Текст книги "Самый чувственный год"

Вдалеке мой водитель выходит из машины, подбегает к багажнику и достает зонтик. Слишком поздно. Я промок насквозь. И даже не заметил.

Я отмахиваюсь от зонтика, предпочитая барабанный бой дождя паническому стуку сердца.

Глава 3

Саммер

Пальцы зависают над клавиатурой. Я набирала и удаляла его имя несколько раз. Судя по взглядам посетителей кафе, сидящих неподалеку, постукивание по клавишам становится все более агрессивным.

Хотя, возможно, я просто чувствительна к их взглядам, поскольку осознаю, что поступаю неправильно.

Любопытство. Как сплетница.

Я бы предпочла искать информацию в уединении своего номера, но оказалось, что их услуги не включают бесплатный вай-фай. И вот я в кафе, пристально смотрю на свой ноутбук. Мои поиски ни к чему не привели.

Я не искала информацию о нем уже лет десять. От Кэтрин я знала, что у него все хорошо, а мне не стоит больше дразнить себя.

Медийная привлекательность Фицроев не знает границ. Очаровательная внешность, аристократические корни, воспитание, вращение в высших кругах – все это приманивало репортеров отовсюду. Об этой семье писали все газеты.

Но мужчина, которого я вижу сейчас, разительно отличается от парня, которого я знала. Сейчас это суровый, очень суровый мужчина. И дело не в возрасте. Есть что-то еще. Что-то темное и опасное.

Его ненависть к тебе.

Я отбрасываю эту мысль. Не хочу верить. Склонна думать, что это просто неотъемлемая часть того человека, которым он стал сейчас.

А может, все дело во мне? Может, когда меня нет рядом, он совсем другой?

Нет, я не хочу в это верить.

Как не хочу верить и в то, что он стал таким холодным и безжалостным. Даже его акцент стал резким.

А что насчет того, как он коснулся моей руки, задержал взгляд, опалил меня до кончиков пальцев ног неприкрытым желанием за несколько секунд до того, как изрек прощальное замечание, ранив меня до глубины души?

Я вздрагиваю и стряхиваю это с себя. Мне бы стоило знать, что он будет там. А следовательно, лучше подготовиться, поискать в Интернете информацию, которую можно найти.

Так сделай это сейчас.

Я смотрю на его имя в строке поиска, курсор мигает рядом. Нажимаю «Ввод» гораздо сильнее, чем следовало бы.

Пристально вглядываюсь в экран, когда появляются результаты.

Миллиардер. Миллиардер. Миллиардер.

Это слово повторяется. При каждом упоминании о нем появляется рядом. И я прокручиваю и прокручиваю.

Британский медиамагнат, предприниматель в области технологий и финансов, филантроп. Криптовалюта. Социальный предприниматель, основатель компании. Чистая стоимость…

Я сглатываю. Он действительно очень богат. Насколько же безжалостным нужно быть, чтобы достичь таких высот?

Для меня деньги – неизбежное зло. Я живу одним днем. Не поймите меня неправильно. Я не безответственная, всегда откладываю достаточно, чтобы убедиться, что никому не в тягость.

Обуза?

Я давлюсь смехом. Нет никого, для кого я могла бы быть обузой. Единственный человек, о котором я когда-либо позволяла себе заботиться, ушел. Ну, не совсем единственный.

Другой смотрит на меня с экрана, фотографии достаточно, чтобы мое тело согрелось. Я знаю, что он ненавидит меня и хочет избавиться. Но это не имеет значения.

И да, мне не в чем винить его.

Я ушла, не попрощавшись.

А теперь он вынужден делиться со мной своим наследством.

А если он женат? Неужели Кэтрин так бы поступила с ним?

Я печатаю «Жена Эдварда Фицроя». Ввод.

Так много фотографий. Все лучшие представители общества. И женщины. Много женщин. И все соответствуют ему. Во всем. Статус, внешность, образование.

Я не дотягиваю ни до одной из них.

Ты достаточно хороша такая, какая есть. Тебе нечего доказывать. Не на кого произвести впечатление.

Я тянусь за своим мокко, делаю сладкий успокаивающий глоток и осмеливаюсь прокрутить дальше.

Стоп! Что это?

Нажимаю на заголовок, не в силах удержаться.

Симпатичный парень, успешный, среднего возраста, все еще холостяк.

Наш потрясающий Фицрой гей?

Это один из вопросов, на который я знаю ответ. Возможно, мы и не пересекали черту, но выражение его глаз тогда… Да и взгляд вчера был таким сильным, что превзошел ненависть. Нет, он не гей.

Я бы только хотела быть так же уверена в намерениях Кэтрин. И знаю, что письмо поможет объяснить, но не могу его открыть. Сейчас оно под моим ноутбуком, но всякий раз, когда я тянусь за ним, у меня переворачивается все внутри, а пальцы отказываются повиноваться. Вина и горе держат меня в заложниках.

Мне следовало вернуться раньше. Я должна была знать, что она больна. Я должна была вернуться. Должна была.

Мои глаза щиплет, я стискиваю зубы, сглатываю. Я нахожусь в общественном месте, сейчас не время для слез, но я в замешательстве, сбита с толку.

– О чем ты думала, Кэтрин?

– Ты хочешь сказать, что не знаешь?

Я подпрыгиваю, когда глубокий, сексуальный протяжный звук резонирует во мне, мои глаза расширяются, когда я поворачиваюсь на стуле.

– Эдвард!

Не верю своим глазам. Пульс учащается, во рту пересыхает.

Неужели ему обязательно все время быть столь чертовски сексуальным?

– Что ты?.. Почему?.. Как ты узнал, что я буду здесь?

И откуда эта косноязычная школьница в период влюбленности?

– У меня свои способы.

И наверняка все они связаны с наличными, которых у него огромное количество.

– Держу пари, это так. И ты здесь, потому что?..

Он молчит, я вопросительно приподнимаю брови. Наверное, не только мне трудно подобрать слова.

– Я здесь, чтобы увидеть тебя.

– Констатируешь очевидное?

В его глазах полыхнул огонь, мое сердце подскочило к горлу. Не стоит его дразнить.

– Я имею в виду…

– Я хочу извиниться.

– Ты? – Я хмурюсь. Неужели не расслышала? – Ты – что?

– Я хочу извиниться.

Теперь он говорит, как робот. Я по-прежнему не уверена, что понимаю его правильно.

– Ты хочешь извиниться?

– Да.

– Ты?

Он издает какой-то сдавленный, раздраженный звук, от которого тянет рассмеяться.

– Пожалуйста, не усложняй все еще больше.

– Больше? Прошу прощения, Эдвард. Тебе что, сделали лоботомию вчера?

Он мгновенно хмурится и надувает губы. Это отвлекает меня. Я продолжаю смотреть на него. Извиниться? Наверное, это хороший знак.

Он глубоко вздыхает и засовывает руки в карманы.

– Я был в шоке. Понятия не имел, что бабушка собирается это сделать.

– А ты думаешь, я знала?

У него между бровями появляется V-образная морщинка. У меня возникает нелепое желание разгладить ее.

– Ну! А разве нет?

– Боже, нет! А если бы знала, попросила бы изменить завещание.

Намек на улыбку на его губах. Я жажду широкой ухмылки, легкого смешка – чего угодно, что указывало бы на то, что Эдвард, которого я когда-то знала, все еще где-то там.

– И пришлось бы выслушать много всяких слов.

Я тихо фыркаю, меня наполняют горько-сладкие воспоминания.

– Она всегда умела сказать то, что нужно, чтобы заставить меня подчиниться.

– Ну, если ты попирала правила.

– Говорит парень, который всегда следовал каждому правилу.

– С тех пор я изменился.

– Я вижу.

И я позволяю взгляду скользнуть по нему. И не волнует, что я пожираю его глазами. Я хочу поглотить его. Хочу, чтобы он горел так же, как я. Чтобы мое присутствие пробудило к жизни ту его часть, которой наслаждались женщины из Интернета. Я заставляю себя снова посмотреть ему в глаза, заметив ответный огонь, который мне удалось спровоцировать.

– Это извинение. Я все еще жду.

Он усмехается. Это ему не идет. Зато он становится прежним. Я поджимаю губы, сдерживая улыбку.

Он откашливается и резко кивает.

– Мне очень жаль, Саммер. У меня было время поразмыслить и прочитать письмо, которое оставила бабушка. Ты-то прочитала свое?

Он замечает его на столе, я качаю головой.

– Пока нет. Прочитаю, когда буду готова.

– Ясно.

Повисает пауза, и я понимаю, что он обдумывает мою реакцию, эмоции. Я переключаю его внимание.

– Итак, ты прочитал письмо?

– И не согласен ни с тем, что она сделала, ни с тем, что написала в письме, но это ее последняя воля, и я буду уважать ее до определенного момента.

– До определенного момента? – тупо повторяю я, гадая, что бы это значило. – Мы правда будем жить вместе? – Мое сердце бешено колотится.

– Да. И чем скорее мы сможем все обсудить, тем лучше.

Я молчу. Это какое-то безумие.

– Так что поехали со мной.

– Что? – Меня накрывает паника. – Куда? С тобой?

– В поместье. По пути можем поговорить.

– Но я… Когда?

– Сегодня днем.

– Но…

Дыши, Саммер, дыши.

Это слишком рано. У меня не было достаточно времени, чтобы подумать.

Он наклоняется ближе ко мне. Я чувствую запах его одеколона, тот заполняет меня, будоражит чувства.

– Но – что?

– Это далековато отсюда.

– И?.. Уверен, провести путешествие со мной не такая уж ужасная перспектива.

По спине пробегает дрожь, я улавливаю намек на насмешку в его словах.

– Когда-то мы наслаждались обществом друг друга, Саммер. Уверен, мы можем, по крайней мере, быть вежливыми в течение этого промежутка времени.

Не могу удержаться от смеха.

– Это должно сделать твое предложение более привлекательным?

Он криво улыбается:

– Нет, не думаю. Но уверен, что, если мы объединимся и поедем вместе, это каким-то образом поможет планете. Я ведь знаю, как сильно ты об этом заботишься.

Я таращусь на него. Он что, читал обо мне? Или Кэтрин ему что-то рассказывала? Что он знает? Что видел? Что попало в СМИ? Митинги протеста – наверняка. Странный арест – возможно. О боже, мои щеки пылают, я опускаю голову, чтобы он ничего не заметил.

– Отлично. Когда выезжаем?

– Я заеду за тобой в два.

– Отлично.

– Отлично.

Неловко.

Он застыл на месте. Решаюсь спросить:

– Что-то еще?

– Нет. – Он отмирает. – Увидимся позже.

Он поворачивается, чтобы уйти, но колеблется. Мое сердце подпрыгивает. Что теперь?

Он оглядывается на меня, в его глазах появляется любопытный блеск.

– Между прочим, я не такой.

– Не такой?

Его взгляд скользит по экрану моего ноутбука. Вот ужас-то, я по-прежнему на странице с ярким заголовком «Наш потрясающий Фицрой гей?».

Ну почему из всех статей на мониторе именно эта!

Провалиться на месте.

– Но я определенно потрясающий!

Что-то промелькнуло в глубине его шоколаднокарих глаз. Это что-то вызывает тысячу трепетаний внутри меня.

– До свидания, Саммер.

И он уходит. А я по-прежнему хочу провалиться на месте. Но лишь захлопываю ноутбук и прижимаюсь лбом к его прочной крышке.

Эдвард

Я открываю дверь на улицу и не могу удержаться от последнего взгляда. Она утыкается лицом в ноутбук, и смех клокочет внутри меня. Я качаю головой и выхожу, радуясь прохладному утреннему воздуху.

В этом нет ничего смешного.

Вообще ничего.

Она вернулась в мою жизнь меньше чем двадцать четыре часа назад и уже перевернула ее с ног на голову. Нет. Поправка. Бабушка сделала это. И причинила мне огромную боль.

Дело не в деньгах. Дело в любви, верности и доме моих предков. Как она могла так поступить? Подарить половину женщине, которая исчезла из моей жизни двадцать лет назад? Как могла вернуть ее в мою жизнь и вновь рискнуть подвергнуть меня такой боли?

Но я не сдамся, сделаю все возможное, чтобы навсегда вычеркнуть ее из своей жизни. Мои адвокаты изучают условия завещания, и, если есть лазейка, они ее найдут.

Нет никакой кровной связи, никаких уз. Эта женщина даже не приехала на похороны бабушки. Что это за человек, который утверждает, будто ему не все равно, но даже не приходит попрощаться?

У меня сводит челюсть, когда я вхожу в фойе моей штаб-квартиры в Шотландии. Это мое пространство для сосредоточенности и успеха, ради которого я чертовски усердно работал, доказывая, что представляю собой нечто большее чем просто имя моего отца. Титул отца.

И посмотрите на Саммер. Ей подарили огромное состояние, оно могло бы накормить маленькую нацию, а она даже ничего не сделала, чтобы заслужить это.

Ну, только через мой труп.

Прости, бабуля.

Глава 4

Саммер

Моя драгоценная Саммер,

Понимаю, это будет шоком для тебя, но ты меня знаешь, я никогда не делаю ничего, тщательно не обдумав. Как говорится, в моем безумии есть здравое зерно, так что потерпи, пожалуйста, меня и условия моего завещания. Я не собираюсь прибегать к эмоциональному шантажу.

А теперь о серьезном. Я вижу, как ты живешь, начинаешь одно дело и бросаешься к другому. Никогда не проводишь на одном месте достаточно долго, чтобы пустить корни. Я беспокоюсь, а вдруг ты не остановишься, и жизнь пройдет мимо тебя, и ты ведь никогда не почувствуешь, что значит быть довольной, счастливой, любимой.

Я больше всего сожалею, что ни у тебя, ни у Эдварда никогда не было настоящего дома. Дома, наполненного любовью и смехом. О, я пыталась, видит бог, я пыталась. И думаю, ты можешь сказать, что это моя последняя попытка дать вам обоим то, чего у вас никогда не было.

Почему вместе?

Потому что вы принадлежите друг другу, и вам давно пора это понять.

Называйте меня романтичной старухой, называйте, как хотите, но таков мой способ встряхнуть вас. Я должна была сделать это много лет назад, но надеялась, что жизнь все сделает за меня. Что ж, у жизни был свой шанс, а свой я упустила. Так что вот так.

Берегите себя и друг друга. Я верю всем сердцем, что это возможность для вас обоих найти собственный путь к счастью. Пожалуйста, сделайте это.

Со всей моей любовью и надеждой на будущее,

Целую,

Бабушка.

Я прижимаю кулак ко рту, сдерживая рыдание. Рыдание, которое одновременно и смех, и сдавленный стон.

Тщательно выведенные слова расплываются от слез, я убираю письмо, чтобы слезы не размыли чернила.

По крайней мере, теперь я понимаю, о чем она думает.

Понимаю, да.

А соглашаюсь?

Я и Эдвард.

Это просто невозможно.

– Прости, Кэтрин, – говорю я в пустой гостиничный номер, желая ошибиться. Желая, чтобы она оказалась права. Желая, чтобы мечта стала реальностью, хотя и знаю, что это не так и никогда так не будет.

Потому что никто никогда не любил меня настолько, чтобы захотеть оставить.

Ты ошибаешься. Кэтрин любила.

Но тогда она единственная в своем роде. А Эдвард совсем другой человек.

И обладает силой, способной сломить меня полностью, если я позволю.

Глава 5

Эдвард

Моя машина подъезжает к ее отелю ровно в два, и я с удивлением обнаруживаю, что она уже ждет меня на тротуаре. Сидит на рюкзаке, притоптывает ногами, обутыми в массивные ботинки. Одета она в смехотворно тонкое кимоно с длинными рукавами.

У нее нет пальто?

Сегодня не дождливо, и, хотя солнечные лучи освещают все вокруг, их тепла явно не достаточно для комфортного пребывания на улице.

Я выпрыгиваю из машины прежде, чем мой водитель успевает подойти к ней.

– Садись в машину. Здесь очень холодно.

Она вскакивает. В глазах полыхает огонь.

Я разозлил ее? Мне все равно. Где ее здравый смысл?

– И тебе привет.

Я игнорирую ее замечание и подхватываю рюкзак, чтобы передать водителю. Она возмущенно фыркает.

– Давай, Саммер, садись, – повторяю я, открывая дверь. – Хоть это и избавило бы меня от проблем, я все же не хочу, чтобы ты застудилась.

Она пристально смотрит на меня, открывает и закрывает рот. Быстро проскальзывает внутрь и захлопывает дверь у меня перед носом.

Я поднимаю голову, делаю глубокий вдох-выдох, обхожу машину и сажусь с другой стороны. И говорю я, не глядя на нее:

– Пристегнись.

Она тихо вздыхает и, поймав в зеркале заднего вида взгляд водителя, безропотно пристегивается. Машина трогается с места. Мне становится легче дышать, но потом я улавливаю слабый аромат ее духов. Легкий, солнечный. Как, впрочем, и вся она.

– Ты всегда такой сварливый или только со мной?

Я едва сдерживаю улыбку. Нет здесь ничего веселого. Если бы я мог все время оставаться сварливым, было бы намного проще.

– Ты ведешь себя как ребенок, я буду соответственно к тебе относиться.

– Ребенок? Как ты смеешь!

Я поднимаю заградительное стекло, чтобы водитель не смог услышать больше чем следовало бы. И медленно поворачиваюсь к ней:

– Ты стоишь на улице на леденящем холоде, не обращая внимания на погоду, как еще я должен к тебе относиться?

Широко раскрыв глаза, она смотрит на меня с непонятным выражением, быстро и глубоко дышит, от чего раздвигается кимоно. Мои глаза невольно опускаются. Я сжимаю кулаки, она ворчит, стягивает кимоно и откидывается на спинку сиденья, скрестив руки на груди и надув губы.

– К твоему сведению, у меня нет пальто.

Я хмурюсь. Она что, серьезно?

– У тебя… Как это у тебя нет пальто?

Она бросает на меня взгляд:

– Я живу там, где солнце. Зачем мне пальто?

– Всем нужно пальто.

– Нет, если все твои вещи должны поместиться в одном рюкзаке, тебе не нужно пальто. Я ношу с собой то, что мне нужно. Ясно?

Я нажимаю на интерком, чтобы поговорить с водителем.

– Паркер, мы делаем крюк. Мисс Эванс нужно купить кое-что из вещей.

– Не глупи, Эдвард! Мы не пойдем за покупками.

– Пойдем.

– Мы не успеем на поезд.

– Нет.

– Ну, а если поедем на машине, нужно уже сейчас выезжать, чтобы приехать до захода солнца. Почему ты так на меня смотришь?

– Мы не поедем на машине.

– Автобус?

Она озадаченно хмурится, а я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.

Я на автобусе? Серьезно?

– Мы полетим на вертолете.

– Вертолете? – выдыхает она. – Ну да, конечно. Я не должна удивляться, так ведь?

– Не знаю, Саммер. Вертолетная площадка появилась в поместье недавно. Само собой разумеется, ты не знала об этом.

Я чувствую ее замешательство, недовольство. А чем она недовольна? Тем, что я напомнил, как долго ее не было в поместье, или тем, что мое богатство делает возможным такие вещи, как вертолетная площадка?

Была бы она так недовольна, если бы знала, по какой причине вообще существует эта площадка?

Возникает нелепое желание объяснить, но я прикусываю язык. Меня не волнует ее мнение. Нам просто нужно пережить следующие несколько дней, недель, месяцев, даже год, не дай бог, не поубивав друг друга.

– Куда, сэр? – раздается голос Паркера, и я понимаю, что не указал ему направление.

– «Харви Николс».

Огромный торговый центр, очень удобно, все в одном месте.

Она смотрит на меня, ее голубые глаза горят.

– Мы не пойдем.

– Ты предпочитаешь «Дом Фрейзера» или…

– Мы не собираемся за покупками!

– Мы нет, а ты – да.

– У меня нет денег, чтобы просто…

– Поправка. У тебя есть деньги, или ты уже забыла?

– Серьезно, Эдвард, ты…

– Сэр, – напоминает Паркер, когда мы приближаемся к светофору.

– «Харви Николс». И пожалуйста, задержи наш вылет на два часа.

– Два часа? Что, черт возьми, мы будем покупать такого, что займет два часа?!

– Кажется, ты обмолвилась, что у тебя целый рюкзак летней одежды, или я ошибаюсь?

– Нет, но…

– Тогда мы отправляемся за покупками. Можешь воспользоваться моей карточкой.

– Я не хочу использовать твою чертову карточку, Эдвард, – выпаливает она, выпячивая нижнюю губу.

Как было бы приятно ее целовать, я почти ощущаю ее вкус на губах. Мысленно приказываю себе: «Остановись!»

– Ты опять ведешь себя как избалованный ребенок.

Ее глаза вспыхивают, она с низким рычанием откидывается на спинку сиденья.

– Когда ты успел стать таким злым?

– Когда ты ушла, не попрощавшись.

Идиот! Зачем я вообще это вспомнил?

Нужно что-то срочно сказать, но она опережает меня.

– Эдвард, прости меня за то, что…

– Брось, Саммер, я не хочу оглядываться назад. Сейчас мне нужно убедиться в том, что ты не умрешь от переохлаждения.

– Не стоит тебе составлять мой гардероб. Просто у меня не было времени подумать о чем-то таком простом, как гардероб. Слишком много всего обрушилось на меня с тех пор, как я вернулась. Голова просто забита. – Она сделала неопределенный жест рукой.

Я вглядываюсь в ее лицо, вижу искренность, вижу ее такой, какая она есть.

– Ты уже прочитала письмо?

– Да. Прочитала.

– И?..

– И тоже со многим не согласна.

– Наконец-то хоть в чем-то мы едины. В таком случае, полагаю, ты согласишься, что нам нужно найти способ обойти условия завещания, особенно те, которые касаются нашего совместного проживания в течение следующего года.

Она изучающе смотрит на меня:

– Почему?

– Ты серьезно спрашиваешь?

Ее щеки покрываются изумительным оттенком розового. Легкий макияж не защищает от моего пристального взгляда. Раньше она пользовалась густой подводкой для глаз, тональным кремом и румянами. Наверное, если бы я сказал, что ее кожа выдает все эмоции, гнев, разочарование, печаль, желание, она бы захотела, чтобы на лице было больше макияжа.

– Тебе нужно находиться в другом месте, Эдвард? Или просто не хочешь провести год со мной под одной крышей?

Мой смех звучит холодно и отрывисто, я отворачиваюсь к окну. Не хочу, чтобы она видела горечь на моем лице, чтобы знала, насколько мне было больно, когда она ушла.

Ее шокирующий уход ранил глубже, чем эмоциональное пренебрежение ко мне моих родителей. Он повлиял на все отношения, которые я с тех пор пытался наладить.

Но больше никто не увидит меня слабым. Никто!

– Хочешь поменяться письмами? – бормочет она.

Я вздрагиваю.

– Что? Нет!

Опускается тишина, тяжелая, напряженная. Я считаю секунды до того момента, когда смогу вырваться из машины, освободиться от нее.

Никогда не испытывал большего облегчения, увидев фасад универмага. Я выскакиваю, как только машина подъезжает, и на ходу улавливаю приглушенный смех Саммер.

Жду ее на тротуаре. Она шагает мимо меня, бросая на ходу:

– Никогда не думала, что увижу, с каким нетерпением ты рвешься за покупками, Эдвард.

Закусываю губу. Я тоже.

О, бабушка, если бы ты могла видеть меня сейчас, ты бы смеялась вместе с ней. Или, может, таково было твое намерение с самого начала.

Саммер

Я думала, ничто не может сравниться со странным приливом адреналина от шопинга с Эдвардом. Поначалу было не просто расслабиться и начать выбирать вещи. У меня никогда не было лишних денег, да и друзей, с которыми можно было бы ходить по магазинам. Переезд из одной приемной семьи в другую, из одной школы в другую оставили отпечаток на мне.

Но постепенно все наладилось. С каждым его комплиментом я расслаблялась. Он не флиртовал, нет, ничего подобного. Просто констатировал факт. Это ничего не значило. Правда, прошло много времени с тех пор, как кто-то принимал мои интересы близко к сердцу. Он заботился обо мне, и это было так… хорошо.

И вот теперь я в его вертолете, под нами проплывает шотландский пейзаж. Лоскутное одеяло зеленых, коричневых и фиолетовых оттенков. Примыкающие к суше озера и пологие холмы. Наблюдать все это с воздуха невероятно, поездка, наполненная адреналином, в буквальном смысле этого слова.

– Уверен, тебе это нравится.

Голос Эдварда потрескивает в моей гарнитуре, я не могу сдержать улыбку, которая расплывается на моем лице.

– Это потрясающе!

– Тем не менее тебя не было так долго!

От его внезапного обвинения у меня перехватывает дыхание, я снова отворачиваюсь к окну, пряча замешательство и боль. Где уж ему понять, что я чувствовала? Он родился в этом мире, мире Кэтрин, и, как ни старалась бабушка заставить меня чувствовать себя как дома, не смогла искоренить сомнения. Сомнения, которые подхватила и использовала против меня мать Эдварда.

– Так было лучше.

Я сцепляю руки на коленях. Лучше для кого? Эгоистка! Я ведь не знала, что Кэтрин больна. Если бы знала, перевернула бы небо и землю, но оказалась рядом с ней.

– Что? Держаться подальше от нее? Даже когда бабушке поставили диагноз? Почему ты не вернулась, когда узнала о ее болезни?

– Потому что не знала!

Я отворачиваюсь от него. Как же мне плохо, больно, стыдно.

Он наклоняется и дотрагивается до моей ноги, привлекая внимание.

– Что ты имеешь в виду, Саммер?

– Только то, что сказала. Я не знала, потому что она мне ничего не сказала.

– Но все это время ты утверждала, что вы поддерживаете связь. Черт возьми, Чарльз уверял меня, что ты всегда была в ее жизни, а ее любовь к тебе сильна, как прежде, и вы близки.

Близки? Я закусываю губу, слезы льются из глаз. Так близка, что ей и в голову не пришло поведать мне что-то настолько важное, как факт, что она умирает.

– Саммер?

– Что, Эдвард? – Я бросаю на него взгляд. – Ты знаешь, какой она была! Она не хотела, чтобы ее считали слабой, уязвимой, а люди суетились вокруг. Она бы не захотела волновать меня, когда я на другом краю света. Она бы не хотела, чтобы я вернулась к ней. Она бы не захотела меня… Не хотела, чтобы я…

Я придумала тысячу причин, почему она так поступила. Но я полагаю, что она не настолько любила меня, чтобы я знала об этом.

Или, что еще хуже, она думала, что я недостаточно люблю ее, чтобы беспокоиться.

Хотя если это так, почему она оставила мне наследство? Почему написала письмо?

– Да, ты права. – Он хмурится. – Она бы не хотела, чтобы ты волновалась или меняла свою жизнь ради нее.

От его слов боль только усиливается, но я игнорирую ее.

– Как долго она болела?

– Не могу поверить, что ты не знала.

– Но это действительно так. Неужели ты думаешь, я осталась бы на другом краю света, если бы знала?

Я вижу, как поникли его плечи. Он будто принял мои оправдания. Смирился.

– Она болела какое-то время. Как ты и сказала, она не хотела поднимать шум. Только когда не смогла скрывать боль, я заставил ее признаться. Она отказалась от лечения. Сказала, что это только продлит дискомфорт, заставит ее чувствовать себя хуже. Она предпочла бы провести последние несколько месяцев на этой земле, притворяясь, что все в порядке. – Он прерывисто вздыхает, а я борюсь с желанием протянуть к нему руку, утешить. Правда, ему не понравится. – Знаешь, я думаю, если бы могла, она бы и мне ничего не рассказала.

Он выглядит таким сломленным, но именно сейчас я вижу человека, которого знала когда-то. И мое сердце болит за него.

– Она была слишком независимой.

– Ты хочешь сказать, слишком упрямой.

– Упрямая, независимая – какая разница. – Я пожимаю плечами и грустно улыбаюсь ему. А потом, поддавшись желанию, накрываю его руку своей и чувствую, как он вздрагивает. Но не вырывается. Я говорю ему со всем чувством, на которое способна: – Она любила тебя.

Он пристально смотрит мне в глаза. По его лицу пробегают тени.

– Похоже, она любила нас обоих.

Разве?

– Наверное.

– Наверное?

Я отвожу глаза. Как объяснить, чтобы он понял? Я вспоминаю ужасный телефонный звонок несколько недель назад, когда мистер Макалистер сообщил мне о ее смерти. Вот так просто. Как гром среди ясного дня.

– Я была так зла, Эдвард. Не тогда, когда узнала о ее смерти. Нет. Я была потрясена. Убита горем. Но когда узнала о ее болезни… Она знала, что умирает… – Я глотаю слезы. – Как она могла лишить меня шанса попрощаться? Почему не хотела, чтобы я вернулась? Я бы пришла! Она должна была это знать.

Он накрывает мою руку своей.

Я снова поднимаю на него глаза.

– Как… как она себя чувствовала?

– Ближе к концу?

Я киваю, он слабо улыбается.

– В ярости.

– В ярости? – Теперь уже я улыбаюсь.

– Она отказывалась верить, отказывалась подчиняться болезни. Но последние две недели она устала. Хотела, чтобы все закончилось.

– И ты был с ней?

– Настолько, насколько это возможно. Вот почему понадобилась вертолетная площадка. Я построил ее, узнав, что она больна. Чтобы добираться до нее быстрее. И чаще.

Я думала, площадка просто способ выделиться, продемонстрировать богатство. Теперь чувствую укол вины за эти мысли.

– Я рада, что ты был у нее.

– Я тоже.

Мы замолкаем, наши взгляды встречаются, настроение в салоне подавленное от общего горя. Я так много хочу сказать. Я так много хочу сделать. Я хочу обнять его, прижать к себе, впитать его боль, как собственную.

– Сэр?

Я вздрагиваю, когда в наушниках раздается голос пилота.

– Мы заходим на посадку.

Эдвард смотрит на меня, я не могу прочитать его взгляд.

– Спасибо, Ангус.

Эдвард убирает руку и отодвигается.

– Тебе стоит полюбоваться видом. Ты никогда не видела Гленробин под таким углом.

Я медленно отворачиваюсь к окну и смотрю на землю под нами, прижав ладонь к груди и успокаивая колотящееся сердце.

– Восхитительно, правда?

Я киваю, замечая, что изменилось, а что осталось прежним. Далеко простирающееся озеро с деревянным причалом, где я впервые встретила Эдварда. Густые леса подчеркивают линию горизонта и тянутся вдоль одного края, поднимаясь в горы. И холмистые поля, где свободно разгуливают животные поместья. И величественный дом, расположенный в самом сердце диких окрестностей.

Замок Гленробин во всей его суровой красоте.

– Он еще более захватывающий, чем я помню.

– И теперь это наполовину твое.

Я слышу недовольство в его голосе, чувствую его. Это не должно принадлежать мне.

Я смотрю вдоль лужайки на огромное здание в стиле шато с башенками-перечницами, сплошь из гранита и сланца неправильной формы. Здесь царит атмосфера готической сказки, и, если бы я когда-то давным-давно не обитала здесь, было бы трудно поверить в существование этой мифической красоты. Не говоря уже о том, чтобы осознать, что я владею какой-либо его частью.

Я зачарованно наблюдаю, как пилот мягко приземляется, а сильный ветер от лопастей поднимает пыль и мелкую траву.

– Здесь все как прежде, – шепчу я, пока Эдвард разговаривает с пилотом.

К моему удивлению, он слышит меня.

– Снаружи – да. Но ты увидишь кое-какие улучшения внутри. Кроме того, некоторые постройки сдаются в аренду. Сам замок надо ремонтировать, и мы уже потихоньку этим занимаемся.

Эдвард уже несет ответственность за поместье? Какое-то время помогает ухаживать за Гленробином?

Еще больше причин для него злиться из-за всей этой ситуации. По поводу моей доли.

Правда, я сейчас не готова к расспросам. Устала. Здесь ранний вечер, а в Куала-Лумпуре середина ночи – я пока живу по малазийскому времени.

– Ты готова? – Эдвард, расстегнув ремень безопасности, выжидающе смотрит на меня и указывает на выход.

Я отстегиваю ремень и встаю. Ноги дрожат. Я едва могу идти. И дело не в вибрации вертолета. Хватаюсь за поручень и осторожно спускаюсь на землю. Мои глаза прикованы к дому. Нас ожидает персонал. Не могу разглядеть их лица. Узнаю ли кого-нибудь? Помнят ли они меня? Знают ли, кто мы такие на самом деле? Их новые работодатели?

Эдвард прижимает ладонь к моей пояснице, я резко вдыхаю, в ответ на его прикосновение разливается тепло.

– Извини, не хотел тебя напугать, но нам лучше отойти подальше от вертолета.

– Да, конечно.

Не могу сдвинуться с места.

Он наклоняется ко мне:

– В чем дело?

– Они… Они знают?

– О нас?

Я бросаю на него взгляд. «Нас»? О, как я когда-то хотела, чтобы именно так и было – «мы».

– Да, они знают достаточно.

Я киваю, но по-прежнему стою как вкопанная. В отдалении – пять человек в одинаковой темносиней и белой форме, все прямые, с руками, сложенными перед собой.

– Как они это восприняли?

– Они любили бабушку и уважают ее желания. Это все, что тебе нужно знать!

«Зато ты не уважаешь!» – кричит мое сердце, когда его ладонь побуждает меня двигаться.

– Ну же, Мари разозлится, если мы опоздаем к ужину.

– К ужину? – Мысль о том, чтобы что-то съесть, ужасна. Меня вдруг осеняет: – Погоди, ты сказал Мари? Она все еще здесь?