. Выросла на ней. А ты?

По крайней мере, ему хватает приличия немного смутиться.

– Смотрел на «Нетфликсе».

Ну разумеется. Ему двадцать четыре – он слишком молод, чтобы успеть застать «Баффи» в прямом эфире, нашпигованную рекламой.

– Под «выросла на ней» я имела в виду, что во время первых сезонов была, ну, знаешь, еще совсем юной и почти ничего не понимала… – Я со стоном прерываю себя, хотя рада, что разговор свернул с темы секса. – Господи, не заставляй меня чувствовать себя старой бабкой.

Смех из недр его горла превращает мои ноги в желе. Я чувствую этот рокот там, где мне совсем не хочется.

Все это вызывает очень много вопросов.

Именно это чувство застает меня врасплох больше, чем что-либо за сегодняшний вечер. Я и думать не хочу о том, чтобы заниматься с Домиником чем-либо, кроме шоу о наших псевдоотношениях. Я и думать не хочу о том, как он грубо смеется мне в ухо, прижавшись другими частями своего тела к другим частям моего.

И я правда не хочу представлять, как он снова подносит холодный стакан к моей коже.

Я сглатываю, прогоняя бредовые мысли. Трезвая Шай ни за что бы не стала фантазировать о Доминике Юне, стоящем прямо перед ней. Мое воображение слишком разнузданное, а годовая пауза только усугубляет положение.

Доминик возвращает мне стакан и выпрямляется. О. Только тогда я понимаю, как легко он мог бы заломить мне руки за голову, толкнуть к стене и рассказать, как именно журналистика спасет мир, прижавшись губами к моей шее.

Разумеется, он не делает ничего из перечисленного – вместо этого он отступает на шаг. Затем на два. После трех шагов температура в комнате опускается. После четырех я снова могу дышать.

– В общем, как бы то ни было, – говорит он на полпути к выходу, – думаю, что мы были бы хороши.

9

Мама поворачивается, глядя на свое отражение в трехстворчатом зеркале.

– Выглядишь потрясно, – говорю я ей с кремового кожаного дивана. Тот же комплимент применим к последним пяти платьям, которые она примерила, что только подтверждает мою теорию: Лианна Голдстайн просто не способна выглядеть плохо – даже в двенадцати метрах тафты цвета шартрез. Тем временем у меня под глазами мешки из серии «собака снова прогнала меня в криповую гостевую», а на уме лишь одно – темный угол комнаты отдыха в офисе.

– Это ведь приемлемо – не белое платье? – Она убирает волосы с шеи, обнажая глубокий вырез на спине. – Хочется чего-то нетрадиционного, но в то же время не слишком зрелого.

С папой у них все тоже было нетрадиционно – они поженились втайне в национальном парке Роки-Маунтин в Колорадо.

От фоток, где они позируют на фоне бирюзовых гор и дугласовых елей, захватывает дух. «Все друзья рассказывали мне, как спустили кучу денег на еду на собственной свадьбе, но не съели ни кусочка, – ответила она, когда я спросила, почему у них не было официального торжества. Затем она залилась музыкальным смехом. – Не могу себе представить что-то ужаснее».

Когда мы зашли в свадебный магазин, консультантка принялась фонтанировать эмоциями: как волнующе, должно быть, покупать свадебное платье для дочери. Маме пришлось ее поправить, и консультантка столь же обильно принялась извиняться.

Но удивительнее всего вовсе не то, что мы здесь ради мамы, а не ради меня. А то, что это ее второй раз и теперь она хочет настоящую свадьбу.

– Все больше и больше невест нынче предпочитают нетрадиционные платья, – чирикает консультантка, стоя рядом с подушкой для булавок и рулеткой. – Не думала, что зеленый будет сочетаться с вашими волосами, но вы выглядите изумительно.

И все же мама недовольна.

– Что-то мне в нем не нравится. У вас есть что-нибудь чуть менее, – она приподнимает многочисленные слои пышных юбок, – чуть менее, хм, платьеобразное?

– Разумеется. Сейчас принесу фасоны покороче. – Консультантка исчезает, а я опрокидываю в себя остатки шампанского.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, но постоянно возвращаюсь мыслями на станцию. Утром в четверг Доминик прошагал внутрь как ни в чем не бывало, разве что одарил меня той полуулыбкой, какой постоянно улыбался, когда подбрасывал мячик. Но ведь… между нами и впрямь ничего не было? Тот момент в комнате отдыха показался мне напряженным, но вдруг он так нависает надо всеми женщинами и морочит им голову своими феромонами и широкими плечами? Не то чтобы он пригвоздил меня к стене, снедаемый желанием взять меня прямо здесь и сейчас. Я сама отступила к стене, а затем он просто встал передо мной. Совсем другое.

Мы выпили, устали и говорили о сексе. Из-за этого я немного ополоумела – совсем как в начальной школе, когда учителя отмечали в табелях об успеваемости мое «гиперактивное воображение». Это вовсе не означает, что меня тянет к нему.

Консультантка возвращается с охапкой розовых, мятных и бледно-голубых платьев, и мама благодарит ее.

– Первый эфир через две недели, – говорит она из примерочной. – Как ты себя чувствуешь?

– Как ни странно, нормально, – отвечаю я. – До меня еще не до конца дошло, что я действительно буду в прямом эфире. – Я бы могла произнести это сотню раз и все равно не поверила бы своим словам, пока не оказалась бы в той самой студии, которую так привыкла наблюдать из-за кулис.

– Твой папа твердил бы об этом на каждом углу, – говорит моя мама, и я слышу ее музыкальный смех. – Люди бы сочли его совершенно несносным.

– Разве они и без того так не считали? – спрашиваю я, потому что это правда.

Когда человек умирает, вспоминают не только хорошее. Припоминают и обиды – например, когда его спрашивали о чем-то, чего он не знал, отец просто игнорировал вопрос, вместо того чтобы ответить. А еще он вел многолетнюю вражду с соседями из-за деревьев, нависавших над нашим двором, и в качестве пассивно-агрессивной мести месяцами ежедневно косил наш газон. Умерев, люди не избавляются ото всех изъянов. И было бы неправильно изображать их безупречными. Мы любили его и его недостатки – тоже.

– Да, иногда, – отвечает мама, появляясь из примерочной в розовом платье, с подшивкой тюльпаном. – Но и я за свою карьеру нажила себе немало врагов. Нет-нет, это не то.

Я продираюсь рукой сквозь свой хвост, прикрывая им рот, а затем отпуская волосы обратно на плечо.

– Не знаю, я думала… Фил и эта свадьба… Я думала, ты все наконец-то делаешь так, как нужно.

Дверь снова открывается, и из примерочной появляется мама в бюстгальтере телесного цвета и темно-синем платье вокруг талии. На животе и руках у нее веснушки. Когда я была моложе, ее морщины порой пугали меня, но теперь они будто делают ее сильнее.

– Шай. Нет. Все совсем не так. – Она подбегает ко мне, судя по всему, не придавая значения тому, что наполовину раздета. – Я понимаю – все это кажется тебе странным.

– Да, есть такое, – говорю я, потому что «еще как» может напугать ее. Я хочу быть классной дочкой без предрассудков, но не понимаю как. Я так привыкла к нашей крошечной семье.

Но я привыкла и к «Звукам Пьюджет». Работа меняется, и тем не менее пока что все нормально – за исключением того, что произошло в комнате отдыха.

– У нас с твоим папой была именно такая свадьба, какую мы хотели, – продолжает мама, распуская мои волосы и проводя сквозь них пальцами, как делала, когда я была ребенком. – Наши родители не ладили – у них были разные представления о том, какой должна быть свадьба. Мои настаивали на традиционной еврейской, а непрактикующие родители Дэна не хотели, чтобы она была религиозной. – Мои бабушка с дедом по линии отца живут в Аризоне, а родители мамы умерли, когда я была маленькой. – А теперь я старше, и мы все можем решить между собой – только между нами.

– Может быть, в этом все и дело, – говорю я, пытаясь звучать увереннее, чем чувствую себя внутри. – Что все лишь между вами, в то время как я всегда считала, что все лишь между нами.

На секунду слова повисают в воздухе, а затем, когда мама меняется в лице, я тотчас же сожалею о том, что сказала.

– Блин, это так эгоистично, прости меня. Прости. Просто я вспомнила, что не знала о том, что ты собираешься сделать Филу предложение, а Амина спросила, знала ли я об этом, и…

Но мама качает головой и потирает ямку у горла, как делает всякий раз, когда нервничает.

– Нет, ты права. Мы ведь десять лет были только вдвоем. Мне нужно сперва было обсудить все с тобой. Прости меня. – Она бросает взгляд на пол, а затем на меня, и на мгновение я вижу не просто свою маму, а женщину, которая ошиблась и отчаянно просит прощения. – Но ведь ты не против, да? Не против Фила?

– Господи, мам, нет. Нет. Я обожаю Фила. – Я сжимаю ее руку. – Я не злюсь. Совсем. Клянусь. Я просто… привыкаю.

– Думаю, мы все будем какое-то время привыкать, – говорит она. – Я хочу, чтобы ты поучаствовала в приготовлениях так, как хочется тебе самой, ладно?

– Ладно, но если ты заставишь меня надеть что-то цвета шартрез, я точно встану, когда священник спросит, возражает ли кто-нибудь против брака.

Она торжественно кивает.

– И будешь права.

Затем она поворачивается к зеркалу, словно вспомнив, что наполовину раздета. Она встает, выпрямляется, и я вижу, что на ней не платье, а элегантный темно-синий комбинезон с длинными гладкими линиями и завязками спереди. Соответствующий ее возрасту, но вместе с тем нетрадиционный, представительный, но неброский.

Она ухмыляется, и я впервые понимаю, что у нас одна и та же улыбка.

Может быть, я слишком редко видела ее – и свою – улыбку.

– Кажется, это оно, – говорит она.

* * *

В воскресенье днем Мэри Бет Баркли стоит у меня в гостиной, играя в гляделки со Стивом.

– Спасибо большое, что пришли, – говорю я. – Он немного буйный. Очаровательно буйный.

Мэри Бет отмахивается от благодарностей.

– Ну разве ты не милашка? – сказала она, когда зашла и дала ему кусок сыра из поясной сумки. – Ему не хватает границ и дисциплины. Такое всегда случается с людьми, которые впервые заводят собак – особенно собак без социализации. Он должен понять, что вы – альфа.

Она начинает с того, что называет его по имени и угощает, когда он на него откликается. Затем мы пробуем несколько базовых команд и тренировку на поводке.

– Это не вы гуляете с ним, а он с вами, – говорит Мэри Бет, когда мы выходим наружу и Стив тащит меня к своему любимому дереву. – Сколько он весит?

– Э-э-э. Три килограмма.

– Вы – альфа, – повторяет она, и я решаю не говорить ей, что сплю в гостевой. – Обязательно ему это покажите. Не он здесь главный. Этот выгул – ваше решение, а не его. Это вы его ведете, а не наоборот.

То бишь я, по сути, продюсер его жизни – а уж это я делать умею.

Он натягивает поводок, но я твердо стою на месте. Немного поборовшись, он рысью подбегает ко мне, ослабив поводок, а когда я делаю шаг в другом направлении, он и в самом деле следует за мной.

– Хороший мальчик! – практически визжу я; он пугается, но я успокаиваю его вкусняшкой.

После часа прогулки мы возвращаемся домой, изможденные, но ликующие.

Мэри Бет тянется, чтобы почесать у него за ухом.

– Ты будешь хорошим мальчиком, – говорит она. – Тебе просто нужно немного помочь.

Я благодарю Мэри Бет, но от денег она отказывается.

– После вашей передачи у меня появилось столько клиентов, – говорит она, и по груди у меня растекается горько-сладкая теплота. Мы занимались чем-то важным. Я всегда верила в это, несмотря на те моменты, когда Доминик заставлял меня усомниться в себе. – Я с нетерпением жду вашей новой передачи, пускай она и не совсем о собаках.

Тренировка лишает меня сил на весь день – в каком-то смысле это даже хорошо, потому что ко мне наконец подкрался страх первого эфира. Стив спит – не в моей кровати, а в своей, – а я наверстываю пару подкастов о дейтинге, лениво обмениваясь сообщениями с Аминой.

Без пятнадцати восемь приходит сообщение с неизвестного номера. Я крашу ногти в серый, стоя в ванной комнате, и так пугаюсь, что едва не роняю телефон в раковину.

Это Доминик. Нашел твой номер в адресной книге сотрудников.

У меня идея. Почему бы нам не сделать выпуск о людях, которые познакомились через райдшеринг? Моя подруга из магистратуры так встретила своего парня – он был водителем в «Лифт»[20]20
  Агрегатор такси, позволяющий пользователям находить с помощью интернет-сайта или мобильного приложения водителей, сотрудничающих с сервисом, и готовых подвезти их за умеренную плату.


[Закрыть].

Доминик Юн. Пишет мне с идеей для передачи. Нашей передачи. Я не поверю в это, пока не окажусь рядом с ним в комнате А.

ДА! Отличная идея. И признайся. Ты тоже этого ждешь.

Я закручиваю колпачок, пытаясь представить, откуда он пишет мне и как проводит свои выходные. Может быть, он ходит по фермерским рынкам или обедает с друзьями. А может, занимается хайкингом, катается на велосипеде или читает классические романы, сидя в кофейне в одиночестве. Я не знаю, где он живет – в студии, или делит квартиру с кучей друзей, или с родителями.

Само собой, вовсе не обязательно, что он дома. Он ни с кем не встречается, но это не значит, что он не ходит на свидания.

Да, воскресенье – не лучшее время для того, чтобы затащить кого-нибудь в постель, но это не мешает мне представить его в фирменной позе – прислонившимся к двери спальни в квартире незнакомой девушки. Прижимающим ее к стене, на сей раз по-настоящему – обхватив ее бедра руками. От одной мысли об этом живот скручивает странным, незнакомым мне образом.

Да. Ты победила. Думаю, тут не обошлось без магии.

В ту ночь на станции наш разговор тёк так гладко, но теперь я не знаю, как продолжить.

Я с ужасом понимаю, что хочу узнать его поближе: где он живет, чем занимается в воскресную ночь и какие книжки ему нравится читать. (Наверняка нон-фикшен в унылых обложках, напечатанные мелким шрифтом. Сенсационные репортажи.)

А еще: почему у нас нет ни одного общего друга на «Фейсбуке».

Меня всегда интересовали истории, и тем не менее я не могу прожурналистить в жизнь Доминика – тем более если не могу решить, что написать ему в ответ.

И все же я разочарована, когда остаток вечера на экране телефона больше не загораются уведомления.

10

Следующие пару недель мы в водовороте промо: рассылаем пресс-релизы, фотографируемся для сайта и появляемся в эфире утреннего шоу ТОР. Пока что утверждены гости и контент только для первых трех выпусков – но даже ради этого нам приходилось поздно ложиться и рано вставать. Сложно поверить, что пару недель назад я продюсировала по эфиру в день.

– Снова ты стреляешь взрывными «п».

Мы уже двадцать минут пытаемся записать 15-секундное промо в комнате С, и ко мне постепенно приходит осознание, что эти комнаты не предназначены для двух людей. Да, в каждой из них по два кресла и по два микрофона. Но рост Доминика сжимает комнату наполовину. Сегодня он в брюках хаки, которые легко могли бы смотреться отвратительно на ком-нибудь другом (но не на нем), коричневых оксфордах и сером кардигане с заплатками на локтях. Он одет чуть более небрежно, чем обычно, – я замечаю эти детали только потому, что мы так тесно работаем вместе.

Доминик останавливает запись.

– Может, поможешь мне, вместо того чтобы издеваться?

– О, я думала, ты это проходил в Северо-Западном. – Я прикусываю щеку. – Прости. Не помогает, да?

Он страдальчески вздыхает.

– Начни с того, что имеешь в виду под «взрывными «п»».

Это я могу. Вспоминаются первые недели моей стажировки – индивидуальные тренировки с Паломой. Тогда мне это казалось нелепым – ведь я по-любому никогда бы не попала в эфир. И все же я научилась избегать взрывных «п» и чуть более редких взрывных «б», а также шипящих «с» – просто на всякий случай.

– «П» – взрывной звук, – говорю я, пытаясь не спрашивать себя, останется ли в комнате запах его морского одеколона, когда мы уйдем. – Произнося его, ты направляешь волну воздуха изо рта в микрофон. – Я подношу руку ко рту, жестом показывая ему повторять за мной. – Публичное радиовещание. Чувствуешь на своей ладони разницу, когда произносишь слово на «п» и слово на «р»? От «п» больше воздуха, верно?

– Публичное радиовещание. Публичное радиовещание. – Доминик пробует несколько раз и кивает. Одновременно смешно и воодушевляюще наблюдать за тем, как двухметровый гигант следует моим указаниям.

– То, что ты ощущаешь у себя на ладони, будет звучать искаженно на записи, – говорю я. – Поскольку в ближайшее время мы не сможем себе позволить более продвинутое оборудование, советую научиться лучше контролировать дыхание. Нужно привыкнуть – поначалу ты будешь много об этом думать, но со временем научишься.

Он несколько раз повторяет фразу в ладонь, добиваясь мягкости. Когда он наконец опускает руку, то легонько задевает мое плечо рукавом кардигана. Интересно, шерстяной он или хлопковый, мягкий или грубый. Может быть, мне и в самом деле нравится то, как он одевается.

– Спасибо, – говорит он. – Действительно полезно знать.

Мы еще раз репетируем промо.

– Меня зовут Шай Голдстайн…

– А меня – Доминик Юн. Включайте Тихоокеанское общественное радио в этот четверг, в три часа дня, чтобы послушать нашу новую передачу – «Экс-просвет». Она посвящена дейтинг-культуре, расставаниям и примирениям. Ее ведут два человека, сумевшие остаться друзьями после окончания отношений.

– Нам не терпится поделиться своей историей и услышать ваши.

– Уже лучше, – говорю я, но не могу выбросить звук собственного голоса из головы. А поскольку премьера уже совсем близко, я больше не хочу о нем думать. – У «Культурного конфликта» на этой неделе отличный выпуск.

– Без спойлеров! Я пока еще не успел послушать.

– Оке-е-ей, но есть там момент, когда…

Он наигранно закрывает уши.

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты ужасная?

– Почти все. – Я одариваю его ангельской улыбкой. – А еще недавно появился новый подкаст о «Баффи», который я пока не успела послушать.

– «Пять из пяти»[21]21
  Название этого выдуманного подкаста – отсылка к фразе одной из героинь сериала, Фэйт, обращенной к оборотню Озу: «Между нами все будет пять из пяти – только не царапай меня и не пристраивайся к моей ноге».


[Закрыть]? Отличный. В первом выпуске они немного растерялись, но к третьему стали увереннее.

– То есть ты слушаешь не только новости, – говорю я, подняв брови.

– Ты хотела сказать, что я сложное и многогранное человеческое создание?

– Присяжные пока не вынесли вердикт на этот счет.

Его рот дергается, словно пытаясь не расплыться в улыбке.

– А вот такой подкаст я бы послушал.

Я фыркаю. Ему не стоит знать, что я подписалась на один из его любимых юридических подкастов, «Тяжело в учении, легко в суде». Я еще не успела послушать ни одного выпуска, но когда-нибудь начну. Так будет честно – ведь он послушал мой. А я твердо верю во взаимный обмен.

Еще несколько прогонов промо. Невероятно, но мой голос с каждым разом звучит все более раздражающе. Я вздыхаю, отодвигаю микрофон и плюхаюсь в одно из двух кресел. Всегда лучше записывать стоя – меньше давления на диафрагму.

– Уверен, что мой голос звучит нормально?

– В сотый раз повторяю: да.

– Тебе-то явно никто из-за этого в лицо не смеялся.

– Нет, но я получал анонимные имейлы с предложениями уехать обратно в Китай, – говорит он. – Что еще смешнее, учитывая, что я не китаец.

– Оу. – Черт. Мои проблемы даже рядом с таким не стояли. – Вау. Это правда пиздец. Мне очень жаль.

– Спасибо. – Он выходит из любимой позы и приседает в кресло рядом, пройдясь рукой по волосам. – Хотел бы я сказать, что привык к этому, потому что это происходит довольно часто, но ни фига. Однако это придает мне сил. Я выкладываюсь по полной, потому что знаю, что где-то там есть люди, которые только и ждут моего провала.

С этими словами он легонько ударяет своим коричневым оксфордом по ножке моего кресла, как бы утешая меня.

Хм. А мы вроде как ладим.

Меня больше не бесит находиться в его присутствии (не так сильно), и я почти забыла, что произошло в комнате отдыха. (Пускай у меня и пересохло в горле, когда я вчера увидела, как он набирает стакан воды. Будет ужасно, если это превратится в дурацкий фетиш.) Может, у нас получится стать друзьями. В наших отношениях с Паломой перевес изначально был в ее сторону. Но с Домиником мы можем стать равными. Неслыханно – на общественном-то радио.

Я пялюсь на его ботинок. Лакированная кожа, чистые шнурки. Когда он рядом, то не такой грозный, но даже более загадочный.

– Ну что, еще раз? – спрашиваю я, и он нажимает на кнопку записи.

* * *

Никто из наших слушателей меня не увидит, но я все равно решаю приодеться в день премьеры. На мне фактурное серое мини-платье, узорчатые колготки и туфли «Мэри Джейн» лавандового цвета, найденные нами с Аминой на барахолке в прошлом году. Мои густые волосы, как обычно, собраны в хвост, но я выпрямляю челку, и она выглядит гладкой и блестящей. Я подумываю надеть контактные линзы, но последний раз пользовалась ими сто лет назад и так привыкла к очкам в черепаховой оправе, что не могу себе позволить малейших проблем со зрением.

«Для радио у тебя лицо что надо», – говорил мне мой папа с ухмылкой. Папины шутки на пять с плюсом. Как же я по ним скучаю.

Утро проползает мимо примерно так же мучительно, как удаление корней больного зуба. За обедом я насильно запихиваю в живот треть сэндвича из магазина на первом этаже, пока Рути пробегает по плану, сидя рядом. Я умудряюсь запачкать юбку горчицей и трачу пятнадцать минут в ванной на то, чтобы оттереть ее.

Кент проходит мимо наших мест, когда мы с Домиником репетируем вступление.

– Моя любимая парочка, – говорит он, красноречиво указывая на галстук с купидончиками, который надел в нашу честь. – Или любимая парочка бывших. У вас все получится. Мы все в вас очень верим.

Но в его словах угадывается и определенный подтекст:

«Не облажайтесь».

Рути распечатывает финальную версию плана. На первом выпуске гостей не будет – будем только мы с Домиником со своими выдуманными историями в ожидании звонков.

Я спотыкаюсь на ровном месте, идя по коридору в студию.

– Ты в порядке? – спрашивает Доминик, хватая меня за локоть и помогая выпрямиться. У платья короткий рукав, и его пальцы тепло касаются моей кожи.

«Теперь – нет».

– Пять из пяти, – выдавливаю я.

Рути влетает в студию, ставя перед нами по стакану.

– Вода для любимых ведущих, – пропевает она.

– Спасибо. Чуть о ней не забыла. – Хотя я и прислуживала перед Паломой сотни раз, не хочу, чтобы Рути думала, будто обязана это делать. – Как тебе удается сохранять спокойствие? Я полчаса назад еще раз нанесла дезодорант и все равно обливаюсь потом.

– Я твой продюсер, – отвечает она. – Сохранять спокойствие – моя работа.

Рути права – было бы куда хуже, если бы она тоже перепугалась до смерти.

Интересно, насколько хуже все было бы, узнай она, что мы никогда не встречались.

К счастью, нервы отвлекают от чувства вины. Не сегодня. Не тогда, когда я в пяти минутах от мечты всей своей жизни. Рути исчезает в смежной студии, а мы с Домиником садимся рядом в крутящиеся кресла и надеваем наушники.

Загорается знак «ИДЕТ ЗАПИСЬ».

– А теперь – премьера нашей новой передачи «Экс-просвет», – говорит Джейсон Бернс. – Но сперва – заголовки от НОР.

Это правда происходит. Мы выходим в прямой эфир.

Моей собственной передачи.

– У меня в спортивной сумке медицинский антиперспирант, – говорит Доминик. – Могу попросить Рути принести.

Я смотрю на него в ужасе. Мы вместе в небольшом замкнутом помещении. Я бы умерла, если бы он решил, что я плохо пахну. И точно умру, если у меня пятна под мышками.

– А он мне нужен?

– О черт. Нет. Нет. Просто ты волновалась, вот я и подумал предложить. От тебя нормально пахнет. Чем-то… цитрусовым. Приятный запах.

Приятный запах, а не «от тебя приятно пахнет». Большая разница.

– Спасибо, – говорю я неуверенно, принимая комплимент от имени своего шампуня «Бёртс биз».

Он дергает ногой под столом. Сегодня на нем темные джинсы.

– Что это у тебя там происходит? – спрашиваю я.

Я вспоминаю его признание о страхе сцены. Он говорил, что на радио, без видимой публики, все будет в порядке. Господи, надеюсь, он не врал.

– А. Это я пытаюсь не показывать, как сильно волнуюсь. По мне не видно?

– Еще как видно, – отвечаю я. – По нам обоим.

Краешек его рта дергается. Я начинаю понимать, что он делает это постоянно. Он словно не желает признавать, что я умею его рассмешить – как будто настоящий смех разрушит его стоический фасад.

– Ну, тогда есть хоть что-то, в чем мы оба профи, – говорит он. Он отпивает воду, и мое сердце ускоряется – на сей раз по совершенно другой причине.

Сосредоточься. Я пробегаюсь по сценарию. Как Паломе удавалось все сделать настолько естественным? Отрепетированное вступление, байки, перерывы на рекламу… И все же невозможно быть готовой ко всему. Если кто-нибудь позвонит с вопросом, которого нет у меня в сценарии, смогу ли я на него ответить?

ЧБСЗБМ?

Голос Рути раздается у нас в наушниках.

– Тридцать секунд, – говорит она, немного задыхаясь.

Я скрещиваю и размыкаю ноги. Царапаю пятно от горчицы. Пытаюсь глотнуть воды и немного проливаю на подбородок.

– Эй, – говорит Доминик прямо перед десятисекундной готовностью. Наконец его нога перестает бешено трястись, и он дотрагивается своим коленом моего. – Шай. Представь, что мы говорим только друг с другом.

– Точно. Точно. Мы справимся.

Мы встречаемся взглядами.

– Я правда рад, что ты уговорила меня в этом поучаствовать.

Затем Рути подает нам сигнал.

И мы в эфире.

«Экс-просвет», выпуск 1: «Почему мы расстались»

Расшифровка

<На фоне песни Breaking Up Is Hard To Do[22]22
  Популярная ду-воп-песня Нила Седаки.


[Закрыть] звучат следующие аудиофрагменты>:

«Ты называешь себя свободной, дикой. И ты так боишься, что кто-то посадит тебя в клетку. Детка, ты уже в клетке…» («Завтрак у Тиффани»)

«Тебе нельзя быть там, куда я езжу, ты не можешь быть частью того, что я делаю…» («Касабланка»)

«Честно говоря, моя дорогая, мне наплевать». («Унесенные ветром»)

«Как будущий сенатор, я должен жениться на Джеки, а не на Мэрилин…» («Блондинка в законе»)

«Нам, типа, нужно расстаться». («Скотт Пилигрим против всех»)

<Песня затихает>

Доминик ЮН

Стоял холодный декабрьский день…

Шай Голдстайн

А по-моему, это было в начале января.

Доминик Юн

В общем, зимой. На тебе был синий свитер…

Шай Голдстайн

Зеленый.

Доминик Юн

А на мне – любимая серая шапка.

Шай Голдстайн

Я терпеть не могла эту шапку.