Текст книги "Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940–1945"

Однажды днем в середине июня, когда процессия вернулась с прогулки, оказалось, что двоих не хватает. Начался скандал. Гауптвахта требовала возврата того же количества человек, которое ее покинуло согласно записи в книге. Офицер службы охраны приказал специальное построение для каждого.

Два офицера исчезли. Мы снова, шаг за шагом, проделали весь путь в парк и обратно. С собой мы взяли собак. Тем временем наши телефонные линии работали вовсю. Мы передали всем полицейским участкам в радиусе 3 миль кодовое слово «мышеловка», что означало бегство пленного. В Лейпциге, в 15 милях отсюда, имелись дубликаты фотографий и номера всех наших пленных. Мы просто сказали, кто пропал, и дали краткое описание. Мы обзвонили местных лесников и железнодорожные станции, послали поисковые группы на велосипедах и пешком, чтобы прочесать лес, наблюдать за развилками дорог и просмотреть открытое пространство. Но на пути назад из парка мы вдруг вспомнили о бомбоубежище в подвале того дома у дороги, выходящего на петляющую тропинку. Мы толкнули дверь. Она оказалась не заперта. Двое пропавших пленных сидели внутри: капитан Эллиот и Ладос.

Их посадили в камеры на двадцать один день: Ладоса в камеру под аркой между двумя дворами – ту, чьи окна выходили на боковые стены этого здания, а не прямо на город. После бегства лейтенанта Юста на это окно мы поставили решетки. Каким-то образом он раздобыл ножовку, подпилил прутья и однажды ночью спустился по простыне, насколько хватило ее длины, и упал на землю в 20 футах внизу. Его бегства никто не заметил, и он совершил удивительный подвиг – достиг швейцарской границы, несмотря на ужасную боль в сломанной лодыжке. Через неделю его поймали и вернули назад.

Из-за безрассудной, но тем не менее просчитанной смелости успешный побег французского лейтенанта кавалерии Пьера Мэресса-Лебрана не будет, я думаю, превзойден никогда. Лебран убегал дважды, прежде чем прибыл в Кольдиц, и каждый раз его ловили близ швейцарской границы.

В начале июня 1941 года, вечером 9-го числа, чтобы быть точным, нам позвонили со станции Гроссботен, расположенной в нескольких милях от замка, и спросили, не пропал ли кто. Нет. А что? «У нас здесь под охраной человек. Возможно, один из ваших военнопленных. Он только что попросил билет в Лейпциг и предложил нам за него устаревшие деньги – старую голубую купюру в сто марок. Он не может быть немцем».

В то время у нас еще была машина и горючее. Мы привезли этого человека в Кольдиц; им оказался лейтенант Мэресс-Лебран. Он был одет в моднейшую гражданскую одежду, да еще и с моноклем. Но мы не знали, как он выбрался на свободу, а он, естественно, отказался нам это сообщить. Ясно, из лагеря был выход, и заключенные использовали его редко, но наверняка. Кроме того, казалось, будто право прохода имели только одни французы. Когда, десять дней спустя, мы поймали этих двух офицеров, Эллиота и Ладоса в бомбоубежище, мы решили, что заделали брешь. Возможно, теперь мы могли посвятить немного времени изучению карт нашего нового фронта – русского, открывшегося только что.

Мэресс-Лебран получил двадцать один день ареста в камере – обычное наказание в таких случаях. Мы называли это Stubenarrest[20]20
  Домашний арест (нем.).


[Закрыть] – немецкое военное наказание для офицеров. Пленных офицеров мы не могли «заточать» под Stubenarrest: в своих помещениях, которые они делили с дюжинами других узников, они и без того сидели взаперти, так что мы предоставляли им собственные «апартаменты», коими являлись, при данных обстоятельствах, камеры.

Те, кто находился под арестом, получали свои обычные немецкие пайки, но ничего дополнительного, как, например, продукты Красного Креста. Как и остальным, им полагалось два часа физических упражнений ежедневно, которые в то время проводились в парке под конвоем в маленьком огороженном пространстве с беседкой. В одном его конце вниз и вверх по склонам лощины шла поперечная стена, за ней раскинулся олений питомник – так называемый потому, что три сотни лет назад герцоги Саксонии разводили там оленей для стола. Намного удобнее держать их под рукой, чем тратить весь день на поиски дичи. Это огороженное пространство французы называли «загоном для овец» – pare a moutons.

Однажды, 2 июля, Мэресс-Лебран и несколько других арестованных играли там в чехарду. Караульные, стоя на склонах лощины, возвышающихся над маленьким огороженным пространством, скучали и считали минуты до того момента, когда они должны будут отправиться в обратный путь к гауптвахте. Все было мирно в то теплое летнее утро.

Лебран и его товарищ прыгали вдоль ограждения, отходящего от поперечной стены. С другой стороны ограждения склон круто уходил вверх и был довольно лесист. Двое караульных на этой стороне стояли в двадцати ярдах вверх по склону на тропинке, идущей параллельно, но намного выше этой стороны загона. Два французских офицера остановились перевести дух. Лебран отошел на несколько шагов от ограждения, а его друг встал к нему спиной. Заграждение составляло примерно восемь футов в высоту и представляло собой вид частокола. Внезапно Лебран побежал. Второй офицер сложил ладони вместе в замок и на уровне бедра подобно ступеньке. Лебран поставил на нее ногу, как в стремя, оттолкнулся и перепрыгнул через забор. Все мгновенно проснулись. Часовые вскинули винтовки и начали стрелять. Лебран бежал вправо в метровой зоне у подножия горы и благополучно перебрался через парковую стену. Он был в перчатках: они помогли ему преодолеть колючую проволоку. Одетый только в шорты и фуфайку, он скрылся в питомнике. Караульные стреляли напрасно.

Унтер-офицер немедленно отвел пленных назад к гауптвахте и подал донесение. Лучше уж ему было перелезть стену и самому отправиться в погоню. Мы подняли на ноги все местное население, полицию, ополчение, гитлерюгенд и всех имевшихся у нас собак. Собаки потеряли след у потока в оленьем парке, но, поскольку до темноты оставалось еще несколько часов, мы решили, что сможем поймать беглеца за это время. Очевидно, Лебран нашел убежище в кукурузном поле; в любом случае нам не удалось его отыскать.

В камере он оставил свой вещевой мешок – связанный и адресованный ему во Франции с запиской: «Au cas je rèussirai je serai reconnaissant que l'on me fasse parvenir mes affaires à l'addresse suivante – Lieut Pierre Mairess-Lebrun – Orange (Vaucluse). Que Dieu m'aide!»[21]21
  Если мне все удастся, я буду благодарен, если вы вышлете мне мои вещи по следующему адресу – лейтенант Пьер Мэресс-Лебран, Оранж (Воклюз). Да поможет мне Бог! (фр.)


[Закрыть] Через несколько недель он написал нам из своего дома в тогда не оккупированной Франции, и мы отослали его ему.

И снова, только после того как лошадь ускакала, мы предприняли запоздалые шаги. Мы установили в ограде парка дверь, чтобы наши люди при необходимости могли быстро и беспрепятственно проходить через нее. Мы увеличили высоту ограждения вокруг загона двумя футами колючей проволоки. Те, кто находился под арестом, в будущем должны были упражняться по утрам и днем, и не в парке, а на террасе вдоль западной стороны замка позади гауптвахты, с надзирающим за ними караульным с каждого конца этой террасы. Позже побег, по способу Лебрана, был испробован даже оттуда.

Как специальный лагерь или, скорее, лагерь специалистов, мы могли получить разрешение от ОКБ на любой необходимый нам материал. И все же к лету 1941 года мы не только не удосужились вкопать микрофоны в качестве предупредительной меры против рытья туннелей, но и не установили какую-либо иную электрическую систему предупреждения там, где наши здания примыкали к баракам. Все, что дало нам ОКБ, – то есть все, что мы сочли стоящим попросить, – было четыре ищейки и их хозяева и один старый, уволенный на пенсию комиссар уголовной полиции. Последнего англичане сразу прозвали Тигром. Они утверждали, будто он сам признавался в том, что сражался с Наполеоном. Говорили даже, что, когда они спросили его, с каким именно Наполеоном, Наполеоном III в 1870 году или Наполеоном Великим, он ответил, что так стар, что не помнит! Собаки нашли одного или двух беглецов в парке, но я не думаю, чтобы Тигр вообще когда-нибудь кого-нибудь поймал. В конце концов, мы сделали его ответственным за камеры, и пленные часто подходили к нему и спрашивали: «Насколько полны камеры? Когда будет одна пустая для меня? И не проследите ли вы, чтобы мне досталась камера, выходящая на террасу?» (Такая была только одна – над западной террасой.) И Тигр помогал.

Каждый месяц мы проводили большой обыск на том или ином этаже замка. К несчастью, пленники не могли не заметить наших приготовлений или узнавали об этом заранее через своих «агентов».

За все пять лет в Кольдице для нас не нашлось ни одного постоянного доносчика, но дважды мы получали сведения от оказавшихся нам полезных информаторов, о которых я расскажу позже. Один пленный, прибыв в лагерь, добровольно согласился доносить, но в течение двадцати четырех часов после его прибытия собственная «контрразведка» заключенных разузнала о его пронемецких взглядах из его прошлого досье, и по совету заинтересованного старшего офицера нам пришлось его удалить. Нам он не принес никакой пользы.

Наши два немецких унтер-офицера, Муссолини и Диксон Хоук, Хорек, знали о происходящем в лагере столько же, сколько и остальные, и наверняка знали практически всех заключенных в лицо. Но они были слишком заняты рутинными делами, чтобы излишне размышлять над своими подозрениями.

Но на этот раз мы придумали один ловкий ход – Rollkommando[22]22
  Букв.: полицейский отряд на автомашине (нем.).


[Закрыть], или «пожарная команда», или «полицейский отряд». Он состоял из унтер-офицера и шести солдат, некоторые из них время от времени просто врывались во двор и бросались вверх по той или иной лестнице, когда наобум, когда заметив что-то подозрительное. В тот миг, когда «полицейский отряд» появился в воротах, все присутствующие во дворе издавали предупреждающий крик, прекращавший всякую тайную деятельность. Все время, пока «полицейский отряд» громыхал вверх по винтовой лестнице в углу двора, его сопровождали крики французов, поляков или британцев, в зависимости от того, чьи помещения они в данный момент штурмовали. Однако, к их чести будет сказано, они тем не менее имели некоторый успех.

Голландцы встречали их прибытие тише, а потому однажды лишились большого количества материала – система оповещения подвела. Основная деятельность, такая как рытье туннелей, в Кольдице никогда не имела успеха, хотя за пять лет мы обнаружили более двадцати подкопов.

Переодевания пользовались удивительным успехом, несмотря на наши старания их пресечь. Успех подражания зависит от бдительности первого встреченного тобой врага и уменьшается пропорционально удалению от центра.

Мы могли принять, и в итоге приняли, механические меры против рытья туннелей, но переодевания требовали более совершенного человеческого фактора, чем имелся в нашем распоряжении на всем протяжении войны.

Каждую неделю из ОКБ мы получали бюллетень под названием «Дас абверблатт», повествующий о методах побега в разных лагерях. Жаль, что наши собственные отчеты появлялись в нем так часто! Это было увлекательным чтивом. Пленные, казалось, считали лучшим обратить на себя внимание нормальным образом, чем стараться быть намеренно неприметными и нервничать. Один человек проделал весь путь до Швейцарии, переодетый в трубочиста. Я слышал, что другой беглый пленный всю свою дорогу к свободе толкал перед собой тачку.

Чтобы показать детальность, с которой пленные планировали различные свои махинации, достаточно будет сказать, что в течение одного из обысков мы нашли записную книжку, содержащую подробности новых вариаций в наших сменах часовых, введенные после эпизода с туннелем в столовой, а также время включения прожекторов и личные сведения о наших офицерах и унтер-офицерах, вплоть до внешнего вида и степени веселости по воскресным утрам нашего ЛО-1. Не многое же они упустили!

Весь остаток июля, после побега Мэресса-Лебрана, в лагере было спокойно, и мы решили осуществить перекраску в помещении французов. К работе приступили три маляра; повсюду их сопровождал часовой для предупреждения того, что вполне могло стать двусторонним оборотом контрабанды.

Однажды вечером в конце дня к воротам подошли двое из них и попросили их пропустить. На вопрос, где был их товарищ и часовой, они ответили: «Kommt gleich»[23]23
  Он идет (нем.).


[Закрыть] – и направились через подъездной дворик к арке. Солдат у ворот был больше обеспокоен пропавшим маляром и часовым, но унтер-офицер на гауптвахте был настороже и прокричал двум рабочим, уже почти дошедшим до арки, чтобы они сдали свои медные жетоны. Поскольку они, казалось, не слышали его криков, он приказал солдату догнать их. У них не оказалось медных кружков вообще: это были двое заключенных (а вовсе не маляры) в первоклассном «малярном» наряде. Только они не знали, что отныне все штатские и часовые, заходящие во двор заключенных, должны были иметь при себе медный кружок, жетон с отштампованным на нем номером. Его выдавали перед входом во двор пленных, имя и номер получателя записывались в книгу на гауптвахте и проверялись на выходе. На этом побег и закончился.

После этой попытки в качестве дополнительной предупредительной меры все гражданские лица, работающие в лагере, должны были носить желтую нарукавную повязку с отпечатанной на ней свастикой. После окончания работы повязки, вместе с номерными жетонами, сдавались назад. День или два спустя два голландца, на этот раз переодетые в немецких солдат, попытались выйти из ворот. И снова – никаких контрольных номеров. Зато пленные, наконец, поняли, что не только гражданские лица, но и военнослужащие должны были иметь при себе такие жетоны. А это, разумеется, означало, что их должны иметь и пленные!

Покраска в помещениях пленных продолжалась, и вскоре один из маляров, престарелый человек, сообщил о потере кружка, номер 26. Мы предупредили всех унтер-офицеров на воротах, чтобы они смотрели в оба.

Через две недели, в самом начале августа, произошло следующее: все часовые разом покинули двор после занятия мест на лестницах, как обычно, в течение вечернего построения. У одних были винтовки, у других нет. Прожектора освещали стены, а не сами ворота. Желающие попасть назад к гауптвахте устроили свалку. Унтер-офицер на воротах лишь мельком смотрел на вручаемые ему номерные жетоны. Один младший унтер-офицер сдал свой жетон и, сказав: «У меня сообщение коменданту от дежурного офицера!», резко свернул налево к арке, а не направо, к гауптвахте, как все остальные. Разводящий унтер-офицер несколько мгновений смотрел ему вслед, не вполне уверенный в том, что узнает его лицо, а потом перевел взгляд на лежавший у него на ладони жетон. Номер 26! Он крикнул. Номер 26 не остановился. Несколько караульных начали кричать, и номер 26 пошел еще быстрее. Наконец, раздался резкий, короткий окрик часового под аркой: «Стой или буду стрелять!», и он остановился. Номер 26 оказался британским лейтенантом Эйри Нивом.

Мы тщательно его обыскали, тщательней, чем обычно, и обнаружили спрятанный под одеждой целлофановый контейнер, в котором обычно продавали заключенным зубные щетки. Он был набит деньгами.

На следующий день ЛО-1 превзошел себя. «Ефрейтор Нив, – объявил он, – назначен на русский фронт». Последовал взрыв смеха. Лейтенант Нив выглядел очень печальным. Шесть месяцев спустя стало ясно, что это он «смеялся последним». Но на данный момент хозяевами положения были мы.

И снова в конюшню. Отныне все беглецы и новоприбывшие при входе во двор должны были проходить личный досмотр, вплоть до заглядывания в рот. Все военнослужащие должны иметь при себе напечатанный пропуск, с печатью и подписью адъютанта. Его следовало показывать всем часовым. Прекрасное правило на бумаге, но какой новоприбывший пятидесятипятилетний дед захочет показаться занудой, требуя пропуска у капитанов, майоров и полковников? Сам комендант не был включен в это правило: часовые не были обязаны требовать от него пропуск. Но это правило никогда не соблюдалось на все 100 процентов.

Кроме того, мы расширили систему одновременного подсчета во всю длину шеренг, до сих использовавшуюся только для проверки похода на построения в самом дворе. Эти построения, или переклички, каковыми они фактически являлись, происходили дважды, а позже четырежды в день. Каждая национальная группа строилась отдельно в пять рядов, и наш дежурный офицер сам производил подсчет, медленно идя вдоль переднего ряда, считая шеренги. Скоро мы поймали французов с их методом подделывания счета – «перебежками». Когда кто-то сбегал, они оставляли пустую шеренгу ближе к левому краю третьего рада. Офицеры во втором и четвертом рядах были, как правило, выше, чем те, кто стоял в третьем ряду. Как только шеренга была подсчитана, человек за три или четыре шеренги с правого края в третьем ряду быстро и незаметно перебегал к пустой шеренге в дальнем или левом конце, оказываясь там до наших людей, которые, естественно, не торопились. Этот трюк успешно использовался и британцами. Офицер-летчик Доминик Брюс был их главным актером: он был невысокого роста и очень энергичный.

Голландцы закрывали бреши в своих рядах особенно оригинальным способом. Я уже говорил, что их строевая дисциплина, а также их общее поведение были примерными. На построении они стояли неподвижно. Настолько неподвижно, что казались манекенами. А потому они и сделали двух манекенов, по имени Макс и Мориц, которые тоже при необходимости принимали участие в построении, заполняя собой дыры.

28 июля 1941 года был обнаружен новый путь на волю. Как и всегда, точка соприкосновения, или стык, как мы ее еще называем, является слабым местом в любом месте или каркасе. В одной части двора заключенных здание высилось в четыре этажа с двумя чердачными этажами наверху. Здесь располагались старшие офицеры, наверху находился театр, а внизу бани. Вниз через все здание шла вентиляционная шахта примерно в двадцать квадратных футов. Пленные имели доступ к театру на верхнем этаже, а значит, и к вершине вентиляционной шахты. Окна в эту шахту на других этажах были замурованы.

Первый этаж, у нижней части шахты, занимали кухни немцев. Шахта доходила до выложенного кафелем пола. Одна дверь вела в наши кухни и наш внутренний двор. Две другие – в холодильную камеру и большую кладовую. Тщательное наблюдение из окон вентиляционной шахты на уровне театра подсказало пленным, что в определенные часы частые визиты немецким кухонным персоналом из кухни в то или иное помещение из этих двух прекращалось вообще. Наверняка в это время кухни пусты. Обычно это бывало после подачи пищи и уборки кухни.

В упомянутый день два французских офицера пропилили декоративные металлические конструкции на окнах на уровне театра и по сорокафутовой веревке спустились на нижний этаж. Они были одеты в гражданскую одежду, с желтыми нарукавными повязками, как требовалось. Когда эти двое покинули кухню и направились к воротам в парк, в немецком дворе находилось несколько человек. У ворот стоял караульный, но на его посту контрольного списка пропусков внутрь и вовне не было. Кроме того, никаких медных кружков здесь тоже не требовалось. Через так называемые ворота в парк всегда много входили и выходили: помещения для женатых располагались как раз чуть дальше по дороге.

В ответ на стук часовой открыл ворота, увидел двух рабочих с повязками и, удовлетворившись этим, пропустил их. Но среди людей в немецком дворе оказался человек, отвечавший за белье во всем замке. Он стоял в дверях своего склада. Пленные офицеры не имели права на отдельные простыни; вместо этого им полагались спальные мешки из синего с белым клетчатого материала, размером примерно шесть на три фута. Использовались сотни таких мешков, не только официально как простыни и одеяла, но и неофициально как сумки для уборки мусора в туннелях, как веревки, как материал для маскировки (из них шили женские платья). Глава «прачечной» лениво размышлял, кто эти двое. Он знал всех приходивших и уходивших среди рабочих; они были его товарищами из города. Он снова неспешно спросил себя, кто они. В конце концов, после доброго часа размышлений, когда его работа уже закончилась, он по-прежнему мучился вопросом, кто были эти двое. В итоге он отправился к офицеру службы охраны. Офицер службы охраны понятия о происшествии не имел, и мы пустили по следу собак. Они шли так быстро, что наши люди вполне могли угнаться за ними на велосипедах. Беглецов настигли примерно в шести милях от замка, рядом с Лайснигом. Но кто же они были, в конце-то концов? Лейтенанты Тибо и Перрен.

В последний день июля мы расстроили второй массовый побег. Он должен был произойти из британских помещений над столовой, из их так называемой «длинной комнаты».

Это было настоящей игрой в кошки-мышки – больше, чем при другой британской попытке массового бегства через туннель в столовой. В том случае мы не догадывались о месте выхода на поверхность до тех пор, пока туннель не был прорыт до конца. На этот раз мы знали, где они собирались выбраться, и организовали соответствующий приемный комитет.

Помещения караула в комендатуре располагались в северо-восточном углу нашего двора в дальнем конце коридора на втором этаже. В самом конце находились наши уборные. Стена за уборными являлась стеной британской «длинной комнаты». Однажды ночью, пока караул находился при исполнении, пленные начали подкоп. Они предположили, что наши помещения пусты, но здесь располагался наш телефонный коммутатор, и телефонист находился на дежурстве день и ночь. Вечером он вышел в уборную и услышал шум и царапанье в стене. Оно то прекращалось, то возобновлялось. Позвали охрану. Офицер службы охраны пришел вместе с дежурным офицером, и они принялись слушать. Кто-то усердно работал там за стеной, на уровне второй уборной. Пока было решено ничего не предпринимать.

«Пусть копают. У них будет дело, и они будут счастливы, – сказал ЛО-1. – И продолжайте нормально использовать уборные».

На следующий день полицейский отряд следил за шумами; они раздавались с короткими интервалами весь день и всю ночь. Стена была не больше восемнадцати дюймов в толщину. Попытка побега вот-вот произойдет. Пленные, должно быть, понимали, что не могли надеяться долго скрывать рабочий выход подкопа.

Мы сочли, что прорыв произойдет на выходные во время приема пищи. Наши офицеры тогда будут находиться в их столовой, караул – на дежурстве или на обеде. Здания комендатуры окажутся практически пустыми. Несомненно, они собирались пробраться в это здание, но как они собирались из него выбраться?

Попасть внутрь через уборную было только первым шагом. Каким-то образом им надо незаметно выбраться из комендатуры. Возможно, они полагали, что смогут выбраться из одного из наших окон без решеток с восточной стороны нашей части замка.

В любом случае мышка опять получит возможность уйти не дальше, чем позволит ей кошка. Мы тоже засели за работу: пробурили отверстие в двери спальных комнат караула, чтобы постоянно следить за дверью из уборных. Саму дверь мы оставили закрытой. Два дня полицейский отряд слушал и наблюдал. Наконец был замечен маленький глазок, проделанный в задней стене уборной на нашей стороне. Всем на боевые посты! Это было воскресенье.

Прибыл Тигр с шестью солдатами плюс дежурный офицер ЛО-1. В свое время из уборной вышла первая пара беглецов. Они двинулись вперед.

Мы распахнули нашу дверь – «сюда, джентльмены, милости просим!».

Ошеломленные, они последовали за нами вовнутрь, от изумления даже не подав знака остальным.

Теперь настал наш черед посмеяться. Унтер-офицер, отвечающий за помещение, в котором хранились посылки, и известный французам как Beaux Max[24]24
  Красавчик Макс (фр.).


[Закрыть], а англичанам как Nichtwahr[25]25
  Не правда ли? (нем.)


[Закрыть], предложил раздеть этих двух первых беглецов и послать двух наших людей в парк в их одежде. Сказано – сделано (британский католический священник Платт в своем дневнике, попадавшем к нам время от времени для цензуры, описал наслаждение, с которым его товарищи наблюдали очевидный успех предприятия).

«Смелость – вот и все!» – «l'audace – toujours l'audace!»

С пятиминутными интервалами на «свободу» выбрались не менее пяти пар. Потом последовало долгое ожидание. Тигр, взволнованный неминуемой атакой на свои камеры, получил разрешение пойти и заглянуть в уборную – и игра кончилась. Мы позвонили на гауптвахту, полицейский отряд, промчавшись по двору, ворвался в британскую длинную комнату. Там уже все были в униформах – оставшиеся неудачники-беглецы быстро переоделись. Одна из печей была набита гражданской одеждой, а улов пропусков, денег и продуктов, найденных у пойманных нами десяти, производил сильнейшее впечатление. Ими оказались лейтенанты Эллиот, Аллен, Читхем (RNAS[26]26
  Служба морской авиации Великобритании (англ.).


[Закрыть]) и Хайд-Томсон, капитаны авиации Мидлтон и Флинн, бельгийские лейтенанты Гастон, Арк и Веркест и польский кадет-офицер Карпф.