Текст книги "Жажда жить: девять жизней Петера Фройхена"

9. «Мне бы зиму и собак, а больше ничего и не надо!»

Фройхен давно восхищался Расмуссеном издалека. Этот человек был из тех универсалов, которые, казалось, успевают всё: полярный исследователь, поэт, писатель, антрополог, заправский шутник. В 1908 году, вернувшись из «Литературной экспедиции», Расмуссен выпустил книгу «Люди Крайнего Севера», которая стала международным бестселлером и задала новый стандарт литературы о полярных исследованиях. Книга, дававшая научную картину традиций и фольклора инуитов, была словно глоток свежего воздуха: поэтичное произведение, избавленное от надоевших штампов (например, автор избегал смаковать физические лишения, которые ему довелось пережить). New York Times восторженно отзывалась о книге, называя её «важнейшим трудом» «того редкого путешественника, единственная цель которого – обогатить мир знанием об одном причудливом и даже таинственном человеческом племени». (Забавный комментарий, учитывая, что Расмуссен был инуитского происхождения по линии матери.)

Фройхен проглотил книгу Расмуссена. Он и сам много времени провёл в Гренландии – но посещал в основном пустынные области, где о культуре гренландцев трудно было узнать (если не считать заброшенных жилищ). А Расмуссен писал о ней так красиво! Читатель сразу чувствовал, как автор любит Гренландию. Его книге особенно верилось, потому что он родился и вырос в Гренландии, к десяти годам стрелял почти без промаха и мастерски научился править ездовыми собаками. Другие исследователи часто описывали Гренландию безлюдной пустыней и хвастались, что выжили в таком жутком месте, – Расмуссен же описывал свою родину, которая подарила ему добрых друзей и нежные воспоминания. Отец автора, Кристиан Вильгельм Расмуссен, был миссионером и свою задачу видел в гуманистической стороне этой деятельности: он хотел, чтобы дети его росли включёнными в местную культуру и обычаи. Для Кнуда культура Гренландии была второй родной, он говорил на калааллисуте так же бегло, как по-датски.

Когда началась полярная полемика, журналисты часто просили Расмуссена прокомментировать происходящее. Изначально он был склонен верить Куку. Расмуссен был знаком с американским путешественником и, как и многие, питал к нему симпатию; к тому же он знал Авелу и Этукишука, спутников Кука, и доверял им (впрочем, их никто пока не опросил). Но когда Королевское Датское географическое общество опубликовало результаты своего расследования, он усомнился в словах Кука. «Увидев результаты расследования, я понял: это же скандал, – писал Расмуссен в Politiken. – Увы: я верил Куку, основываясь на личных симпатиях».

Кук сумел одурачить многих авторитетных людей, поэтому признание Расмуссена не повредило его репутации. Напротив, пресса стала чаще упоминать его имя. Только в New York Times вышло по меньшей мере двенадцать статей о Расмуссене – там цитировали его мнения, превозносили его достижения, имя Расмуссена теперь знали по обе стороны океана. Популярность повлекла за собой бесконечные просьбы журналистов написать о полемике. Расмуссена буквально завалили письмами, и ему пришлось направлять их к другим авторам. Но кто был достаточно авторитетен, на кого можно было положиться? Вскоре Расмуссен стал полагаться на Фройхена.

Как же познакомились эти двое? Поглощённый работой над «Людьми Крайнего Севера» Расмуссен делал краткие перерывы, чтобы написать двум друзьям детства, которые в то время участвовали в Датской экспедиции: Тобиасу Габриэльсену и Йёргену Брёнлунну. Оба в своих письмах очень хвалили некоего Петера Фройхена: тот, по их словам, в свободное время старательно изучал калааллисут. Подобное рвение впечатлило Расмуссена. Когда Датская экспедиция вернулась, Фройхен и Расмуссен встретились и тут же понравились друг другу. Отношения их сложились как у старшего и младшего брата: Расмуссен был на семь лет старше и более опытен. Вскоре они крепко сдружились благодаря похожему опыту и общим пристрастиям. Сомнений не оставалось: скорее рано, чем поздно эти двое пустятся на поиски новых приключений вместе.

Фройхен и Расмуссен были необычной парой. Фройхен был огромного роста и больше всего напоминал разбойника-викинга, который только что спрыгнул с драккара. Расмуссен был невысок и лицом походил на голливудский секс-символ: нежный взгляд больших глаз, волосы такие густые и тёмные, словно вырезаны из цельного куска угля. Когда Фройхен и Расмуссен стали вместе читать лекции, на сцене они выглядели почти комично. Но сработались они прекрасно: один держал себя непринуждённо, другой травил плутовские шутки. Оба хорошо импровизировали: это было на руку, потому что на лекциях часто случались технические заминки. Во время первого их совместного выступления сломался диапроектор: Фройхен и Расмуссен попытались спасти положение, на месте выдумав смехотворную историю, что все их слайды похитили ночью. Публика, к счастью, благодушно подыграла выступающим.

Дальше пошло без больших накладок. Фройхен и Расмуссен надеялись заработать с чтения лекций достаточно денег, чтобы финансировать амбициозный замысел Расмуссена. Он состоял в том, чтобы основать торговый пост в Эта: в этом отдалённом гренландском поселении на северо-восточной оконечности острова Расмуссен прожил десять месяцев, пока длилась «Литературная экспедиция». Инуиты, обитавшие в Эта, были всё ещё отрезаны от внешнего мира, если не считать встреч с Расмуссеном, Пири, Куком и некоторыми другими путешественниками: образ жизни их был по-прежнему первобытный.

У друзей было три причины основать торговый пост. Во-первых, это обеспечит местных товарами, к которым они уже пристрастились, приметив их у чужаков. Роберт Пири в своих многочисленных попытках достичь полюса в Эта завязал с инуитами торговые отношения: обменивал оружие и инструменты на их помощь и совет. Но когда Пири всё-таки достиг полюса, он перестал ездить в Эта и обмен прервался. Инуиты остались без дерева, винтовок, холодного оружия, – а ведь эти товары резко изменили их жизнь. Когда в Эта закончились патроны для винтовок, инуиты не вернулись к лукам и стрелам: они стали пытаться вырезать пули из костей, которые прежде шли на наконечники стрел. Многие не желали возвращаться к старому быту – они хотели пользоваться новыми технологиями. Скорее всего, впервые Расмуссен заметил эту проблему в 1909 году. Он тогда побывал в соседнем заливе Северной Звезды, помогая Датскому обществу миссионеров и Обществу гренландской церкви основать там миссию. (Миссионеры были калааллиты – «гренландцы», которых Расмуссен знал с детства.) Заметив спрос на иностранные товары, Расмуссен рассудил, что мог бы поставлять их в обмен на мех арктических животных, который высоко ценился в Европе. Некоторые европейцы предостерегали его от этого, боясь, что торговый пост создаст в Эта зависимость от внешнего мира, которой не было до Пири, – но Расмуссена это не слишком беспокоило, потому что, по-видимому, не беспокоило и местных. К тому же, если не они с Фройхеном создадут этот пост, торговый вакуум быстро заполнят другие люди, которых куда менее тревожит, не эксплуатируют ли они инуитов. Затея Фройхена и Расмуссена была частью колониального процесса, в этом нет никаких сомнений. Но они считали, что их проект отличается от других подобных. Например, датчане настаивали, чтобы торговый пост вёл дела честно, и часть прибыли собирались потратить на лекарства для местных.

Вторая причина основать торговый пост – выгодное расположение Эта. Оттуда удобно было начинать научные, географические и культурологические экспедиции. Пушной промысел – дело сезонное, и у двух друзей будет масса времени, чтобы заниматься исследованиями. Кто знает, какие открытия их ждут! Большая часть региона оставалась неисследованной и совершенно неизвестной для европейцев.

Третья причина была политическая. Строго говоря, ни у одной страны не было юрисдикции в Северной Гренландии, и Фройхен и Расмуссен надеялись, что их присутствие в Эта поможет присоединить эту территорию к Дании и защитить от притязаний других государств. Расмуссена особенно беспокоила деятельность норвежского путешественника Отто Свердрупа, который недавно объявил, что планирует основать тюленебойную станцию на острове Саундерс в Северо-Восточной Гренландии. Фройхен и Расмуссен считали, что Дания будет для Гренландии гораздо более благосклонной метрополией, чем Норвегия или другие северные державы: Россия, Канада, Соединённые Штаты. Если Дания первой не заявит свои права на Гренландию, это неизбежно сделают другие государства.

Замысел был смелый. Настолько смелый, что одними лекциями его было не окупить. Друзьям нужно было найти дополнительное финансирование. Надежда была на Расмуссена. Несмотря на то что он вырос в простой и вольной Гренландии, подростком родители отправили его в Херлюфсхольм, престижный датский интернат, где прежде учился и его отец. В школе Расмуссен научился находить общий язык с членами высшего общества, и теперь ему наверняка не составит труда обратиться к ним за деньгами. Ещё одно преимущество, на которое они полагались, – простота их делового замысла: как только фактория заработает, она тут же окупит себя, ведь пушной рынок процветает. А когда меха соберут и отправят в Европу, у друзей останется масса времени на любые экспедиции, к которым у них лежала душа.

Сначала Фройхен и Расмуссен обратились за финансированием в датское Министерство внутренних дел, но чиновники встретили их прохладно. У этих мечтателей не было ни чёткого бизнес-плана, ни даже толковой презентации. И Фройхен, и Расмуссен во время учёбы водили знакомство с артистами и художниками, а не с будущими бизнесменами, и по ним это было хорошо видно. Чиновники к тому же опасались, какого переполоха наделает датский торговый пост в Эта между северными державами, многие из которых считали Северо-Восточную Гренландию ничейной землёй. В это время Дания как раз вела переговоры по продаже Датской Вест-Индии Соединённым Штатам и не хотела привлекать к Гренландии внимание. Датское правительство опасалось, как бы американцы не решили, что у них есть право на Эта, потому что Пири посещал её. Поэтому Фройхену и Расмуссену быстро указали на дверь.

Расмуссен пережил отказ лучше, чем Фройхен: тот принял его близко к сердцу. Фройхену едва исполнилось 24 года, голова у него была забита юношескими идеалами, и он страшно расстроился, что датское правительство не понимало, сколько пользы мог принести их замысел. «Пока мы вели переговоры, я увидел человечество в худшем его проявлении», – писал он в дневнике. Не помогло делу и то, что Фройхен изрядно рассвирепел во время переговоров: вспыльчивость отличала его не только в юности. На одной из встреч он рявкнул на министра иностранных дел: «Неужели вы правда такой простофиля?!» Позже Фройхен застенчиво признавал, что его «неопытность в вопросах дипломатии» – это мягко говоря – значительно повредила их замыслу. Друзьям пришлось попытать счастья в другом месте.

Микелла Эриксен, высокая, красивая блондинка, наблюдала, как её молодой человек заходится в приступе гнева. Молодого человека звали Петер Фройхен, а злился он из-за отказа Министерства иностранных дел. Микеллу саму огорчили эти новости, и она сочувствовала Петеру. Они начали встречаться совсем недавно, но он уже пригласил её в будущую поездку в Гренландию, и Микелла с радостью согласилась. Когда у них завязались отношения, Фройхен ещё не знал, что у Микеллы есть связи, которые помогут ему в его предприятии.

Оказалось, что отец Микеллы Эриксен был дружен с Адамом Бирингом, известным датским богачом, который искал, куда бы инвестировать деньги (недавно он получил большой доход, вложившись в нефтяное месторождение в Баку). Заинтересовавшись идеей торгового поста в Гренландии и желая расширить поле инвестирования, Биринг даже не стал встречаться с Фройхеном и Расмуссеном лично: он без лишних проволочек дал им сумму, которая покрывала большую часть необходимого финансирования. Как только к делу подключился один бизнесмен, появился и другой: Мариус Иб Нейбе, у которого была доля в медном руднике на юге Гренландии, предоставил остаток финансирования. Нейбе уже был знаком с Расмуссеном и его женой Дагмар: они встретились два года назад в Гренландии, где пара проводила медовый месяц. (Мнения Дагмар Расмуссен об этой встрече и о медовом месяце в Гренландии история не сохранила.)

Деньги были получены, а это значило, что мечта о торговом посте вот-вот сбудется. Фройхену и Расмуссену предстояло обсудить ближайшее будущее с родными и близкими. Для многих это был бы нелёгкий разговор: речь шла о том, чтобы переселиться в Арктику на неопределённый срок, – но Фройхен никаких трудностей не встретил. Микелла Эриксен не только обеспечила им финансирование, но и планировала сама переселиться в Эта через год, когда дела пойдут на лад. А вот Расмуссен свалил на свою супругу этот грандиозный план, не спросив её заранее. К счастью для него, Дагмар отлично понимала, какую жизнь выбирает, выходя за него замуж. Поженились они 11 ноября 1908 года, когда «Новые люди» давно вышли из печати и Расмуссен уже прославился на весь свет как неутомимый искатель приключений. Конечно, натура его была известна и близким. Дагмар, без сомнения, понимала, что иногда Кнуд будет исчезать на годы, словно китобой, ушедший в море. Сам он говорил про себя так (и Фройхен, без сомнения, с ним соглашался): «Мне бы зиму и собак, а больше ничего и не надо!»

10. «Здоровяк Петер»

Летом 1910 года Фройхен наблюдал с палубы корабля, как над горизонтом поднимаются гренландские горы. «Море было неспокойно, и прибрежные скалы не обещали отдохновения, – записал он в дневнике. – Они высятся вдалеке, чёрные и безжалостные. Стоя у штурвала, я вдруг понял с абсолютной ясностью, что пути назад нет: я должен буду отдать этой земле всего себя».

Прежде чем Фройхен и Расмуссен покинули Данию, Министерство иностранных дел, по-прежнему ими недовольное, запретило друзьям сходить на берег в Южной Гренландии, подконтрольной Копенгагену. Но Расмуссен и слышать ничего не хотел: никто не смеет ему указывать, куда ему можно и куда нельзя в Гренландии! По дороге на север они бросали якорь где вздумается, и в каждом поселении Расмуссена встречали как легендарного героя. Люди толпились вокруг него, спрашивали, как поживают его родители, и с радостью слушали новости из Европы. Фройхен потерял счёт, сколько раз во время таких встреч Расмуссен приносил местным ящик контрабандного джина (в Гренландии были запрещены спиртные напитки): тогда увеселения продолжались далеко за полночь. Расмуссен обожал праздники. Как выразился один его биограф, «в Расмуссене уживались два человека: один – датский джентльмен, другой – гуляка эскимос. Только его энергия, обаяние и чувство юмора склеивали этих двух людей в одну личность».

Так, за праздниками и попойками, Фройхен и Расмуссен добрались до северной границы датской Гренландии, к заливу Мелвилл. Их конечная цель лежала на Крайнем Севере, на той стороне этого опасного водоёма, полного дрейфующих льдин.

В каждом регионе Гренландии – свои легенды, песни и шаманские ритуалы. Но Крайний Север – особенное место. В детстве Расмуссену рассказывали захватывающие легенды об этом месте. «Старуха гренландка говорила мне, что далеко-далеко на севере, на самой границе мира, живут люди, которые носят медвежьи шкуры и едят сырую рыбу, – вспоминал Расмуссен. – Землю там круглый год сковывает лёд, а солнце никогда не поднимается выше фьордов». Легенды эти часто бывали жутковатые: в одной, например, говорилось о человеке, который как-то забрёл далеко на север, и через десять дней его нашли мёртвым, а на одной ноге у него выросло копыто. В Южной Гренландии такими историями часто пугали молодых искателей приключений (вроде Расмуссена), чтобы те не сгинули на севере. Но на юного Кнуда эти легенды подействовали прямо противоположным образом – раздразнили его любопытство. Ещё больше тому способствовала «Литературная экспедиция».

Расмуссен будто очень спешил куда-то. Отчасти это было потому, что ему казалось: ещё немного – и Крайнего Севера не станет. Физически, может, он никуда и не денется – но в духовном смысле он исчезнет. Внешний мир стремительно менялся, расстояния между странами делались короче, культуры смешивались между собой, путешествовать становилось всё проще. Насколько Расмуссен знал, на севере Гренландии обитали всего несколько сотен инуитов, и их культура неминуемо изменится, как только внешний мир подберётся совсем близко. Пири с его торговыми отношениями – прямое тому доказательство. Расмуссен хотел описать древний быт инуитов настолько, насколько удастся узнать, – увековечить обычаи и страшные старые легенды, которые его так манили.

Фройхен тоже слышал северные легенды. Они так очаровали его, что со временем окажут значительное влияние на его писательский стиль. Легенды эти пытаются объяснить окружающий мир, но «рассказчик ничего не знает наверняка», писал Фройхен об их чарующей неясности. Истории эти переходили из уст в уста, обрастали новыми смыслами: «каждый добавлял что-то своё, что подсказывала ему фантазия». Стоит только пересечь залив Мелвилл, и Фройхен поселится в волшебной, таинственной стране, откуда пришли эти легенды.

* * *

Берег залива Мелвилл на 300 километров – сплошные чёрные отвесные скалы. Если корабль попадёт в беду, на сушу здесь не выбраться. Во времена Фройхена (с тех пор пейзаж стал другим из-за изменения климата) восемь месяцев в году залив был покрыт льдом толщиной по меньшей мере в метр. В летние месяцы, когда лёд начинал таять, навигация в заливе становилась возможна, – но корабль должен был искусно маневрировать между тесно сгрудившимися айсбергами. Многие поколения китобоев, охотников на тюленей и других моряков называли залив Мелвилл «судоразделочной верфью». Только в 1830 году здесь погибло столько кораблей, что на дрейфующих льдинах оказались тысяча человек одновременно. Моряки коротали время, сжигая обломки судов и пьянствуя: некоторые успели спасти выпивку с тонущего корабля. Так прошло несколько недель, и каким-то чудом ни один из этих людей не погиб: зато спасательные суда нашли их страдающими от жестокого похмелья.

Фройхену и Расмуссену, казалось, повезло больше, чем тем незадачливым морякам: путь через залив Мелвилл сопровождала хорошая погода. Но везение оказалось обманчивым. Они уже почти пересекли залив, когда налетел жестокий шторм. Корабль бросало туда-сюда, ветер рвал паруса, а матросы пытались предотвратить катастрофу. Инуиты порой говорили, что в дурной погоде виноват Сила (это слово одновременно означает «погода» и «сознание»). Сила – дух, который может устроить ловушку, убить, а то и даровать жизнь: зависит от его настроения. По легенде, Сила когда-то был гигантским младенцем, которого судьба разлучила с матерью. Его нашли несколько женщин и принялись играть с его гигантским пенисом: на нём могли усесться четыре женщины сразу. Но вдруг ветер поднял Силу в воздух, и тот стал погодой. Когда у Силы развязывается его гигантский подгузник, начинает идти снег и поднимается ветер. Плохую погоду может остановить только angakkok, лекарь, который поднимается в небо и завязывает подгузник покрепче. Шторм бросал корабль исследователей из стороны в сторону, пока тот не столкнулся с айсбергом и не лишился руля. Фройхен бросился на палубу, чтобы спустить фоки и спасти корабль от дальнейшего крена, – как вдруг ещё один удар раздробил две полости винта. Корабль стал совершенно неуправляем и теперь нёсся туда, куда гнал его ветер. Счастливый случай вынес его из залива Мелвилл в залив Северной Звезды, который глубоко вдавался в остров и обеспечил кораблю безопасную гавань. Окрестная земля Уманак располагалась на 77° северной долготы, здесь тянулась длинная полоска песка и холмы с плоскими вершинами.

Пока исследователи выбирались на берег, их вышли встретить местные инуиты. Они видели, как корабль борется со штормом, и уже размышляли, когда ждать обломков на берегу: плавник для них был настоящим сокровищем. Инуиты просияли, завидев среди чужаков Расмуссена: с ним они были знакомы с прошлого года – он помогал устроить здесь миссию (некоторые знали его ещё и по «Литературной экспедиции»). Когда утихли сердечные приветствия, один из инуитов сказал: «Знай мы, что на борту Кнуд Расмуссен, мы бы догадались, что корабль не погибнет!»

Жители Уманака две недели кряду праздновали прибытие путешественников, прерываясь только на короткий сон. Увеселения начались с того, что гостям подали деликатес – тёмное моржовое мясо, которое ферментировали почти два года. К этому вкусу надо было приспособиться – Расмуссен, давно к нему привычный, уплетал мясо за обе щеки, словно именинный пирог. Он был знаток и энтузиаст всякого ферментированного мяса и обожал его, аналогично тому, как французский шеф-повар обожает сливочные соусы. Фройхен, который к подобному мясу пока не привык, с трудом проглотил «деликатес».

Оказалось, что Фройхену не составляет большого труда общаться с местными: инуиты здесь говорили на диалекте, похожем на тот, что ходил на юге. Но нравы и обычаи отличались от южных, и в первые несколько недель Фройхен то и дело попадал в неловкие ситуации. Первая неудача случилась, когда он попросил нескольких женщин сделать ему kamiks (обувь), а те только посмеялись и разошлись. Расмуссену пришлось отвести друга в сторону и объяснить, что здесь «женщине шить для другого мужчины – это хуже, чем спать с ним»: Фройхену надлежало сначала спросить разрешения у их мужей. Следующий промах Фройхен совершил, когда увидел мальчишек, столпившихся вокруг глобуса – подарка Расмуссена. Старейшина племени как раз что-то рассказывал, когда Фройхен прервал его на своём ломаном калааллисуте и принялся объяснять инуитам очевидные вещи, которые они уже знали: что глобус – это планета Земля, а они находятся вот здесь, наверху. Опять Расмуссену пришлось отвести друга в сторону и объяснить, что старейшина рассказывает детям о полюсах и вполне справляется с уроком географии.

«Я ушёл пристыженный, – написал об этом случае Фройхен. – Эскимосы были намного больше развиты, чем я ожидал». Промахи эти научили его не делать преждевременных выводов о местных – впрочем, инуиты над ним только добродушно посмеивались. В общем-то новый гость им был по нраву, и они прозвали его Pitarssuaq, Здоровяк Петер. Фройхен был одним из немногих посланников внешнего мира, с которыми они когда-либо встречались, хотя инуиты имели о мире вполне адекватное представление. Чужаки уже почти столетие время от времени посещали Северную Гренландию. Первый европеец, которого они увидели, был Джон Росс в 1818 году (тот прозвал инуитов «арктическими хайлендерами»). Следующим на их землю пришёл Скотт Уильям Пенни (1850–1851), затем американцы Илайша Кент Кейн (1853–1855) и Чарльз Френсис Холл (1872–1873). Но самым важным контактом с европейцами для инуитов оказалось появление Роберта Пири в 1892 году и его последующие визиты в Эта, пока он пытался достичь полюса. В отличие от миссионеров на юге Пири не стремился менять образ жизни инуитов: общался он с ними, в основном обменивая винтовки, ножи и бытовые предметы на меха, помощь и совет. «На этом, я думаю, стоит остановиться, – писал он. – Попытка цивилизовать их дальше только избалует и испортит их. На самом деле эти люди – что дети, и к ним нужно относиться соответственно». Пири смотрел на инуитов свысока, и хоть не все, но многие исследователи разделяли его взгляд. Они принимали скромную жизнь инуитов за скудоумие, видели признаки варварства в традиции есть сырое мясо, а в их тихой задумчивости – отсутствие воображения.

Для одного качества инуитов делал исключение высокомерный Пири: он признавал, что очень полагается на них как на непревзойдённых охотников и следопытов. «Эти эскимосы – один из самых важных инструментов в моей арктической программе», – говорил он об их способности находить дорогу в тумане, ориентируясь только по крикам морских птиц, сидящих на прибрежных скалах, и по ритмичному грому ледяного прибоя. Наклонившись и проведя пальцами по застругам – снегу, пошедшему гребнями под ветром и потом затвердевшему, – инуиты легко определяли, в каком направлении двигаться, и в темноте, и на ослепительном снегу. Пири замечал и уважал их выдающиеся способности, в то время как иные исследователи закрывали на них глаза. Они являлись к инуитам, одетые в шерсть и хлопок, и потешались над их грубыми меховыми одеяниями, пока не замерзали насмерть. Пири же охотно перенял тёплую инуитскую «моду» и во многом полагался на их суровый опыт. У Пири было много задокументированных недостатков, но по крайней мере, расовые предрассудки не мешали ему признавать и оценивать по достоинству человеческие способности (он очень доверял афроамериканцу Мэтью Хенсону и публично хвалил его).

Фройхен и Расмуссен не были согласны с идеей, которую разделяли многие датчане: оставить инуитов в неприкосновенной изоляции, как музейные экспонаты. И в их времена, и по сей день продолжается спор, как появление новых технологий и европейских социальных норм влияет на инуитов. Некоторые считали, что это нарушит целостность их культуры. Однако это утверждение предполагает, что инуиты сами по себе – примитивные народы и не заинтересованы в благах внешнего мира, в том числе в развитой медицине (Пири, при всём его высокомерии, многому научил северных гренландцев в том, что касается санитарии). Многие инуиты считали (и до сих пор считают) оскорбительной изоляционистскую позицию, заявляя, что она не учитывает их способности развиваться и адаптироваться, как все люди, и при этом оставаться инуитами. С другой стороны, есть все основания опасаться, что внешнее влияние изничтожит культурные традиции, которые многие инуиты не хотели бы утратить. Спор этот был и остаётся сложным и тяжёлым. Расмуссен, сын миссионера, не видел ничего дурного в том, чтобы знакомить инуитов с христианством, – но только знакомить, ни в коем случае не навязывать. Фройхен, который склонялся к агностицизму, пока не решил, что думает по этому поводу. Оба они хорошо понимали, что перемены могут быть и разрушительны, и благотворны, и в Северную Гренландию пришли с целью культурного обмена, готовые и отдавать, и принимать. В Расмуссене проснулся антрополог: он рвался описать культуру Северной Гренландии во всей возможной полноте и поделиться данными с внешним миром. Образ жизни инуитов – общинный, лишённый всякого стремления к богатству – мог бы многому научить «цивилизованных» людей, погрязших в бездумном потреблении. Увы, великая историческая ирония состоит в том, что благородные порывы этих датчан пали перед мощью западного пушного рынка, который существовал с единственной целью – продавать людям излишества и плодить всё больше потребления. Что ждёт инуитов в условиях продолжающейся западной экспансии? Торговый пост и правда будет любопытным экспериментом.

Выброшенные на берег в заливе Северной Звезды Фройхен и Расмуссен рассудили, что факторию можно построить и здесь. Регион Уманак, правда, располагался несколько южнее Эта, но друзья поняли, что новая миссия привлечёт сюда людей – людей, с которыми можно будет торговать. Они быстро возвели торговый пост: с собой в экспедицию они взяли почти готовое строение. Напоминало оно дома, которые можно встретить в любой европейской или американской рыбацкой деревне: двускатная крыша, маленькие окна и деревянное крыльцо, которое скрипело всякий раз, когда в дом входили посетители.

Возведя торговый пост, взялись за следующую задачу: надвигалась зима, и пора было заготовить мясо для людей и собак. Запасы делали «по-арктически» – складывали замороженное мясо на открытом воздухе в большие кучи и заваливали крупными камнями. Такой способ защищал запасы от диких животных. Питались в этой части света в основном дичью, сырой или сушёной, в ход шла вся туша животного, ничего не выбрасывали: несъедобное пригождалось в хозяйстве. Из шкур тюленей, белых медведей, северных оленей, арктических зайцев или собак и оперения гаг шили палатки, спальные мешки и одежду. Любому меху и любой коже находилось применение. Из шкур взрослых карибу, на которых охотились ранней осенью, пока их покров не утеплился на зиму, делали тёплую и лёгкую одежду на холодное время. Летом носили одежду из тюленьей шкуры: она защищала от воды. Шкуры молодняка карибу шли на нижнее бельё и носки, а кожа с их передних ног хорошо подходила для верха сапог и ладоней варежек, поскольку была износостойкая. Капюшон парки обычно подшивали мехом волка или росомахи: на нём не задерживался иней, который образовывался от дыхания. Мягкие тапочки, на которые надевались сапоги, иногда изготавливали из кожи птиц. В дождь пользовались одеждой, сделанной из тюленьих внутренностей. Сапоги из меха белых медведей позволяли охотникам бесшумно передвигаться по снегу и нападать на новых белых медведей. В холодное время тетиву луков смазывали жиром карибу из ножных суставов: этот жир твердел при низких температурах, потому что располагался далеко от основного тела карибу. За долгие века инуиты научились пускать в ход все части животных, какие можно вообразить.

Первую значительную партию мяса Фройхен и Расмуссен добыли благодаря одному местному, который заметил на противоположной стороне фьорда стаю моржей. Началась охота: инуиты пересекли фьорд на каяках, а датчане следовали за ними на лодке под парусом. Охотиться на моржей было опасным делом: взрослый самец весил порой 680 килограммов, а саблеобразные бивни животных протыкали каяк, словно бумагу. В ближнем бою моржи – чрезвычайно подвижные и опасные противники. Большинство моржей питается донными животными, такими как крабы и моллюски, но в редких случаях они охотятся и на тюленей, чаще всего это делают одинокие самцы. Они атакуют и маленькие лодки: бросаются на них с большой плоской льдины, уходят под воду и неожиданно выныривают с фонтаном брызг.

Надо было соблюдать осторожность. Лодки медленно и бесшумно приближались к стае моржей, и дыхание охотников повисло над их головами плотным облаком. Наконец они подплыли к моржам, и в напуганных животных полетели гарпуны, поднялось страшное волнение. К гарпунам были прикреплены надутые мешки, и моржи не могли спастись бегством, уйдя под воду. Отрезав им путь к отступлению, охотники прикончили моржей копьями. Потом туши вытащили на берег и изрубили в крупные куски. Рядом с горой мяса сложили моржовые бивни, словно охапку диковинного хвороста. Бивни пойдут на разные полезные инструменты: застёжки для собачьих упряжек, лисьи силки и натяжные устройства для палаток. Покончив с разделкой туш, лучшие куски мяса отдали тем, кто первым попал в моржа гарпуном, следующим достались куски похуже.