Текст книги "Лорна Дун"

Видимо, Фаггус заметил это, но все же подошел к лошади и, заглянув ей в глаза, проговорил:

– Не усердствуй, дорогая, скинь его поаккуратней в навозную кучу. Этого будет достаточно.

С этими словами он сбросил седло, и я стрелой взлетел на спину Уинни. Поначалу она пошла рысью, но так плавно, что я удивился и подумал, что, может быть, ей тоже приятно носить столь легкое тело. Поэтому мне не хотелось мучить ее прыжками.

– Но, пошла! – весело прикрикнул я, заметив, что зрителей становится все больше, потому что рабочий день на ферме как раз закончился. – Покажи, на что ты способна!

Я стукнул ее пятками по бокам, и в этот момент Билли Дэдс победно подбросил в воздух шляпу.

Уинни выпучила глаза, чем сразу же напугала Энни, Джон Фрэй на всякий случай вооружился палкой, а лошадь встала на дыбы, отчаянно перебирая в воздухе передними ногами. Фаггус резко свистнул, лошадь остановилась как вкопанная и тут я понял, что может означать этот сигнал.

Она снова встала на дыбы, но на этот раз слишком резко, так, что я всем лицом врезался в ее загривок и из носа у меня сразу закапала кровь. Потом передние ноги она опустила в солому, зато задние взвились под самые небеса. Поняв, что от меня так просто не отделаться, Уинни бросилась вскачь, да с такой скоростью, которую я от лошади даже не мог ожидать.

– Джек, падай в солому! – визжала Энни.

Но я держался на Уинни, словно приклеенный. Мои бриджи лопались по швам, но я решил сражаться до конца. «Если мне суждено разбиться, ты погибнешь вместе со мной», – мысленно повторял я. Одним махом лошадь перелетела через дворовую ограду, и я сильно прикусил язык. Уинни полетела по лугам, а я прижался к ней, как ребенок к материнской груди, и жалел о том, что вообще появился на свет. Земля мчалась куда-то назад, мне казалось, что и весь воздух остался у нас за спиной.

Тем не менее, я продолжал скакать, гордясь тем, что сумел так долго продержаться, хотя уже прекрасно понимал, что победа будет за Уинни. Лошадь решила испытать новый прием и стала прыгать через живую изгородь туда-сюда в надежде все-таки скинуть меня. Ветви орешника исхлестали мне лицо, спина ныла, и я решил сдаться. Но как раз в этот момент со стороны дома раздался пронзительный свист, и, прядая ушами, Уинни рванулась на зов хозяина. Она неслась, как стрела, как ласточка в небе. Я и не представлял себе, что лошадь способна на такое. Ее полет напоминал бриз, несущий корабль и летнюю молнию одновременно. Я выпрямился, хотя чувствовал себя изрядно вымотанным. И в самый последний момент, когда она перелетела через ворота, я плавно скатился прямо в кучу навоза.

Глава 11
Заслуженный ужин

– Неплохо, совсем неплохо, – подытожил господин Фаггус. Я выбрался из навоза, немного удрученный, но, тем не менее, довольный (впрочем, я умудрился упасть на голову, как это обычно у меня получалось). Джон Фрэй начал истошно хохотать, и мне захотелось немедленно врезать ему в ухо. – Прекрасно, мой мальчик, я думаю, со временем из тебя выйдет великолепный наездник. Честно говоря, я и не думал, что ты сумеешь столько продержаться.

– Я бы и дольше продержался, сэр, но у вашей лошади мокрые бока, и я случайно соскользнул.

– В этом ты прав, мой мальчик, правда, эта случайность произошла именно в том месте, где захотела сама кобыла. Не огорчайся, Джек, что я над тобой немного подтруниваю. Для меня Уинни – самое дорогое существо на этом свете, и мы с ней прекрасно понимаем друг друга. Если бы ты победил, я бы этого, наверное, не перенес. Только я могу ездить на своей лошади.

– Стыд и позор тебе, Том Фаггус, – выкрикнула внезапно подбежавшая мать, да так злобно, что мы с Энни невольно переглянулись. – Усадить мальчика, моего мальчика, на свою зверюгу, будто его жизнь не стоит и пенса! Он единственный сын своего отца, тихий, спокойный, между прочим, честный, а не паршивый разбойник с большой дороги! А он бы мог одной левой схватить и тебя, и твою поганую кобылу и утопить в пруду! Да я тебя сама сгною, если с его головы упадет хоть волосок. Сынок, сынок мой дорогой! Что бы я без тебя делала? Ну-ка, подними руки, Джонни.

Во время этой пламенной речи мать обнимала и ощупывала меня, а Фаггус стоял рядом, сгорая от стыда и не зная, как следует себя повести в данном случае.

– Мама, да ты только посмотри на его куртку! – выкрикнула Энни. – А бриджи! Да он порвал бриджи, за которые мы уплатили целый шиллинг!

– Да плевать я хотела на бриджи! Пошла вон, гусыня! – С этими словами мать влепила Энни такую пощечину, что та отлетела в сторону и угодила как раз в объятия Тома Фаггуса, который тут же прижал к себе девочку и поцеловал. – Будь ты проклят! – кричала мать, разозленная на Тома еще больше тем, что ей пришлось из-за него ударить Энни. – И это после всего того, что мы для тебя сделали! Да мы спасли твою никчемную голову, а ты собирался угробить моего сына! Чтобы никогда твоя кобыла в наших краях не показывалась, раз ты так платишь за добро! Спасибо вам огромное и тебе, Джон Фрэй, и тебе, Билл Дэдс! Так-то вы заботитесь о сыне вашего хозяина! Свора трусов и негодяев! Сами испугались этой твари, так решили усадить на нее моего мальчика!

– Миссис, ну что мы могли поделать? – начал оправдываться Джон Фрэй. – Джон сам захотел прокатиться, мы же…

– Какой он тебе Джон! – возмутилась мать. – Для тебя он господин Джон, если угодно, не забывай этого. А теперь, Том Фаггус, будь любезен, убирайся отсюда подобру-поздорову, покуда цел. А если я увижу еще раз твою кобылу, я собственноручно переломаю ей ноги, если уж мои работнички не осмелятся подойти к этой твари.

Все стояли молча, пораженные. Мы знали, что мать тихая и спокойная женщина, которую можно запросто обвести вокруг пальца. Теперь же работники забрали лопаты и потихоньку стали расходиться, чтобы рассказать своим женам о случившемся. Уинни тоже недоумевающе смотрела на мать, словно не понимая, что же она такого наделала. Потом лошадь подошла ко мне, задрожала и нагнула шею, как будто извинялась, что поступила так жестоко.

– Уинни останется на ночь здесь, – заявил я, поскольку сам Фаггус до сих пор не произнес ни слова, а начал медленно собирать вещи, ибо знал, что с женщинами лучше не спорить. – Мама, она останется здесь, иначе я уйду вместе с ней. Я раньше и знать не знал, что такое кататься на настоящей лошади.

– Молодой человек, – начал Том, продолжая собираться в путь, – вы знаете о лошадях больше, чем кто-либо другой во всем Экзмуре. Ваша мать должна гордиться этим и ничего не бояться. Уж если я, Том Фаггус, кузен вашего отца, позволил вам сесть на кобылу, равной которой нет ни у герцогов, ни у принцев, значит, я увидел отвагу и мужество в ваших глазах. С самого начала я знал, что вы справитесь с лошадью и победите. Но женщины нас не понимают. Прощайте, Джон. Я горжусь вами и надеюсь, что смог доставить вам удовольствие. Впрочем, я приехал, чтобы рассказать вам массу таких историй, от которых у вас волосы стали бы дыбом. И хотя со вчерашнего дня у меня не было во рту ни крошки, поскольку весь хлеб я отдал одной несчастной вдове, теперь я поскачу на болота и буду там голодать, вместо того, чтобы отпробовать самый роскошный ужин в том доме, где меня уже забыли.

С этими словами Том тяжело вздохнул, вспоминая, видимо, моего отца, и неторопливо сел на Уинни. Он приподнял шляпу, прощаясь с матерью, но ей так ничего и не сказал, а опять обратился ко мне:

– Открывай ворота, кузен Джон. Пожалуйста, если не трудно. Ты победил Уинни, и она теперь не сможет перепрыгнуть их, бедняжка.

Но перед тем как лошадь развернулась, мать подошла к Тому, одной рукой прижимая к глазам край фартука, а другую протягивая кузену. Но тот сделал вид, что не замечает этого.

– Остановись, Том, – попросила мать. – Я хочу с тобой поговорить.

– Господь Бог услышал мои молитвы! – воскликнул Фаггус, и лицо его переменилось так, словно уже не он, а совсем другой человек сидел в седле. – Неужели это моя любимая кузина Сара? Я считал, что все стыдятся меня и никто не пригласит на ночлег с тех пор, как погиб мой кузен Джон Рид. «Приходи ко мне, – говаривал он частенько, – приходи ко мне, Том, когда тебе будет худо, и моя жена всегда приютит и накормит тебя». «Конечно, дорогой Джон, – отвечал я тогда, – я знаю, что именно так она и обещала моей матери, но люди обо мне плохого мнения, может быть, и кузина Сара не захочет меня видеть». Это был настоящий мужчина! Если бы вы знали, что он ответил мне! Но не будем об этом. Теперь я никто. С тех пор, как погиб мой кузен Джон Рид, я уже не чувствую себя человеком.

Он тронул поводья, но мать не дала ему уехать.

– О Том, это была страшная потеря. Я ведь теперь тоже никто без него. Ты должен понять меня, ведь кроме тебя, наверное, меня никто не поймет.

И она расплакалась, а я стоял и удивлялся, потому что сам уже давно перестал плакать.

– Конечно! – крикнул Том и в одно мгновение соскочил с Уинни, ласково глядя на мать. – Я испытываю то же, что и моя любимая кузина Сара. Может быть, я и в самом деле не очень хороший человек, но я умею ценить добро. Одно ваше слово, и я…

– Тихо, Том, ради всего святого! – воскликнула мать, с опаской поглядев в мою сторону. В свое время она заставила меня забыть не только о мести, но и том, чтобы я искал справедливости в суде. «Бог сам рассудит», – говорила она мне, и постепенно я свыкся с этой мыслью, отчасти из-за своего мягкого характера и еще потому, что мне твердили, будто отца убили за то, что он напал первым.

– Спокойной ночи, кузина Сара, спокойной ночи, кузен Джон, – печально проговорил Том, снова устраиваясь в седле. – Ни еды ни ночлега мне не предвидится, а ночь будет темная и холодная. Поделом мне! Ведь я посмел обидеть мальчика, который так похож на него!

– Кузен Том, – тихо произнесла мать, чтобы мы с Энни не услышали, – ты поступишь несправедливо и не по-родственному, если откажешься от нашего дома. Конечно, мы не можем предоставить тебе развлечений, как в богатых гостиницах, да и яства у нас не такие изысканные. Но сегодня суббота, работники ушли по домам, и у тебя будет в распоряжении комната. Я угощу тебя жареной олениной, свежей ветчиной, вяленой лососиной, холодной свининой и устрицами. А если все это тебе не по вкусу, мы за полчаса поджарим тебе парочку вальдшнепов, а Энни приготовит к ним тосты. А еще у нас на прошлой неделе гостили добрые люди и, уезжая, второпях забыли маленький бочонок джина. Конечно, я не вправе была оставлять его себе, но что может поделать бедная вдова? Иначе его забрал бы себе Джон Фрэй.

Джон Фрэй действительно подбирался к этому бочонку, и когда я увидел, как он что-то прячет себе под фартук, я тут же остановил его. «Ну что ты, Джон, – ответил тогда Фрэй, – я несу домой полено, жена просит разжечь печь, а у нас, как назло, все дрова сырые». «Ну-ка, покажи его мне, – настаивал я, – странной формы поленья стали рубить дровосеки. Показывай, тебе говорю, не то сам вытащу!»

Короче говоря, Том остался у нас на ужин и попробовал всего понемногу – сначала несколько устриц, потом вяленой лососины, яичницу с ветчиной, несколько кусков жареной оленины, после чего он отпробовал холодной копченой свинины и напоследок жареного вальдшнепа с тостами, запивая его джином с горячей водой. Сменив белье, он стал ласковым и все время хвалил Энни за прекрасно приготовленный ужин, время от времени причмокивая губами и довольно потирая руки, когда они были свободны от еды.

Тома переодели в бриджи Фрэя, поскольку он сказал, что одежда отца ему будет великовата. Мать даже обрадовалась, что Том отказался, а Фрэй, в свою очередь, предложил весь свой гардероб, ссылаясь на то, что ему даже будет приятно, что его одеждой, пусть хоть временно, но воспользуется такая знаменитость, как Фаггус.

Том Фаггус был веселым парнем, он не заострял внимание на пустяках и не искал ссоры ни с кем. Он был настолько добродушен и так ценил благородство, что если путник говорил ему ласковые слова, он даже мог вернуть ему отнятый кошелек. Да, он действительно отбирал у людей деньги, причем чаще силой, нежели обманом, и закон был против него. Но тут я вообще перестаю понимать логику вещей. Я видел много грабителей – и законных и незаконных – и мне трудно судить, где же проходит грань в легальности грабежей. Но не мне рассуждать об этом. Даже сейчас, уважая закон и почитая короля (что мне и положено, как честному подданному и церковному старосте), я не понимаю одного: почему Тома Фаггуса, который много трудился, называли разбойником, тогда как король не занимается ничем (правда, ему и не надо ничего делать в силу своего положения) и, тем не менее, с удовольствием принимает дань в огромных количествах да еще и с благодарностью от верных подданных.

Но в те дни я мало что знал о профессии своего кузена. Правда, мать иногда испуганно оглядывалась по сторонам и просила Тома не говорить так много, чтобы – упаси Господь! – не услышали дети, а наш гость послушно кивал и тихонько попивал свой джин.

– Ну, а теперь пойдем посмотрим, как там Уинни, – предложил мне Том сразу после ужина. – Обычно я кормлю ее до того, как сажусь за стол сам, но сегодня ты ее так умотал, что ей надо было немного остыть. Впрочем, я никогда не оставляю ее подолгу одну. Бедняжка, наверное, успела без меня соскучиться.

Я обрадовался возможности еще раз побыть рядом с лошадью, и Энни тихонечно пошла вслед за нами. Кобыла уныло шагала по земляному полу конюшни из угла в угол (Том запретил стелить солому, объяснив это тем, что для своей лошади привык все делать сам). Уинни ходила без привязи («Моя кобыла не собака!» – рассердился Том, когда Джон Фрэй предложил привязать ее). Увидев хозяина, лошадь сразу же подбежала к Тому, и глаза ее радостно заблестели.

– Ударь меня, Джек, и увидишь, что она сделает. Не бойся, ничего страшного не произойдет. – Говоря так, он нежно гладил ее по ушам, а Уинни прижималась к нему шеей. Я сделал вид, что хочу стукнуть Тома, и Уинни в ту же секунду схватила меня зубами за пояс, приподняла так, что я думал, она швырнет меня оземь и растопчет, как Том тут же остановил ее.

– Ну как, парень, понравилось? А у тебя есть лошадь или собака, способная за тебя заступиться? Но она умеет не только это. Если я свистну по-особому, словом, подам сигнал тревоги, Уинни расшибет дверь конюшни и прискачет ко мне на помощь прямо в дом. И неважно, будет это церковь или каменный замок. Ах, Уинни, ведьма моя маленькая, мы и умрем с тобой вместе!

Потом Том начал кормить ее прямо из рук. Уинни не притронулась к овсу, который был заготовлен для других лошадей, хотя была изрядно голодна. Фаггус достал из своего мешочка какой-то порошок и смешал его с овсом. Когда я спросил, что он делает, Том только рассмеялся и объяснил, что добавляет лошади в корм «звездную пыль». Он внимательно наблюдал за Уинни, а когда она поела и напилась холодной воды, сам смастерил ей удивительной формы лежанку из соломы и перед уходом не забыл пожелать спокойной ночи.

Потом мы сидели у огня в большой комнате, и Том веселил нас, показывая самые разные игры. Все это время он курил, но совсем необычным способом. У него не было трубки. Он делал из бумаги маленькие трубочки примерно с палец длиной, острые с одной стороны, и острым концом клал в рот, а через широкий конец выпускал кольца сероватого дыма. Мы с Энни с удивлением смотрели на него. Я тоже захотел попробовать, но Том рассмеялся и сказал: «Тебе нельзя. Это не для мальчиков». Тогда Энни положила ему руки на колени и наивно спросила: «Значит, для девочек, да, кузен Том?» Лучше бы она не спрашивала. Том протянул ей острый кончик, она закрыла глаза и вдохнула. Одного вдоха было достаточно. Она закашлялась, да так сильно, что нам с Лиззи пришлось усердно колотить ее по спине, пока она не успокоилась.

Чтобы как-то загладить свою вину, Том принялся рассказывать нам интересные истории, но не про себя, а про других людей. Как ни странно, но нам казалось, что все, про кого он говорил, давным-давно нам знакомы, что его герои – это наши добрые друзья. Он ни разу не повторился, и как только один рассказ заканчивался, он тут же переходил к следующему. Он говорил, подражая голосам разных людей, при этом меняя лица, да так забавно, что я, Энни и Лиззи смеялись до слез, а у мамы даже лопнул новый поясок за десять пенсов. Из угла, где старушка Бетти Максуорти мыла посуду, то и дело раздавался оглушительный хохот.

Глава 12
Известный по заслугам

Хотя Том Фаггус был умным, благородным и знаменитым, я до конца так и не смог понять, должны ли мы относиться к нему с уважением или, наоборот, нашей семье следовало бы стыдиться такого родственника. Видимо, все зависело от того, в каком обществе мы находились. Например, перед мальчишками из Брендона я мог запросто хвастаться своим кузеном. Но вот в беседе с пасторами, судьями, которые иногда навещали наши места, или с торговцами из Порлока, короче, со всеми, кто имел какую-то власть и силу, мы старались не упоминать имени нашего кузена-разбойника.

Нашей задачей было не осуждать его, а приютить и успокоить, поскольку я считаю, что судить человека – во власти Божьей, а жалеть человека должен другой человек. Конечно, я не оправдываю его за его способы добывания денег, тем более, что это не делает чести и его родным. Но, тем не менее, следует учитывать, что сам он был беззлобным и только жизнь его складывалась таким образом, что дурные поступки уступили место хорошим. И дабы вам понять Фаггуса, я хочу изложить его нелегкую судьбу, причем буду говорить о нем, не как о своем родственнике, а просто как о человеке без прикрас и лишних выдумок.

У Тома было много причин ожесточиться на этот мир, и все-таки даже те, у кого он отбирал деньги, соглашались, что это был милейший человек. Он часто сам расплачивался за наемные экипажи, если успел ограбить тех, кто в них сидел, чтобы не создавать людям еще одно неудобство. Том был кузнецом в городе Нортмолтон в графстве Девоншир. Это дикое место на самой окраине Экзмура. Многие удивлялись, как такой благородный человек мог вырасти среди тупиц и невежд Нортмолтона. Он не только умел читать и писать, но и владел участком земли стоимостью в сто фунтов, имел отару в двести овец и тридцать коров. Оставшись сиротой почти во младенчестве, он рано начал работать, и вскоре так ловко научился подковывать лошадей, что кузнецы из Барума побаивались потерять своих клиентов. И действительно, Том даже получил первый приз за свое мастерство на севере Девоншира, за что многие так никогда и не смогли его простить.

Этого я тогда понять не мог, а объяснялось все просто – человеческой завистью. Так или иначе, но буквально через месяц после этой победы у Тома начались серьезные неприятности, как раз в то время, когда его дело набирало силу и он собирался жениться. Его невеста была из Саутмолтона (по-моему, дочь конюха, а звали ее Бетси Парамор), отец ее уже дал согласие на брак. Том хотел выглядеть на свадьбе как можно представительнее и поэтому выписал лучшего портного из Экзетера, которого и поселил у себя в доме на втором этаже. Свадебное платье для Бетси было уже готово (за которое его тоже потом ругали, как будто это Том во всем виноват) – вдруг неожиданно против него были собраны документы и переданы в суд.

Это было длинное и нудное дело с сэром Робертом Бэмпфилдом, который вознамерился лишить Тома земли и скота. В результате Том остался ни с чем, поскольку сэр Роберт обладал большой суммой денег для подкупа свидетелей, и Тому пришлось продать не только ферму и имущество, но даже и свою кузницу. Фаггус успел оседлать коня, прежде чем его арестовали, и ускакал прочь из города. Те, кто видел его в пути, говорили, что он больше походил на безумца, нежели на уважаемого всеми кузнеца. Прибыв в Саутмолтон, Том сразу же направился к невесте, надеясь в ее доме найти приют и убежище, но там ему сразу указали на дверь. Весть о его банкротстве успела распространиться, а господин Парамор был человеком рассудительным и к тому же членом городского совета. Ходили слухи, что Тому даже предъявили чек для оплаты за пошив свадебного платья Бетси, поскольку из-за бедности жениться на ней ему не разрешили. Но это могли быть и пустые сплетни, потому что платье у невесты напрасно не пропало, и она через месяц счастливо вышла замуж за Дика Велакотта из Мокхэма.

Все это сильно подействовало на Тома, и, потеряв имущество, невесту и надежду на будущее, он решил так: «Мир поживился мною, как волк овцой. Господи, дай мне сил стать хищником против всего мира».

И Провидение встало на его сторону. Он с успехом грабил на дорогах богатые экипажи. Вскоре слава о нем разнеслась далеко за пределы Бристоу. Он занимался своим промыслом и днем и ночью, имея в «шайке» только трех лошадей. Дела шли хорошо, и вскоре Том решил, что пора и отдохнуть. Он скопил немало денег, оставил себе некоторую сумму, а остальное отдал на благотворительность. Надо сказать, что Том любил высшее общество, и ни один из дворян не пренебрегал его приглашениями. Отзывались о нем прекрасно, и Том принимал у себя эсквайров и даже членов выездного суда присяжных, когда те останавливались в гостинице, в которой жил сам Фаггус. Гости с удовольствием пили за его здравие, женщины бросали в его сторону страстные взгляды, а дети устраивали засаду на перекрестках, чтобы предупредить о приближении судебных исполнителей, если таковые вдруг объявятся.

Однажды, в самом начале своей карьеры, Фаггус повстречался на дороге с самим сэром Робертом Бэмпфилдом, при котором находился один-единственный слуга. Том Фаггус приставил пистолет к виску сэра Роберта, решив расквитаться с ним раз и навсегда. Слуга, увидев это, решил не торопить коня, а сделал вид, что отстал и никак не может нагнать своего хозяина, якобы заблудившись. Баронет дрожащими руками вынул кошелек, справедливо считая, что теперь уж живым ему не уйти. Том забрал кошелек и перстень, а потом поклонился, вернул вещи назад и объяснил, что не в его привычках грабить грабителя. Потом он выволок незадачливого слугу из леса, надавал ему тумаков за недостойное поведение и обобрал до нитки.

Фаггус оставил себе только одну лошадь – свою любимицу кобылу Уинни. Как она досталась ему, Том никогда не рассказывал, но мне кажется, что это был подарок одного полковника, большого любителя азартных игр и лошадей, которого Том спас от разъяренных кредиторов. Если добавить, что на счету Фаггуса нет ни капли пролитой крови (потому что его взгляда, щелчка пистолета и репутации было вполне достаточно для того, чтобы все его желания выполнялись мгновенно), он ни разу не ограбил бедняка, не оскорбил женщину, был патриотом своей родины, человеком верующим, с мягким нравом и веселым характером, то нетрудно будет понять, отчего он пользовался всеобщей любовью и заслуженной славой.

Все проклинали Дунов, занимавшихся грабежом, но все обожали Фаггуса (кроме тех, наверное, кого он обчистил). Многие старики и нищие благодарили его за деньги, отнятые у богачей, а трактирщики и конюхи – те просто-таки обожали его.

Я так долго рассказываю о Томе только затем, чтобы вы правильно поняли его, поскольку он – мой любимый кузен и, кроме того, возлюбленный моей… Но хватит об этом. Вы сами все узнаете, когда придет время.

Он вернулся через три месяца в самом начале весны и привез мне новый карабин, зная о моем увлечении оружием. Мать сначала протестовала, но Том смог убедить ее, что приобрел ружье на честно заработанные средства. Возможно, это и так, поскольку Том все-таки старался, чтобы безобидным путем добыть деньги. Так или иначе, я был неслыханно рад и выбрал себе цель подальше в полях, чтобы научиться стрелять из нового ружья. Фаггус научил меня кататься на Уинни – с тех пор она подросла и стала еще красивее, но все равно помнила и любила своего незадачливого наездника. Энни была без ума от Тома, и тот даже заявил, что он – ее крестный отец. Правда, я не понимаю, откуда он это взял. А когда Фаггус уезжал, бока Уинни сверкали в пламени свечей, и нам казалось, что они отливали вишневым цветом.

Больше, пожалуй, никаких ярких впечатлений от отрочества у меня и не осталось. Жизнь шла спокойно и размеренно. Я усердно трудился на ферме, стараясь во всем помогать матери, а когда вспоминал Лорну Дун, мне начинало казаться, что все это – только прекрасный сон.

Но никому не будет интересно знать, сколько бушелей пшеницы мы снимали с акра, как доились коровы или как проходила жатва. Скажу только, что самым крупным, не считая скота, на нашей ферме был я. Не страдая отсутствием аппетита, я очень быстро набирал рост и вес, увеличиваясь каждый год в высоту на десять сантиметров и на пять в ширину. Очень скоро я стал самым здоровым во всем Экзмуре. Но и это не имело большого значения, потому что у нас не было мерки вроде Дуновой двери, а если бы и была, я бы в нее просто не пролез. Я стал мишенью для всяческого рода шуток и насмешек. В конце концов, я начал стесняться своих размеров и боялся подходить к зеркалу. Правда, моя мать, наоборот, гордилась мною и говорила, что для нее я навсегда останусь малышом.

Я всегда держался прямо, гордо подняв подбородок, и от этого казался еще выше. А нашей бедой в семье оставалась крошка Элиза. Хотя ей привозили самое лучшее вино на пасху, она не росла, оставаясь маленькой, костлявой и угловатой. Но дело не только в этом. Ее язычок тоже оставлял желать лучшего. Лиззи была ядовитой и колкой, она могла ехидничать и жалить когда угодно, а это мне очень не нравится в женщинах. Да простит меня Бог, что я так говорю о дочери собственного отца, тем более, что он ни в чем не виноват. Во время беременности моя мать поскользнулась на льду и сильно ушиблась около сарая. Негодяй Фрэй поленился сколоть лед и прикрыл его соломой. Конечно, он получил взбучку от отца, но матери от этого легче не стало. Элиза родилась на следующий же день с хилым телом и острым умом – хуже не придумать.

Зато Энни уже превратилась в прекрасную блондинку, и я мог часами наблюдать за ней, если только не засыпал у огня, думая о нашем дорогом отце. Она забирала волосы в пучок, но иногда непослушные золотистые пряди спадали ей на плечи, а я смотрел на них через полуприкрытые веки и мечтал. Если долго любоваться Энни, то можно понять: только это лицо расскажет вам, как могут быть красивы тень или свет. И если я вдруг о ком-то плохо говорил или или просто думал, стоило мне взглянуть в прекрасные глаза Энни, и я сразу понимал, что был неправ.

Что касается Дунов, то они продолжали процветать, и никто против них не восставал, разве что, распуская сплетни, но на это они как раз меньше всего обращали внимания. Иногда на них жаловались и доходили до высоких инстанций, но тщетно. Один раз жалоба дошла даже до короля. Но Его Величество лишь отшутился и был так собою доволен, что о жалобе предпочли забыть. Кроме того, никто из высокопоставленных лиц в Экзмуре хозяйства не имел, поэтому Дуны разбойничали по-прежнему и местные жители старались обходить их земли стороной. Единственным человеком, кто бы мог с ними справиться, был Том Фаггус, но он и сам считался вне закона. К тому же Том переселился в Уонтадж в графстве Беркс. По его мнению, климат там был посуше, дороги получше и народ побогаче.

Кое-кто из наших соседей считал, что при моей физической мощи и умении стрелять я бы мог давно разобраться с Дунами и показать им, чего я стою. Но в то время я был еще слишком скромным, вздрагивал, когда меня окликали и краснел, как девушка. Я не был еще достаточно силен для своего роста. И, хотя я по-прежнему горячо любил покойного отца, мне оставалось непонятным, как бы я смог ему помочь, нанося увечья другим. Есть такие люди, которые веками культивируют кровную месть, и ради видимости удовлетворения готовы убивать и разрушать чужие судьбы. Я сомневаюсь, что истинный англичанин способен на такое. Правда, это не касается женщин, потому что если у женщины жизнь не сложилась, она, по-моему, готова мстить всем.

Но не будем об этом. Я не люблю рассуждать о вещах, в которых плохо разбираюсь. Тем не менее, если бы я встретил именно того из Дунов, который убил моего отца, я, несомненно, избил бы его до полусмерти (если бы у меня хватило сил), но стрелять бы стал только в случае, если бы он начал игру с оружием первым, если бы он обидел кого-то из моей семьи или просто оскорбил женщину. Энни и мать придерживались того же мнения, зато Элиза иногда ругала нас за нерешительность и, фыркая, вообще отказывалась разговаривать.

Зимой, когда мне исполнился двадцать один год, в наших местах случилось нечто непонятное, что напугало всю округу, и даже я чувствовал себя довольно неуютно. Ничего дурного, разумеется, ни с кем не произошло, но явление было настолько таинственным и непонятным, что никаким логическим объяснениям не поддавалось, а приписывалось исключительно нечистой силе. Зима выдалась на редкость теплой, снег так и не выпал, а если изредка и выпадал, то лежал на земле не более часа, а потом все равно таял, даже на самых высоких вершинах Экзмура. Такого мне не приходилось наблюдать за всю жизнь. По ночам было темно, как будто звезды исчезли с неба, зато днем долины наполнял такой густой туман, словно вся наша местность превратилась в прачечную, полную пара и пены. На болотах было полно бекасов и чирков, они летали, свистели и громко хлопали крыльями, вороны кружились над павшими овцами, однако кулики и ржанки куда-то исчезли, и когда по ночам раздавался одинокий крик коростеля, тем не менее никто его при этом не видел.

Выходить на охоту становилось и неприятно, и небезопасно (а я как раз полюбил стрелять дичь именно зимой) из-за густого тумана, отчего даже выстрелы стали звучать по-другому. Из-за плохой видимости можно было запросто сбиться с пути и забрести в непролазные топи или упасть в ущелье.

Тем не менее я выходил из дому, поскольку, во-первых, был еще юным и неопытным, а, во-вторых, я стыдился собственного страха. К тому же, кроме победы над этой слабостью, меня манил туман и еще кое-что, а именно – тайна и неизвестность, перед которой склоняют головы даже сильные и мудрые.

Моя мать, думавшая обо мне куда чаще, чем о себе самой, очень волновалась за меня. Правда, я мог учуять запах ужина за целую милю и никогда бы не заплутал в родных местах даже в таком тумане, тем не менее мать приказала повесить большой колокол перед сараем и велела бить в него каждые десять минут. Это немного омрачило мои прогулки, потому что звук колокола напоминал мне занятия в Блюнделе, и каждый раз, слыша ненавистный звон, я с ужасом вспоминал школу.