Текст книги "Теряя невинность. Автобиография"

С прибытием Ника дела в Student начали поправляться. Он взял под свой контроль наличные. Вместо большой банки из-под печенья, полной денег, которыми любой мог пользоваться, чтобы купить еду, напитки или допинг, Ник начал использовать, как положено, банковский счет. Он выписывал чеки и затем сверял корешки с их перечнем в банковских счетах. У Ника не было переднего зуба, и со своими длинными черными волосами он выглядел довольно устрашающе. Я думаю, мой друг отпугнул немало сборщиков налогов.

Коммуна, которой было очень тесно в полуподвале Джонни, теперь занимала весь новый дом. Люди устраивали свои берлоги: матрацы и ароматические китайские палочки можно было видеть повсюду. К этому моменту большинству сотрудников журнала было по девятнадцать-двадцать лет, и велось много разговоров о свободной любви. От разговоров переходили к делу. Я установил большую железную кровать на верхнем этаже и телефон, провод от которого тянулся далеко вниз, петляя между перилами лестницы. Были дни, когда всю работу я выполнял, лежа в кровати.

Я записал аренду дома на своих родителей, чтобы его владельцы – Church Commissioners – не могли догадаться, что мы в нем занимаемся бизнесом. Родители любили все связанное с журналистикой; и хотя отец был адвокатом, коротко стригся и надевал в церковь по воскресеньям пиджак и галстук, у него и у мамы никогда не возникало проблем в общении с людьми, волосы которых достигали середины спины и которые месяцами не мылись и не брились. Линди оставалась на Альбион-стрит дважды в семестр и иногда во время каникул. Она помогала распространять журнал и влюблялась в сотрудничавших с ним мужчин.

У меня был короткий роман с Дебби, одной из девушек, жившей на той же улице и помогавшей нам в работе. Однажды она сказала, что беременна. Мы оба были в шоке и понимали, что ребенок – последнее в списке того, с чем мы могли бы справиться. Дебби решила, что лучше сделать аборт. После нескольких телефонных звонков стало ясно, что это будет очень трудно организовать. Дебби не могла воспользоваться государственной службой здравоохранения, чтобы сделать аборт, пока не доказала бы, что психически ненормальна или у нее есть другие медицинские противопоказания. Мы как безумные обзванивали все государственные больницы, пытаясь узнать о любой возможности выйти из положения. Когда мы сделали попытку найти частного врача, который помог бы нам, выяснилось, что это будет стоить более £400; такой суммой мы не располагали. Я уже не знал, что делать, когда в конце концов разыскал добрую врачиху в Бирмингеме, которая сказала, что сделает операцию за £50.

После операции мы с Дебби пришли к мнению, что, должно быть, существует огромное количество молодых людей, которые сталкиваются с такими же проблемами, и им некуда обратиться за помощью. Было бы здорово, если бы существовал такой номер телефона, позвонив по которому ты получил бы направление к нужному врачу. Проблемы не ограничивались нежелательной беременностью. Что, если ты нуждаешься в психологической помощи или у тебя венерическое заболевание, а ты боишься обратиться к своему доброму семейному врачу. Или сбежал из дома и тебе негде жить? Мы составили длинный список самых разных проблем, с которыми сталкиваются студенты, и решили как-то им помочь. Мы дадим наш номер телефона, составим список всех лучших и наиболее востребованных врачей и посмотрим, кто из них откликнется.

«Предоставьте нам свои проблемы» – таким был лозунг студенческого консультативного центра. Мы раздавали листовки на Оксфорд-стрит и дали объявление в Student. Вскоре стали поступать звонки. Несколько врачей как из государственного здравоохранения, так и частных, согласились предоставить свои услуги бесплатно или за минимальную плату. Таким образом, мы создали сообщество профессионалов, к которым могли направлять людей. Особенно много обеспокоенных звонков было по поводу беременности или контрацепции. К нам потянулись гомосексуалисты и лесбиянки, шатавшиеся поблизости. Правда, очень скоро стало ясно, что им нужен не столько наш совет, сколько возможность встретить друг друга и поделиться тем, как трудно гомосексуалистам вписаться в обычную жизнь.

Студенческий консультативный центр стал отнимать у меня больше времени, чем журнал. Я мог проговорить целый час с потенциальным самоубийцей в три утра или консультировать беременных девушек на предмет, кто предпочтительнее из врачей, к которым можно было бы обратиться. Я писал кому-то, кто ужасно боялся, что подхватил венерическое заболевание, но не осмеливался сказать об этом родителям или показаться врачу. А то малое время, что оставалось, я пытался заниматься журналом. Одной из самых больших проблем, которую мы открыли для себя в процессе общения с подростками, было то, что они не могут доверять родителям. Чужие истории заставили меня осознать, насколько мне самому повезло во взаимоотношениях с собственными родителями. Они никогда не осуждали меня и всегда поддерживали, всегда больше хвалили за хорошие дела, чем критиковали за плохие: я мог признаться им без страха в любых проблемах, беспокойствах и неудачах. Наша работа заключалась в том, чтобы попытаться помочь тем, кто попал в беду и не знал, куда обратиться.

Деятельность студенческого консультативного центра и журнала Student – это поток людей, которые входили в дом на Альбион-стрит и выходили из него в любое время суток. Такая безумная жизнь не могла не привлечь внимания соседей. После их жалоб нас посещали инспектора Church Commissioners, чтобы удостовериться, что мы не используем дом для ведения какого-либо бизнеса. Эти посещения были регулярными и выдержанными в духе условностей Вест-Энда. Инспектора обязаны были поставить нас в известность о своем визите за 24 часа, и как только мы получали извещение, весь штат журнала и моя мама немедленно приступали к действиям.

Все телефоны убирались в шкаф, а столы, стулья и матрацы накрывались пыльным холстом. Сотрудники Student вытаскивали банки с красками и кисти, надевали спецовки и начинали красить стены дома. Мама обычно приезжала из пригорода с Линди, восьмилетней Ванессой и охапкой игрушек. Когда появлялись представители Church Commissioners, они заставали дружелюбную бригаду художников, весело работавших над покраской дома, видели мебель, всю в пыльных покрывалах, и мать, которая со своим семейством теснилась на верхнем этаже. Маленькая девочка играла со своими игрушками, правда, с довольно странным видом, а мы с Линди с головой были погружены в «Монополию». Как только Ванесса смотрела так, будто готова была спросить: а что, собственно, происходит, мама быстро выгоняла всех из комнаты, говоря, что девочке пора спать.

Церковные инспектора, бывало, смотрели на эту счастливую семейную сцену и не могли взять в толк, из-за чего весь шум-гам. Они чесали в затылке и говорили, какая прекрасная девочка маленькая Ванесса, пили чай и мило беседовали с моей мамой. Стоило им исчезнуть с улицы, как она возвращалась домой, мы откладывали «Монополию», выносили пыльные покрывала, подключали телефоны и возобновляли работу.

Наконец состоялся тот фатальный визит, когда мы забыли отключить телефоны. К тому моменту это было пятое посещение, и инспектора, должно быть, что-то подозревали. Они остались на свою ритуальную чашку чая и уже готовы были уйти, когда внутри шкафа начали звонить два телефона. Наступило молчание.

– Вот только послушайте, – сымпровизировал я. – Слышите телефон? В этих домах такие тонкие стены, что можно слышать все, что делается у соседей!

Инспектор шагнул вперед и потянул за дверцу шкафа. Пять телефонов, коммутатор и спутанный моток проводов свалились ему на голову. Даже большой семье был не нужен коммутатор. Это стало концом нашего пребывания в доме 44 на Альбион-стрит. Ванесса со всей своей коллекцией кукол и игрушек была возвращена в Шэмли Грин, а Линди и я упаковали комплект «Монополии». Журнал должен был искать другой офис.

Мы прочесывали округу в поисках нового пристанища, которое можно было бы снять. Лучшая идея была высказана его преподобием Катбертом Скоттом. Ему нравилась работа нашего консультативного центра, и он предложил воспользоваться помещением подземной часовни церкви святого Джона, находившейся за Бейсуотер-роуд, причем совершенно бесплатно. Я положил старую мраморную плиту поверх двух надгробий – это был мой стол, остальные тоже нашли себе места. Мы настолько обаяли инженера местной почты, что он подсоединил наши телефоны, не заставив ждать положенные три месяца. Спустя некоторое время никто из нас не обращал внимания на то, что мы работаем при тусклом свете в подземной часовне, окруженные мраморными ликами и надгробиями.

В ноябре 1969 года мне нанесли визит двое переодетых в штатское сотрудников полицейского участка Мэрилбоун. Они пришли обратить мое внимание на «Акт о непристойных рекламных объявлениях» 1889 года и «Акт о венерических болезнях» 1917 года на случай, если я с ними незнаком, хотя я, что неудивительно, знал о них. Визитеры заявили, что противозаконно рекламировать какую-либо помощь или лечение венерических заболеваний. Изначально упомянутые акты были приняты, чтобы остановить врачей-шарлатанов, к которым многие приходили за дорогим, но неэффективным лечением от венерических заболеваний. Я возразил, что предлагал только консультативные услуги и передавал любого, кто был болен подобным заболеванием, квалифицированным врачам Больницы святой Марии. Но полицейские оставались непреклонны: если студенческий консультативный центр будет продолжать употреблять слова «венерическое заболевание» публично, я буду арестован и могу провести в тюрьме два года.

Неделей раньше мы благополучно разобрались с полицейским того же самого участка, который нашел наркотики у одного из клиентов студенческого консультативного центра. Тогда мы отделались, но сейчас я подозревал, что эти посещения связаны между собой. Меня поражало, что полиция извлекла на свет божий старые законопроекты, чтобы найти какой-нибудь туманный пункт, который мы нарушали.

Мы надлежащим образом изменили содержание наших листовок, распространявшихся по всему Лондону: упоминаемые ранее «венерические болезни» стали называться «социальными». После этого за справками к нам начала обращаться масса людей, страдающих прыщами, а количество звонков по поводу венерических болезней резко сократилось – с шестидесяти до десяти в неделю. Мы решили, что полиция блефует и что помощь пятидесяти людям в неделю стоит риска нарушить ее предписания: упоминание о венерических болезнях снова было вставлено в листовки. Мы ошибались. Полиция опять наведалась в наше подземелье в декабре 1969 года, и меня арестовали.

Джон Мортимер, адвокат, снискавший репутацию борца за свободу после защиты журнала Оz и участия в суде по поводу «Любовника леди Чаттерлей», предложил стать моим защитником. Он согласился, что закон смехотворен, а полиция просто мстит. Джон напомнил нам, что в каждом общественном туалете на внутренней стороне двери есть правительственное объявление, предлагающее совет тем, кто страдает от венерических болезней. Если я виновен, значит, виновно и правительство. Я был привлечен к ответственности по двум пунктам обвинения: по «Акту о непристойных рекламных объявлениях» 1889 года, который запрещал объявления «непристойного и вульгарного характера», где были бы ссылки на гонорею и сифилис; и по «Акту о венерических болезнях» 1917 года, налагающему запрет на рекламные объявления, предлагающие лечение, какие-либо советы или просто употребляющие слова «венерическое заболевание».

Во время первого слушания 8 мая 1970 года в магистратском суде Мэрилбоун Том Дриберг, пламенный член парламента от лейбористской партии, сделал впечатляющее заявление от моего имени. Чад Вара, основатель фонда «Самаритяне», также дал показания о количестве людей, направленных в его благотворительный фонд студенческим консультативным центром. Мортимер привел убедительный довод: в случае признания виновным у меня не будет иного выхода, как преследовать в судебном порядке правительство и все местные власти, поскольку они также помещали извещения в общественных туалетах. Магистрат отклонил обвинение по «Акту о венерических болезнях» на том основании, что студенческий консультативный центр не предлагал людям лечение, но направлял их к квалифицированным врачам. Суд сделал перерыв в рассмотрении другого пункта обвинения до 22 мая.

Пока шел судебный процесс, была опубликована статистика, свидетельствующая о том, что за предыдущий год количество людей, больных венерическими заболеваниями, впечатляюще выросло и достигло послевоенного пика. Леди Бирк, председатель Совета по санитарному просвещению, воспользовалась статистикой и примером моего судебного дела, чтобы попытаться внести в палату лордов предложение об изменениях в «Акте о непристойных рекламных объявлениях» от 1889 года.

– Устаревшие законы ограничивают важные усилия, прилагаемые, чтобы остановить распространение этих серьезных заболеваний, – сказала она.

Ко времени второго заседания суда многие газеты объявили мое обвинение идиотским. Возникло мощное движение за изменение закона. Магистрат неохотно признал меня виновным согласно букве закона, но недвусмысленно показал, что считает его абсурдным, взыскав с меня только £7, что явно не соответствовало двум годам лишения свободы, которыми меня пугала полиция. Мортимер сделал заявление для прессы вне стен суда, в котором призвал изменить закон, в противном случае у нас не будет иной альтернативы, как обвинить правительство за упоминание о венерических болезнях в объявлениях на дверях общественных туалетов. Все газеты были за нас, а предложения леди Бирк об изменениях в законе были внесены в правительственный законопроект на следующем заседании парламента. Реджинальд Модлинг, министр внутренних дел, прислал мне письмо с извинениями за уголовное преследование.

Это судебное дело научило меня одному: хотя я молод, ношу джинсы и у меня очень мало денег, не надо бояться притязаний полиции или влиятельных кругов. Особенно, если есть хороший адвокат.

Однажды в 1970 году я вернулся к своему письменному столу и обнаружил, что за ним недавно сидел Ник. По ошибке он забыл черновик приказа, который писал для сотрудников редакции. Это был план избавиться от меня как от издателя и редактора, взять редакционное и финансовое управление журналом на себя и превратить его в кооператив. Я стал бы просто членом команды, и каждый в равной степени мог бы определять направление журнала. Я был в шоке: Ник, ближайший друг, предавал меня. Кроме всего прочего, идея Student принадлежала мне и Джонни. Мы начали работать над ним в Стоу и вопреки всему сумели его издать. Я знал, ради чего затеял этот журнал, и считал, что все счастливы в нем работать. Мы все получали одинаковую зарплату, но поскольку изначально я был редактором и издателем, то и должен был принимать решения.

Я оглянулся на работающих людей. Все намеренно склонили головы над столами. Удивившись, как много людей против меня, я положил приказ в карман. Когда вернулся Ник, я встал.

– Не выйдешь со мной перекинуться парой слов? – спросил я.

Я решил выпутаться из этой тяжелой ситуации. Если Нику уже удалось заручиться поддержкой остальных десяти человек, будет трудно остановить их. Но если они еще не приняли решение, нужно вбить клин между Ником и остальными и убрать его. Я должен был отставить нашу дружбу в сторону и решить эту сложную задачу.

– Ник, – сказал я, пока мы шли вниз по улице, – несколько людей подошли ко мне и сказали, что им не нравится то, что ты задумал. Им не нравится твой план, но они боятся сказать об этом тебе в лицо.

Ник выглядел потрясенным.

– Не думаю, что тебе следует здесь оставаться, – продолжал я. – Ты пытаешься погубить меня и весь проект. Думаю, мы должны оставаться друзьями, но тебе не следует работать здесь.

До сих пор не знаю, как смог выговорить эти слова без краски смущения или дрожи в голосе. Ник смотрел себе под ноги.

– Прости меня, Рики, – сказал он. – Мне просто казалось, что так мы лучше организуем себя… – он замолчал.

– И ты прости меня, Ник, – я скрестил руки на груди и прямо посмотрел на него. – Давай встретимся в Шэмли Грин, но Student – это моя жизнь.

Ник уехал в тот же день. Я сказал всем, что мы не сошлись во мнениях о том, как следует организовать работу журнала, и что каждый волен сделать то, что хочет: либо уйти, либо продолжать работать. Все решили остаться. Жизнь в подземной часовне пошла своим чередом, но уже без Ника.

Это был первый в моей жизни настоящий разлад. Но даже страдая, я знал, что должен выяснить все начистоту. Ненавижу критиковать людей, которые со мной работают, и стараюсь этого избегать. С тех самых пор я всегда пытаюсь уйти от разногласий и прошу кого-нибудь другого поработать палачом. Признаю, что это слабость, но я просто не способен с этим справиться.

Ник был моим лучшим другом, и я очень надеялся, что он им и останется. Приехав в следующий раз в Шэмли Грин, я зашел навестить Ника и обнаружил его уплетающим один из пудингов, приготовленных мамой. Я сел рядом, и вместе мы быстро прикончили его.

Ник отвечал за распространение журнала, и у него это хорошо получалось. Мне ужасно его не хватало. До Ника журнал распространялся от случая к случаю, и пачки Student отправлялись добровольцам в школы и университеты. Больше года просуществовал журнал без Ника, мы выпустили еще четыре номера. Когда Ник сообщил, что он кандидат на выборах в университете Суссекса, я воспользовался принтерами Student, чтобы отпечатать для него дешевые предвыборные плакаты. Ник победил на выборах, но позже был дисквалифицирован за привлечение сторонних средств для поддержки своей кампании.

Я заметил, что всех, кто заходил к нам поболтать или поработать, объединяло одно: они тратили много времени на слушание музыки и много денег на покупку записей. У нас постоянно был включен проигрыватель, и каждый стремился купить последний альбом The Rolling Stones, Боба Дилана или Джефферсон Эйрплейн в тот день, когда он был выпущен в свет. Музыка вызывала огромный интерес: она была политической, анархической, она воплощала мечту молодого поколения изменить мир. Заметил я и то, что люди, никогда не мечтавшие потратить 40 шиллингов на еду, не стали бы сомневаться, купить или нет новейший альбом Боба Дилана за те же деньги. Чем непостижимее были альбомы, тем они дороже стоили и больше ценились.

До этого момента деньги меня интересовали только с точки зрения обеспечения успешного продвижения журнала Student и финансирования студенческого консультативного центра, но внезапно мне открылась потрясающая возможность для развития бизнеса. Когда я услышал, что, несмотря на правительственную отмену «Соглашения о поддержке розничных цен», ни один магазин не предлагает грампластинки со скидками, я начал думать о создании нового бизнеса по их распространению. Количество людей, работавших над Student, выросло почти до двадцати, и мы по-прежнему жили все вместе на Альбион-стрит, 44, а работали в подземной часовне.

Я подумал о высокой стоимости грампластинок и о людях, которые покупали Student, и мне показалась интересной идея дать рекламу о продаже дешевых пластинок, рассылаемых по почте. Сказано – сделано, и первое объявление о торговле пластинками по почте появилось в свежем выпуске Student. В отсутствие Ника это было обречено на неудачу, но предложение дешевых пластинок вызвало шквал запросов, и у нас появилось больше наличных денег.

Для торговли по почтовым заказам мы решили выйти под другим названием. Оно должно было останавливать на себе взгляд, не быть похожим на других и не обращаться только к студентам. Мы сидели кружком в нашей подземной часовне, стараясь придумать что-нибудь подходящее.

Slipped Disc[24]24
  «Соскользнувший диск».


[Закрыть] было одним из самых удачных. Какое-то время мы забавлялись с ним, пока одна из девушек не склонилась вперед:

– Есть идея, – сказала она. – Как насчет «Девственница»? Мы же абсолютные девственники в бизнесе.

– И не так много девственниц здесь осталось, – засмеялась другая. – Хорошо бы иметь хотя бы одну в названии.

– Отлично, – тут же решил я. – Пусть будет Virgin.

Глава 4
Я все готов попробовать хоть раз
1970–1971

Итак, мы стали называться Virgin. Оглядываясь назад и вспоминая другие проекты, в названиях которых использовалось слово Virgin, я думаю, что мы сделали правильный выбор. Не уверен, что названия Slipped Disc Airways, Slipped Disc Brides или Slipped Disc Condoms[25]25
  «Соскользнувшие дисковые воздушные линии», «Соскользнувшие дисковые невесты», «Соскользнувшие дисковые презервативы».


[Закрыть] воспринимались бы адекватно.

Наше маленькое исследование рынка оказалось верным: студенты тратят на пластинки много денег и не горят желанием платить 39 шиллингов в WH Smith, когда выясняется, что можно то же самое купить в Virgin за 35. Мы начали раздавать на Оксфорд-стрит и в местах проведения концертов листовки о возможности заказать пластинки в Virgin Mail Order, и количество получаемых за день писем увеличилось с пачки до мешка. Одним из главных преимуществ торговли по почтовым заказам было то, что клиенты оплачивали заказ вперед. Это обеспечило нас деньгами для покупки пластинок. Наш банковский счет в Coutts начал расти.

Поскольку Virgin Mail Order набрала обороты, я попытался продать Student. Единственным заинтересованным покупателем оказались IPC Magazines. Мы вели долгие переговоры, кульминацией которых стала встреча, где меня попросили остаться в качестве редактора. Я согласился, но затем совершил ошибку, посвятив их во все свои планы на будущее. Фантазировать о будущем – мое любимое развлечение, и я рассказал собранию, что в отношении Student у меня есть самые разнообразные планы. Я знал, что банки обманывают студентов, и хотел учредить дешевый студенческий банк. Хотел открыть сеть отличных ночных клубов и отелей, где студенты могли бы останавливаться. Возможно, даже предложить им хорошие варианты путешествий, что-то вроде студенческих поездов или даже, как знать, студенческую авиалинию. Пока я с энтузиазмом развивал эту тему, глаза моих слушателей стекленели. Они подумали, что я сумасшедший. Решив, что не хотят держать помешанного на должности редактора, они в конце концов пришли к выводу, что не хотят уже покупать и журнал.

Мы переключили все свое внимание на Virgin Mail Order. Один лишь взгляд на огромное количество приходящих заказов и необходимость организовать покупку пластинок и отправку их клиентам убедил меня в том, что нужен помощник. Хотя мы очень весело жили на Альбион-стрит, я все отчетливее сознавал, что я единственный, кто должен заботиться о выплате жалованья. Даже если это были и небольшие суммы, трудно было получить прибыль, достаточную, чтобы покрыть эти затраты. Единственный, к кому я мог обратиться, – Ник. Мне захотелось, чтобы старый друг вернулся.

Предав забвению эпизод, когда Ник попытался выкинуть меня, я предложил ему 40 % от только что образованной компании Virgin Mail Order Records, если он будет работать со мной. Ник согласился немедленно. Мы никогда не обсуждали вопрос соотношения 60 на 40. Я думаю, обоим было понятно, что оно является честным отражением вклада каждого в общий бизнес.

Хотя Ник и не был по образованию бухгалтером, он умел педантично считать деньги. К тому же подавал пример бережливости: он никогда не тратил денег, почему это следовало делать кому-нибудь из нас? Он никогда не стирал свою одежду, и тогда зачем это делать другим? Он экономил и копил каждый пенни, всегда выключал свет, выходя из комнаты, делал только короткие звонки по телефону и безукоризненно занимался нашими счетами.

– Ничего страшного, если ты оплачиваешь счета поздно, – говорил он, – при условии, что ты оплачиваешь их регулярно.

Мы оплачивали наши счета немедленно, за исключением тех случаев, когда для этого не было возможности. Кроме Ника и меня в подземной часовне не было никого, кто работал бы на постоянной основе. Если к нам примыкала группа случайных работников, им платили £20 в неделю, прежде чем они уходили. Весь 1970 год компания Virgin Mail Order Records процветала.

Зато в январе 1971 года мы чуть было не потерпели крах из-за одного обстоятельства, которое совершенно упустили из виду: почтовые работники объявили забастовку. Вдохновленные Томом Джексоном, генеральным секретарем Профсоюза почтовых работников, почтальоны разошлись по домам, а почты закрыли ящики для корреспонденции. Наш бизнес, основанный на почтовой рассылке, был обречен на банкротство: люди не могли выслать чеки, а мы не могли отправить заказанные пластинки. Надо было что-то предпринять.

Мы с Ником решили, что необходимо открыть магазин, чтобы продолжать продажу пластинок. Причем мы были вынуждены найти его в течение недели, пока оставались деньги. В тот момент мы и понятия не имели, как работает магазин. Все, что мы знали, – надо как-то продавать пластинки или компании придет конец. Начались поиски места для магазина.

В 1971 году в розничной продаже музыкальной продукции доминировали магазины WH Smith и John Menzies, и те и другие были скучными и формальными. Отделы музыки, как правило, находились в полуподвальных помещениях и обслуживались людьми, одетыми в мрачные коричневые или голубые униформы и выглядевшими так, словно музыка не представляет для них никакого интереса. Покупатели выбирали пластинки на полках, оплачивали их и уходили, и это занимало не более десяти минут. Магазины были негостеприимными, обслуживание недоброжелательным, а цены высокими. Хотя сама рок-музыка была очень захватывающей и возбуждающей, ни одно из связанных с ней чувств – не только возбуждение, но даже намек на интерес, – не могло просочиться в магазины, торгующие пластинками. Безликий персонал не выражал одобрения или интереса, если ты покупал новый альбом Doors, тебе просто пробивали чек в кассе, как будто ты купил «Мантовани»[26]26
  Mantovani Orchestra – итальянский эстрадно-симфонический оркестр, записывающий популярную инструментальную музыку, некий аналог оркестра Поля Мориа.


[Закрыть] или Перри Комо[27]27
  Перри Комо – американский певец и шоумен, очень популярный в 1950–1960-е, известный своим бархатным баритоном и популярными рождественскими шоу.


[Закрыть]. Продавцам было все равно. Казалось, они не испытывают особенного энтузиазма, если принимают специальный заказ на пластинки Van Der Graaf Generator или Incredible String Band, рецензии на которые появились в Melody Maker на этой неделе. Никто из наших друзей не чувствовал себя в магазинах пластинок комфортно, это были всего лишь функциональные места, куда им приходилось идти, чтобы купить любимые записи. Вот почему многие воспользовались услугами дешевой торговли по почтовым заказам.

Мы хотели, чтобы магазин пластинок от Virgin был продолжением журнала Student – местом, где люди могли встречаться и вместе слушать музыку, куда хочется не просто прибежать, купить пластинку и исчезнуть. Мы хотели, чтобы покупатели оставались дольше, разговаривали с продавцами и действительно погружались в те записи, которые собирались приобрести. Люди относятся к музыке намного серьезнее, чем ко многим вещам в жизни. В каком-то смысле это характеризует людей так же, как и машины, которые они водят, фильмы, которые смотрят, или одежда, которую носят. Подростки тратят на слушание музыки, разговоры о своих любимых группах и выбор записей больше времени, чем кто бы то ни было.

Первый магазин пластинок компании Virgin должен был объединить все наши представления о том, чем является музыка в жизни человека. Размышления на эту тему, я думаю, создали и концептуальную основу того, чем позже стала компания Virgin. Мы хотели, чтобы наш магазин стал местом, куда приходишь с удовольствием, в отличие от тех, где с покупателями расправлялись быстро. Мы хотели иметь с покупателями личные отношения, а не относиться к ним свысока; чтобы наши цены были ниже, чем у других. Реализовать все эти идеи было трудной задачей, но мы надеялись, что дополнительные деньги, потраченные на создание особой атмосферы, и прибыли, которых мы не получим, торгуя более дешевым товаром, будут компенсированы большим наплывом покупателей.

Целое утро мы с Ником считали людей, идущих вверх и вниз по Оксфорд-стрит, и сравнивали с тем же показателем на Кенсингтон-Хай-стрит. В результате сделали вывод, что более дешевая часть Оксфорд-стрит будет наилучшим местом. Мы понимали, что не можем рассчитывать на то, что люди знают о магазине пластинок компании Virgin и специально едут сюда, чтобы сделать покупку, поэтому приходилось делать ставку на привлечение в магазин прохожих, которые делают незапланированное приобретение. В том месте, где было наибольшее количество прохожих, мы и начали поиск свободного помещения. Внимание привлек обувной магазин с лестницей, ведущей вроде бы на незанятый второй этаж, и мы поднялись наверх посмотреть, так ли это.

– Что вы делаете? – раздался снизу голос, явно обращенный к нам.

– Ищем место под магазин, – сказали мы.

– Какой магазин?

Мы с Ником спустились по лестнице и увидели хозяина обувного магазина, преграждающего нам дорогу.

– Магазина грампластинок.

Хозяин был большим, шкафообразным греком, которого звали мистер Алакоузос.

– Вам будет не по силам оплатить аренду, – произнес он.

– Вы правы, – сказал я, – мы не можем позволить себе платить за аренду. Но по пути к нам огромное количество людей будет проходить мимо вашей витрины, и все они купят себе обувь.

– Какую именно? – глаза мистера Алакоузоса прищурились.

– Сандалии Иисуса уже не носят, – сказал Ник. – У вас есть в продаже Doc. Martens?

Мы договорились, что подготовим все необходимое для магазина пластинок и сможем занимать второй этаж без арендной платы, пока кто-нибудь другой не придет и не снимет его. В конце концов, место просто пустовало. За пять дней мы установили полки, положили на пол стопку диванных подушек, втащили наверх два старых дивана и поставили кассу. Первый магазин пластинок компании Virgin был готов к работе.

За день до открытия мы раздали сотни листовок на Оксфорд-стрит, предлагая пластинки по сниженным ценам. В первый день – это был понедельник – снаружи выстроилась очередь длиной более ста ярдов. Я был за кассой, когда начали входить покупатели. Первый из них купил пластинку немецкой группы Tangerine Dream; то, что она пользуется спросом, показала и наша почтовая рассылка.

– Забавный малый там у вас внизу, – сказал он. – Пока я стоял в очереди, он все пытался всучить мне пару обуви Doc. Martens.

В конце дня я понес деньги в банк и нашел мистера Алакоузоса возле магазина. Он был в недоумении.

– Как дела? – спросил я, стараясь скрыть, насколько тяжела сумка с наличностью.

Он посмотрел на меня, затем на витрину своего магазина, все еще заваленную нераспроданной обувью Doc. Martens.

– Отлично, – сказал он твердо. – Лучше и быть не могло.

В течение 1971 года Ник руководил магазином грампластинок на Оксфорд-стрит, Дебби – студенческим консультативным центром, который находился на Пикадилли, а я занимался общими вопросами расширения нашей деятельности. Мы переходили от идей журнала Student к компании Virgin и в соответствии с этим переименовали студенческий консультативный центр в новый благотворительный фонд под названием HELP! Он действует по сей день.