Текст книги "Невероятный уменьшающийся человек"

Глава 6

Скотт проснулся и настороженно прислушался. В погребе стояла тишина. Паук, должно быть, вернулся в свои владения. И скорее всего, если гадина все еще хотела убить Скотта, она уже снова пробовала залезть в картонку. Но Скотт, вероятно, спал очень долго и крепко и ничего не слышал.

Почувствовав, что горло опять болит, Скотт поморщился и сглотнул. Его мучили жажда и голод. Отважится ли он еще на один поход к водогрею? Скотт тяжело выдохнул. Вопрос праздный. А что ему, собственно, еще остается? Разве есть у него какой-то иной выход?

Пошарив вокруг себя, Скотт нащупал толстую, холодную как лед булавку. Взял ее в руки и, ощутив тяжесть, удивился тому, как легко орудовал ею вчера. Возможно, помог страх. Обеими руками Скотт поднял булавку и поместил ее у правого бедра. Выбираясь из швейной коробки и двигаясь по уходящей из-под ног, как зыбучие пески, горе белья к прорехе в стенке картонки, Скотт правой рукой волочил за собой булавку. Если появится паук, можно будет снова схватить ее двумя руками и использовать как оружие. Впервые за много недель у Скотта появилось ощущение относительной безопасности.

Подойдя к отверстию, Скотт осторожно высунулся и посмотрел сначала вверх, потом по сторонам и, наконец, вниз. Паука нигде не было видно. Скотт задышал чуть спокойнее. Он просунул булавку в отверстие и, задержавшись лишь на миг, сбросил ее вниз. Булавка звякнула об пол, откатилась на несколько футов и замерла. Скотт торопливо выскользнул из картонки и прыгнул вниз. Едва он приземлился на пол, вновь с хрипотцой запыхтел водяной насос. Скотт, застигнутый врасплох этим звуком, схватил булавку в руки и приготовился отразить нападение паука.

Но никто на него не нападал. Он опустил свое сияющее копье к правому бедру и направился к водогрею.

Выйдя из огромной тени топливного бака, он попал в полосу бледного света угасающего дня. За затянутыми тонкой дымкой окнами царил полный покой. Скотт прошел мимо больших колес косилки, настороженно поглядывая, не притаился ли за ними паук.

Наконец он вышел на открытое пространство и направился к находившемуся уже недалеко от него водогрею. Скотт посмотрел на холодильник, и перед его мысленным взором возникла газета, лежавшая там, наверху.

И еще раз он пережил приступ ярости, случившийся с ним, когда в дом заявились корреспонденты.

Скотта поставили в туфли, которые были ему велики уже на пять размеров, и Берг сказал:

«Ну вот, дружище, ты как будто вспоминаешь то время, когда мог их носить».

Потом его ставили рядом с Бет, Лу, рядом с его старой одеждой, висящей на двери. Потом он стоял возле развернутой рулетки, а огромная рука Хаммера, влезающая в кадр, указывала на отметку его роста. Потом его осматривали нанятые газетой для фотосъемок врачи. История его болезни перекраивалась на потеху миллионам читателей, в то время как он каждый день переживал душевные муки, метался ночью по постели и говорил себе, что, несмотря на нужду в деньгах, расторгнет подписанный с газетой контракт. Пусть даже Лу возненавидит его за этот поступок.

Но, как бы там ни было, контракт он не расторг. И получал все новые предложения: о выступлениях по радио и на телевидении, на сцене и в ночных клубах. Предложения о выступлении со статьями, приходившие от самых разных журналов, исключая наиболее солидные, и от бойких газетенок типа «Глоб пост». Перед его домом стали собираться толпы зевак, иногда даже выпрашивавших автограф. Религиозные фанатики зазывали его к себе, в личных беседах с ним и по почте призывая принять их сомнительную веру. Приходили письма с непристойными предложениями от разочаровавшихся в нормальных половых связях женщин... и мужчин...

* * *

Когда Скотт подошел к бетонной приступке, на нем не было лица. Какое-то время он постоял, все еще вспоминая прошлое. Наконец взгляд его опять прояснился и устремился вперед. Скотт двинулся дальше, ни на миг не забывая о том, что, возможно, паук подкарауливает его наверху.

Скотт медленно забрался на надстройку, держа наготове булавку, и оглядел внимательно свое ночное убежище. Там никого не было.

Со вздохом облегчения он перекинул через край надстройки булавку и проследил, как она покатилась по бетонной поверхности и, столкнувшись с его кроватью, остановилась. После этого он спустился вниз за пакетом с печеньем.

За три раза он перенес все кусочки печенья и сложил их в кучку рядом со своей кроватью. Теперь Скотт сидел и грыз кусочек печенья размером со свой кулак, мечтая о воде. Он не осмелился сходить к водяному насосу, потому что уже темнело и даже булавка не гарантировала полной безопасности.

Закончив есть. Скотт надвинул на свою кровать крышку коробки и с тихим стоном откинулся на губку. Он все еще чувствовал дикую усталость, потому что короткий сон в картонке почти не прибавил ему сил.

Вспомнив о своем календаре, Скотт нащупал руками дощечку и кусочек угля. Небрежно поставил отметку. В темноте он мог перечеркнуть какую-нибудь другую отметку и внести путаницу в календарь. Но все это было уже не важно. В календаре значились среда, четверг, пятница и суббота.

А дальше уже ничего не будет.

Лежа в темноте, Скотт дрожал. Как и смерть, его конец было невозможно себе представить. Нет, его уход еще непостижимее. О смерти имелось хотя бы какое-то общее представление; она была частью жизни, хотя и самой таинственной ее частью. Но с кем и когда случалось вот такое, как с ним, уменьшение до полного исчезновения?

Он повернулся на бок и подложил под голову руку. Если бы он мог хоть с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Если бы только с ним рядом была Лу и он мог бы смотреть на жену, касаться ее. И даже если бы она не догадывалась о его присутствии, ему все равно было бы много легче. Но его удел – одиночество.

Скотт опять вспомнил о смакуемых прессой сплетнях по поводу его недуга и то, как ему было противно участвовать в организованном газетой отвратительном спектакле и как, придя от всего этого в неистовое негодование, он патологически возненавидел всю свою исковерканную жизнь. И в своей ярости он дошел до того, что однажды сорвался в город, влетел к редактору газеты, прорычал ему в лицо, что контракт разорван, и, слабея от душившей его ненависти, выбежал на улицу.

42 дюйма

В двух милях от Болдуина с сухим, как ружейный выстрел, хлопком лопнула шина.

Охнув от неожиданности, Скотт вцепился руками в руль. «Форд» накренился, и за ним потянулся широкий след от лопнувшей шины. Отчаянным усилием Скотт резко завернул машину вправо, оставив позади слева ограничительный барьер, который едва не протаранил своим «фордом». Руль ходил ходуном, и Скотт стал прижиматься к обочине.

Проехав еще сто пятьдесят метров, он затормозил и выключил зажигание. Побелевшие, дрожащие от напряжения руки, сжатые так, словно он все еще держал ими руль, упали Скотту на колени. Какое-то время он сидел так, сверля свирепым взглядом дорогу и не говоря ни слова.

А потом неожиданно разразился бранью:

– Ах ты, сукин сын!..

От приступа ярости по спине у него пробежала дрожь.

– Давай еще, – произнес он уже вполне спокойно, но голос все же выдавал готовый вырваться наружу взрыв бешенства. – Давай еще. Так ее. Говорю же. Давай еще, ну же.

Он клацнул зубами.

– Мало одной шины, – глухо проговорил Скотт сквозь сжатые зубы. – Чтоб заглох этот генератор! Вдребезги этот радиатор! Чтоб ее разнесло, эту чертову машину! – выплеснулась на ветровое стекло бушующая ярость.

С закрытыми глазами, в полном изнеможении он откинулся на спинку сиденья.

Через несколько минут Скотт поднял дверную ручку и толкнул дверцу. На него налетел холодный ветер. Подняв ворот куртки, он вытащил из машины ноги и сполз с сиденья.

Он упал на гравий лицом вниз, успев, однако, выставить вперед руки. Чертыхаясь, быстро встал и что было силы бросил через дорогу камень. «Вот пошла невезуха. Не удивлюсь, если камень влетит в стекло проезжающей машины да засветит какой-нибудь пожилой даме в глаз, – в раздражении подумал он. – Эта чертова невезуха!»

Скотт стоял, весь дрожа, и глядел на свою машину, безнадежно завалившуюся на спущенную шину. «Здорово, – подумал он, – просто здорово. Как я, черт возьми, смогу заменить ее?» Скотт нервно заскрежетал зубами. Он был не в силах теперь сделать даже это. Ну и, разумеется, Терри не смогла сегодня присмотреть за детьми – значит, Лу осталась дома. Все как назло.

Озноб пробрал его, несмотря на то что он был в куртке. Было холодно.

«И это майским-то вечером холодно. И в этом не везет. Даже погода против меня. – Скотт закрыл глаза. – Мне пора в психушку!»

Нет, не может же он так просто стоять здесь. Надо пойти и позвонить в ремонтную службу.

Скотт не двигался, пристально вглядываясь в дорогу. «Ну, позвоню я туда, – думал он, – приедет механик, заговорит со мной, посмотрит на меня и узнает; и будет исподтишка глазеть на меня, а то и открыто». Как Берг вечно таращится – тупо, вызывающе, будто хочет сказать: «Господи Иисусе, да ты же уродец».

А потом механик будет болтать с ним, задавать вопросы, высказывая снисходительное дружелюбие здорового человека к уроду.

Скотт медленно сглотнул. Даже ярость он перенес бы легче, чем это надругательство над собственным духом. По крайней мере, ярость была для него борьбой, движением вперед, сопротивлением чему-то. Унизительный разговор с механиком стал бы полным поражением, которое придавило бы Скотта своей тяжестью.

Скотт устало выдохнул. Да, но как еще выбраться отсюда? Он должен непременно добраться додома. При любых других обстоятельствах он мог бы позвонить Марти, но в данном случае ему было как-то неловко обращаться к брату за помощью.

Скотт засунул руки в карманы куртки и побрел по посыпанной гравием обочине дороги.

«Плевать мне на это, – твердил он сам себе, – плевать мне на то, что я подписал контракт. Я устал изображать из себя подопытного кролика, которым потчуют миллион читателей».

В своей одежде, бывшей впору разве что маленькому мальчику, Скотт упорно шел вперед, все ускоряя шаг.

Его осветили лучи фар, и он, не останавливаясь, отошел еще дальше от дороги. Скотт, разумеется, и не собирался просить подвезти его до города.

Темная громадина проехала мимо него. Затем раздалось громкое шуршание шин по асфальту, и, подняв глаза, Скотт увидел, что машина затормозила. Его губы напряглись. «Я предпочитаю пройтись». Одними губами он стал произносить эти слова, репетируя свой ответ на предложение подвезти.

Дверца распахнулась, и из машины высунулась голова в фетровой шляпе.

– Один идешь, паренек? – спросил мужчина сиплым голосом. Говорил он, не вынимая изо рта выкуренную наполовину сигару.

Медленно, нехотя Скотт подошел к машине. Да, в общем все было нормально. Мужчина принял его за мальчика. Этого и следовало ожидать. Разве не его недавно отказались пропустить на вечерний сеанс в кино из-за того, что с ним не было никого из взрослых? Разве однажды в баре его не заставили показать удостоверение личности, прежде чем подали спиртное?

– Один идешь, парнишка? – еще раз спросил мужчина.

– Да вот, иду домой, – ответил Скотт.

– И далеко тебе?

Голос мужчины был не грубый, лишь чуть-чуть хрипловатый. Скотт увидел, что незнакомец сочувственно покачал головой.

– Да вот, до ближайшего города, – сказал Скотт. – Вы не могли бы подвезти меня, мистер? – спросил он уже совсем тонким, детским голоском.

– Конечно, малыш, конечно, – ответил мужчина. – Полезай ко мне, и bon voyage[1]1
  Счастливого пути (фр.).


[Закрыть] тебе и моему старичку «плимуту» пятьдесят пятого года.

Его голова исчезла в кабине так быстро и ловко, как голова напуганной черепахи, ищущей спасения под панцирем.

– Спасибо, мистер.

Скотт понимал, что для него играть по-настоящему роль мальчика было чем-то вроде самоистязания. Он стоял рядом с машиной, пока грузный мужчина, кряхтя и ерзая, усаживался поудобнее на водительском месте. Затем и сам Скотт юркнул на сиденье.

– Вот так, сиди здесь, малыш... Осторожно!

Скотт подскочил, почувствовав под собой толстую руку незнакомца. Мужчина убрал ее с сиденья, поднес к своему лицу и проговорил, тихо посмеиваясь:

– Ты повредил мне правую конечность, малыш. Отдавил пальцы. Что скажешь?

Когда Скотт снова сел, на лице его появилась нервная, натянутая улыбочка. В машине густо пахло виски и дымом сигар, и он начал кашлять себе в кулак.

– Поднять якоря, бродячее племя! – весело объявил мужчина и, тихонько ударив рукой по переключателю скоростей, послал его вниз.

Машина вздрогнула и покатила по шоссе.

– Fermer la porte[2]2
  Закрой дверцу (фр.).


[Закрыть], малыш, fermer эту проклятую porte.

– Уже закрыл, – ответил Скотт.

Мужчина бросил на него восхищенный взгляд.

– Ты понимаешь по-французски, малыш? Замечательный мальчик, такой воспитанный, образованный. Ваше здоровье, сэр.

Скотт едва заметно улыбнулся своим мыслям. Ему тоже хотелось опьянеть и расслабиться. Он целый вечер пил в темном закутке бара, пил, чтобы напиться, – и ни капли не опьянел.

– Ты живешь в этой гнилой местности, дружище? – поинтересовался неугомонный незнакомец и принялся похлопывать себя по груди.

– В ближайшем городе, – ответил Скотт.

– В ближайшем городе, бегущем навстречу огнями, – произнес мужчина, все еще похлопывая себя по груди. – В близлежащей деревушке, в соседнем селении Хамлет – Хамлет. А, Гамлет. «Быть или не быть, вот в чем...» Черт возьми, созвучная пара! Все королевство тому, кто мне отыщет пару... на ночь. – И он рыгнул, издав звук, похожий на протяжное рычание леопарда.

– Выключите осветитель приборной доски, – сказал Скотт, надеясь на то, что опьяневший мужчина вспомнит наконец о руле и возьмется за него своими непослушными руками.

Мужчина бросил на него изумленный взгляд.

– Гениальный мальчик. Аналитический ум. Боже, я влюбился в этого гениального мальчика. – И в машине, пропахшей плесенью и затхлостью, раздалось дребезжащее «хи-хи». – Mon Dieu![3]3
  Мой бог! (фр.)


[Закрыть]

Скотт напрягся всем телом, увидев, что сосед его наклонился к приборной доске и перестал следить за дорогой. А мужчина с силой загнал свою электрическую зажигалку в розетку для подзарядки и выпрямился, задев Скотта плечом.

– Так ты живешь в ближайшем городе, mon cher[4]4
  Мой друг (фр.).


[Закрыть]? Это... потрясающая новость. – Водитель еще раз рыгнул, опять издав звук, похожий на рычанье леопарда. – Вот, пообедал со стариной Винсеном. Эх, старина Винсен. – И опять из его глотки вырвался какой-то странный звук, который мог означать начало как приступа веселья, так и приступа удушья. – Старина Винсен, – грустно повторил здоровяк.

Зарядившись, зажигалка щелкнула, и мужчина вырвал ее из розетки. Скотт краем глаза взглянул на соседа, пока тот раскуривал потухшую сигару.

Широкие поля фетровой шляпы прикрывали пышную шевелюру. Раскалившаяся добела спираль зажигалки осветила лицо водителя, и Скотт увидел густые брови, нависшие над блестящими в темноте глазами, нос с широко раздувающимися ноздрями и толстые губы. Это было лицо озорного мальчишки, таращащегося на мир удивленными глазенками.

Клубы дыма от сигары окутали голову соседа.

– Очень смышленый парнишка, черт возьми! – Он ткнул зажигалкой мимо предназначенного для нее углубления, и та с глухим стуком упала на пол. – Руки-крюки, – пробурчал мужчина и нагнулся, чтобы поднять ее. Машину начало дико бросать из стороны в сторону.

– Я подниму, – бросил Скотт. – Осторожно!

Мужчина выровнял машину и мягкой ладонью похлопал Скотта по голове. Потом едва слышно произнес:

– В высшей степени добродетельный паренек. Я всегда говорил... – Он хрюкнул, опустил стекло и харкнул на дорогу. Забыв, что именно он всегда говорил, мужчина спросил сквозь икоту: – Ты живешь где-то неподалеку?

– В ближайшем городе, – ответил Скотт.

– Винсен – вот был друг, говорю тебе. – Голос водителя стал печальным. – Друг. В самом истинном смысле этого истинно славного слова. Друг, помощник, компаньон, товарищ.

Скотт бросил взгляд назад, на промелькнувшую за окном автостанцию. Судя по виду, она была закрыта. Он подумал, что лучше ему доехать до Фрипорта и связаться по телефону с кем-нибудь.

– Он напирал на то, – продолжал мужчина, – что нужно когда-то надеть на себя власяницу семейной жизни. – Он повернул голову к Скотту. – Ты понимаешь меня, малыш? Боже, благослови его наивность! Ты понимаешь?

Скотт сглотнул.

– Да, понимаю.

Мужчина выпустил изо рта целый клуб дыма. Скотт закашлялся.

– И что? Был мужиком, а стал, понимаешь, каким-то деградантом, лакеем, рабом, настоящим роботом. Ну и, короче, увидел я потерянную душу, какого-то сморчка. – Мужчина тупо уставился на Скотта. – Понимаешь, что я хочу сказать, малыш? Понимаешь?

Скотт посмотрел в окно. «Я устал, – подумал он. – Я хочу лечь спать и забыть, кто я и что со мной происходит. Я просто хочу лечь спать».

– Ты живешь где-то здесь? – спросил мужчина.

– В ближайшем городе.

– Точно так.

На мгновение мужчина замолчал, потом его опять прорвало:

– Женщины! Вот из-за кого жизнь мужчины начинает отдавать душком Да поразит их всех сифилис! – Он снова рыгнул и взглянул на Скотта. Машина тем временем уже неслась прямо на дерево. – И дружище Винсен навсегда потерян для мужского племени. Проглочен зыбучими песками...

– Мы врежемся в дерево.

Мужчина повернул голову.

– Понял. Ложимся на курс, кэп. Все опять в порядке. Идем туда, где друг – это...

Он опять уставился на Скотта, склонив голову набок, как покупатель, придирчиво осматривающий товар.

– Тебе... – поджав губы, сказал он, пытаясь угадать возраст попутчика. – Тебе двенадцать. Первый ученик?

У Скотта першило в горле от дыма сигары.

– Первый, – ответил он. – Осторожно!

Мужчина выровнял машину и, перестав смеяться, еще раз рыгнул.

– Неиспорченный возраст. Время еще не загубленных надежд. Вот так, дружище. – Его мощная рука упала Скотту на ногу и сжала ее. – Двенадцать, двенадцать лет. Опять стать двенадцатилетним – вот было бы здорово.

Скотт с трудом пытался вытащить ногу из тисков. Мужчина еще раз сдавил ее и затем опять взялся рукой за руль.

– Эх... Да-а-а... Еще раз впервые переспать... – Губы его скривились в презрительной гримасе. – Ну, это как впервые станцевать рок или впервые на чем-нибудь проехаться.

– Я могу выйти в... – начал было Скотт, увидев впереди открытую бензоколонку.

– Но эти женщины, они такие склочные, – убежденно произнес мужчина. – Настолько склочные, что доймут самого спокойного. – И он опять уставился на Скотта заплывшими жиром глазками. – Ты-то будешь жениться, дружище?

Только сейчас Скотт вдруг обратил внимание на измятый темный костюм соседа.

«Если бы я за эти дни не разучился смеяться, – подумал Скотт, – я бы сейчас захохотал».

– Нет, – ответил он. – Послушайте, можно мне выйти_

– Мудрое, благородное решение, – откликнулся здоровяк. – Слышу достойного, приличного человека Эти женщины... – Он уставился широко раскрытыми глазами в лобовое стекло. – Чтоб их всех поразил рак! Они разрушают исподтишка, бьют без промаха, они... О пророк, скажи всю правду! Ужасные создания. – Мужчина покосился на Скотта, смеясь, рыгая и икая одновременно. – Эй, мальчик!

– Мистер, я выйду здесь.

– Я повезу тебя во Фрипорт, мой мальчик, – заявил мужчина. – Нас ждет Фрипорт! Страна веселья и неожиданных утех! Аркадия местных хлыщей и прощелыг! – Мужчина посмотрел на Скотта в упор. – Тебе девчонки-то нравятся, дружище?

Вопрос застал Скотта врасплох. Все это время он не придавал серьезного значения пьяному монологу соседа. Но этот вопрос произвел на него такое сильное впечатление, что, когда он взглянул на мужчину, тот вдруг показался ему еще крупнее.

– Но я живу не во Фрипорте, – сказал Скотт. – Я...

– Он р-робок! – Хриплое хихиканье здоровяка вдруг перешло в рычание. – О робкая юность, любовь моя. – Его рука опять легла Скотту на ногу. Скотт поднял взгляд на мужчину, и лицо его вытянулось. В нос ударял густой запах виски и дым сигары. Кончик сигары то разгорался, то потухал... разгорался и потухал...

– Я выхожу здесь, – решительно произнес Скотт.

– Ладно тебе, паренек, – возразил здоровяк, следя одновременно за дорогой и за Скоттом. – Ночь еще юна. Правда, время детское: едва перевалило за девять. И потом, – продолжал он сладким голосом, – у меня в холодильнике ждет тебя аж целый килограмм мороженого. Не порция какая-то, а...

– Пожалуйста, выпустите меня здесь!

Через штанину Скотт чувствовал горячую руку мужчины. Он попытался отодвинуть от него ногу, но ничего из этого не вышло. Сердце от испуга забилось часто-часто.

– Ну, успокойся, дружище, – сказал мужчина. – Мороженое, торт под веселую похабщину – чего еще могут ожидать от вечера два странника, как мы с тобой? А?

Рука мужчины сжала ногу Скотта так, что тому стало не по себе.

– Ой! – вскрикнул Скотт, морщась от боли, и уже более низким голосом добавил: – уберите руку!

Мужчина переменился в лице, услышав в голосе Скотта раздражение взрослого человека и решимость дать отпор.

– Остановите, пожалуйста, машину, – произнес Скотт гневно. – Осторожно!

Водитель резко отвернул машину от обочины.

– Не волнуйся, малыш, – сказал он, выдав голосом свое возбуждение.

– Я хочу выйти! – У Скотта уже тряслись руки.

– Мой милый мальчик, – заговорил мужчина неожиданно жалостливым голосом, – если бы тебе были знакомы, как мне, унылое одиночество и...

– Останови машину, черт возьми!

Выражение лица соседа стало суровым, и он рявкнул:

– Как ты разговариваешь со старшим, грубиян!

Вдруг он отдернул правую руку и отвесил Скотту такой шлепок, что того отбросило к дверце.

Скотт быстро выпрямился, охваченный паническим страхом при мысли, что сил у него не больше, чем у мальчишки.

– Дружок, прости меня, – тут же пробормотал мужчина, икая. – Я больно тебя ударил?

– Я живу за следующим поворотом, – напряженным голосом проговорил Скотт. – Остановите здесь, пожалуйста.

Мужчина вырвал изо рта сигару и бросил ее на пол.

– Я обидел тебя, – плаксиво сказал он. – Я обидел тебя непристойными словами. Пожалуйста, прости меня. Посмотри на то, что за этими словами, под этой маской веселости. За ними – черная печаль, полное одиночество. Ты это понимаешь, дружище? Ты еще молод, и ведомы ли тебе мол...

– Мистер, я хочу выйти, – сказал Скотт голосом ребенка, полусердитым, полуиспуганным.

И самым ужасным было то, что Скотт уже сам не мог понять, играл ли он или это было искреннее чувство. Мужчина свернул к обочине шоссе.

– Что ж, тогда покинь меня. – Он тяжело вздохнул. – Ты ничем не отличаешься от всех остальных, ты такой же, как все.

Дрожащими руками Скотт открыл дверцу машины.

– Доброй ночи, мой милый принц, – с горечью произнес здоровяк, пытаясь найти в темноте машины руку Скотта. – Доброй ночи тебе, и пусть твой ночной покой наполнится самыми добрыми сновидениями... – Хриплая икота прервала его прощальную речь. – А я поеду дальше – голодный, холодный... опустошенный. Ты не поцелуешь меня один раз? На прощанье, на...

Но Скотт уже выскочил из машины и побежал прямо к автостанции, которую они только что проехали. Мужчина, повернув свою большую голову, смотрел назад, на убегавшего от него во все лопатки мальчика.