Текст книги "Подкаст бывших"

2

Отец никогда не выходил в прямой эфир, но его голос идеально подходил для радио: сильный, но мягкий, как треск камина в самую холодную ночь года. Он рос, занимаясь починкой приемников, и открыл собственную мастерскую по ремонту электроники – впоследствии он научился еще и чинить ноутбуки и телефоны. «Гаджеты Голдстайна»: мое самое любимое место в мире.

От него я унаследовала любовь к общественному радио, но не его голос. Такой высокий голосок, как у меня, мужчины обожают использовать в качестве оружия против женщин. Пронзительный. Глупый. Девчачий, как будто быть девчонкой – худшее оскорбление на свете. Меня дразнили всю жизнь, и я до сих пор жду хитроумно завуалированных оскорблений всякий раз, когда заговариваю с кем-нибудь впервые.

Папе было все равно. Мы проводили радиопередачи у себя на кухне («Скажите-ка, Шай Голдстайн, что за хлопья у вас сегодня на завтрак?») и во время поездок («Как бы вы описали природу возле нашего привала у черта на куличках?»). Я проводила дни напролет вместе с ним в «Гаджетах Голдстайна», делая домашку и слушая радиовикторины, «Разговоры о тачках»[7]7
  Еженедельное автомобильное ток-шоу, ведущие которого – братья Том (1937–2014) и Рэй (р. 1949) Мальоцци.


[Закрыть] и «Эту американскую жизнь». Нам только и нужна была, что хорошая история.

Мне так хотелось, чтобы он услышал меня по радио, даже если это никому больше не было нужно.

Когда он умер во время моего выпускного года в старшей школе после внезапной остановки сердца, это абсолютно уничтожило меня. Плевать на уроки. На друзей – тоже. Я не включала радио несколько недель. Каким-то чудом мне удалось заработать четверку с минусом во время вступительных экзаменов в Вашингтонский университет, но я даже не хотела отпраздновать поступление. Я все еще была в депрессии, когда получила стажировку на Тихоокеанском общественном радио, и потихоньку выкарабкалась из тьмы, убедив себя, что единственный способ двигаться дальше – это восстановить то, что было утрачено. И вот я здесь – двадцати девяти лет от роду, цепляюсь за прежнюю детскую мечту.

– Заставь людей плакать, а потом – смеяться, – говорил мой отец. – Но самое важное – расскажи им хорошую историю.

Даже и не знаю, что бы он сказал о «Спроси у дрессировщицы».

Сегодня я на ужине – пятое колесо. К тому моменту, как в час пик я залетаю во франко-вьетнамский фьюжн-ресторан в районе Кэпитал-Хилл, моя мама со своим партнером Филом и моя лучшая подруга Амина со своим парнем Ти Джеем уже расположились за столиком. Мы с Аминой Чадри выросли в домах напротив, и она неотъемлемая составляющая моей жизни на протяжении вот уже больше двадцати лет.

– Опоздала всего-то на десять минут, – говорит Амина, вскакивая с места, чтобы заключить меня в крепкие объятия. – Новый рекорд, да?

Ти Джей достает телефон, чтобы свериться с заметками:

– В прошлом марте мы все пришли на ужин вовремя, кроме Шай, которая опоздала на три минуты.

Я закатываю глаза, но вина скручивает живот.

– Я тоже очень рада вас видеть и правда дико извиняюсь. Спешила кое-что закончить и потеряла счет времени.

Мы пытаемся как можно регулярнее ужинать вместе, но мама и Фил – скрипачи в Сиэтлском симфоническом оркестре с постоянными выступлениями по вечерам, Амина – рекрутер в «Майкрософт», а Ти Джей – какая-то важная шишка в финансах (я так до конца и не поняла, чем он занимается). В некоторых случаях (ладно, в большинстве случаев) я задерживаюсь на станции, чтобы убедиться, что все готово для завтрашнего шоу. Сегодня я висела на телефоне, целый час извиняясь перед Мэри Бет Баркли.

Я обнимаю маму и Ти Джея, жму руку Филу. Все еще не пойму, как относиться к тому, что у мамы есть партнер. До Фила ее вроде бы не интересовали отношения. Но они много лет дружили, и он потерял жену спустя пару лет после того, как мы потеряли папу. Они поддерживали друг друга во время горя (которое, разумеется, никогда не пройдет), пока в конечном итоге не превратились друг для друга в несколько иную систему поддержки.

Пора бы мне уже с этим свыкнуться, но в прошлом году, к тому времени, как они начали встречаться, я только успела привыкнуть к образу матери-вдовы.

– Обожаю дразнить Шай, – говорит мне мама с полуулыбкой, – но и о еде не стоит забывать. Закуски?

Фил указывает на блюдо в меню:

– Свиные ребрышки с перцем чили и тмином должны быть просто объедение, – говорит он с нигерийским акцентом.

После того, как мы делаем заказ и обмениваемся любезностями, Амина с Ти Джеем быстро переглядываются. До того, как они начали встречаться, это мы с Аминой обменивались взглядами и внутренними шуточками. Немного тяжелее быть пятым колесом, когда начинаешь осознавать, что у тебя никого нет. Амина и Ти Джей живут вместе, поэтому неудивительно, что она делится с ним секретами прежде, чем со мной, а у моей мамы есть Фил. Я для всех верный «второй», но ничей «первый».

Сейчас я бойкотирую дейтинг-приложения – я делаю это всякий раз, когда на пролистывание анкет уже не остается никаких сил. Судя по всему, я обречена на отношения, которые длятся не более пары месяцев. Я так сильно хочу того же, что у Амины с Ти Джеем (пять лет отношений после того, как их заказы перепутали в кофейне), что всегда тороплю события. Я всегда признавалась в любви первой, и не так уж часто можно смириться с гробовым молчанием в ответ.

Не буду врать: мне хочется быть «первой», той, кому кто-то доверяет все на свете.

– У меня новости, – говорит Амина. – Завтра у меня собеседование с «Охраной природы». То есть это еще не новости, но уже почти. Только первое собеседование по телефону, но… – Она обрывает фразу и пожимает плечами, но темные глаза искрятся воодушевлением.

Когда Амина начала работать в «Майкрософт», она собиралась приобрести необходимый опыт, чтобы впоследствии заниматься рекрутингом в организации, приносящей пользу, в идеале – окружающей среде. Она была президентом и организатором школьного «Компост-клуба». (По умолчанию я была вице-президентом.) Она ратует за медленную моду и покупает всю свою одежду на барахолках и в комиссионках, а еще у них с Ти Джеем на балконе впечатляющий травяной сад.

– Ты серьезно? Это же потрясающе! – говорю я, протягивая руку за ребрышком, блюдо с которыми официант ставит по центру стола. – У них есть отделение в Сиэтле?

– Э, нет, – говорит она чуть менее уверенно. – У них штаб-квартира в Вирджинии. Но я сомневаюсь, что меня возьмут.

– Не списывай себя со счетов, пока не пройдешь собеседование, – говорит Фил. – Знаешь, сколько людей прослушиваются в оркестр? Шансы были совсем не в нашу пользу, хотя мне все еще кажется нелепым, что Лианну прослушивали трижды.

Мама сжимает его руку, но сияет от комплимента.

– Вирджиния – это… далеко, – говорю я с умным видом.

– Забудем пока о Вирджинии. – Амина смахивает выбившуюся нитку с винтажного темно-серого пиджака – из-за него мы чуть не подрались на распродаже в прошлом месяце. – Меня ведь и правда не возьмут. Я самый молодой рекрутер в команде. Им нужен кто-то с бо́льшим опытом.

– Скучаю я по тем временам, когда была самой молодой в команде, – говорю я, близко приняв к сердцу слова Амины «забудем пока о Вирджинии». Они просто не укладываются у меня в голове. – Такое чувство, что стажеры с каждым годом все моложе и моложе. Они все такие искренние и энергичные. Один из них как-то сказал мне, что не знает, как выглядит магнитофонная пленка.

– Типа того журналиста, на которого ты вечно жалуешься? – спрашивает мама. – Как его там?

– Доминик какой-то там, да? – спрашивает Фил. – Но мне понравился тот репортаж, где он сравнил финансирование искусств в Сиэтле с финансированием в других городах.

– Он не стажер, а любимый репортер Кента. – А также новая звезда «Звуков Пьюджет», судя по данным, которые я нарыла в социальных сетях после репортажа. В «Твиттере» все от него без ума, что только доказывает: «Твиттер» – тот еще сумасшедший дом.

– Поговорим, когда тебе исполнится тридцать, – говорит Амина. Мы отметили ее тридцатилетие два месяца назад, в прошлом декабре, а мой черед наступит в этом октябре. Я все еще не могу поверить.

Мама машет рукой:

– Ради бога, вы обе еще совсем крохи.

Ей легко говорить – моя мать потрясающая: темно-рыжие волосы, острые скулы и полный шкаф шикарных черных платьев, при виде которых Одри Хепберн тихонько, красиво заплакала бы. На каждом выступлении она затмевает любого из пятидесяти музыкантов оркестра.

Я распускаю волосы, по обыкновению собранные в хвост, и поправляю длинную челку, достающую до черепаховых очков. Густые, каштановые и жесткие – три неутешительных определения, которые описывают мои волосы. Я думала, что рано или поздно научусь их укладывать, иногда борюсь с выпрямителем, иногда – с щипцами для завивки, и в итоге всегда останавливаюсь на хвосте.

Изучая маму в поисках физических сходств между нами (спойлер: их нет), я вдруг замечаю, как странно она себя ведет. Она то и дело поглаживает ямку у горла (всегда это делает, когда нервничает) и не ест, а возит еду по тарелке. Обычно они с Филом очень ласковы друг с другом. Однажды к нам на передачу приходила эксперт по языку тела, и ее описание того, как ведут себя люди, когда влюбляются друг в друга, идеально совпадало с их поведением. Фил всегда держит руку у нее на пояснице, а она часто прикасается к его лицу и проводит большим пальцем по щеке.

Сегодня вечером ничего подобного не происходит.

– Как поживает твой дом? – спрашивает Фил, и я отвечаю преувеличенным стоном. Он выставляет ладони и мягко посмеивается.

– Прости. Не знал, что это больная тема.

– Нет-нет, – говорю я, пускай это и немного больная тема. – Дом замечательный, но мне стоило дождаться чего-то поменьше.

– Там же три комнаты и одна ванная?

– Да, но…

Долгие годы мы с Аминой снимали жилье в Балларде, а затем она съехалась с Ти Джеем. Покупка дома казалась мне правильным решением: мне было почти тридцать, я скопила достаточно денег и не собиралась в ближайшее время переезжать из Сиэтла. Работа на общественном радио во многом схожа со службой в Верховном суде – большинство задерживается надолго. Даже если бы я и захотела стать ведущей, я бы не смогла найти работу на другой станции. Это невозможно без стажа, а его нельзя получить, если у тебя нет хотя бы минимального опыта. Вот они – радости миллениального трудоустройства.

Поскольку я решила, что следующим шагом в списке «Как стать взрослой» должна стать покупка недвижимости, я купила дом в стиле крафтсман в Уоллингфорде – «уютный», по мнению моего риелтора, но, пожалуй, слишком большой для одного жильца. В нем всегда холодно, и даже спустя шесть месяцев после покупки той самой мебели, которая, как я думала, мне нужна, в нем все еще пусто. Одиноко.

– Наверное, мне еще нужно многое сделать, – заканчиваю я, не совсем понимая, что под этим имею в виду.

– Это отличное денежное вложение, – говорит Фил. – Покупка дома – всегда хорошее решение. Кто-нибудь из моих детей наверняка с радостью поможет тебе с покраской или починкой.

У Фила трое сыновей и дочь. Все члены семьи Аделеке высокие, в отличной физической форме и счастливы в браке – у большинства уже есть дети. Пару месяцев назад мы с мамой впервые отметили Рождество с большой семьей Фила, отказавшись от собственной еврейской традиции: китайской еды за просмотром фильма. Сперва я колебалась, потому что мне нравилось проводить это время с мамой, но нас встретили так тепло и радушно, что сохранять кислую мину было невозможно.

– Спасибо, – говорю я. – Ловлю вас на слове.

Стакан разлетается на куски; мама застенчиво улыбается.

– Простите, – говорит она, когда официант подбегает, чтобы прибраться.

– Ты в порядке, Лианна? – спрашивает Фил.

Она сжимает ярко-красные губы и кивает.

– Все хорошо. Да. Я в порядке. – Рука снова поглаживает горло. – Фил, я… Я хочу кое-что сказать.

Только не это. Не может же она вот так расстаться с ним? Не перед всеми нами, не на людях. Моя мать слишком утонченная для этого.

Амина так же озадачена, как и я. Мы все кладем вилки и наблюдаем за тем, как мама отодвигает стул и встает, дрожа всем телом. Господи – она что, больна? Может быть, ради этого ужин и затевался – чтобы она могла рассказать нам всем одновременно?

Сводит живот, и внезапно подкатывает тошнота. Мама – это все, что у меня есть. Не могу же я еще и ее потерять.

Но затем она ухмыляется, и, когда она начинает говорить, я вздыхаю с облегчением.

– Фил, – говорит она с интонацией, которую я прежде никогда не слышала. Она кладет ладонь ему на руку. – Знаю, мы встречаемся всего одиннадцать месяцев, но для меня это лучшие месяцы за очень, очень долгое время.

– И для меня тоже, – говорит он. Его темное морщинистое лицо расплывается в улыбке. Он как будто знает, к чему все идет, и я, кажется, тоже. Наверняка она предложит ему съехаться. Странно, что это происходит на публике, но мама всегда все делает по-своему. «Такая уж она – Лианна», – говорил мой папа, пожимая плечами, когда она готовила суп в блендере, а затем грела его в микроволновке, или настаивала на том, чтобы мы вырезáли тыквенные фонари для Хэллоуина в начале сентября.

– После смерти Дэна я думала, что второго шанса уже не будет. Я думала, что нашла своего человека, а теперь его больше нет и все кончено. Но ты всегда меня выручал, так ведь? Всегда сидел рядом, играл на скрипке. Сначала я влюбилась в твою музыку, а потом и в тебя. Ты, как и я, прекрасно знаешь, что горе никогда не проходит полностью, но ты дал мне возможность понять, что любовь может идти с ним рука об руку. Я больше не хочу жить отдельно. Поэтому… – Тут она делает паузу и выдыхает. – Филип Аделеке, ты женишься на мне?

В комнате воцаряется мертвая тишина; все глаза прикованы к нашему столику и наблюдают за предложением. Мое сердце колотится сильнее, чем перед прямым эфиром, и краем глаза я вижу, как Ти Джей сжимает руку Амины в своей.

Фил вскакивает с места так быстро, что опрокидывает еще один стакан воды, – может быть, они действительно созданы друг для друга.

– Да, Лианна, да, – отвечает он. – Я так сильно тебя люблю. Да, да, да.

Когда они целуются, ресторан взрывается аплодисментами. Официант приносит бокалы шампанского. Амина смахивает слезы и спрашивает, знала ли я, что это произойдет, знала ли, что мама планирует это сделать. Нет, отвечаю я, не знала.

Я заставляю себя встать с места, чтобы поздравить их: маму и… отчима? Во мне бушует слишком много чувств, и лишь некоторым из них я могу дать название. Конечно же я счастлива за них. Я хочу, чтобы мама была счастлива. Она заслуживает этого.

Просто я так много лет провела в убеждении, что никто не сможет заменить мне отца, что и представить не могла себе подобное.

Амина засыпает их вопросами о свадьбе. Оказывается, Фил планировал сделать маме предложение в эти выходные, но она его опередила, потому что хэштег «феминизм». Хотим сыграть свадьбу как можно скорее, говорят они. Само собой, на приеме выступит квартет из оркестра.

Наконец Фил умыкает маму из ресторана, чтобы «отпраздновать» (как будто мы все не понимаем, что это значит), оставив Амину, Ти Джея и меня допивать шампанское.

– Лианна Голдстайн – моя героиня, – говорит Амина. – Поверить не могу, что мы только что были свидетелями такого события.

Хотела бы и я так сказать: что Лианна Голдстайн – моя героиня, ведь она заслуживает этого за то, что так много сделала. За то, что дала мне время, чтобы осмыслить смерть папы наедине с собственным терапевтом, а затем вместе со мной ходила на семейные консультации. За то, что убедила меня, что мы все еще можем быть семьей, пускай нас и осталось всего двое. Маленькая, но крепкая, говорила она. Она всегда знала, что я буду работать на радио, хотя до сих пор шутит, что я могла бы, по крайней мере, пойти на компромисс и найти работу на станции классической музыки.

– Ты в порядке? – спрашивает Ти Джей, когда мы собираемся. Он прячет светлые волосы под вязаную шапочку. – Я знаю, это странно. Мои родители тоже нашли себе новых партнеров и поженились, и чтобы привыкнуть к такому, определенно нужно время.

– Никогда бы не подумала, что попаду на свадьбу своей матери прежде, чем на собственную. – В моей голове эта фраза звучит как шутка. Но когда я ее произношу, мне совсем не смешно.

Амина сжимает мою руку.

– Это сложно переварить с ходу. Не торопись и попытайся все осмыслить, хорошо?

Я киваю.

– Удачи на собеседовании, – говорю я, копаясь в сумке в поисках ключей, когда мы выходим в прохладную сиэтлскую ночь. В доме будет так тихо, когда я вернусь. В нем всегда тихо. – Уверена, что не хочешь заглянуть и посмотреть какой-нибудь ужасный сериал?

– Шай. Я люблю тебя, но пора научиться жить одной в собственном доме. Мне что, опять проверить, нет ли под твоей кроватью монстров?

– Не откажусь.

Амина качает головой.

– Заведи собаку.

* * *

Зайдя домой, я тут же везде включаю свет и включаю новый выпуск любимого комедийного подкаста. Уже почти девять; я слишком долго не проверяла почту, хотя и глянула ее пару раз, пока бегала в туалет. (Но этого было достаточно, чтобы мама поинтересовалась, все ли со мной в порядке – малость неловко осознавать, что мать взрослой женщины озабочена состоянием ее кишечника.)

Я завариваю чай и устраиваюсь на диване с рабочим ноутом. Мне правда нравится помогать другим рассказывать истории, а не рассказывать их самой. У Паломы это получается лучше, чем когда-либо получалось у меня. Хотя мы и не всегда рассказываем истории, которые предпочитаю я – масштабные эпопеи о человеческом опыте, которые можно услышать лишь на станциях с бо́льшим бюджетом. Но что, если под «мне нравится» я на самом деле имею в виду «я довольствуюсь»?

Предпочитаю об этом не думать.

После смерти отца я искала утешения везде, где могла. Я покуривала травку с Аминой, переспала на первом курсе с красавчиком, жившим в комнате напротив, и однажды так сильно перепила, что навсегда усвоила, сколько алкоголя может вынести мое тело. Со мной не случилось чего-то чрезмерно нездорового; я не собиралась слетать с катушек, но мне хотелось подобраться поближе к краю и узнать, что находится по ту сторону.

Единственное, что помогло мне вернуться к себе, – моя стажировка на ТОР. И тогда я поняла, что выход – не в импульсивности, а в постоянстве. Радио всегда давало мне возможность почувствовать себя ближе к отцу. Я собиралась найти стабильную работу, дом в безопасном районе и преданного парня, который однажды стал бы моим мужем. Амина осталась бы лучшей подругой, а мама – незамужней. За исключением моей любовной жизни, все остальное шло по плану.

Но вот то, что Фил станет моим отчимом, изменит очень многое.

А как показывает практика, перемены не мой конек.

Покупка дома всегда была у меня в планах и должна была стать громадным достижением. Я живу в нем уже шесть месяцев, но обречена на то, чтобы бесконечно осваивать его. Я часами ковыряюсь в антикварных лавках в поисках искусства, а в итоге покупаю какой-нибудь абстрактный ширпотреб в «Таргет», или наношу на стены гостиной десяток образцов краски, а затем понимаю, что ни один из них не подходит в полной мере, но так устаю, что уже не могу их закрасить. По большей части я готовлю блюда из готовых ингредиентов, которые появляются у меня на крыльце дважды в неделю.

Каждый раз, когда я представляла себе взрослую жизнь, она выглядела совсем иначе. У всех важных для меня людей есть свой человек. У меня же есть только пустой дом и якобы любимая работа, которая не всегда отвечает мне взаимностью.

Вопреки здравому смыслу я переслушиваю сегодняшнюю передачу. Я всегда делала это, когда только начинала, пытаясь избавиться от недочетов, но уже давно этим не занималась. Я слушаю ответы Доминика снова и снова, пытаясь понять, что конкретно так привлекло слушателей. Ему требуется несколько минут, чтобы обрести уверенность; модуляция его голоса меняется, речь становится более плавной – сливочный крем в пирожном «красный бархат». А ведь он не робот, как мне казалось, прежде чем я услышала его в эфире. «Он как будто не хотел, чтобы о его нелегальной деятельности узнали другие», – говорит он с таким деланым удивлением, что я невольно улыбаюсь. Он отвечает на вопросы слушателей так, словно его по-настоящему волнуют их проблемы, и даже когда он не знает ответ, он делает все, чтобы убедить их, что сумеет найти его.

Хотя мне и обидно это признавать, эфир Доминика Юна на «Звуках Пьюджет» – хороший материал.

Даже папа согласился бы.

3

– Экстренное совещание, – объявляет Кент О’Грэйди следующим утром, прежде чем я успеваю расстегнуть пальто. – В конференц-зале. Через пять минут. Только старший персонал.

Я никогда не обладала достаточным статусом, чтобы попасть на экстренное совещание ТОР. Однако пару месяцев назад начальство повысило меня и сделало маленькую надбавку к зарплате. Немного тревожно оттого, что галстук с узором на манер М. К. Эшера[8]8
  Нидерландский художник-график, самый яркий представитель имп-арта. (Прим. ред.)


[Закрыть] подозрительно изогнулся на груди Кента, словно тот уже успел так замотаться, что не заметил этого, но все равно приятно оказаться на важном совещании.

Я вешаю пальто на крючок возле рабочего стола и достаю ноутбук, телефон и блокнот из большой курьерской сумки. На экране телефона появляется уведомление от одного из дейтинг-приложений, которое мне так и не хватило духу удалить.

Мы скучаем! 27 мэтчей ждут тебя.

Я смахиваю оповещение и переношу приложение в корзину. Вот и вся моя личная жизнь: «Тиндер» и «Бамбл» изо всех сил пытаются вновь снискать мое расположение.

В нашем ньюсруме открытая планировка, а офисы предназначены лишь для самых старших из старших сотрудников. Пространство усеяно пустыми кофейными чашками, которые сегодня определенно нужно сложить в посудомойку. Сотрудники по очереди дежурят на кухне, но в течение двух первых лет на ТОР я почему-то задерживалась каждую пятницу, чтобы все отдраить. Тогда я думала, что просто занимаюсь тем, чем должна, будучи новичком, но я ни разу не видела фамилию Гриффина, стажера на «Звуках Пьюджет», в расписании, которое наш офис-менеджер составляет каждую неделю. В любом случае, этот вопрос никогда не казался мне настолько важным, чтобы выносить его на обсуждение с отделом кадров.

На столе у меня хитроумная система файлов с планами предыдущих выпусков, а возле компьютера висит постер «ПодКона», подписанный ведущими моего любимого подкаста о кино. «ПодКон» – ежегодный фестиваль радио и подкастинга и просто-напросто лучшее гик-мероприятие на свете. Мне удалось попасть туда пару лет назад, когда «ПодКон» проводили в Сиэтле, и хотя выступить на нем – моя давняя мечта, очевидно, что локальному радио сложно выйти на национальный уровень.

За столом напротив Палома добавляет семена льна и чиа в исландский йогурт. Она каждое утро приходит ровно в восемь и уходит ровно в четыре, сразу после того, как мы завершаем разбор дневной передачи.

– Экстренное совещание? – спрашиваю я у нее. Мы приостановили набор сотрудников; Доминик – последний, кого мы взяли перед этим. Интересно, связано ли совещание с финансовыми проблемами?

Палома размешивает йогурт.

– Кент просто драматизирует. Ты же знаешь, он любит интригу. Наверное, будет кампания для сбора средств или что-нибудь в этом духе. – Палома работает здесь уже больше двадцати лет; если она не волнуется, то, наверное, и у меня нет причин для опасений. – У тебя случайно не завалялись семена чиа? Мои кончились.

И хотя я в жизни своей не съела ни одного семени чиа, я открываю ящик стола и извлекаю оттуда полный мешок.

Вот как работает хороший продюсер. Я научила себя предугадывать любые желания Паломы. Если ведущий чем-то недоволен, то передача провалится. Палома – это причина, по которой люди обожают «Звуки Пьюджет», а я – причина, по которой Палома всегда на высоте.

– Ты ягодка, – говорит она, указывая на йогурт, – в буквальном смысле. Что бы я без тебя делала?

– Ела бы отстойный йогурт.

Раньше она вызывала у меня священный ужас. Я выросла на ее утренних новостях, поэтому, встретившись с ней в первый день своей стажировки, подавилась словами, не в силах поверить, что она настоящая. «Звуки Пьюджет» – это целиком ее детище, а ведь даже сегодня среди ведущих на общественном радио не так уж много женщин – тем более лесбиянок.

Паломе чуть меньше пятидесяти, и у нее нет детей; каждое лето она проводит в удаленном месте, название которого скрывает, вместе со своей женой – профессоршей искусствоведения – и возвращается с историями о том, как они потерялись, остались без провианта или чудом спаслись от дикого зверя. Однако в обычной жизни она работает по такому специфическому расписанию, что, уйди я с работы, кому-то новому потребовалось бы несколько недель, чтобы привыкнуть ко всем ее причудам.

Палома поправляет свою сине-зеленую вязаную шаль и идет с йогуртом по коридору в конференц-зал, где тут же становится ясно, что Дела Очень Плохи. Все сидят нахмурившись, и никто не смотрит в телефон. Даже по обыкновению бодрые жаворонки чуть менее бодры, чем обычно.

Палома, может быть, и не волнуется, но я топчусь на входе, внезапно охваченная страхом («Где мне сесть?»), хорошо знакомым по школе, когда мы с Аминой обедали в разное время. На совещании старшего персонала я все еще чувствую себя так, словно обманом проникла в какой-то частный клуб.

Высокая фигура в небесно-голубой полосатой рубашке приближается с другого конца коридора, и я сильнее сжимаю свой блокнот. Сегодня Доминик в джинсах – как непохоже на него. Они идеально отутюжены, ни складочки. Есть еще одна причина, по которой его рост так раздражает: не будь он гигантом, мне было бы удобнее смотреть ему прямо в глаза, вместо того чтобы рассматривать, в каких он сегодня брюках.

– Только старший персонал, – говорю ему я, растянув губы в улыбке, полной фальшивого сочувствия. Хоть где-то мне место, а ему – нет. – Прости.

– Дом! Входи, – говорит Кент, сидящий во главе стола, махая ему рукой.

И как ни в чем не бывало он проскальзывает мимо меня с полным термосом кофе, уже посвященный в клуб, куда я пыталась попасть годами. Надеюсь, он обожжется этим кофе.

– Блестящий репортаж, – говорит старший редактор Пол Вагнер. – Слыхали, мэр после этого подал в отставку? – Он низко присвистывает.

– Спасибо, Пол, – говорит Доминик, пробегая свободной рукой по волосам, чуть менее аккуратно уложенным, чем обычно. – Стоило того, чтобы приехать сюда в пять утра, это точно.

А. Так вот оно что.

Пол от души смеется.

– Да уж, новости не дремлют.

Обычно я слушаю ТОР по дороге на работу, но сегодня утром дослушивала подкаст. Из-за расследования Доминика мэр ушел в отставку. Неудивительно, что ему достался золотой билет на это совещание. Однако это не помешает мне кипеть от гнева.

Я сажусь рядом с Паломой и открываю свой блокнот на чистой странице. «Экстренное совещание», – пишу я сверху, почувствовав себя менее важной с приходом Доминика.

– Доброе утро, – ревет Кент, когда все одиннадцать присутствующих усаживаются на свои места. – Всегда приятно видеть улыбающиеся лица в столь раннее время. – Эшеровский узор его галстука гипнотизирует; иногда я забываю, насколько внушительным он бывает перед коллективом. Он как герой Роба Лоу в «Парках и зонах отдыха» – позитивный до зубовного скрежета. – Шай, можно тебя попросить все записывать? Ты так хорошо подмечаешь детали.

– О… без проблем, – говорю я, зачеркивая слова «Экстренное совещание», и перелистываю новую страницу, чтобы написать их аккуратнее. Не ожидала, что мне найдут применение на первом же старшем собрании, но стоит признать: я действительно хорошо подмечаю детали. И не буду же я спорить с Кентом после комплимента.

– Сперва, – продолжает Кент, – мне бы хотелось поздравить Доминика со вчерашним репортажем – и во время прямого эфира на «Звуках Пьюджет», и вечером, когда он следил за развитием событий.

Я борюсь с желанием закатить глаза и, как исполнитель, решаю не включать эту деталь в отчет. Доминик вроде бы пытается быть скромным – даже слегка розовеет, прежде чем поднять руку, как бы напоминая нам, кто он такой.

– Ближе к делу, Кент, – говорит Изабель Фернандес, продюсер утренних новостей. Мы всегда были скорее хорошими знакомыми, нежели друзьями, но в этот момент я ее обожаю. – Мы планируем кампанию по сбору средств, или что?

– У нас же она только что закончилась? – спрашивает Марлен Харрисон-Йейтс.

– Вечно мы то планируем новую, то завершаем старую, – бормочет Палома рядом, и я стараюсь не засмеяться, ведь в этом есть доля правды.

– Нет-нет, ничего подобного. Скажем так… – Кент прочищает горло, поправляет стопку бумаг. – Мы меняем программную сетку.

Вот это знатный эвфемизм!

– Пожалуйста, не ставь меня снова на утро, – говорит Палома.

– А я не хочу работать днем, – говорит наш утренний ведущий Майк Руссо.

– Дайте ему закончить, – говорю я, и благодарная улыбка Кента немного успокаивает мой сжавшийся желудок.

– Вместе с советом директоров мы пришли к выводу… что нам нужна новая передача.

В комнате воцаряется хаос. Доминик, сидящий напротив, ловит мой взгляд, и одна из его темных бровей вопросительно изгибается. Я не понимаю, почему мы постоянно встречаемся взглядами, хотя я провожу большую часть каждого рабочего дня в надежде, что мы никак не пересечемся. Я резко перевожу взгляд на заметки.

– У нас есть утренняя, дневная и вечерняя передачи, – говорит Кент. – И, судя по обратной связи, все они слишком похожи друг на друга. – Он нажимает на кнопку, и на экране появляется несколько разноцветных диаграмм. – Слушатели больше не соотносят себя с ведущими, как это было прежде, как это происходит на национальном уровне или в случае с по-настоящему популярными подкастами.

– Пардон, – надменно говорит Палома, – но «Звуки Пьюджет» – это совсем не то же самое, что «В данный момент».

– Мы же не можем сделать комика ведущим утренних новостей, – говорит Изабель.

Но в словах Кента есть доля истины. Будучи членом НОР, наша станция сама выстраивает сетку передач, и мы можем транслировать любые национальные программы. Разумеется, у них больше слушателей, чем у локальных. У них бо́льшая узнаваемость – вот почему я не перестаю твердить Доминику, что любые попытки заинтересовать слушателей в местных новостях обречены на провал.

– Но если мы запустим новый проект, нам придется отказаться от одной из прежних флагманских передач? – спрашивает Майк.

Кент качает головой.

– Не торопитесь с выводами. Эта встреча просто для обмена идеями.

Мозговые штурмы с участием продюсеров, ведущих и журналистов обычно выглядят следующим образом: ведущие и журналисты берут дело в свои руки, а продюсеры помалкивают. Нелегко высказаться в комнате, полной людей, зарабатывающих деньги разговорами.

– А как насчет круглых столов? – спрашивает Доминик. – Можно каждую неделю приглашать местных политиков и других общественных лидеров, чтобы они рассказывали нам о своей работе.