Текст книги "Лорна Дун"

Глава 8
Мальчик и девочка

Когда я очнулся, то увидел в сжатых кулаках пучки зеленой травы. Какая-то девочка стояла подле меня на коленях, усердно вытирая мне лоб поочередно, то листом щавеля, то своим носовым платком.

– Я так рада, что тебе лучше, – прощебетала она, как только я открыл глаза.

Никогда еще я не слышал такого прекрасного голоса, исходящего из маленьких алых уст. Я не мог произнести ни слова, а только смотрел в ее огромные темные глаза, полные сочувствия и удивления. Ее длинные шелковистые волосы спадали вниз до самой земли. Я проследил за этим нежным водопадом и увидел вплетенную в черные локоны примулу, похожую на яркую звездочку в бархатной ночи. Много времени прошло с тех пор, но стоит мне увидеть примулу, как я снова вспоминаю об этой девочке. Возможно, ей понравилось мое открытое лицо, по крайней мере, мне очень захотелось, чтобы это было именно так. Потом она говорила мне, что я сразу привлек ее внимание, но тогда она была слишком мала, чтобы заметить это.

Я собрался с силами и сел, но все равно боялся сказать хоть что-то, поскольку прекрасно знал о своем деревенском выговоре и боялся, как бы это не испортило впечатления обо мне. Но она только захлопала в ладоши и несколько раз обежала вокруг меня, словно перед ней сидел не мальчик, а какая-то редкая игрушка.

– Как тебя зовут? – поинтересовалась она, словно имела на это право. – Что ты тут делаешь и что там у тебя в мокрой сумке?

– Оставь сумку в покое, там только гольцы для моей мамы, – нехотя отозвался я. – Но я могу с тобой поделиться, если хочешь.

– Боже мой, как ты печешься о них! Это же самая обыкновенная рыба. Но посмотри, у тебя же все ноги в ссадинах! Хочешь, я перевяжу их? А почему у тебя нет ни гетр ни башмаков? Твоя мама, наверное, очень бедная?

– Нет, – тут же ответил я, удивленный ее словами. – Мы достаточно богатые и можем купить даже этот луг, если захотим. А вот мои гетры и ботинки.

– Да они же мокрые. Но мне так больно смотреть на твои ноги, давай, я их все-таки перевяжу.

– Пустяки, дома я смажу ссадины гусиным жиром. А почему ты так странно на меня смотришь? Меня зовут Джон Рид, а тебя?

– Лорна Дун, – тихо произнесла девочка и опустила пушистые ресницы. – Меня зовут Лорна Дун. Я думала, что ты знаешь.

Я встал и взял ее за руку, но она отвернулась. И я понял, что эта маленькая скромная девочка просто стыдится своей фамилии. Я не отпускал ее руку, и она сначала покраснела, потом на глазах ее выступили слезы, и она стала тихонько всхлипывать.

– Не плачь, – попросил я. – Я уверен, что ты никого никогда не обидела. Я отдам тебе всю свою рыбу, Лорна, а для мамы наловлю еще. Только перестань, пожалуйста, плакать.

Она выдернула свою маленькую ручонку и хотела закрыть ладонями лицо, и в эту минуту я не смог удержаться, чтобы не поцеловать ее. Для меня это было тем более странно, что я терпеть не мог поцелуев, как и подобает мальчикам моего возраста. Но она проникла в мое сердце, и душа словно переполнилась весной и цветами, хотя на самом деле никаких цветов вокруг пока еще не было.

Она не обрадовалась, как моя мать в таких случаях, а напротив, вытерла губы руками, и отойдя на шаг, аккуратно расправила платье, словно я совершил что-то дурное. Я почувствовал, что краснею и, опустив глаза, увидел свои ноги. Я тут же понял, в чем дело. Ведь родословная этой девочки насчитывает тысячу лет. А для того, чтобы у меня были такие же манеры, потребовались бы века.

Ведь я был простым крестьянином, целиком и полностью, даже если меня раздеть догола, а она – истинная леди от рождения, и Дуны гордятся ее красотой. И хотя волосы ее растрепались, а один локон даже немного намок, пока она возилась со мной, весь ее облик говорил об одном: эта девочка – настоящая королева! Лорна была одета в прекрасное платье из тонкой полупрозрачной материи с блестками, но без излишеств, без кисеи и бантов. От воротничка до талии платье казалось кружевным, а мягкие темные волосы, спадая на него, делали ткань как будто еще белее. Но больше всего меня поразили глаза Лорны, и, когда она смотрела на меня, я не мог оторвать взгляда в искреннем восхищении.

Увидев, как я тщательно ее рассматриваю, да еще после поцелуя – хотя ей было-то всего лет восемь, не более – Лорна бросилась бежать к реке и, остановившись у берега, стала смотреть в воду.

Несколько удивленный ее поведением, я нарочито долго собирал свои вещи, чтобы Лорна поняла – я собираюсь уходить. Но Лорна не окликнула меня. Мне предстояло спуститься вниз по водяной лестнице, что было для меня смерти подобно, однако, день уже клонился к вечеру, и мне не оставалось ничего другого, как самому подойти к девочке и тихонько позвать: Лорна.

– А я думала, что ты уже ушел, – призналась она. – А зачем ты сюда забрался? Неужели ты не знаешь, что с нами сделают, если увидят вдвоем?

– Наверное, побьют. Во всяком случае, меня. Ведь тебя-то они же не осмелятся и пальцем тронуть.

– Нет, нас убьют обоих и похоронят тут же у реки, – серьезно ответила Лорна. – Иногда мне об этом рассказывает вода.

– А зачем им меня убивать?

– За то, что ты узнал путь сюда наверх, а они считали, что это невозможно. Пожалуйста, уходи, я прошу тебя. Они могут прийти за мной в любую минуту. Ты мне очень понравился, – наконец произнесла Лорна слова, которых я так долго ждал. – Очень понравился, и я буду вспоминать тебя, Джон Рид, только пожалуйста, Джон, уходи отсюда. А когда у тебя заживут ноги, ты сможешь вернуться и поговорить со мной.

– Лорна, вот что я тебе скажу. Ты мне тоже очень нравишься, почти что как Энни и уж гораздо больше Лиззи. Я никогда не видел никого, похожего на тебя, и я приду сюда прямо завтра, и ты тоже приходи на это место, я принесу тебе кучу интересных вещей, и еще у нас остались вкусные яблоки, я подарю тебе дрозда – я поймал его совсем недавно, у него только одна лапка сломана, а недавно у нас ощенилась собака, и я…

– Милый мой, мне не разрешат держать щенка. Здесь во всей долине нет ни одной собаки. Они считают, что от собак много шума…

– Поверь мне, Лорна, они ничего в этом не понимают, я принесу тебе самого лучшего щенка, и ты сама увидишь, какой он будет послушный.

– Тише!

Из долины послышался крик, и сердце у меня тревожно забилось. На лице Лорны радость и восхищение сменил самый настоящий страх. Она прижалась ко мне, пытаясь найти защиту, и я понял, что спасу ее от врагов и, если придется, умру вместе с ней, но не сдамся. По телу пробежала легкая дрожь. Как мне не хватало сейчас карабина! Но моя отвага передалась и Лорне, и девочка доверчиво прижалась лицом к моей щеке.

– Пошли со мной к водопаду, – предложил я. – Я запросто смогу донести тебя на руках, а мама будет заботиться о тебе, и ты останешься жить у нас.

– Нет-нет, что ты! – испуганно воскликнула Лорна, когда я попытался взять ее на руки. – Я скажу тебе, что нам надо делать. Они просто ищут меня. Видишь ту дыру, вон там, небольшое отверстие?

Она указала на маленькую нишу в скале метрах в пятидесяти от того места, где мы стояли. В сумерках я с трудом мог различить ее.

– Да, вижу, но они заметят, как я перебегаю через луг.

– Послушай! – заторопилась Лорна. – Оттуда есть выход, но меня убьют, если кто-нибудь узнает, что я раскрыла эту тайну. Скорей же! Я уже их вижу.

Юная красавица побледнела как снег, который еще лежал на скалах, потом она еще раз взглянула на воду и заплакала. Я схватил ее за руку, и мы бросились вперед в густой кустарник, где было бы безопасно спрятаться, к самому краю пропасти. Ах, если бы только деревья уже покрылись листвой! Спрятаться было бы легче, тем более, что я успел забрать и острогу и сумку с рыбой.

Прижавшись друг к другу, словно дети, напуганные грозой, мы забрались в самую гущу кустарника, и оттуда нам было хорошо видно, как дюжина мужчин рыщет по обоим берегам ручья. Правда, ружей у них не было, напротив, казалось, что они просто вышли прогуляться после сытного обеда.

– Королева! Королева! – то и дело кричали они, а потом слышалось что-то вроде: – Куда эта маленькая чертовка запропастилась?

– Они всегда называют меня королевой, – шепотом пояснила Лорна. – И когда-нибудь я ею стану. – Она еще сильнее прижалась ко мне, я чувствовал своей грубой щекой ее мягкую кожу, а сердечко ее так быстро билось у моей груди, что я не смог сдержать своего восхищения этой хрупкой маленькой девочкой. – Они уже близко! Отсюда нас уже могут увидеть! – волновалась Лорна.

– Подожди, – прервал ее я. – Я знаю, что надо делать. Ты притворись, как будто спишь на лугу, а я побегу к воде и скроюсь там.

– Да, но ведь вода такая холодная, тебе будет там плохо.

Но это был единственный выход, и времени у нас не оставалось.

– Тебе опасно приходить сюда, – прошептала Лорна и поползла вперед на луг. – О Боже, они уже так близко!

Я заполз в воду почти целиком, спрятав только голову между двух больших камней. Темнело, и над рекой повис туман, но я прекрасно видел и водоросли, и камыши, как на самой лучшей картине. Люди Дунов кричали, ругались и создавали такой шум по всей долине, что мне даже показалось – еще чуть-чуть – и скалы затрясутся. Я успел порядочно замерзнуть, и вода вокруг меня будто тоже задрожала.

Так лежал я в полном отчаянии, и только воспоминания о прекрасном юном создании согревали меня. Искренность и доброта Лорны покорили меня навеки, и теперь я думал только о ней. Я твердо верил, что ради нее мне придется сейчас проявить мужество – ни единым движением не выдать своего присутствия. А Лорна лежала у скалы метрах в тридцати от меня, свернувшись в маленький клубочек и притворившись спящей.

Один из людей Дуна неожиданно подошел к ней и остановился, пораженный ее невинным и спокойным сном. Потом он нагнулся, взял ее на руки, поцеловал, так, что мне даже послышался звук этого поцелуя. Если бы у меня было ружье, я в ту же секунду, не раздумывая, пристрелил бы его.

– Наша королева здесь! Здесь дочь предводителя! – закричал он на всю долину. – Она просто заснула! Я ее нашел, и награда тоже будет моя! Никто не смеет больше прикасаться к ней. А теперь давайте выпьем!

Он положил ее прелестную головку себе на плечо, поддерживая ноги другой рукой, и победно удалился. Ее длинная юбка почти сливалась с его бородой, а волосы развевались, как облако на ветру. Я выпрыгнул из воды, возмущенный таким поведением охранника, и меня наверняка бы заметили, но только сейчас все бросились к кувшинам с вином, и никто не обратил внимания на маленькую фигурку, вынырнувшую из ручья. Теперь на юную королеву мало кто обращал внимание. Они искали ее по берегам реки, думая, что она, возможно, утонула. Теперь же, успокоившись, они быстро удалялись, беседуя о том, как бы сейчас развлечься после долгих, но успешных поисков. Во всяком случае это все, что я понял по их разговорам.

Лежа на плече у великана, маленькая Лорна заметила меня и помахала рукой. И я в ответ махнул ей на прощанье в надежде на скорую встречу.

Вскоре они скрылись из виду. И теперь, когда мой страх прошел, мне захотелось снова поговорить с ней и рассказать очень многое. Ее голос до сих пор звенел в моих ушах. Это был самый прекрасный звук на свете, напоминающий крохотные серебряные колокольчики. Так, наверное, звучат самые тонкие струны арфы. Но мне некогда было предаваться воспоминаниям, потому что день клонился к вечеру, и надо было успеть домой к ужину.

Небо потемнело, и целое поле звезд, подобно цветам на майском лугу, разом высыпало на нем.

Выжав промокшие бриджи, я прополз до ниши в скале, на которую указала мне Лорна.

Я почувствовал, что нахожусь перед каким-то глубоким колодцем в кромешной тьме. Я шел, опасаясь любого звука, не зная, что ждет меня впереди и боясь при этом оглянуться. Потом неожиданно я очутился перед потоком черной воды. Продолжая двигаться вперед, переполняемый самыми разными мыслями и переживаниями, я вдруг отчетливо услышал пение малиновки позади себя. Мне даже почудилось, что это Энни зовет меня, потому что она умела подражать голосам птиц. Я собрался с духом, ощущая теперь полную уверенность в себе. Мелкие камушки осыпались под ногами, а впереди оставалась темнота, и я смело шагнул в нее.

Глава 9
Лучше дома места нет

Могу признаться, что я выбирался из этой ямы, как будто за мной гнался сам дьявол. Только теперь, вспоминая прошлое, я могу предположить, что именно мальчишеский задор мог заставить меня отправиться в эту долину. Я думал, что если мне удастся благополучно добраться до дома, я отдам все, лишь бы не очутиться там еще раз.

Когда я очутился в каменной нише, на которую указала мне Лорна, я поначалу подумал, что, возможно, она специально заманила меня сюда на погибель, поскольку я нарушил ее покой и пробрался на территорию ее семьи. Но мне стало стыдно за такие мысли. Я вспомнил, с какой нежностью она ухаживала за мной, пока я лежал на траве без сознания. И тогда я понял: Лорна не могла обмануть меня, значит, отсюда действительно должен быть выход.

Зубы мои стучали, я продрог до мозга костей, но не отчаивался найти спасительный путь наверх. Когда же взошла луна, я обнаружил в отвесной скале вырубленные ступеньки, узкие, крутые, напоминающие следы от зубов на горбушке хлеба.

Мне снова захотелось умереть, но я верил, что Господь бдит над нами, и если смерть не приходит, нечего ее торопить.

Итак, я поставил ногу на первую ступень, повис на скале, хватаясь пальцами за уступы, и начал постепенно продвигаться наверх. Надо заметить, что в те годы я был довольно неуклюжим, не то что мои сверстники. Перед последней ступенью я увидел привязанную толстую веревку и, ухватившись за нее, выбрался в Бэгвортский лес.

Как я нашел дорогу домой, вспоминается с трудом – видимо, из-за усталости. Представьте себе, сколько пришлось пережить мальчику за один короткий день. Сначала нелегкий подъем по водяной лестнице, встреча с прекрасной девочкой, страх быть убитым людьми Дунов, отчаяние выбраться живым из проклятой долины – все это вместе взятое сильно на меня подействовало.

Короче говоря, я вполне логично рассчитывал на хорошую порку. Но когда я добежал до дома, ужин стоял на столе, Энни и Лиззи сидели на своих местах, мама ждала меня у входа, а старая Бетти что-то стряпала в углу и, как всегда, ворчала. Я боязливо оглянулся на чернеющий вдали лес, но, глядя на мать, понял, что ничего страшного не произойдет. К тому же запах жареной колбасы придал мне храбрости, и я сразу же навалился на ужин.

Но я никому не сказал, где пропадал весь день, хотя каждый счел своим долгом попытаться вытряхнуть из меня правду, в особенности Бетти, которая вечно совала нос не в свое дело. Я не стал ничего сочинять, а просто набивал рот едой и отмалчивался, иногда загадочно улыбаясь.

После посещения долины Дунов я стал подолгу мечтать. Мне даже начали сниться интереснейшие сны, чего до сих пор не случалось. Я все чаще уходил в амбар, чтобы потренироваться в стрельбе. Не то чтобы я жаждал перестрелять всех Дунов, нет, я не был мстительным до такой степени, просто мне хотелось знать ружье, как свои пять пальцев и уметь обращаться с ним.

Я уже прекрасно попадал в амбарную дверь с приличного расстояния и из мушкета и из мушкетона Джона Фрэя, причем сам Джон Фрэй всегда находился поблизости. Мне очень нравилось, когда он хвалил меня за удачные выстрелы. Правда, здесь я совершал большую ошибку, хотя в то время и не осознавал этого. Ведь Джон Фрэй должен был целыми днями трудиться на ферме вместо того, чтобы праздно болтаться возле меня. Но Джон предпочитал мое общество. Еще бы! Ведь на ферме как раз начиналась пахота. Кстати, у нас есть одно старое изречение, которое гласит:

Лучше я еще стаканчик опрокину,

Чем за деньги в поле буду гнуть я спину.

Могу вспомнить и еще одну неплохую пословицу:

С Божьей помощью пшеница зеленеет,

А крестьянин пьет, пока не захмелеет.

И ни один человек из Девоншира или Сомерсета (к коим отношусь и я сам) не станет трудиться больше, чем это действительно необходимо.

Но над умением стрелять я трудился в поте лица, втайне мечтая о более современном ружье, которое не грохотало бы так сильно и стреляло бы намного точнее. А потом пришла пора косить сено, а за ней и сбор урожая. Мы готовили сидр, запасались дровами, ставили сети на дичь. Кроме того, навалилась куча мелких дел – то подправить ограду, то бороться с кротами и многое другое.

Странно, как быстро бежит время, когда ты занят чем-то весь день напролет и некогда остановиться и подумать о своем. Я никогда не мог понять горожан, у которых нет ни овец, ни домашней птицы, они не растят зерно, не косят траву, ведь у них должна оставаться уйма свободного времени, и как они умудряются не помереть от скуки, просто ума не приложу.

Так незаметно пролетел год. Я постоянно был в полях, на ферме, или стрелял в лесу дичь, а иногда уходил далеко к морю и подолгу наблюдал за огромными волнами. Я мечтал стать моряком, потому что именно они в те времена представлялись мне по-настоящему мужественными людьми. Мне даже два раза удалось поплавать в лодке. Но во второй раз мать узнала про это и так горько плакала, что я поклялся больше не выходить в море, не предупредив ее.

Правда, Бетти Макуорти, отжимая мои гетры и вешая их на сушилку, рассуждала по-другому:

– Хочет стать моряком – пускай! Пусть нахлебается воды, раз ему так нравится. И мне работы будет меньше, чем здесь сушить ему бриджи. Узнает, каково приходится морякам во время шторма. Пускай идет, хозяйка! А там, глядишь, и сам на корм рыбам пойдет.

И такие речи Бетти подействовали на меня, пожалуй, даже больше, чем мольбы матери, и моряком мне стать уже больше не хотелось. Я терпеть не мог Бетти Макуорти из-за ее постоянной ворчливости. Но она кривила душой лишь в одном – когда ругала нас. На самом деле это была добрая женщина, и, если ее не сердить, она тут же все прощала, совсем как мыло, которое жжет глаза, но стоит его положить в воду, как оно начинает таять и совсем не щиплется.

Хотя в те годы я еще не сознавал этого, а понял гораздо позже, насколько трудно уяснить, чего хочет женщина. Но оставим это. Страх, которого я натерпелся в долине Дунов, кое-чему научил меня, и теперь я не отваживался путешествовать по лесам без сопровождения Джона Фрэя. Джон сначала удивлялся моей привязанности, но это даже льстило его самолюбию, и так как нам приходилось частенько оставаться вдвоем, мало-помалу я рассказал ему все, что приключилось со мной в тот день, за исключением, разумеется, встречи с Лорной. Эта тайна касалась только моего сердца. Кроме того, я немного стыдился говорить об этом с Джоном. Я думал о Лорне, но тогда я был всего-навсего мальчишкой, а в этом возрасте мальчики не дружат с девочками и считают их некими капризными созданиями, годными только для домашних дел. Во всяком случае, когда я разговаривал с приятелями о девчонках (если вообще мы опускались до этой темы), то все сводилось к одному – девчонка – существо низшее и место ей – нянчить младших братьев и сестер.

Хотя лично для меня сестричка Энни значила гораздо больше, чем все мальчишки нашего прихода и из Брендона, и из Каунтисбери вместе взятые. Правда, я не говорил этого вслух, иначе меня бы высмеяли. Энни была очень симпатичная, некоторые говорили, что она даже похожа на маленькую леди. Она всегда пыталась всем помочь, а если это ей не удавалось, Энни плакала, но так, чтобы никто об этом не узнал, потому что ей казалось, будто только она одна виновата во всех несчастьях. А когда у нее что-то выходило, ее небесно-голубые глаза начинали светиться от счастья, что она кому-то полезна, щечки розовели, и она становилась похожей на молоденькую яблоньку. Нельзя было не любоваться такой красавицей. И взрослые всегда рады были ее приласкать.

Когда же приезжали гости, она радостно встречала их во дворе, помогала распрягать лошадей, а потом каждый раз приходила, чтобы напомнить, что обед готов и она всех ждет к столу.

Потом Энни превратилась в стройную красивую девушку с соблазнительной фигурой и огромной копной волнистых светлых волос, переливающихся на солнце. Но увы! Бедная Энни, и как большинство красивых девушек, она – но… чу! – об этом пока мне рассказывать рановато. Замечу только, что после красоты Лорны я перестал обращать внимание даже на Энни.

Глава 10
Счастливое спасение и отчаянная езда

Это случилось ноябрьским вечером. Мне было уже пятнадцать, я очень быстро рос и набирался сил, а Энни как раз исполнилось тринадцать. Шли постоянные дожди, все канавы заполнились мутной коричневатой водой, да так, что во двор было выйти страшно. Мы с Энни сидели дома, как вдруг услышали странные звуки. Это крякали наши утки вместо того, чтобы как обычно, чинно прогуливаться. Мы тут же выбежали во двор, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Всего у нас было тринадцать уток – три обычных и десять белоснежных (правда, крякали они все довольно противно, невзирая на цвет).

Перед нашими глазами возникла необычная картина. Утки как будто приплясывали на месте, разевая свои золотистые клювы (как всегда, грязные) и подпрыгивая на розовых лапах-треугольниках. Некоторые время от времени начинали носиться взад-вперед, вытягивая шеи и размахивая крыльями.

– Ути-ути-ути! – позвала Энни, призывая птиц к порядку. Но вместо того, чтобы успокоиться, они, как ненормальные, принялись кричать в три раза громче. Потом они вдруг стихли, потрясли хвостами, и все началось заново. Они прыгали так, что у нас с Энни в конце концов зарябило в глазах.

Лично я отношусь к уткам довольно прохладно, мне неважно, живые они или жареные. В крайнем случае я могу вынести их в спокойном настроении, когда они чинно следуют друг за другом, похожие на послушных солдат. Впрочем, так оно обычно и бывало, поэтому столь странное поведение птиц меня насторожило. Видимо, что-то произошло в их утиной компании. Энни начала считать их, а делала она это быстро, как настоящая птичница, и сразу же выяснила, что одной утки не хватает.

Мы начали искать по двору, но утки помогли нам сами и вывели в самый конец двора, где стоят два ясеня возле небольшого ручья. И тут нам сразу стало понятна причина их переполоха. Наш самый старый белый селезень, отец всего утиного семейства, отважный в схватках с собаками, галантный и элегантный, попал в весьма затруднительное положение. Тем не менее он держался стойко и лишь изредка крякал, как мне показалось, с оттенком некоторой гордости и независимости. Дело в том, что ручей, тот самый ручей, который наш селезень знал уже не первый год, в котором он всегда ловил тритонов, головастиков и прочую пищу, где он лакомился самыми разнообразными водорослями и считал его вторым домом, так вот, этот коварный ручей теперь разлился до неузнаваемости. Вода пенилась и неслась коричневым потоком, волна шла за волной, и подобное зрелище испугало бы самую храбрую утку, а наши, надо признаться, к числу храбрых не относились.

Через ручей был перекинут мостик, вернее, нечто вроде ограды, которая отделяла наши земли от соседских. Сейчас эта ограда, которая обычно не касалась воды, была наполовину затоплена. Между досками вода несла разный мусор: ветви деревьев, мотки водорослей и прочую ерунду. Но забавнее всего, что наш опытный селезень по непонятным причинам решил заплыть именно в это самое опасное место и там благополучно застрять между двух досок. Цепи, на которых держалась ограда, угрожающе звенели, готовые вот-вот сорваться, и зрелище становилось еще более смешным.

Я чуть не расхохотался, глядя на нашего беднягу, особенно в тот момент, когда он скосил на меня свой единственный глаз (ибо второй он потерял в схватке с индюком) и жалобно крякнул. Но крякнул он весьма некстати, потому что именно в этот момент его накрыло с головой очередный волной. Видимо, поняв всю тщетность попыток освободиться самому, бедный селезень раскрыл клюв, ожидая скорой смерти после следующей волны, а уж тогда лягушки бы порадовались, глядя на его бездыханное тело.

Энни рыдала и заламывала руки, и я уже был готов прыгнуть в воду, хотя такая перспектива меня не устраивала, как вдруг на берегу ручья возник всадник.

– Эй, мальчик, – крикнул он с противоположного берега, – отойди от воды. Поток унесет тебя, как соломинку. Я сам все сделаю, не волнуйся.

Он пригнулся в седле и начал разговаривать с лошадью. Это была великолепная кобыла светлой масти, мне даже показалось, что ее шкура отдает цветом давленой клубники, настолько красива она была. Лошадь по-лебединому выгнула шею, хотя ей не хотелось нырять в эту пучину, но, повинуясь хозяину, она готова была совершить любой подвиг. Лошадь вошла в воду, прядая ушами и фыркая, глаза ее были огромны и столь выразительны, будто она понимала каждое слово. Поток становился сильнее с каждым шагом, но она все шла и шла вперед, полностью доверившись хозяину. Когда вода дошла ей до холки, она задрала вверх голову и тут всадник, извернувшись в седле, быстрым движением выхватил нашего застрявшего в заборе селезня, пристроил его в седле и засмеялся, когда тот два раза крякнул ему в знак благодарности. В этот момент потоком воды всех троих понесло вниз по течению.

На берег они выбрались только метров через тридцать, там, где ручей проходит через наш огород, рядом с капустными грядками. Мы с Энни перебрались через изгородь и от всей души стали благодарить незнакомца, но он не стал отвечать нам, пока не переговорил с лошадью, словно объясняя ей всю необходимость подобного поступка.

– Родная моя, я знаю, что ты бы запросто перемахнула этот ручеек, – начал он, соскочив с седла и ласково похлопывая лошадь по шее. – Но так нужно было, понимаешь? И на это у меня есть свои веские причины.

Лошадь посмотрела на хозяина своими огромными глазами, еще раз фыркнула, и они поняли друг друга. Потом незнакомец вынул из кармана перечный стручок, угостил им нашего селезня и подтолкнул его к тому месту, где в ограде была небольшая лазейка. Тот отряхнулся, несколько раз взмахнул крыльями и вразвалку отправился к своей утиной семье. Птицы загалдели от счастья и вытянули клювы к небу, словно благодарили Господа за чудесное избавление от смерти своего предводителя и отца.

Когда инцидент был исчерпан и все обошлось благополучно, юный джентльмен повернулся к нам, довольный тем, что смог быть полезен. Мы стояли молча и рассматривали его. Он был невысок, примерно как Джон Фрэй, может быть, чуточку повыше, но весьма крепкого телосложения. Казалось, всю свою жизнь он провел в седле и даже немного разучился ходить, во всяком случае походка у него была немного подпрыгивающая, словно он никак не мог привыкнуть к собственным ногам. Для мальчика моего возраста он казался зрелым мужчиной – ему было уже за двадцать, и при этом он носил густую бороду. Как выяснилось потом, ему только что исполнилось двадцать четыре. Всадник был румян, с веселыми и пронзительными голубыми глазами, и что-то было в его манерах резковатое, словно он постоянно ожидал нападения и всегда был готов дать отпор, словно взведенное ружье. Во всяком случае, видя таких людей, каждый понимает, что для своего же блага лучше бы их не задевать.

– Ну, и что же вас так заинтересовало? – с улыбкой спросил незнакомец, потом ущипнул Энни за подбородок, а мне весело подмигнул.

– Ваша кобыла, – не задумываясь, ответил я, при этом расправляя плечи, чтобы казаться повыше. – Никогда не видел такой красавицы, сэр. Вы позволите мне прокатиться на ней?

– Ты думаешь, что сумеешь? Она никому не позволяет сесть в седло, кроме меня. Чего доброго, ты еще разобьешься!

– Не разобьюсь! – произнес я уверенно, потому что лошадь показалась мне довольно доброй и послушной. – Нет такой лошади во всем Экзмуре, с которой я не смог бы справиться за полчаса. Только я не привык ездить в седле. Если можно, снимите его, сэр.

Всадник оценивающе посмотрел на меня, присвистнул и сунул руки в карманы бриджей. Этого я вынести не мог. А Энни так вцепилась в меня, что я чуть не взбесился. Незнакомец рассмеялся, но, что хуже всего – он ничего мне не ответил.

– Уйди отсюда, Энни, – рассердился я на сестру и снова обратился к молодому человеку: – Неужели вы считаете меня глупцом, добрый господин? Поверьте мне, я не стану загонять вашу лошадь.

– А у тебя это и не получится, сынок. Скорее она тебя самого загоняет. Правда, земля сейчас стала мягкой после дождей, так что падать будет не больно. А теперь пойдем во двор, иначе мы перетопчем тут всю капусту твоей матери. Лучше всего, конечно, подошла бы солома, ибо каждого падения лучше поберечься. Я кузен твой матери, сынок, и сейчас пойду к вам. Меня зовут Том Фаггус, что известно во всей округе, а это моя кобыла Уинни.

Какой же я болван, что не узнал его сразу! Это был сам Том Фаггус, известный разбойник на своей знаменитой чистокровной кобыле. Слухов о ней ходило не менее чем о ее хозяине, и теперь мне в десять раз больше захотелось прокатиться на ней. Но вместе с этим в душе зародилось и чувство страха. Не потому, что я боялся лошадиного норова, а просто проехаться на такой красавице уже было для меня слишком большой удачей, и, кроме того, люди поговаривали, что это не лошадь вовсе, а самая настоящая ведьма. Тем не менее она выглядела как лошадь, только очень статная, с выразительными, почти человеческими глазами. Я не могу сказать, была ли она местных кровей или потомком арабских скакунов, которые только недавно появились у нас, поскольку плохо разбираюсь в этом и знаком в основном только с нашими крестьянскими лошадками. А на ферме самое главное, чтобы у коня было четыре ноги, и чтобы он мог работать.

Господин Фаггус подмигнул лошади, и она последовала за ним. Это была гордая красивая кобыла, но она оставалась преданной хозяину – как высшему и более сильному созданию. Так всегда, впрочем, поступают и женщины, если они, конечно, уверены в том, кого боготворят.

– Ну что, парень, ты еще не передумал? – поинтересовался Фаггус, и мне показалось, что и он и его кобыла поглядывают на меня вызывающе.

– А она умеет прыгать, сэр? На этом берегу ручья есть прекрасный забор.

Господин Фаггус рассмеялся и повернулся к Уинни, будто приглашая ее расхохотаться вместе с ним. И мне показалось, что она все же сумела оценить шутку.

– Ты боишься слететь с нее во время прыжка? Ничего с тобой не случится. Я немного знаком с вашей семьей и имею представление о твердости ваших голов.

– Ну, тогда снимайте седло, – решился я, хотя последняя фраза меня немного обидела. – А я уж постараюсь не сломать пятками бока вашей лошади, если, конечно, она не начнет взбрыкивать.

Господин Фаггус ничего не ответил, но, видимо, моя речь произвела на него некоторое впечатление. К этому времени к нам подбежали Джон Фрэй, Билл Дэдс и еще с полдюжины работников. Слава этой лошади распространялась на несколько графств, и что означала по сравнению с этим моя жалкая жизнь? Но теперь отступать было некуда, и я обязан был показать искусство верховой езды во всех тонкостях, чтобы не ударить в грязь лицом. Тем не менее я чувствовал, что ноги мои дрожат в коленях, а руки висят, как плети.