Текст книги "Убить клоуна"

Но, перебрав все факты, я не нашел ни одной зацепки. Пока у меня не было никаких улик. Как ни крути, оставались только два выхода из сложившейся ситуации, и оба не сулили мне ничего хорошего. Один из них требовал моего присутствия на предстоящем костюмированном балу, который Фрэнк Квин устраивал для гангстеров по случаю праздника Хэллоуин; но если я не превращусь в невидимку да к тому же не обрету бессмертия, это будет моей последней вечеринкой. Тогда оставалась только встреча, назначенная Квином на завтрашний полдень – или, вернее, уже сегодняшний – в отеле «Баркер».

Совершенно ясно, что появляться там мне нельзя. Но может, мне удастся спрятать в кабинете Салливана «жучок», простой микрофон, или даже радиопередатчик, вроде того, который подъезжал сейчас к Далласу, в штате Техас. Если повезет, то услышу, о чем пойдет речь на этой встрече, даже запишу на магнитофон их выступления. Но при таком раскладе мне не узнать, кто там присутствует, как они выглядят, как их фамилии. Однако, если просто узнать, что они обсуждают, и то это важная информация, которой мне сейчас так не хватает, – вопрос в том, как установить в «Баркере» микрофон.

При одной только мысли об этом мне показалось, что улитки ползут вдоль моего позвоночника, усиливая ночную прохладу. Я откинулся на сиденье машины и с такой силой прижал пальцы к векам, что у меня перед глазами, как на экране телевизора, замелькали белые черточки и кружочки; геометрические черно-белые орнаменты возникали и пропадали. Тогда я расправил плечи и, чертыхаясь себе под нос, нащупал пачку сигарет. Достал зажигалку, покрутил колесико – и замер.

Я сидел не шевелясь. Нашел. Я понял, что нашел выход.

Но это означало, что мне придется вернуться в гостиницу «Баркер».

Нравится мне это или нет.

А мне это очень не нравилось.

Глава 11

В половине пятого утра я стоял в другой телефонной будке и терпеливо дожидался, когда мне ответят. Я звонил своему бывшему клиенту по имени Гейб, который давно уже стал моим другом; кроме того, он был классным специалистом по всякой электронике, прекрасно разбирался в телевизорах, был владельцем трех магазинов по продаже телевизоров: двух – в Лос-Анджелесе и одного – в Голливуде.

Я звонил ему, потому что надеялся оборудовать кабинет Салливана не только микрофоном, но и телевизором.

Гейб обратился ко мне, узнав, что его сын-школьник в качестве развлечения балуется наркотиками. Я провел с мальчиком экскурсию, показал ему, какие страшные муки испытывают взрослые и ребятишки, решившие отказаться от употребления наркотиков; показал пятнадцатилетнюю девчонку, сохранившую еще следы былой красоты, которая занималась проституцией, чтобы оплачивать свои пагубные привычки. Увидев своими глазами, к чему приводит такое безобидное на первый взгляд развлечение, мальчик утратил к нему интерес, поскольку понял, что за это удовольствие придется расплачиваться изгнанием из общества нормальных людей. В знак благодарности Гейб, возможно, поможет мне установить микрофон в недрах этой действующей домны.

После, наверное, шестого звонка в трубке раздался его сонный голос.

– Гейб? – сказал я. – Шелл Скотт. Мне нужна твоя помощь.

– Шелл? Привет, приятель. Подожди минутку. – В трубке что-то щелкнуло, но вскоре Гейб вернулся: – Слушаю тебя. Сходил умыться. Теперь проснулся. Кого надо убить или похитить?

Я рассмеялся:

– Сегодня на первом этаже одного отеля состоится встреча. Мне хотелось бы находиться подальше от этого места – но слышать и видеть, что там происходит. Ты – спец по телевизорам. Можешь устроить?

Несколько секунд он молчал.

– Конечно. Думаю, тебе нужна полная система телевидения. Верно?

– Я в этом не разбираюсь. Что мне понадобится?

– Тебе нужна телекамера, установленная на месте событий, и, если хочешь, маленький передатчик, приемник сигнала и телевизор, чтобы воспроизвести картинку, а также кабель, который надо протянуть до того места, где будет установлено воспроизводящее сигнал устройство.

– Кабель? – переспросил я. – Кабель? Я-то думал, сигнал передается по воздуху, или эфиру, или хлороформу, или...

– Скотт, ведь у нас с тобой не Американская телерадиовещательная корпорация. Кабелем соединяют телекамеру с телевизором и устанавливают приемник-преобразователь радиоволн, так работает коммерческое телевидение – без проводов, чтобы тебе было понятнее.

– Дружище, ты все объяснил, но мне нужно устройство, работающее без проводов. Послушай, Гейб, вот что происходит. На встречу, о которой идет речь, соберутся коррумпированные элементы, у них есть пистолеты и всякие такие штуки. Если они заподозрят, что за ними подсматривают, то пустят в ход все, что у них имеется. Так что или мне надо отказаться от этого плана, или...

– Понятно, – прервал он меня. – Уяснил. Одно из таких делишек, а? Так вот, ты нашел где спрятать камеру?

Я уже думал над этим. Когда я забрел вчера вечером в кабинет Салливана, то увидел там серый стол, кожаные кресла и деревянный бар в углу.

– Наверное, нашел, – ответил я, – но не очень надежное место.

– Как я понимаю, тебе не хочется находиться в отеле.

– Мне хотелось бы устроиться в нескольких кварталах от него, а еще лучше – в Лас-Вегасе, штат Невада. Я проберусь на место встречи, чтобы потихоньку установить телекамеру, но оставаться там не хочу. – После паузы я добавил: – Если, конечно, не заставят.

– Так вот, есть и другой путь, – сказал Гейб. – Я заговорил о кабельном телевидении, потому что все необходимое оборудование лежит на моем складе в Голливуде и я мог бы тут же выдать его тебе. Но если можешь немного подождать, я отыщу телекамеру, работающую на полупроводниках, и ультракоротковолновые передатчик и приемник. При работе на ультракоротких частотах получаешь видео– и аудиосигналы без кабеля.

– Великолепное предложение. Но ты сказал – если я могу немного подождать. Как долго?

– Сегодня же достану все это, в первой половине дня. У меня на складе ультракоротковолновой системы нет. Постараюсь управиться до полудня.

– Гейб, – вздохнул я, – мне надо установить это оборудование и исчезнуть до восхода солнца – если, конечно, я хочу увидеть этот восход. Сейчас еще можно пробраться и улизнуть из этого заведения, но, когда оно откроется, туда уже не попасть. Мне там будет... гм... неуютно. Все надо закончить в течение полутора часов. У меня в запасе самое большее два часа.

– Тогда забудь и думать об ультракоротковолновом оборудовании, Шелл. Мне нужно не меньше часа, чтобы подобрать и получить в городе все необходимое. Так согласен на аппаратуру с кабелем?

Немного подумав, я ответил:

– Согласен.

– Где встретимся? – спросил он.

Я объяснил, где нахожусь.

– Хорошо, – сказал Гейб. – Еду на склад в Голливуде и подберу для тебя все, что нужно. Ты, наверное, хотел бы получить приборы, работающие на полупроводниках, то есть небольшого размера.

– Желательно – размером с горошину.

– Будем считать, я этого не слышал. Вот что ты получишь. Телекамеру размером с домашнюю восьмимиллиметровую кинокамеру. Для аудиосистемы у меня есть микрофон размером с сигару и усилитель. Он в два раза меньше обычной переносной модели. Годится?

– Великолепно.

– Это все, что нужно, добавим сюда еще коаксиальный кабель, чтобы соединить твою камеру с монитором, и экранированный провод для микрофона. Я прихвачу все это.

– Еще одна сложность, Гейб. Я хочу записать на кассету звук и переписать на видеокассету то, что появится на экране телевизора, – если, конечно, такое возможно.

– Ох, братец. – Он замолчал. – Прихвачу портативный магнитофон и шестнадцатимиллиметровый «болекс», но учти: записать фильм с экрана телевизора совсем не то, что снять во дворе любительский кинофильм. Изображение на экране твоего телевизора будет неустойчивым. Оно складывается из растровых линий: иногда изображение занимает весь экран, а иногда – только часть. Все зависит от частоты следования кадров, на экране твоего телевизора может появиться полное изображение, совсем ничего или растр.

– Но хоть часть происходящего удастся снять, так? И это изображение будет сопровождаться звуком, который записывается отдельно?

– Да, что касается звука, синхронная запись требует двадцати четырех кадров в секунду. Если снимать фильм на соответствующую пленку со скоростью двадцать четыре кадра в секунду вместо шестнадцати, при условии, что мой «болекс» снимает со скоростью двадцать четыре кадра, а не двадцать три с половиной, к примеру, то у тебя все получится. Если бы у нас хватило времени проверить камеру...

– Времени, Гейб, нет.

– Я пошел, Скотт. Теперь понял, что тебе нужно, – постараюсь достать как можно скорее. – Он повесил трубку.

* * *

В этот предрассветный час было холодно и сыро. Я стоял в кромешной тьме перед дверью, за которой начинался коридор, ведущий в служебные помещения «Гардения-Рум», коридор, в который выходила дверь кабинета Салливана. С помощью комплекта ключей и отмычек, которые мне удалось достать неподалеку, у заспанного слесаря, я быстро справился с замком, но, взявшись за ручку двери, немного помедлил, вспоминая, все ли необходимое прихватил с собой.

Гейб приехал и уехал. Он привез все оборудование, упаковав его в три небольших чемодана. Один из чемоданов он оставил мне, а с двумя другими отправился в отель «Баркер», зарегистрировался там под вымышленным именем, потребовав себе номер с телевизором в задней части отеля, чтобы окна его выходили на улицу, и поселился в 418-м номере.

Из одного чемодана он достал кинокамеру и несколько кассет с пленкой, телескопический треножник, портативный магнитофон и магнитную ленту. Из другого – двести футов коаксиального кабеля и столько же футов экранированного провода. Он присоединил провод к микрофону магнитофона, а кабель – к вводу антенны на задней стенке телевизора, стоявшего в номере. Остальной кабель, а также провод он сбросил из окна на аллею, где стоял я.

К тому времени я блокировал оба конца аллеи деревянными щитами с надписью: «Осторожно – идут ремонтные работы», которые одолжил на Восемнадцатой улице. Эти щиты не блокируют аллею на неделю, но в первую половину дня помешают любителям прогулок пользоваться этим участком. Мы встретились с Гей-бом в аллее, и он отдал мне ключ от 418-го номера. Мы обменялись рукопожатиями, он проверил, знаю ли я, что делать, пожелал мне удачи и уехал.

От того места, где упали провод и кабель, до окна кабинета Салливана в служебном отсеке клуба «Гардения-Рум» оставалось шагов пятнадцать. Кабеля хватало с избытком. Теперь мне предстояло проникнуть в кабинет Салливана и присоединить этот кабель к портативной телекамере, а потом на некоторое время поселиться в 418-м номере отеля «Баркер».

Вот почему несколько секунд назад мне пришло в голову, что я успешно осваиваю профессию взломщика. Тяжело вздохнув, я открыл дверь и, войдя внутрь, аккуратно запер ее. В коридоре было темно и тихо. Я замер, прислушиваясь. Потом, держа в левой руке чемоданчик, принесенный мне Гейбом, а в правой – кольт 38-го калибра, осторожно двинулся вперед.

Все шло как по маслу. Я без помех вошел в кабинет Салливана, задернул занавески на окне и включил свет. При первом же взгляде на бар я понял, что там вполне можно спрятать мою телекамеру. Он был пригоден для подобной операции.

Бар занимал угол комнаты, слева от меня, и представлял собой солидное сооружение из отшлифованного и отлакированного тополя, стойка длиной в восемь футов была сделана из распиленного по всей длине бревна. Переднюю стенку бара украшали занятные шишки из более темных пород дерева. Бар имел около двух футов в глубину, и заднюю стенку его прикрывали четыре аккуратно прикрепленные к ней дверки. На полках внутри бара стояли бутылки джина, виски, бренди, разных ликеров, а также стаканы и серебряное ведерко для льда, на дне которого плескалось немного воды.

Я приступил к работе.

Открыл чемоданчик. В нем лежала телекамера, усилитель и маленький микрофон, все это удивительно небольших размеров, если учесть, какую работу им предстояло выполнить. Портативная телекамера получала питание от блока также портативных батареек, находившихся внутри ее; она была снабжена электронным глазом, который соединялся с диафрагмой объектива, увеличивавшейся или уменьшавшейся в зависимости от освещения. К ней был прикреплен усилитель со штепсельной вилкой от маленького, размером с сигару, микрофона, уже настроенного на звук.

Кроме того, в чемоданчике я нашел набор всех необходимых мне инструментов. За четыре минуты, если верить моим часам, я выбил одну из шишек, украшавших переднюю стенку бара, и спрятал телекамеру с объективом прямо в образовавшееся гнездо, а планку закрепил полудюжиной гвоздей, забив их в полку, на которой стояла телекамера, по три с каждой стороны. Назвать мое сооружение незыблемым как скала было бы большим преувеличением, но все же оно держалось достаточно прочно. Рядом с телекамерой я установил усилитель и микрофон, все три предмета занимали пространство не больше фута в ширину и были установлены как раз в центре бара.

Еще две минуты я сверлил дырку в левой стенке бара, рядом с окном, выходившим на аллею позади отеля. Предварительно выключив свет, я раздвинул занавески, раскрыл окно и выбрался на аллею. Провод и кабель свисали из окна 418-го номера. Я придавил их большим камнем, чтобы они висели прямо, а не болтались по стене и не маячили перед чьим-то окном. Протянув их вдоль аллеи, до окна кабинета Салливана, я запихнул свободные концы внутрь и вскарабкался вслед за ними в комнату. Я закрепил их гвоздем слева от окна и частично вдавил их в наружный подоконник, загнув над ними его нижний край. Потом закрыл окно, тщательно задернул занавески и включил в комнате свет. Отрезав лишние куски кабеля и провода, я протащил их в дырку, которую провернул в стенке бара. Еще минуты две ушло на то, чтобы присоединить их к спрятанной телекамере, провод я подсоединил к усилителю – и мое кабельное телевещание, звуковая и телевизионная система между этим кабинетом и 418-м номером была налажена.

И довольно надежно укрыта – если только кто-нибудь не вздумает пропустить стаканчик. Все мое оборудование находилось в центральной части бара; я сдвинул все бутылки и стаканы к концам стойки и забил гвоздями две центральные дверцы. Я добился своего – все было готово, чтобы сегодня днем наблюдать за тайной встречей Квина с его помощниками. Работа закончена. Посмотрел на часы. Я провел в кабинете Салливана семнадцать минут.

Работа так захватила меня и я так старался выполнить ее как можно быстрее, что на какое-то время позабыл, где нахожусь, и почти отключился от всех внешних раздражителей. Теперь все вернулось на свои места, и я осознал, что в третий раз мне сюда не попасть. Мне показалось, что несколько секунд назад до моих ушей донесся какой-то шум. Все мои чувства были предельно обострены, я навострил уши, но не услышал ничего, кроме биения собственного пульса и учащенного дыхания. Эти звуки мог слышать только я.

Но тут я вспомнил, что несколько минут назад, когда я находился в аллее, на востоке появился слабый, почти незаметный отблеск. Приближался рассвет. Рассвет – время охоты на шпионов. Эта мысль не давала мне покоя. Работа закончена, и пора как можно скорее выбираться отсюда.

Я собрал все инструменты, обрывки кабеля и провода, сложил их в чемоданчик и отнес его к двери. Потом подошел к большому серому столу, за которым, как я полагал, сегодня днем будет сидеть Квин. Порывшись в его ящиках, я не нашел ничего интересного для себя. Какие-то бумаги, коробка сигар, пара красных беретов, принадлежавших, конечно, Салливану; таким беретом, как мне рассказывали, он прикрывал свой «толстый череп». Потухшая, недокуренная сигара лежала в большой керамической пепельнице, стоявшей на столе. Самый обычный кабинет.

Наклонившись над столом, я заметил слабый лучик, мерцавший в моем тайнике в баре, но он скорее походил на отражение света от бутылки, а не от объектива телекамеры. Я остался доволен. Теперь можно уходить, зная, что больше сделать ничего нельзя. Я смогу увидеть – и услышать – практически все, что произойдет в этой комнате, если их встреча действительно состоится, и состоится здесь, в этом кабинете, и они не обнаружат мою телекамеру, и полиция не уберет щиты с надписью «Идут ремонтные работы», и никому сегодня утром не захочется выпить. И никто не заметит странный кабель, свисающий вдоль задней стены здания... Множество других "и" вызывало у меня ощущение легкой тошноты.

Раздался легкий шорох, как будто что-то пошевелилось. По крайней мере, мне что-то послышалось... если только снова не заработало мое воображение. Но вслед за тем опять раздался шум, не похожий на предыдущий звук. Если тот шум раздавался только у меня в ушах, то этот напоминал хруст косточки, чего никак не могло быть.

Посмотрев на дверь, я заметил, что ее ручка медленно поворачивается.

Вот этот-то звук я и услышал. Вихрь чувств поднялся в моей душе. Во-первых, я растерялся. Во-вторых, я понял, что меня сейчас схватят, и ощутил гнев, разочарование и не знаю, что еще. Зайти так далеко, настолько приблизиться к выполнению задуманного, проделать всю эту работу – и в результате полное банкротство. Это было уж слишком!

Я вытащил револьвер. Дверь приоткрылась на дюйм. Я прицелился в сторону звука, приготовившись стрелять.

Но затем – так неожиданно и громко, что я опять вздрогнул, – раздался женский голос:

– Сейчас вернусь, дорогой. Я только на две минуты.

«Что за чертовщина?» – подумал я.

Теперь, когда дверь была приоткрыта, я услышал и ответные голоса – мужские, их было не меньше двух, и доносились они со стороны бара «Гардения-Рум», – но слов не разобрал, до меня донесся только какой-то разгневанный рокот. Однако голос женщины слышался совершенно отчетливо, она крикнула:

– Не шуми, дорогой. Приготовь мне коктейль – я сейчас вернусь.

Я не знал, что предпринять: то ли вылезти в окно – хотя время уже упущено, – то ли спрятаться за дверью, под столом или в баре – что еще придумаешь. Слишком много вопросов надо было решить за две-три секунды, имевшиеся в моем распоряжении.

Ясно было одно: за дверью стояла женщина, и она не стала бы орать во весь голос, если бы держала в руке пистолет и собиралась стрелять в меня. Мне предстояло решить элементарную задачу: если мы знакомы, если она узнает меня, мне крышка. Но может, она меня не знает.

Может, она... Мысли мелькали в голове с быстротой молнии.

Я находился в кабинете Салливана, – может, она не знает ни меня, ни Салливана. Чем черт не шутит, все может быть; может, луна сделана из сыра и в один прекрасный день и мне перепадет кусочек. Может, мне удастся закончить это дело, не получив пулю в лоб. В один прекрасный день... Времени на дальнейшие словесные упражнения не оставалось. Надо было решать: она уже входила в комнату.

И тут на меня снизошло вдохновение. Я действовал как по наитию.

Отчасти, возможно, потому, что все время думал о Салливане, отчасти – просто из желания прикрыть чем-то свои седые волосы, но одним прыжком я подскочил к столу, выхватил из ящика красный берет Салливана, натянул его на голову, схватил огрызок сигары, лежавший в пепельнице, и повернулся спиной к двери – как раз вовремя, так как женщина уже вошла в комнату и увидела меня с сигарой в левой руке: правую руку, в которой был револьвер, я спрятал.

Слегка повернув голову влево, я скосил глаза, чтобы посмотреть на нее и проверить, одна ли она явилась сюда. Одна. Хихикая, она закрыла за собой дверь.

Что ж, ничего угрожающего в этих звуках не было.

– Привет, – сказала она. – Заметила полоску света под дверью. Вы не возражаете?

– Возражаю?

– Ведь вы – Салли? Правда?

Обернувшись, я посмотрел на девушку, но выражение ее лица не изменилось. Оно осталось таким же счастливым, полным ожидания и надежды, – типичное выражение лица подвыпившего человека, хрипловатый голос и избыток макияжа на лице дополняли картину. Незаметно сунув револьвер в кобуру, я повернулся к ней.

– Вы что, оглохли? – спросила она. – Ведь вы – Салли, правда?

– А разве мы с вами встречались? – спросил я вполне дружелюбно.

– Нет. Нет еще, но у нас все впереди, – произнесла она жеманно, – очень надеюсь на это.

Не разобравшись в смысле ее слов, я задал жизненно важный для меня вопрос:

– Так вы никогда не встречались со стариной Салли?

– Нет, – покачала она головой, – но я ждала этой встречи. Понимаете, мой дружок запретил мне и думать о шоу-бизнесе. А я хочу выступать. У меня талант, честное слово.

Шоу-бизнес, талант. Я вспомнил все, что слышал о Салли. Как бы там ни было, такое развитие событий устраивало меня. Сжав в зубах сигару, я предложил:

– Что ж, тогда заходите, радость моя. Посмотрим, на что вы способны.

Она тихонько взвизгнула. Вплоть до этого момента что-то смутно тревожило меня, мне казалось, что я ее где-то видел, но, когда она взвизгнула, я вспомнил. Вчера вечером она сидела за столиком в баре вместе с Блистером, Спиди и еще двумя девушками. Как раз она была без кавалера, и на ней было зеленое закрытое платье.

Сегодня ночью ее кавалер, «дружок», как она его называла, очевидно, находился поблизости, и сегодня на ней было другое, тоже закрытое, трикотажное платье ярко-оранжевого цвета, облегавшее ее тело так же плотно, как и предыдущее. Зрелище было впечатляющее, хотя, несомненно, эластик грозил лопнуть от слишком большого давления изнутри. Вчера вечером ее светлые волосы свободно ниспадали на плечи, сейчас они были заколоты на макушке.

Ее визг закончился высокой нотой, несколько напоминавшей кошачье мяуканье; картинно заломив руки, она воскликнула:

– Как я боялась, что вы не позволите! – После чего завиляла бедрами и несколько раз сжала и разжала пальцы. – Сначала мне надо немного разогреться, – объяснила она.

События развивались стремительно. Как бы эта спасительная на первый взгляд соломинка не погубила меня. Мне хотелось только одного: как можно быстрее закончить прослушивание этой красотки, чтобы, привлеченные ее воплями, сюда не явились ее дружки и случайные знакомые, которые без лишних слов пристрелят меня. И тут я вспомнил кое-какие подробности относительно Салли: как он нанимал девушек для своих шоу, «пробы», которые проходили здесь, в его кабинете...

– Ладно, я готова, – объявила блондинка, – только мне, наверное, придется танцевать без музыки.

– Прошу вас, мисс, не надо...

Но она, не слушая меня, продолжала:

– Надо побыстрее показать вам мой номер, не то заявится мой дружок и застукает меня.

– Застукает?

– Он убьет меня, если узнает, что я была здесь.

– Убьет?

– Я улизнула от него, ведь он и слышать не хочет о моей театральной карьере. Но я придумала целую сценку, все отрепетировала. – Она уже начала свой номер, но ее театр нисколько не был похож на балтиморский. – Я и название придумала для своего танца, – продолжала она, – «Танец совокупления». Или это слишком вульгарно?

– Детка, это ничуть не грубее того, чем торгуют на Ла-Бреа. Но, видимо, именно это и нравится публике?

Она не ответила. Покачивая бедрами, она двигалась по комнате, потом, заведя руки за спину, расстегнула длинную «молнию» и начала снимать свое оранжевое платье. Не забывая при этом вилять бедрами...

– Нет, – взмолился я, – нет, не надо...

– Что такое? Не надо? Почему?

– Понимаешь, я... совсем забыл. Дело в том, что все места заняты. Для новых... девушек мест нет.

– Но это займет не больше минуты. Я уже начала, и, может, вы вспомните меня, когда появится место. – Она захихикала, как девчонка, которую пощекотали.

– Все это ни к чему... – начал я.

– Я придумала весь танец, – говорила она, не слушая меня и не останавливаясь ни на секунду, – придумала даже себе псевдоним: Вава. Это будет моим новым, сценическим именем.

– Вава?

– Да. Правда, красиво? Такое звучное, страстное... Я и фамилию придумала – Вуум!

– Слушай, с тобой все в порядке?

– Конечно!

– Но ты же сказала «вуум» или что-то очень...

– Это же у меня фамилия такая – Вуум!

– С ума сойти! Но ведь не Вава Вуум!

– Именно так. Разве не красиво?

– Господи помилуй! Но все же не Вава Вуум, – повторил я, не веря своим ушам. – Послушай, это еще хуже, чем Яки, японская танцовщица. Разве это имена? Да, Суки. Суки Яки. Черт знает что!

– Я придумала сама.

– Верю. Слушай, пора кончать...

Она не обращала на меня никакого внимания. Испустив высокий, пронзительный вопль – «Уи-и-и-и-и-и!» – не останавливаясь ни на минуту и двигаясь все быстрее, она, очевидно, спешила закончить танец до появления дружка, который «застукает» ее – или, вернее, нас – и прикончит ее, а скорее всего – нас.

– Нет, – твердо заявил я, – пора прекратить все это.

– Уи-и-и-и-и!

Плевать она хотела на мои слова. И меня нисколько не удивило, что она уже избавилась от своего оранжевого платья и от розовой нижней юбки, а теперь, не переставая раскачивать бедрами, подбросила вверх туфельки на высоких каблуках, за ними последовали нейлоновые чулки, очевидно державшиеся на невидимых подвязках, и она осталась только в розовых нейлоновых трусиках и вульгарном розовом нейлоновом бюстгальтере, отделанном рюшками, такой фасон называют «бред сумасшедшего», что-то вроде этого.

Честно говоря, на нее стоило посмотреть. Но с учетом сложившихся обстоятельств я не мог позволить себе увлечься открывающейся перспективой, и слава богу! – иначе что со мной стало бы, когда она закинула руки за спину, нащупывая застежку бюстгальтера и еще более страстно извиваясь всем телом. Но я сурово приказал:

– Прекрати немедленно!

Однако мой суровый тон не производил на нее ни малейшего впечатления. Она наконец справилась с застежкой, выпуклые чашечки бюстгальтера заскользили ниже, ниже...

– Послушай, тебе пора остановиться. Не думаешь ли ты...

Розовое облачко, соскользнуло и упало на пол. Теперь она металась по комнате, делая резкие пассы руками и повторяя: «Вава Вуум! Вава Вуум!» – а затем истерически завизжала: «Уи-и-и-и-и!»

– Уи-и-и, – повторил я, чувствуя себя круглым идиотом.

Ее белокурые волосы распустились; взмахнув руками, она откинулась назад, пальцы ее теребили розовые нейлоновые трусики.

– Вава Вуум! – выкрикнула она. – Уи-и-и-и! Уи-и-и-и-и-и!

Конечно, в другое время и при других обстоятельствах я наверняка услышал бы звуки, доносившиеся из коридора. Звуки шагов. С каждой секундой шаги приближались. Но я ничего не слышал. Просто не слышал. Опять меня подвела ахиллесова пята. Эта блондинка откровенно предлагала себя, и хоть я не верил, что она зайдет так далеко, но ее розовые нейлоновые трусики начали спускаться – то ли для того, чтобы доказать полную преданность театру, то ли для того, чтобы старина Салли вспомнил о ней, когда у него освободится тепленькое местечко.

Но когда считаные секунды отделяли блондинку от кульминационного момента ее танца, когда она, без умолку, высоким, пронзительным голосом, выкрикивала свое «Уи-и-и-и-и!», а трусики рывками спускались вниз, дверь с треском распахнулась.

Здоровенный парень ввалился в комнату и заорал диким голосом:

– Что, черт возьми, здесь происходит?

Это был Фарго.

Взглянув на блондинку, он мгновенно оценил обстановку, равно как и ее неестественную позу: она стягивала с себя трусики, наклонившись вперед и выпятив зад, и в этой позе застыла на месте. И если в первую секунду он выпучил глаза, то сейчас они просто полезли на лоб.

– Дет-ка, что, черт возьми, про-ис-хо-дит? – заревел он, как раненый бык.

Блондинка не пошевелилась, только перестала стягивать трусики, попытавшись потихоньку вернуть их на прежнее место, но делала это слишком нерешительно, хотя, с другой стороны, она оказалась в столь затруднительном положении, что не имело значения, с какой скоростью она их натянет.

– Ох, милый, ты все испортил, – произнесла она жалобным голоском.

«Что верно, то верно», – подумал я с сожалением.