Текст книги "Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена"

2. «Справлюсь!»

Попасть в Гренландию оказалось не так просто, как надеялся Фройхен: на экспедицию нужны были деньги, предстояла долгая бумажная волокита. Не помогали делу и слухи о непристойных отношениях Мюлиус-Эриксена с какой-то женщиной. Один из богачей, финансирующих экспедицию, прослышал об этом и явился к путешественнику в кабинет. «Мне сообщили, что прошлым летом вас видели купающимся на Скагенском пляже в обществе женщины, – заявил он. – Разумеется, я понимаю, что это только пустые слухи, но для порядка я должен просить вас: дайте слово, что это не так. Иначе я не смогу выписать вам чек».

Вместо того чтобы отрицать обвинения, Мюлиус-Эриксен признал, что всё так и было. В свою защиту он сказал, что и он, и женщина были облачены в купальные костюмы, закрывавшие их от локтей до колен.

Благочестивый инвестор, однако, отказался выписывать чек.

У инвестора, возможно, на то были и иные, политические причины. В газете Politiken Мюлиус-Эриксен нередко критиковал датское правительство, в частности администрирование Гренландии – датской колонии. Ещё с начала XVIII века Копенгаген старался изолировать огромный остров от внешнего мира. Датчане могли ездить в Гренландию – и многие ездили, но для этого требовалось получить разрешение от правительства. Это условие, впрочем, зачастую игнорировали китобои, рыбаки и охотники на тюленей. Иностранные суда неохотно пускали в гренландскую акваторию. Цель подобной изоляционистской политики была оградить коренное население Гренландии от коммерческой эксплуатации и позволить им постепенно адаптироваться к иностранной культуре. Однако Мюлиус-Эриксен считал, что политика Копенгагена недостаточно прозрачна и под её эгидой процветает коррупция. Отправившись в «Литературную экспедицию», он в том числе стремился обнародовать ущерб, который наносили Гренландии церковь и государство. Намерения у него были благие, но увы: таким образом Мюлиус-Эриксен распугал потенциальных инвесторов, в чьих интересах было сохранять добрые отношения с датской политической элитой.

К счастью, Мюлиус-Эриксен нашёл поддержку в лице Йенса Кристиана Кристенсена, главного министра Дании. Кристенсен был земляк исследователя: они оба родились в Рингкёбинге, маленьком городе на западном побережье Дании. Министр сумел утихомирить общественность, и Мюлиус-Эриксен наконец получил кое-какое финансирование. Исследователь был вправе собирать экспедицию согласно своим смелым идеалам: от него требовалось только соблюдать такт. Помимо научных и исследовательских целей экспедиции, Мюлиус-Эриксен задумал провести социальный эксперимент: предполагалось, что все участники будут жить вместе, делить трапезы и работать в равной мере. Подобный принцип равенства нравился Фройхену: он сам тяготел к эгалитарности и интересовался работой Датской социал-демократической партии. В юности Фройхен не вёл активной политической жизни, но вполне вероятно, что его взгляды начали формироваться уже тогда: ему были интересны разные методы, которыми можно организовывать общество.

Наконец финансирование было получено, и Мюлиус-Эриксен начал собирать небольшую передовую группу, которая отправилась бы в Гренландию закупить провиант и ездовых собак. Закончив с этим, группа должна была вернуться в Данию, где её дожидались бы остальные участники экспедиции. Мюлиус-Эриксен счёл, что вперёд стоит отправить и Фройхена. Он вызвал молодого человека к себе в кабинет и спросил его, справится ли он с работой кочегара: сможет ли забрасывать уголь в раскалённую топку. Это была жаркая, неблагодарная работа, и не каждый человек выдержал бы её, не надорвав спину. Но Фройхен, с его мускулистыми руками и широкими плечами, наверняка выдержит! «Я никогда не был в машинном отделении, а с огнём умел обращаться только на кухне, – написал об этом разговоре Фройхен. – Но был уверен, что справлюсь!»

Фройхен отправился в Гренландию на борту «Ханса Эгеде», корабля со следами бесчисленных плаваний по арктическим водам на обшивке. Назван корабль был именем датско-норвежского лютеранского миссионера – высокого, худого человека с острым суровым скандинавским лицом. Ханс Эгеде посетил Гренландию в XVIII веке, когда европейцы почти ничего не знали об огромном острове. Фройхен часто будет обращаться к биографии Эгеде, когда начнёт писать романы: факты и образы из жизни миссионера обогатят его собственных героев.

Отправляясь в Гренландию, Ханс Эгеде почти ничего не знал о ней, как и большинство тогдашних европейцев. Предполагали, что Гренландия находится на вершине мира, южная же оконечность её высится над Атлантическим океаном причудливым изгибом, как локон волос надо лбом. Те крохи информации, которые были доступны, накапливались постепенно. В IV веке греческий путешественник Пифей заплыл на север от Франции и рассказывал, что видел в тумане очертания берегов: предполагается, что он увидел фьорд Скорсби. После VI века, по-видимому, в Гренландии иногда устраивали логово ирландские пираты. Примерно в IX веке новые группы северных европейцев подались на запад. Они плыли на кноррах – кораблях викингов с изогнутым деревянным носом, квадратными парусами и длинными вёслами по бокам. Их приключения увековечены в сагах об Эрике Рыжем и его сыне Лейфе Счастливом: они оба отплыли из Исландии в Гренландию в X веке. История этого переселения широко известна: разнообразные группы древних скандинавов расселились по Гренландии и дали острову такое привлекательное название – Зелёная Земля, – чтобы за ними последовали и другие. Но название оказалось обманчиво, и к XIII веку многие поселения викингов обезлюдели. В этом состоит одна из самых больших археологических загадок: умерли ли гренландские викинги с голоду? Уплыли ли обратно в Европу? Влились ли в коренное население? А может быть, умерли от болезни или погибли в борьбе за территорию? Долго ходили слухи, что одна колония викингов всё-таки уцелела – забытая колония, где люди были довольны своей изоляцией и не желали контактов с внешним миром. Так или иначе, подобной колонии не нашли. (Во времена Фройхена о ней тоже не было никаких сведений, Датская экспедиция была призвана исследовать этот вопрос.)

Эгеде был амбициозен. Он задался вопросом: не изголодались ли эти викинги по слову Божьему? Если, конечно, они ещё живут в Гренландии. В 1707 году Эгеде получил приход на далёких, вечно заснеженных Лофотенских островах у северных берегов Норвегии, за полярным кругом. Там до него впервые дошли слухи. Скудные источники, к котором Эгеде имел доступ, свидетельствовали, что гренландские скандинавы когда-то были католиками, но трудно было сказать, не изменили ли они веру после Реформации в Дании. Миссионер тут же загорелся идеей найти этих людей. В 1711 году он попросил позволения у датского короля Фредерика IV отправиться на поиски забытой колонии и основать там миссию. Сначала король отказал Эгеде, но через десять лет всё-таки позволил: Фредерик понял, что миссия укрепит колониальные претензии Дании на Гренландию, тем более если там найдутся заброшенные поселения. Эгеде назначили главой Бергенской Гренландской компании – организации, похожей на Голландскую Ост-Индскую. Миссионер получил право управлять, содержать армию, собирать налоги и вершить правосудие на новых землях. В 1721 году Ханс Эгеде вместе с женой, четырьмя детьми и сорока колонистами вышел в море на корабле «Хаабет» – «Надежда».

Эгеде не было суждено найти потомков древних викингов. Вместо них он обнаружил инуитов – коренной народ, который жил в Гренландии без малого тысячу лет. Инуиты давно приспособились к суровому климату, охотились на моржей, тюленей, нарвалов и белых медведей. Язык их отражал холодный климат: он содержал много слов, описывающих снег. Например, aqilokoq – мягко падающий снег, piegnartoq – снег, по которому хорошо идут сани, matsaaruti – мокрый снег, которым можно обработать полозья саней, и pukka – снежные кристаллики, похожие на соль.

Эгеде неутомимо трудился, изучая язык, на котором говорили в его новой стране: на этом же языке он начал проповедовать. Реалии новой паствы нередко требовали от проповедника изрядной доли воображения. Например, так далеко на севере не существовало земледелия – а значит, инуиты не знали хлеба и, следовательно, не имели такого слова. Эгеде адаптировал для них «Отче наш» так: «Тюлень наш насущный даждь нам днесь». В ещё одном приступе миссионерского рвения Эгеде постановил, что слово toornaarsuk, означающее «дух», – это теперь слово ругательное, означающее «проклятие». Гренландцы его рвение не слишком оценили, поскольку ругательств в их языке не было, а недовольство они выражали неодобрительным молчанием.

Проведя в Арктике четырнадцать лет, Эгеде вернулся в Данию. И хотя в истории он остался прежде всего как миссионер – его даже прозвали «Апостол Гренландский», – многие считают его значимым исследователем. Когда составлялась карта Луны, в честь Эгеде назвали кратер. Его же имя носил корабль, на котором плыл в Гренландию Петер Фройхен: весь в поту, он целыми днями вкалывал в машинном отделении.

* * *

Работа в машинном отделении была тяжёлая, но интересная. Фройхен быстро освоился среди котлов, выпускавших облака пара через затейливые ряды клапанов. Остальные истопники и кочегары были здоровенные, откормленные детины с бычьими шеями, и даже самые пустяковые недоразумения решали кулаками: так проще. Фройхен прозвал своих товарищей «отбросы человечества»; впрочем, эти слова он использовал добродушно, чтобы не оскорбить, а просто поддеть по-приятельски. В свободное от драк время кочегары учили Фройхена, как поддерживать стабильное давление в котлах при «самом полном», чтобы не получить по шапке от старшего механика. Учили они его и тому, как крепко стоять на ногах во время болтанки. Работа была тяжёлая, грязная. Повсюду оседала копоть: пробиралась даже в пищу, окрашивая её в чёрный цвет; впрочем, кочегары заглатывали еду вместе с сажей не жалуясь.

Когда офицеры убедились, что Фройхен работник надёжный, они научили его смазывать машины. Через несколько дней он сидел в машинном отделении и понемногу капал масло на работающие поршни, как вдруг раздался оглушительный треск и весь корабль содрогнулся.

Офицер, неловко съехавший по трапу, объяснил, что корабль налетел на дрейфующую льдину. Таких много было в гренландской акватории: это был знак, что они близко к цели.

Фройхен выбрался на палубу, чтобы бросить первый взгляд на Гренландию. Корабль качался на волнах, омывавших берега Готхоба (сейчас этот город называется Нуук). Вдалеке Фройхен увидел горную цепь с острыми пиками, покрытыми снегом: величавую и бесконечную, как опера Вагнера. Сам берег тоже притягивал взгляд – он ощетинился острыми камнями, как пила зубьями. Гренландия понравилась Фройхену с первого взгляда: но далеко не каждый путешественник, узревший эти берега, мог бы разделить его восторг. Английский исследователь XVI века Джон Дэвис назвал Гренландию «землёй запустения», а американец Джордж Вашингтон Делонг сказал о ней так: «Никогда в жизни я не видывал такой тоскливой пустыни! Уповаю, что судьба никогда не забросит меня на эту землю, поистине забытую Господом». Впрочем, нередко скептики меняли своё мнение, привыкнув к Арктике, полюбив её странный свет, глухую безлюдность, суровую, но притягательную красоту. Обратившись в новую веру, эти люди нередко становились исследователями Арктики и «пагофилами» – существами, которые лучше всего чувствуют себя на льду. И вечно их манил холодный воздух, полный запаха минералов, поднимающийся над каменными грядами, рокот волн, разбивающихся о льдины, и радостный лай тюленей… Неспокойная душа странника здесь наслаждалась переменчивостью: вечно дрейфуют айсберги, вечно меняется ледяное море, вечно кочуют инуиты.

С палубы «Ханса Эгеде» Фройхен наблюдал, как к кораблю приближается инуит на каяке. Ему сбросили верёвку, и он забрался на борт: этот человек должен был послужить капитану лоцманом, чтобы корабль благополучно встал на якорь, избежав мелководья и отмели. Вскоре к «Хансу Эгеде» приблизились другие каяки: инуиты горели желанием поделиться с приезжими, какая нынче погода и как идёт охота. Это была первая встреча Фройхена с инуитами, и его поразило, как тонко они чувствовали окружающую природу. Инуиты жили в поистине суровом климате и научились подмечать едва уловимые детали, подсказывающие, как изменяется среда вокруг. Новичок терялся в Арктике – инуиты же будто обладали внимательностью хищника, так точно они отслеживали самое незаметное поведение животных и самые незначительные перемены погоды. Фройхен большую часть отрочества провёл в сельской местности – но с инуитами не мог тягаться. Те считывали массу информации с самых заурядных вещей, в то время как Фройхен едва замечал их. Инуиты немедленно завоевали его уважение, и ему захотелось научиться премудростям, которые их заставила развить суровая Арктика.

Настроение Фройхена испортилось, когда настала пора спускаться под палубу на обед. В столовой стоял тяжёлый дух, еда была гадкой, а товарищи по команде только и говорили что о сексуальных обычаях туземцев. Не то чтобы Фройхену было неинтересно – ему было очень интересно, – но уж очень плохо сочетался низкий стиль разговора с возвышенным восторгом, который Фройхен испытал на палубе. Первые записи Фройхена о Гренландии выспренные: словно разошлись облака и свет рассеял тьму, земля поднялась из воды, а на земле настал рай. После он будет шутить в своих записях, какой резкий контраст увидел между естественной красотой Арктики и «мерзостью цивилизации, со всем этим кораблём и его командой». Фройхену не терпелось спуститься на берег, чтобы лучше узнать эту землю и людей, её населяющих.

3. «Остров моей мечты»

«С местными бабами не путаться!» – распорядился капитан «Ханса Эгеде», прежде чем отпустить команду на берег. Подобные нотации моряки слушают испокон веков, и всегда в одно ухо влетает, в другое вылетает. Вскоре команда уже гребла к берегу с поспешностью, достойной пиратов. Высадившись из шлюпок, они по подсказке местных отправились в столярную мастерскую неподалёку, где были устроены танцы. В мастерской стоял шум и гам, музыка сливалась с громкими голосами. По стенам стояли деревянные бочки, на каждой – по свече, источавшей мягкий рыжий свет. Кто-то играл на скрипучей губной гармонике, люди скакали по комнате в хороводе. Здесь были и инуиты, и европейцы, и люди смешанного происхождения: датское правительство терпимо относилось к смешанным бракам (во всяком случае, не запрещало их). Присутствующие немедленно выпытали у Фройхена, кто он и откуда, и сразу же прозвали nakursarak («доктор»): ведь он некоторое время изучал медицину.

Когда танцы закончились, один местный пригласил Фройхена к себе в дом на чашку кофе. По дороге Фройхен засыпал своего нового друга вопросами, словно он был студентом, который приехал в незнакомую страну по обмену. Его собеседник терпеливо отвечал: он оказался профессиональным фотографом и таксидермистом. Кофе у него был так себе, зато беседа завязалась долгая и приятная.

Когда Фройхен наконец посмотрел на часы, оказалось, что было уже очень поздно и команда, скорее всего, вернулась на корабль без него. Фройхен поднялся, собираясь уходить, и тут хозяин спросил, знает ли его гость дорогу к гавани. Не желая обременять нового друга, Фройхен сказал, что знает. По дороге сюда он старался запомнить ориентиры: разные валуны и так далее. По ним он и надеялся найти дорогу. К несчастью для него, в темноте все валуны оказались неотличимы друг от друга, и вскоре Фройхен совсем заблудился.

Пейзаж вокруг Фройхена походил на лунный. В доисторические времена, когда на Земле было теплее и на ней ещё жили мамонты и гигантские ленивцы, Гренландия была покрыта густыми лесами из древних каштанов, лавров, магнолий, дубов, тополей и ореховых деревьев. Но вся эта буйная растительность погибла в плейстоценовую эру. Теперь в Гренландии не растёт никаких деревьев, кроме карликовой ивы и берёзы, которые ютятся в долинах, прячась от злого ветра (подобной растительности много в Южной Гренландии). В краткий летний период из земли вылезают островки травы, мох, лишайники и низкие цветы.

Каменистая почва скрипела под ногами у Фройхена. В какой-то момент он нашёл цепочку следов, которые, как он надеялся, вели к гавани. Пройдя по следам какое-то время, он набрёл на хижины, которых прежде не видел. В дверном проходе показался ребёнок, но тут же скрылся. Через несколько секунд Фройхена окружили инуиты: они говорили все разом на языке, которого Фройхен не понимал. В ответ он несколько раз крикнул: «Ханс Эгеде!» – надеясь, что местные узнают название корабля, носящего имя миссионера, и укажут ему путь. Но и тут ему не повезло. Фройхен покопался в кармане, выудил несколько монеток и отдал их старой женщине, стоящей вблизи от него. Тут же остальные сгрудились вокруг него, желая тоже получить деньги. Когда же карманы Фройхена опустели, инуитов как ветром сдуло – и он снова остался один. «Но ведь гавань наверняка близко!» – рассудил он и снова отправился в путь.

«По камням да по камням, через снега и воды держал я свой тяжкий путь», – так он вспоминал об этом вечере. Вскоре он опять нашёл следы и признал в них свои собственные. Пройдя по ним, Фройхен наткнулся на лыжню и решил, что лучше пойдёт вдоль неё. Но лыжня вдруг прервалась, словно лыжник дальше полетел на крыльях. К этому моменту Фройхен отчётливо понимал, что попал в переделку.

Он уже начал было паниковать, как вдруг заметил группу матросов с «Ханса Эгеде»: они шли прогулочным шагом, направляясь к кораблю. Как ни в чём не бывало Фройхен подошёл к ним, приняв невозмутимый вид: но быстро понял, что те едва сдерживают смех. Матросы объяснили наконец, что они уже несколько часов за ним наблюдают и помирают со смеху, глядя, как «этот желторотик» ходит кругами. Фройхену было ужасно стыдно: но по крайней мере, он нашёл своих.

Постояв некоторое время в Готхобе, «Ханс Эгеде» двинулся в Суккертоппен (сегодня Маниитсок). Несмотря на то что Фройхен оказался в самом крупном поселении Южной Гренландии, ожиданий его оно не оправдало. Он надеялся найти что-то более экзотическое, а нашёл дома, выстроенные из привозного дерева. Их было не отличить от датских: те же квадратные коробки с крутыми двускатными крышами, выкрашенные в чистые яркие цвета. Да ещё этот едкий запах: собачьи экскременты, тюленьи внутренности, немытые подмышки… Люди, впервые попавшие в Гренландию, нередко удивлялись, как дурно там пахло, несмотря на кажущуюся чистоту и бодрящее яркое солнце.

Задача Фройхена была закупить в Суккертоппене запасы для грядущей экспедиции. Бродя по деревне, он не раз встречался глазами с молодой инуиткой, Арнарак, которую Фройхен назвал «необыкновенной красавицей». Кое-как преодолев языковой барьер, они обменялись комплиментами, и вот Фройхена уже приглашают в дом на чашку кофе. Пока кофе варился, инуитка продала ему некоторые товары из кожи по ценам, вдвое, а то и втрое превышавшим разумные. Но Фройхену было всё равно: главное, что он проводил время в её обществе. Вечером были назначены танцы – гренландцы обожали танцевать, – и Фройхен пригласил Арнарак пойти вместе.

Когда тем же вечером Фройхен зашёл за ней, отец Арнарак радостно пригласил его войти. Арнарак принялась готовиться к танцам прямо на глазах кавалера: распустила ленту в волосах, и они упали ей на плечи. Жестами она дала понять Фройхену, что собирается сделать что-то особенное с волосами специально для него.

Арнарак подошла к кровати и вытащила из-под неё ведро. В ноздри Фройхену ударил сильный запах аммиака, и он догадался, что в ведре человеческая моча. Арнарак тем временем окунула голову в жёлтую жидкость и принялась втирать её в корни волос.

Влюблённость Фройхена отступила быстрее, чем, по его выражению, «отступает вода от берегов Ла-Манша». Когда Фройхен вернулся на корабль, ему объяснили, что подобным жестом Арнарак хотела показать, что соблюдает чистоту, и надеялась произвести хорошее впечатление. Поскольку в моче высоко содержание аммиака, инуиты часто использовали её для дубления кожи и в принципе как чистящее средство (с точки зрения химии это имеет смысл, похожая практика встречалась и у китобоев). Обычай этот нередко приводил в ужас чужестранцев, которые никогда раньше не видели ничего подобного. Через некоторое время они привыкали – либо просто не выражали отвращения вслух. «Стирать с помощью мочи – это, быть может, и не соответствует нашим представлениям о гигиене, но одежда после неё очень чистая», – записал в дневнике Фройхен. И если европейцам казался диким этот обычай, то инуитам не менее отвратительной казалась привычка чужаков высмаркивать сопли в какую-то тряпку и прятать её обратно в карман, словно она содержала что-то ценное.

По дороге на танцы Фройхен старался быть вежлив со своей спутницей, пытаясь смириться с пережитым. В нём боролись несколько противоречивых доводов: «выдержка, хорошие манеры и зловонный смрад, исходящий от её куафюры».

На танцах играл хриплый аккордеон, и музыка плыла в вечернем воздухе, как искорки над костром. Аккордеонист в основном играл вариации старомодного сквер-данса, который когда-то завезли на остров европейские моряки: публика, впрочем, танцевала под них так охотно, словно это был последний хит. Причёске Арнарак завидовали все женщины: высокий пучок у неё на голове покачивался с каждым движением. Фройхена от близости к причёске Арнарак мог бы защитить его огромный рост, но в комнате были низкие потолки, и приходилось постоянно склоняться над спутницей и страдать от запаха её «шампуня». Когда пришло время меняться партнёрами, Фройхен с радостью передал её другому мужчине – матросу с «Ханса Эгеде», который был счастлив, что пришла его очередь, и даже не подозревал, какой его ждал сюрприз.

Одной из основных задач Фройхена в этой поездке было купить ездовых собак для экспедиции: и задача эта оказалась непростая. Собаки продавались только в Сарфаннгуаке – удалённом поселении, добраться до которого на корабле было невозможно: воды там были слишком опасны для больших судов вроде «Ханса Эгеде». Корабль пришлось оставить на якоре у Хольстейнборга (ныне Сисимиут), а остаток пути проделать на лодках. За покупку собак отвечал член экипажа по имени Йёрген Брёнлунн. Наполовину инуит, наполовину европеец, Брёнлунн вырос в Гренландии. С Мюлиус-Эриксеном он познакомился во время «Литературной экспедиции», вслед за ним уехал в Данию и некоторое время работал там учителем. Мюлиус-Эриксен пригласил Брёнлунна в следующую экспедицию, потому что тот был прекрасным переводчиком и знал толк в ездовых собаках. Фройхена поставили помогать ему.

«Ханс Эгеде» бросил якорь у Хольстейнборга, и Фройхен с Брёнлунном отправились в дальнейший путь в компании инуитов. Плыли на умиаках – «кожаных лодках» с несколькими вёслами по бокам. Каркас такой лодки обычно изготовляли из плавника или китового уса, корпус из моржовой или тюленьей кожи сшивали жирными внутренностями животных, что обеспечивало дополнительную водостойкость. Устроившись в умиаке, Фройхен предложил было себя в гребцы, но ему тут же отказали: грести должны были восемь женщин, у каждой по веслу. Ни один уважающий себя мужчина-инуит не притронется к обычному веслу: настоящие мужчины использовали только двусторонние байдарочные вёсла. Сейчас мужчины плыли в своих каяках, сопровождая умиаки, словно эсминцы большой грузовой корабль. В открытом море каяки могли подходить с наветренной стороны к другим лодкам и защищать их от брызг и высоких волн.

По пути инуиты иногда постреливали из луков в морских птиц и пытались загарпунить тюленя. Женщины коротали время, шутя между собой и заводя песни: пели о том, что было на душе. Через несколько часов Фройхен всё-таки уговорил женщин дать ему погрести, но быстро оконфузился: он за ними не поспевал. Впрочем, это был ещё не главный сюрприз: ещё через некоторое время к ним приблизился четырнадцатилетний инуит на каяке и принялся сосать грудь у женщины. Позже Фройхен узнал, что многие инуитские женщины настаивали на том, чтобы кормить детей грудью так долго, как это было возможно: таким образом они доказывали, что ещё молоды и полны сил. Когда женщина уже не могла кормить грудью – тогда её наконец признавали старухой.

Группа путешественников плыла через фьорды, и Фройхен, задрав голову, смотрел на заснеженные скалистые мысы, поднимавшиеся из воды. Отражаясь в глубокой, тёмной воде, они походили на челюсти какого-то древнего животного. Невдалеке плавали айсберги, и солнечный свет играл тысячей оттенков синего на их спинах.

Добравшись до Сарфаннгуака, Фройхен и Брёнлунн осмотрели собак: проверили их лапы и зубы и только после этого стали торговаться о цене. Инуиты выглядели совсем бодрыми, несмотря на то что путешествие заняло тринадцать часов. Они радостно обсуждали между собой, как вечером устроят танцы.

Фройхен начал замечать закономерности, которые отличали танцы в Гренландии. Длились они очень долго, до десяти часов кряду, и гости обязательно пили особенный кофе, очень распространённый на этой земле: сырые кофейные зёрна обжаривали на сковороде до черноты, потом добавляли сушёный горох и снова жарили, пока не уходил запах. На вкус этот напиток был не слишком хорош, но сил танцующим прибавлял. Иногда делали перерывы, чтобы гости могли отдышаться, но как только музыканты начинали играть снова, все вскакивали с мест, будто пуганые птицы, и пускались в пляс.

Тем вечером, на пятом часу танцев, Фройхен заметил, что одна из женщин с его умиака, Магдаларек, постоянно ходит за ним. Он почувствовал, что нравится ей, но после фиаско с Арнарак не знал, чего и ожидать. Университет обеспечил Фройхену богатый сексуальный опыт, но здесь ситуация была другая[1]1
  В своих записках Фройхен на удивление искренне рассказывает о своём сексуальном опыте, даже неприятном. Например, в одних воспоминаниях он описывает, как потерял девственность с баронессой, которая была намного его старше и, по его словам, изнасиловала его (Фройхен был ещё подросток, ей было за сорок). Случилось это на каникулах в загородном доме. Женщина застала его врасплох, заявив, что её заводят «неуклюжие, неловкие мальчики», и Фройхен даже не успел сообразить, что происходило. «Мальчику надлежит открыть для себя такие вещи в комфортных условиях и с его согласия, но у меня отняли такую возможность», – позже написал он об этом травматическом событии. (Здесь и далее, где не указано иное, прим. автора.)


[Закрыть]. От моряков он слышал массу историй про секс у гренландцев, но доверять им не спешил. Ему много говорили про обмен жёнами, полигамию и вообще про то, что Север – настоящий рай разнузданности. Но в дальнейшем оказалось, что сексуальные обычаи инуитов устроены намного сложнее и не похожи на свободный гедонизм, который описывали моряки. К некоторым вещам в сексуальной культуре инуиты относились строже, чем датчане, к иным – свободнее. Со временем Фройхен разберётся во всех деталях, но сейчас он действовал вслепую [2]2
  Любопытно отметить, как национальность чужестранцев влияла на то, как они описывали инуитские сексуальные обыкновения. Французы хвалили их полигамию и почти не старались скрыть, что сами в ней с восторгом участвовали. Англичане и американцы были более сдержанны в воспоминаниях, участие принимали с радостью, но предпочитали не писать об этом. Скандинавы тоже участвовали с удовольствием, но обсуждали это в сухой, деловой манере, словно это не имело большого значения.


[Закрыть].

Через некоторое время Фройхен выяснил, что Магдаларек не даёт покоя её тётушка, которая хочет выдать девушку замуж за молодого человека, совсем Магдаларек не симпатичного. Тётушка присутствовала на танцах и то и дело пыталась свести Магдаларек с нежеланным кавалером. Магдаларек и слышать ничего не хотела. В какой-то момент тётушку отвлекли танцующие, которые запросили кофе, и тогда Магдаларек тихонько взяла Фройхена за руку и по маленькой лестнице увела его на чердак. Там было уютно, тепло от разгорячённых тел танцующих, в воздухе стоял сладкий мускусный запах шкур, сваленных на полу. Фройхен и Магдаларек, оба уставшие после долгого путешествия и танцев, устроились на шкурах. О дальнейшем Фройхен написал только: «Я всегда вспоминаю о ней с теплотой».

На следующий день Фройхен и Брёнлунн купили собак и отправились обратно на «Ханс Эгеде», который, подняв паруса, устремился обратно в Данию. Так закончилась первая поездка Фройхена в Гренландию. Эта земля зачаровала его. «Гренландия – это остров моей мечты» – так говорил он. Ему не терпелось вернуться.