Текст книги "Без видимых повреждений"

Многое из того, что стало юридическим прецедентом в отношении домашнего насилия в США, появилось совсем недавно. Только в 1984 году Конгресс наконец принял закон в пользу женщин и детей, ставших жертвами насилия; он получил название Акта о предотвращении и преодолении последствий семейного насилия и обеспечил финансирование убежищ и других ресурсов для жертв[25]25
  https://www.womenshealth.gov/relationships-and-safety/get-help/laws-violence-against-women.


[Закрыть]. Только в начале 90-х сталкинг стал классифицироваться как преступление, но и по сей день его часто не рассматривают как угрозу, каковой он является; причем угрозу в нем не видят ни правоохранительные органы, ни агрессоры, ни даже сами жертвы, несмотря на то, что три четверти женщин, убитых в Америке, подвергались сталкингу их же партнерами, бывшими или настоящими[26]26
  http://victimsofcrime.org/our-programs/stalking-resource-center/stalking-infor-mation.


[Закрыть]. Почти 90 % погибших в результате домашнего насилия в течение года до смерти подвергались преследованию и избиениям[27]27
  http://victimsofcrime.org/docs/src/analyzing-stalking-statute.pdf?sfvrsn= 2. В UK сталкинг традиционно рассматривался просто как “притеснение”, несмотря на то, что 120 000 женщин ежегодно заявляли о сталкинге, причем, по мнению экспертов, это лишь четверть реального числа жертв сталкинга. Но, в отличие от США, в 2012 году Британское правительство приняло закон, классифицирующий сталкинг как уголовное преступление, и к 2015 году число исков возросло на 50 %.


[Закрыть]. Общенациональная горячая линия для жертв домашнего насилия появилась только в 1996 году[28]28
  https://www.thehotline.org/about-the-hotline/history-domestic-violence-advo-cates.


[Закрыть].

Сьюзанн Дубус рассказала мне, что в стране существовало три течения, благодаря которым наше отношение к домашнему насилию радикально трансформировалось. Одно из них появилось вместе с ее программой в 2003 году – организация Команд Высокого Риска в агентствах против домашнего насилия, которые ставят целью количественную оценку опасности любой конкретной ситуации домашнего насилия и обеспечивают защиту жертвам. Еще одно направление – открытие в 2002 году первого центра семейного правосудия; его основателем в Сан-Диего стал Кейси Гвинн, бывший адвокат, такие центры объединяют услуги для жертв под одной крышей: полиция, адвокаты, компенсации жертвам, психологическая помощь, образование и множество других (в Сан-Диего движение объединяло пять разных агентств. В других регионах количество партнеров разнилось). Третье течение – Программа оценки летальности, возникшая в Мэриленде в 2005 году по инициативе Дейва Сарджента, бывшего полицейского, сосредоточена на действиях правоохранительных органов в сфере домашнего насилия[29]29
  https://lethalityassessmentprogramdotorg.files.wordpress.com/2016/09/develop-ment-of-the-lap1.pdf.


[Закрыть].

Возникновение этих трех программ примерно в одно время – не просто совпадение. Женское движение 1970–80-х годов привлекло внимание всей страны, только начавшей сживаться с идеей равноправия, к проблеме домашнего насилия. В тот период больше всего внимания уделялось созданию убежищ – их строительству, финансированию, укрытию жертв от преследователей. В 90-х всё изменилось. В беседе со мной юристы, адвокаты, полицейские, судьи со всех уголков Америки говорили о двух значимых событиях, лежавших в основе проблемы. Первым из них стало дело Симпсона.

Для многих Николь Браун Симпсон стала воплощением нового типа жертвы. Она была красива, богата и знаменита. Если с ней случилось такое, то это могло случиться с кем угодно. История насилия Симпсона над ней была известна правоохранительным органам. Он был арестован, затем выпущен под залог, далее суд Калифорнии предписал ему «консультирование по телефону» (после чего дело было закрыто). 911 аудиозаписей Николь представляли редчайшую ситуацию: женщина, преследуемая человеком, который уверяет ее в своей любви. Здесь было всё – угрозы, принуждение, террор. Ее убийство вывело на первый план многолетнюю дискуссию правозащитников о том, что такое могло произойти с кем и где угодно. Главной проблемой на тот момент стал вопрос: как помочь тем, кто не может сам обратиться за помощью? Но когда в местных газетах появились сообщения о Николь Браун Симпсон и Роне Голдмане, впервые в примечаниях стали упоминаться и места, куда можно обратиться за помощью. Внезапно беспрецедентное количество жертв насилия воспользовалось этой возможностью. Сразу после суда резко возросло число звонков на горячие линии, в убежища и в полицию[30]30
  http://library.cqpress.com/cqresearcher/document.php?id=cqresrre 2013111503#NOTE[21]. Поскольку суд над O. Джеем прошел до того, как была создана Национальная Горячая линия по домашнему насилию (и, тем более, ее аналоги в сети), количественные данные не отслеживались на государственном уровне, а только на региональном: убежища и горячие линии сообщали о подобных обращениях.


[Закрыть]. О домашнем насилии заговорили на национальном уровне.

Кроме того, дело Симпсона стало боевым кличем для жертв неевропеоидной расы, которые с полным правом задавали вопрос о том, почему привлечь внимание общественности к убийству в результате домашнего насилия стало возможным лишь когда его жертвой стала богатая красивая белая женщина. Ведь цветные женщины подвергались домашнему насилию ничуть не реже, а то и чаще, чем белые женщины; вдобавок они несли бремя расового неравенства. Сегодня эта сторона проблемы как никогда активно обсуж дается в контексте последствий дела Симпсона сообществами коренных американцев, иммигрантов и малопривилегированных групп населения во многом благодаря второму крупному событию, изменившему наше отношение к домашнему насилию: принятию закона об искоренении насилия в отношении женщин.

Этот закон квалифицировал насилие по отношению к близкому партнеру в сферу полномочий правоохранительных органов, которые прежде рассматривали его как частное семейное дело, проблему женщин, а не системы уголовного правосудия. Он впервые был представлен Конгрессу сенатором Джозефом Байденом в 1990 году, но законопроект приняли только осенью 1994 года, через несколько недель после завершения суда над Симпсоном. Так наконец, впервые в истории, города и населенные пункты страны смогли получить федеральное финансирование для решения проблемы домашнего насилия. На эти денежные средства были организованы целевые обучающие программы для служб экстренного реагирования, введены адвокатские ставки, созданы приюты, временное жилье, занятия по противостоянию агрессорам, предоставлена правовая подготовка. Финансирование, обеспеченное этим законом, позволило жертвам насилия не оплачивать анализы по его подтверждению, а также, в случае выселения пострадавшей стороны с места жительства из-за связанных с насилием событий, она могла получить компенсацию и помощь; жертвы с инвалидностью, а также те, кому требуется правовая консультация, были обеспечены необходимой поддержкой. Эти и многие другие системы и услуги, которыми можно пользоваться сейчас, стали прямым итогом принятия Закона об искоренении насилия в отношении женщин. В то время сенатор Байден сообщил Associated Press, что «[домашнее насилие] является преступлением на почве ненависти. Моя цель – дать женщинам все возможности в пределах закона взыскивать компенсацию в рамках не только уголовного, но и гражданского права. Я хочу довести до сведения государства, что гражданское право женщин – право быть в безопасности – находится под угрозой»[31]31
  http://articles.latimes.com/1992—10–03/news/mn-266_1_domestic-violence.


[Закрыть].

Закон об искоренении насилия в отношении женщин необходимо продлевать каждые пять лет. В 2013 году продление было приостановлено, поскольку республиканцы выступили против правоприменения закона к партнерам одного пола, коренным американцам, проживающим в резервациях, и иммигрантам без документов, которые подверглись избиению и пытались подать документы на получение временной визы. После горячих дебатов в Палате общин и в сенате срок действия закона всё же был продлен. Вскоре встанет вопрос о следующем продлении. Американские правозащитники, с которыми я беседовала, остро чувствуют шаткость своей позиции и финансирования, когда глава государства демонстрирует неприкрытую враждебность и сексизм в отношении женщин; более того, около десяти женщин предъявили ему обвинение в приставаниях и посягательствах сексуального характера, а первая жена – в сексуальном насилии (позднее она уточнила, что имела в виду не уголовное преступление, а факт принуждения)[32]32
  https://www.cnn.com/2018/02/09/politics/rob-porter-trump-response/index.html and https://www.nytimes.com/2018/02/08/opinion/trump-porter-abuse-women.html.


[Закрыть]. Роб Портер – начальник секретариата Трампа и известный агрессор, продолжал работать в Белом доме, пока средства массовой информации и внешнее давление – но не нравственные побуждения – не заставили президента отправить его в отставку. Мы и правда живем в мире, где право владеть оружием намного весомее права на жизнь. По словам Кит Груелл, пережившей насилие и ставшей активистом движения против него, «последствия слов и действий [Трампа] имеют принципиальное значение для женщин. Мы с ужасающей скоростью несемся вспять».

Не так давно я завтракала с женщиной по имени Линн Розенталь. Она первой заняла должность координатора по связям между Белым домом и агентством против насилия в отношении женщин, должность, которая была введена администрацией Обамы и остается вакантной в течение двух лет правления Трампа. Я спросила ее: если бы не стояла проблема финансирования, и она могла бы делать всё, что считает нужным, имея все необходимые ресурсы, как бы она разрешила проблему домашнего насилия? Она ответила, что создала бы сообщество единомышленников для изучения того, что действительно работает, и вложилась бы во всё. «Можно рассматривать лишь маленькую часть системы и считать, что в ней таится чудодейственное средство. Так люди и стремятся поступать. Если бы мы могли направить усилия в одну сторону, то в какую? Суть в том, что одного направления нет». В этом-то всё и дело: домашнее насилие влияет практически на каждый аспект современной жизни. Но при этом наш всеобщий отказ признать его публично выдает поразительное непонимание его повсеместного присутствия.

Цель книги «Без видимых повреждений» в том, чтобы показать, как домашнее насилие выглядит изнутри. Каждая из трех частей книги посвящена одному глобальному аспекту. В первой части обсуждается самый трудный вопрос: почему жертвы не уходят (Кит Груелл однажды сказала мне: после ограбления банка мы не говорим управляющему: «Нужно перенести банк в другое место»). Жизнь и смерть Мишель Монсон Мозур показывают нам, что мы не осознаем то, что видим, что вопрос «остаться или уйти» не охватывает бессчетные мощнейшие факторы, на которых строятся насильственные отношения.

Вторая часть, возможно, самая сложная для изложения, посвящена глубинному анализу насилия с учетом отношения к нему самих агрессоров. Слишком часто мы игнорировали их взгляды, беседуя исключительно с жертвами, правозащитниками и полицией. В нынешней атмосфере токсичной маскулинности меня волнует вопрос о том, что собой представляет мужчина-агрессор, как он видит себя в обществе и в собственной семье. За годы работы над книгой я вновь и вновь задавалась вопросом, можно ли отучить агрессора быть агрессором. Ответы распадались на три категории: полиция и правозащитники утверждали, что это невозможно, жертвы надеялись на положительный исход, а сами агрессоры утверждали, что это возможно. Этот последний ответ представлялся мне не теорией, а скорее выражением их желания. Самое распространенное в мире утверждение о домашнем насилии – «оскорбленные оскорбляют».

Как оскорбленному человеку вступить в схватку с болью наедине с собой, не отыгрываясь на близких?

В третьей главе я выступаю в поддержку активистов – тех, кто находится на передовой борьбы с домашним насилием и убийствами на его почве, – таких, как Сьюзанн Дубус, Келли Данн и другие. Я говорю о реальных возможных действиях и о людях, которые их предпринимают. Здесь я подробно рассматриваю инициативы по правозащитной деятельности, юридическим и правозащитным мерам, выясняя, как их воспринимает неподготовленный человек.

В книге я обычно называю жертв «она», а правонарушителей – «он». Я не отрицаю того, что мужчины могут быть жертвами, а женщины – правонарушителями, и знаю как об относительной нехватке ресурсов для однополых партнеров, так и о мрачной статистике по домашнему насилию в ЛГБТК-среде. Я рассуждаю в двух направлениях: во-первых, по всем показателям большинство агрессоров всё же мужчины, как и большинство жертв – женщины. Я использую местоимения она/он/они для единообразия изложения. Следует принять во внимание, что когда я пишу «она», имея в виду жертву, или «он», подразумевая агрессора, я осознаю, что любой человек, независимо от пола, может оказаться в одной из этих ролей.

По аналогии с уже сказанным, несмотря на то что стало принято называть жертв домашнего насилия «выжившими», а в некоторых ситуациях – «клиентами», чаще всего я отказываюсь от этих терминов, если не знаю наверняка, что они действительно выжили, то есть смогли выйти из деструктивных отношений и построить новую жизнь для себя и своих семей. Многих собеседников я называю их полными именами или по фамилии, а тех, кто поделился своими историями подробно, то есть в терминах документального жанра, стал «персонажем» – просто по именам.

Наконец, термин «домашнее насилие» долго был предметом разногласий между выжившими и правозащитниками. Присвоение насилию определения «домашнее» несколько смягчает значимость, как бы заставляя думать, что угрозы со стороны члена семьи заслуживают меньше внимания, чем подобные действия со стороны чужого человека. В кругах правозащитников в наше время появился термин «насилие со стороны интимного партнера» или «терроризм интимного партнера». Но и с этим термином есть проблемы, поскольку он как минимум не включает насилие со стороны кого-то, кто партнером не является. Аналогичные ограничения и у термина «супружеское оскорбление». В последнее десятилетие приобрел популярность также термин «частное насилие». И все-таки все эти определения эвфемистичны в том смысле, что они не охватывают всей совокупности факторов: физических, эмоциональных и психологических, которые столь значимы в таких взаимоотношениях. Много лет я пыталась найти наилучший термин, и пока не смогла, хотя мне думается, что понятие «терроризм» наиболее точно описывает взгляд на такие отношения изнутри. И тем не менее поскольку существует коллективное понимание термина, как правило, в книге я использую именно понятия «домашнее насилие» или «частное насилие», если только не цитирую чьи-то слова или если очевидна контекстуальная избыточность, в этих случаях я применяю описанные выше термины.

А теперь вернемся в дом Пола Монсона, в тот предвечерний час. Наша беседа о машинах наконец исчерпала себя, и мы заговорили о том, чего он избегал, о самой сути его неизбывного горя: о дочери и внуках, которых не стало.

Часть I. Конец

Маленькие безумцы

У Пола Монсона дом открытой планировки: гостиная, столовая, кухня. Он рассказывает: «Тут бегали мои внуки. Кристи и Кайл. Как только приезжали, сразу начинали носиться. Летели сломя голову через весь дом, как маленькие безумцы. Кристи и Кайл – дети Роки и Мишель».

Пол родом из Майнота в Северной Дакоте. В Монтану он приехал работать. Его отец умер уже давно. А отчима звали Джил. Сначала тот был фермером, потом – владельцем передвижного парка развлечений. Пол говорит, что отчим «за доллар бы удавился». Мишель обожала дедушку с бабушкой.

«Часто люди думают, что девочкам нравятся парни, похожие на их отцов, – говорит Пол, – но Роки был совсем не таким, как я».

Может быть, Мишель привлекала энергия Роки. Или, может, дело было в том, что, когда они познакомились, она была подростком, а Роки, который выглядел гораздо младше своих двадцати четырех, имел доступ к еще незнакомому ей миру взрослых. Собственное жилье, выпивка, никто ему не указ. Если бы Мишель не забеременела в четырнадцать и не родила Кристи в пятнадцать, если бы Роки не был настолько старше, их связь могла бы пойти по накатанной колее подростковых романов. Эмоции через край, непреодолимое влечение, и, наконец, полное угасание. А потом новая интрижка. «Думаю, он был уже взрослым, хотел остепениться, – говорит Пол, – обзавестись семьей и всё такое».

Пол рассказывает, что они с Мишель почти каждый день обедали вместе. Он работал поблизости и в свой перерыв заходил к дочери, а Роки вряд ли знал об этом. «Я приносил свой обед, и мы вместе смотрели шоу Спрингера по телевизору. Я с ней ладил лучше, чем с остальными дочерями. Даже не знаю почему. И наша симпатия была взаимной».

И тут Пол тянется за стопкой скрепленных резинкой DVD с семейными видео. Говорит, что он заранее переписал их к моему приходу, для меня. Семейные видео. Роки снимал их год за годом и особенно любил записывать совместный отдых на природе, походы, в которые они ходили всей семьей практически каждые выходные. В основном на DVD записи будничной жизни Мишель, Кристи и Кайла, а не особые случаи вроде праздников и дней рождения. Пол говорит, что все их пересмотрел по многу раз. Он искал намеки, что-то, что указало бы на предстоящие события, но остался ни с чем. Типичная семья. Трехлетняя Кристи на диване смотрит мультики. Кайл на берегу ручья с детской удочкой в руке пытается поймать рыбу. Несколько записей со спящей на кровати Мишель: Роки будит ее, окликая по имени. Ничего подозрительного, говорит Пол. Я решилась посмотреть эти видео только через несколько лет после нашей встречи.

Бывшая жена Пола Салли Сжаастад знала о Роки не больше, чем Пол, несмотря на все те годы, что они прожили бок о бок. Дочери Салли и Пола Алисса и Мишель переехали к Полу, когда им было пятнадцать и четырнадцать. Пара развелась задолго до этого – когда Мишель было восемь – и в основном девочки жили с Салли. Но в подростковом возрасте они поняли, что у отца их ждет свобода, которой никогда не допустила бы мать.

Иногда Салли звонила Полу, а он даже понятия не имел, где девочки, или мог сказать, что они в таком-то доме, но когда Салли туда приезжала, их не было на месте. Однажды Пол наобум дал ей адрес дома для мальчиков, которые выпускались из Пайн-Хиллз и проходили подготовку перед тем, как вернуться в общество. Подростки с зависимостями и поведенческими отклонениями. Слишком юные для тюрьмы, но слишком опасные, и для самих себя, и для других, чтобы жить дома. Такие неблагополучные мальчики и населяли Пайн-Хиллз. Салли хорошо знала это место, потому что участвовала в программе профессиональной реабилитации от штата Монтана; она помогала людям с ограниченными возможностями, искала для них работу.

В тот вечер разъяренная Салли подъехала к этому дому в поисках Мишель, которой тогда было всего тринадцать или четырнадцать. Салли поговорила с каким-то мужчиной, и он подтвердил, что Мишель была здесь, но уехала с парнем по имени Коди. Салли взвилась. «Моей дочери, – сказала она, – запрещено здесь появляться. Запрещено». Через три часа Мишель вернулась.

В другой раз Салли подъехала к дому Пола и заметила припаркованный зеленый хетчбэк. Эту машину она видела впервые. Салли постучала, но никто не ответил. Однако она уловила движение в доме и постучала громче. Ответа не последовало. Она ушла и вернулась чуть позже. Никакого эффекта. Тогда Салли прокричала через дверную щель, что если ответа не будет, она вызовет полицию. Это сработало. Мишель открыла. С ней был парень со спадающими каскадом спутанными волосами, в футболке и джинсах. Парень с такой мощной челюстью, что казалось, будто он всю жизнь только и делал, что стискивал зубы. А еще у него были пухлые губы и ямки от прыщей на щеках. Так Салли познакомилась с Роки. Он казался скромным и старательно избегал зрительного контакта. Салли велела ему уйти и не приходить, когда Пола нет дома. Роки пробормотал, что и так уже уходит.

Позже Салли сказала Полу, что этот парень слишком взрослый для Мишель. Она не знала, сколько ему лет, но любой парень, достаточно взрослый для того, чтобы иметь собственную машину, слишком взрослый для четырнадцатилетней Мишель. Салли думала, что они с Полом решили эту проблему. Думала, с Роки покончено. Она не могла и представить себе, что дочь ее не послушает; Салли все еще считала Мишель маленькой девочкой, которая без напоминаний выполняла работу по дому и никогда не прогуливала школу. Мишель всегда была послушной. И когда настало время взрослеть, – а это случилось гораздо раньше, чем всем им хотелось бы, – она повзрослела. Стала самостоятельной, словно по щелчку. Подростком ей побыть практически не довелось.

Ростом Роки был где-то метр семьдесят; жилистый, нервный, тревожный и энергичный. Впрочем, члены его семьи описывают Роки немного иначе: тихий и даже отрешенный, но скромный. Перед тем, как застрелиться, он взял диски, сложил их в сумку и убрал в гараж. Он хотел убедиться, что с ними всё будет в порядке. Со свидетельством, что они были счастливой американской семьей. Если бы всё произошло так, как он спланировал, то, возможно, сохранилась бы именно эта история. Великая американская трагедия. Он написал послание у себя на предплечьях. Его никто не должен был увидеть, и никто не помнит, что именно там было сказано. Что-то вроде «я заслужил гореть в аду».

Пол говорит, что вмятины на входной двери дома остались с тех пор, как Роки пытался выбить ее, чтобы добраться до Мишель. Но тогда никто не счел этот поступок жестоким и тем более опасным. Это тот род жестокости, который сложно зафиксировать, когда становишься его свидетелем, но в обратной перспективе всё становится абсолютно очевидно – именно так и выглядит домашнее насилие. Не только Пол не смог разглядеть последствий этого случая. Но представьте, что у входной двери дома Пола не Роки: какой-то мужчина колотит в дверь, пинает ее и орет на женщину внутри. Представьте, что это незнакомец. Разве тогда вы не вызвали бы полицию? Разве тогда вы бы не вмешались, чтобы дать отпор? Но когда речь заходит о людях, которых мы знаем, о людях, которых мы привыкли видеть в другой роли – об отцах, братьях, сыновьях, матерях, и т. д. – мы не понимаем, что становимся свидетелями насилия. Сейчас Пол говорит, что он бы вмешался, сделал бы что-нибудь. Сам свершил бы правосудие. Так принято в Монтане, с ее либертарианской, индивидуалистической культурой. Он не доверяет системе. Не думает, что полиция сделала хоть что-то, чтобы спасти его дочь. Как, впрочем, и прокурор. «Я расскажу, как это делается в Монтане», – говорит Пол. Когда он запросил информацию о вскрытии тел, следователь ответил, что может предоставить данные только о кровных родственниках Пола. Мишель, Кристи, Кайле. Но не Роки. А запрос Гордона Мозура, отца Роки, удовлетворили без нареканий. И он получил результаты всех четырех вскрытий. «Считается, что всё принадлежит мужчине, – говорит Пол, – патриархат устанавливает правила». Пол качает головой. «Чем больше думаешь об этом, тем больше это бесит», – говорит он. Пол достает коричневую папку-гармошку и показывает те результаты вскрытия, которые ему удалось получить. В акте Кайла указано следующее: «Одежда на теле поступившего… мальчика пропитана кровью». Следователь написал, что незадолго до смерти умерший употреблял в пищу мармелад. В акте Кристи сказано, что у нее обнаружено огнестрельное ранение «со следами пороховых зерен». Ее сердце весило 180 граммов.

Я указываю на наградную доску на стене гостиной. На огромной белой стене она выглядит немного неуместно и одиноко. На доске выгравирована дата, когда Мишель окончила школу. Старшая школа Биллингс, выпуск 1997 года. К тому времени Мишель уже жила с Роки, и у нее было двое детей младше трех лет, но тем не менее она закончила школу в срок. Мишель родила Кайла через год после Кристи. Девушка перевелась в школу для, как сказал Пол, «детей, у которых уже были свои дети», примерно в шести кварталах от прежней школы. Каждую зиму, а в Монтане они суровые, Мишель толкала коляску с обоими детьми вверх по холму. «Я видел, как она это делала, и думаю, это многое о ней говорит». Именно этого момента Пол и боялся. Он склонил голову. Теперь наградная доска у него в руках. Он встал, снял ее со стены, и качает, словно ребенка. Одной рукой Пол с нежностью стирает с доски пыль. Его пальцы пробегают по металлической поверхности, а на глаза наворачиваются слезы. Он глубоко вдыхает, пытаясь совладать с собой. Именно поэтому родители погибших детей, особенно отцы, со мной не разговаривают. Они хотят избежать этого самого момента.

Салли Сжаастад не такая. За несколько лет я провела наедине с ней много часов. Салли хранит память о дочери, говоря о ней, пересказывая и вспоминая всё, что только может. Хранит все вещи Мишель и внуков: письма и рисунки, которые дети дарили по праздникам, записки от Мишель, когда она сама была ребенком, вырезки из местных газет с материалами об убийстве. Салли проезжает мимо школы, в которую ходили Кристи и Кайл, школы, на территории которой установлена мемориальная скамейка с их именами. Салли говорит, что, узнав об убийстве, состарилась за одну ночь, за четыре месяца набрала восемь килограмм, измучилась и как будто согнулась. На фотографии, сделанной еще при жизни ее дочери, я не узнала Салли даже после того, как она показала на себя пальцем. По моим наблюдениям, столкнувшись с непереносимой трагедией, женщины часто говорят не переставая, а мужчины, наоборот, молчат. Вокруг Салли – вихрь воспоминаний, похожий на огромное гнездо; Пол несет свои воспоминания в себе, словно камни.

Салли всегда казалось, что Мишель была слишком ответственной для своего возраста. Она стригла газон, мыла посуду, пылесосила ковер – и всё это по собственной инициативе. В год, когда Мишель с сестрами продавала сахарную вату и проверяла билеты в детском парке развлечений «Ландерс», она положила заработанные двадцать долларов в конверт с открыткой, на которой написала, что это для мамы, чтобы помочь ей с продуктами и другими расходами. Когда Салли открыла конверт, она разрыдалась.

«[Мишель] ничего не стоило бросить [школу]», – говорит Пол. Тихим, как будто надорванным голосом. Он вытирает глаза тыльной стороной ладони. «Я не обрадовался, когда Мишель забеременела, но я гордился тем, что она закончила школу. Она не сдалась».

Для женщин, подобных Мишель Монсон Мозур, характерно такое упорство. Решительность и стремление любым способом сохранить жизнь себе и детям. Эти женщины не бросают. Они терпят издевательства мужей, потому что понимают нечто, чего большинство не может взять в толк; изнанку, нечто, существующее вопреки логике: как бы опасно ни было дома, практически всегда уйти – гораздо опаснее. Многие из них планируют развод, как это делала Мишель. Они остаются. Они выжидают. Они охраняют детей. Они хладнокровно балансируют на передовой. Бдительные и терпеливые, всё время ищущие лазейку, чтобы ускользнуть, не пострадав. Столько, сколько это возможно.