Текст книги "Эмпайр Фоллз"

– Господи, – Беа с отвращением покачала головой, – ты грязный мерзкий старикашка. Когда заканчиваешь, стряхивай его хотя бы.

– Ты бывал на Кис? – обратился Макс к Хорасу, напрочь игнорируя Беа.

– Никогда.

– А где ты был во Флориде?

– В Орландо.

– Тебе бы понравилось в Ки-Уэсте. Там жил Хемингуэй.

Хорас отхлебнул пива и отметил, что Макс поступил так же. Услышать о Хемингуэе из уст такого старика Хорас ожидал менее всего.

– Хемингуэй, значит.

– Точно, – подхватил Макс, обрадовавшись, что его уловка сработала. Хорас, рассудил Макс, пишет в газету, и, возможно, его тянет поговорить о другом писателе, как нормального человека тянет выпить пива и поваляться под южным солнышком. – Потрясный чувак.

– Ты был с ним знаком?

– Там все названо его именем, Хемингуэй то, Папа это. Друганы звали его Папа, ну ты в курсе.

– Я спрашиваю, был ли ты с ним знаком?

– Кто знает?

Не удержавшись, Хорас коротко рассмеялся:

– Как это понимать?

– А вот так, черт возьми, и понимать. За долгие годы я выпил там столько пива. И в один из тех вечеров он мог сидеть рядом со мной за стойкой. Откуда мне знать?

– Держу пари, между вами был по меньшей мере один табурет, – обронила Беа.

– Когда ты начал туда ездить? – спросил Хорас.

– Зимой шестьдесят восьмого.

– Тогда ты не сидел рядом с Хемингуэем, – сказал Хорас. – Он покончил с собой в шестьдесят первом.

Макс попытался вспомнить, слыхал ли он об этом. Он был в курсе, что Хемингуэй давно помер. Однажды он пролез в дом писателя с группой туристов – когда это было? лет двадцать назад? – и вроде бы там говорили, что Хемингуэй умер. Во всяком случае, дома его не было. Что больше всего поразило Макса в том доме, так это кошки, свора кошек, и многие с лишним пальцем на передних лапах, напоминавшим большой человеческий палец. Он решил, что кошка с большим пальцем – это не очень красиво, хотя казалось, что все эти дряхлые пусики способны благодаря отогнутому большому пальцу взять в лапы стакан пива, совсем как люди, черт бы драл этих котов. Судя по рассказам гида, к кошачьей своре великого писателя относились с глубоким почтением, и, похоже, именно они хозяйничали в доме. Вот что Максу так нравилось на Кис: практически всё там воспринимали спокойно, включая самого Макса, чей потрепанный облик – предмет постоянных насмешек на севере – там считали естественным и даже неизбежным состоянием человека. В Ки-Уэсте Макса часто принимали за местного, из тех, кого там называют “ракушками”, и туристы, не разобравшись, с удовольствием покупали ему выпивку. Хемингуэй, будучи знаменитостью, вероятно, никогда не платил за свои напитки. Что порождало интересный вопрос.

– Покончил с собой? С какой стати?

– Может, проснулся однажды утром и почувствовал тщету всего и вся, – предположил Хорас.

– Какую такую тщету?

Хорас пристально поглядел на своего собеседника:

– Люди не раз приходили к подобному выводу касательно их собственного существования, знаешь ли. Черт побери, не так давно богатейший человек в Центральном Мэне вышиб себе мозги прямо здесь, в Эмпайр Фоллз.

Ч. Б. Уайтинга, вот кого он имел в виду. Чарлза Бьюмонта. Чарли.

– Двадцать три года назад в марте, – проговорил Макс и мигом обнаружил, что Хорас и Беа уставились на него.

– Ты-то откуда знаешь? – спросила Беа.

Макс пожал плечами, давая понять, что люди имеют право знать то, что им хочется знать, у нас свободная страна. Впрочем, с точки зрения Макса, – а за последние лет двадцать он много размышлял на эту тему – самоубийство Ч. Б. Уайтинга далеко не самое странное в этой истории. Самое странное заключалось в том, что Уайтинг не пожалел ни времени, ни сил, чтобы проделать долгий путь домой, в Эмпайр Фоллз, хотя мог бы застрелиться прямо в Мексике, где он в ту пору жил. Опять же, допускал Макс, допивая остатки пива, человек, решивший выстрелить себе в голову, скорее всего, изначально был не способен ясно мыслить.

Повторно осушив стакан, Макс заглянул в стакан Хораса, тот был наполовину полон. Не попробовать ли снова подтолкнуть пустую посудину поближе к Беа? Но Макс знал, что номер не пройдет, у Беа пиво за оскорбление выдают лишь один раз за вечер, а потом хозяйка вольна поносить тебя задарма. Вот вам и тщета.

– Мы с тобой должны поехать туда как-нибудь, – предложил Макс Хорасу. – Женщины там ходят полуголыми. И можно смотреть на них сколько хочешь, они не против. Там есть один бар, где девушки снимают лифчики и трусики и подвешивают их к потолку. Это надо видеть. Я свободен, так что можем ехать в любое время.

– Вряд ли я соберусь. – Хорас подвинул двадцатку к Беа, просигналив таким образом Максу: второго пива за его счет не будет. – А вдруг я впаду в депрессию. И выстрелю себе в голову.

Макс был разочарован его маневром. И разобижен.

– Постарайся не попасть в эту штуку на лбу, – предостерег он. – Иначе то еще будет зрелище.

Когда Хорас ушел, Макс допил последний глоток пива из стакана соседа и, злясь на себя за то, что поддался мрачным мыслям, принялся обдумывать, кого бы ему подговорить на совместную поездку на юг. Идеальный кандидат должен иметь машину и не ждать, что Макс раскошелится на бензин. Главное, добраться до Флориды, а там дела пойдут веселее. Как только он найдет, где остановиться, он попросит кого-нибудь в Эмпайр Фоллз пересылать ему чек на пособие первого числа каждого месяца. Макса слегка беспокоило то, с какой скоростью на Кис испаряются деньги. Наверное, солнце, сияющее с утра до ночи, заставляет тебя потеть, а пот вызывает жажду. Пиво во Флориде стоило дороже, но Максу страшно нравилось, как его подают, со свежей долькой лайма, воткнутой в горлышко запотевшей бутылки. Если не принять меры, уже к середине месяца утопишь в бутылке все пособие целиком и потом до первого числа замучаешься высматривать, где бы и чем поживиться.

В напарники Максу требовался незамутненный человек – чистая душа с деньжатами, – который лишь хочет славно отдохнуть, но не знает как. Хорас, сперва возбудивший надежды, явно не годился на эту роль, если хорошенько подумать. И слава богу, что из этого ничего не вышло. Как бы Макс стал объяснять всем и каждому, откуда на лбу Хораса взялся столь отвратительный шишак. Женщины, те наверняка захотят узнать происхождение фиолетово-кровавой хреновины, хотя бы затем, чтобы выяснить, а не заразна ли она.

Лет десять назад вокруг Макса циркулировало немало людей, которых он мог бы уговорить на поездку во Флориду, но годы взяли свое. Многие из подходящих кандидатур умерли, другие переселились в дом для престарелых, но были и третьи, возмутительно постаревшие душой, чего Макс в принципе не понимал; ему только что перевалило за семьдесят, чувствовал он себя на пятнадцать, в каковом возрасте и обретался всю жизнь.

С женщиной было бы занимательно отправиться в путь, и опять же, лет десять назад он бы мигом нашел себе спутницу. В городе вроде Эмпайр Фоллз хватало чужих жен, всегда готовых и жаждущих сорваться с места, чтобы проветриться, если, конечно, умело к ним подойти, и Макс задумался, куда же, блин, подевались все эти добрые женщины. Большинство пожилых ударились в религию, а те, что помоложе, Максом Роби не прельщались и ясно давали ему это понять – на тот случай, если он сам еще не догадался. Хотя, наверное, оно и к лучшему. У женщин, вообще говоря, куча потребностей. Они хотят жить в уютных гостиницах, им нужно пописать каждый раз, когда тебе самому не терпится в уборную, и им необходимо держать тебя в курсе всего, о чем они думают, а думают они непрерывно. И они совершенно не понимают твоих финансовых потребностей. Когда, к примеру, ты поистратился. И потом, это же философский вопрос: зачем кого-то брать с собой, если там, куда ты едешь, женщин и так полно? Все равно что везти уголь в Ньюкасл. Максу нравились женщины на Кис. Жизнь сделала их реалистками, не мечтательницами. Они словно с самого рождения знали, как мужчины вроде Макса становятся мужчинами вроде Макса, и не предъявляли им претензий.

– Проснись, Макс! – Беа вырвала его из задумчивости, и на секунду он даже вообразил, что она подслушивала его мысли. К его удивлению, в телевизоре уже не играли в бейсбол, но обсуждали закончившийся матч. И конечно, “Сокс” опять продули. – Ступай домой, – велела Беа.

– Сколько времени? – спросил Макс, вглядываясь в циферблат часов на противоположной стороне бара. Пожалуй, единственное, что его выводило из себя в этой жизни, так это рано закрывающиеся бары.

– Час, – ответила Беа. – Ты заснул около полуночи.

– Я не спал, я размышлял.

– Да? Ну, значит, из моих знакомых только ты храпишь, когда размышляешь. – Беа выключила телевизор, но оставила свет над входной дверью, чтобы Макс не заблудился. – Ты слишком быстро выпил два последних пива, они тебя и вырубили.

– Я выпил их как надо, – твердо заявил Макс. Он считал, что пиво можно пить по-разному, но только не так, как это делал сегодня Хорас, позволяя напитку нагреваться, а потом оставляя его недопитым. Макс расставался с пивом, только стоя над писсуаром. – Мне надо отлить. – Он повернул к уборной.

– Дома сделаешь свои дела. – Беа подталкивала его к выходу, черствая бессердечная женщина. – Ты живешь всего в квартале отсюда.

Оно, конечно, верно, но квартал был длинным. “Имперские башни” стояли в глубине улицы, однокомнатная квартира Макса находилась на шестом этаже, а лифт поднимался медленно; Макс по опыту знал, что, когда ему не терпится помочиться, он, бывает, не может сразу вставить ключ в замок.

К счастью, в переулке сбоку от “Каллахана” было пусто, и кирпичная стена заведения устроила Макса как нельзя лучше. Закончив, он почувствовал прилив сил, спать ему совершенно расхотелось. Легкая дымка, но пока не туман, повисла над городом, и Макс решил, что в столь хороший вечерок не грех прогуляться. Он двинул через город, через весь затихший, свернувшийся калачиком Эмпайр Фоллз. По пути ему не встретилась ни одна машина, ни один пешеход, а добравшись до кладбища, он без труда, хотя было темно, нашел могилу своей жены. Не шевелясь, он простоял у могилы так долго, что случись кому пройти мимо по другую сторону высокой кованой ограды, его бы приняли за статую. Чудесная дымка пролилась дождем, но старик с непокрытой головой продолжал стоять у камня с надписью “ГРЕЙС РОБИ” – камня, поставленного его сыновьями, когда их мать умерла, когда Макс загорал во Флориде, на Кисе, вместе с женщиной совсем иной выделки, чем его жена, и сокрушался, что не встретил ее раньше, в самом начале. Странно, почему теперь в компании с Грейс он чувствовал себя таким благодушным, умиротворенным, как никогда при ее жизни, когда надежды и мечты переполняли ее настолько, что на нее было больно смотреть. Стоя, Макс опять вздремнул и проснулся бодрым, хотя и промокшим насквозь. И ему снова захотелось отлить, о чем он вслух оповестил жену и прочих безмолвных спящих. Одним из них был Чарлз Бьюмонт Уайтинг, который, похоже, как великий Хемингуэй (если Хорас не наврал), проснулся однажды утром под впечатлением тщеты своего существования – чувства, Максу неведомого и, скорее всего, недоступного. В жизни столько всякого разного. Включая неприятности иногда, и все же.

Воздвигая памятник на могиле Ч. Б. Уайтинга, располагавшейся по соседству, жена покойного действовала наверняка: придавленному этакой глыбой, ее мужу вовек не выбраться оттуда, куда он угодил. Макс расстегнул ширинку и подумал, что мало кто из его ровесников способен выдать столь ровную, длинную, душеспасительную струю. В возрасте за семьдесят мужчины превращаются в протекшие краны, из которых постоянно, размеренно капает. Но только не Макс, чью простату следовало бы завещать науке.

– Надеюсь, у тебя все хорошо и ты рад промочить горло, – сказал он старине Чарли, пуская струю.

А когда закончил, поднял голову и заметил на макушке памятника каменного кота. Надо же, прежде он никогда его не замечал, хотя не раз воздавал должное Ч. Б. Уайтингу, орошая его могилу. Животное казалось таким живым, что Макс слегка поежился; дрожь куда крупнее пробила бы его, если бы, присмотревшись повнимательнее, он увидел, что кот дышит.

Глава 8

Тем летом Майлзу исполнилось девять, и его взяли в бейсбольную команду “Имперские бумажные гиганты”. Один из самых маленьких мальчиков в команде, почти весь сезон он провел на скамейке запасных, наблюдая, как ребята постарше отважно бросаются за мячом, с какой бы скоростью тот ни летел. Тренер Ласаль выпускал его на поле ближе к концу игры, когда исход был очевиден, – за что Майлз был ему благодарен, поскольку страшно боялся, что команда проиграет по его вине. Когда же он вступал в игру в перчатке, которая была ему велика, и с испуганным выражением на лице, мальчики из команды противников, увидев, как он топчется у второй базы, разворачивались и отбивали мяч левой, понимая, что Майлзу и катящегося по земле мяча не поймать.

Ситуация радикально изменилась в конце июля, когда Майлз чудесным образом поймал мяч. Дело было так: он стоял на своем посту и мыслями был где-то далеко, когда услыхал стук биты и увидел мяч, приближавшийся к нему с такой скоростью, что он даже не успел пригнуться, как он обычно поступал. Мяч, ударившись о внутреннюю сторону перчатки, застрял между полосками кожи, а Майлза закружило, и он плюхнулся на попу. Тем не менее перчатка удержалась на его руке, а мяч в перчатке. “Гляньте, что я нашел”, – прокомментировал тренер Ласаль тоном не столько насмешливым, сколько довольным, а поздравительные хлопки по спине от товарищей по команде приободрили Майлза. Хотя до этого момента бейсбол был для него постоянным источником унижения, игра ему искренне нравилась, и еще больше ему понравилась мысль, что он способен стать достоянием команды, а не обузой, как прежде. Поймав мяч случайно, теперь он не видел причин, чтобы не заняться этим целенаправленно.

Когда мать объявила, что они едут отдыхать на неделю, Майлз согласился только при условии, что он возьмет с собой перчатку. Грейс уверяла его, что на Мартас-Винъярде ему негде будет играть, но Майлз был твердо настроен тренироваться каждый день, хотя бы просто подбрасывать и ловить мяч на пляже. Вдобавок мать призналась, что никогда там раньше не бывала, и Майлз втайне надеялся, что на острове их ждут всякие приятные сюрпризы. Если на Мартас-Винъярде, рассуждал он, полно богатых людей, как говорила мать, значит, бейсбольные площадки там должны быть повсюду в количестве куда большем, чем требуется желающим поиграть. Возможно даже, там есть команды, составленные из мальчиков вроде него, которых приволокли на остров против их воли, да еще в самый неподходящий момент, на второпях спланированный отдых.

Впрочем, оказалось, что его мать была права, в чем Майлз убедился, глядя с палубы парома, входившего, пыхтя, в бухту Винъярда. Выяснилось и другое: мать не до конца понимала, куда они едут, и когда они пришвартовались и маминому взору предстали толпы хорошо одетых людей, приехавших в дорогих с виду автомобилях встречать паром, ее рука потянулась ко рту, как бывало всякий раз, когда мама пугалась либо сознавала, что допустила промах. Более того, казалось, она прикидывала, не остаться ли на пароме и не вернуться ли на нем в тот же день домой, даже не сходя на берег. И не она, но Майлз заметил мужчину внизу на пристани, махавшего то ли им, то ли кому-то, стоявшему рядом с ними. Мужчина Майлзу был совершенно незнаком, но, когда он показал его матери, она замахала в ответ.

– Как вы узнали нас? – спросила она этого человека, представившегося мистером Миллером и приветствовавшего их у трапа.

– Ваш паренек послужил наводкой, – улыбнулся мистер Миллер. – Играешь в бейсбол, а?

Настал черед Майлза восхищаться проницательностью нового знакомого – пока он не припомнил, что на руке у него перчатка, которая от влажного морского воздуха и соленых брызг на нижней палубе стала заметно мягче. Впервые с тех пор, как отец подарил ее Майлзу, он сумел сложить ее одной рукой.

– Мы благодарны вам за то, что вы сделали для нас исключение, – говорила мать, пока мистер Миллер забирал их вещи из багажных контейнеров, выгруженных с парома. Ни о чем не спрашивая, он безошибочно опознал их сумки, не потому ли, догадывался Майлз, что они выглядели неказистее прочих. – Мне известно, что детей вы обычно не селите.

– Ну, – ответил мистер Миллер, укладывая их вещи в машину, – у вас нашелся друг в верхах. – И торопливо добавил: – И потом, этот молодой человек почти взрослый, верно?

Их отель находился на другой стороне острова, рядом с рыбацкой деревней, и когда мистер Миллер свернул на длинную узкую подъездную дорожку, что вела к “Летнему Дому”, располагавшемуся на крутом берегу над океаном, в глазах матери Майлз опять заметил испуг, как и ранее на пароме; казалось, она была готова попросить мистера Миллера развернуться и отвезти их обратно в гавань.

Кроме гостиницы в “Летнем Доме” имелось с десяток коттеджей, которые, по словам мистера Миллера, иногда снимали художники и кинозвезды. Тот, что отвели Майлзу с матерью, находился немного на отшибе, а по одной из его стен тянулась шпалера с розами. Майлзу их коттедж нравился больше прочих, потому что он стоял ближе всех к тропе, спускавшейся вниз с откоса и через дюны на пляж. Их предупредили не сходить с тропы из-за ядовитого плюща, растущего в тех местах.

Грейс же коттедж более всего нравился тем, что рано утром, когда менялся ветер, они просыпались под грозный шум прибоя. Майлз знал, что вода от них далеко, но каждое утро волны обрушивались с такой силой, что он подходил к окну проверить, не пошатнулся ли за ночь окружающий мир. Ему чудилось, что, выглянув в окно, он увидит, как волны пенятся прямо на их крыльце.

В гостиничную столовую они не ходили; регистрируясь, Грейс окинула взглядом обеденный зал и сразу поняла, что здесь очень дорого и вряд ли ее платья достаточно нарядны для этого места. В кухонном отсеке коттеджа стоял маленький холодильник, и Грейс купила в деревне коробку с хлопьями и кварту молока на завтраки. К десяти часам утра из гостиницы им приносили плетеную корзину с сэндвичами, фруктами и напитками, и, взяв корзину, они шли на пляж. Только там, среди дюн, его мать выглядела по-настоящему беззаботной и довольной.

В тридцать лет Грейс была привлекательной женщиной, и даже наличие девятилетнего мальчика рядом не мешало многим из постояльцев мужского пола поглядывать на нее с восхищением, что не ускользнуло от внимания их жен. Однажды рядом с ними остановился мужчина, представился и поинтересовался, почему их никогда не видно в гостиничной столовой по вечерам, и даже пообещал угостить Грейс коктейлем, если она не против и если ее юный спутник найдет, чем ему развлечься самостоятельно. Грейс подперла подбородок левой рукой, якобы обдумывая это предложение, пока ее обручальное кольцо не вспыхнуло на солнце, тогда мужчина пожал плечами и сказал:

– Ну, спрос не грех.

Свое мнение на сей счет она оставила при себе.

По вечерам, когда они возвращались в коттедж, дневное солнце по-прежнему горело на коже, и они смывали с себя соль и песок, надевали шорты, майки, сандалии и по пыльной проселочной дороге шли ужинать в самый дешевый деревенский ресторан, какой только сумели отыскать. Заведение называлось “Алчущий кит” и специализировалось в основном на еде на вынос, но там можно было и поесть на маленькой террасе под пляжными зонтами. Официантка, студентка колледжа, прониклась симпатией к Майлзу и научила его, как правильно есть пропаренных моллюсков, которые подавали в сетчатых корзинках с двумя чашками с жидкостью. В первой чашке был горячий бульон из самих моллюсков, но туда, пояснила официантка, их макают только для ополаскивания, а потом во вторую чашку с растопленным маслом и в рот. К моллюскам прилагалась большая тарелка с устричными крекерами. Они были дорогими, но Грейс сказала “все нормально”, и каждый вечер Майлз уплетал их за обе щеки, пока тарелка не пустела.

Когда ранним вечером они садились ужинать, солнце еще припекало, а когда заканчивали, прохладный ветерок уже трепал зонт над ними, и после сытных моллюсков с маслом на Майлза нападала сладкая дремота, отчего обратный путь казался невероятно долгим. Некоторые магазины в деревне работали допоздна, и однажды вечером Грейс задержалась у витрины с летним платьем. Примерив платье, она отважилась купить его, но к тому времени Майлз крепко спал в кресле у выхода из магазина. По дороге в коттедж в непроглядной ночи Майлз задал вопрос, возникший непонятно откуда – возможно, навеянный сном:

– Мам, мы кого-то ждем?

Мать остановилась, и он почувствовал в темноте, что она смотрит на него.

– Почему ты так решил?

Больше подумать было не на кого, и Майлз решил, что они ждут отца, хотя за неделю до того, как мать внезапно объявила о путешествии на Мартас-Винъярд, родители крупно поскандалили. И потом, до отъезда из Эмпайр Фоллз, Майлз отца вообще не видел, что, впрочем, не было столь уж необычным. Поругавшись с женой, Макс исчезал часто и без предупреждения, вероятно желая таким образом преподать Грейс урок. Бывало – чаще зимой, чем летом, – он исчезал на несколько месяцев, отправляясь на Кис, где было теплее и где ему иногда перепадал заказ на покраску дома, либо нанимался на шхуну, возившую туристов любоваться закатом на воде. Денег он домой не посылал, и у него и в мыслях не было, что он бросил жену с ребенком на произвол судьбы. В понимании Макса дело обстояло ровно наоборот: Грейс кормила на один рот меньше, и, что существеннее, ей не приносили счета из баров, которые она оплачивала из своего заработка на “Имперской рубашечной фабрике”. Разве он их обездолил? Напротив, на его семью прямо-таки золотой дождь пролился, на что Макс без стеснения указывал Грейс, когда она пыталась втолковать ему, как дурно он с ними обошелся.

Разумеется, Макс и летом исчезал. Наибольшим спросом маляры пользовались на побережье, в местах вроде Кэмдена, Блу-Хилла и Кастайна, где у богатых людей из Массачусетса имелись летние резиденции и деньги, чтобы подновлять свои дома при малейшем шелушении краски. Мало того, эти люди, будучи не местными, обыкновенно знать не знали об отвращении Макса к зачистке поверхностей – как и к любым иным аспектам ремесла, требующим длительных усилий. А когда они обнаруживали, что он красил их окна закрытыми, Макса уже след простыл. К тому времени, когда в Бутбэе догадывались, что он схалтурил, Макс уже красил закрытые окна в Бар-Харборе. В сезон на побережье штата Мэн выгнать нерадивого маляра было сложно, потому что тот, кто придет ему на замену, мог запросто оказаться еще большим халтурщиком. В июле и августе бедные граждане Мэна обладали заметным преимуществом над богатыми, по каковой причине эти два месяца доставляли Максу Роби особое наслаждение.

И когда Макс исчез через день после скандала, Майлз подумал, что отец двинул на побережье автостопом. Заработает там денег, сделает так, чтобы его уволили в нужный момент, и приедет на остров, чтобы провести с ними последние дни маминого отпуска. Раньше они никогда не ездили отдыхать без Макса, вот Майлз и ожидал, что отец рано или поздно появится. Мать дважды ходила в гостиницу звонить, то есть она с кем-то и о чем-то разговаривала. Возвращалась она расстроенной; наверное, делал вывод Майлз, у отца не получается завязать с работой либо он все еще злится. Что до самого Майлза, его не сильно печалило отсутствие Макса. Мать инстинктивно поняла, что “Летний Дом” не для них, но отец повсюду чувствовал себя желанным гостем, даже когда определенно таковым не был. Если Макс приедет на Мартас-Винъярд, он мигом окопается в баре на краю стойки и будет потешаться над мужчинами в синих блейзерах с золотыми пуговицами и их мясистыми женами, от которых пахло духами “Сирень”, пока отца оттуда не выставят. А когда его будут гнать, Максу ничего не стоит спустить штаны и показать обидчикам голый зад.

Ближе к вечеру, за два дня до отъезда, Майлз резвился в волнах, демонстрируя свою ловкость и словно не слыша уговоров матери выйти на берег и обсохнуть перед ужином, и вдруг заметил, что мать на него не смотрит, даже когда он окликал ее. За последнее время он научился упиваться ее беспокойством, когда особенно внушительная волна разбивалась о Майлза и выносила его на пляж. Впрочем, с первого дня на острове мать была благодарной зрительницей всех его дурачеств, но сейчас она повернулась к нему спиной, прикрывая глаза ладонью, как козырьком, и, проследив за ее взглядом, Майлз увидел одинокую фигуру на крутом берегу. Стоя спиной к солнцу, человек пристально глядел на пляж. Почти все купальщики, собрав вещи, уже поднялись наверх по извилистой песчаной тропе, и когда человек помахал рукой, Майлз, оглядевшись, не увидел никого, кому бы незнакомец мог махать. Он повернулся к матери, она как раз опускала руку, которой прикрывала глаза. Она помахала тому человеку в ответ? Вряд ли, решил Майлз, потому что мать уже стояла к нему лицом и звала его.

– Кто это был? – спросил Майлз, когда мать вытирала его полотенцем.

– Кто был кто?

По возвращении в коттедж она настояла, чтобы он принял душ перед ужином, а когда он вышел, одетый в шорты и майку, отослала его обратно, велев надеть рубашку поприличнее, брюки и нормальную обувь вместо кед. Сегодня они ужинают в “Летнем Доме”. Сама она собиралась надеть новое белое платье, купленное в деревне.

Напрасно Майлз искал в меню клуба “На волне” пропаренные моллюски. Правда, в этом меню он мало что понял, включая язык, на котором были написаны названия многих блюд, – на французском, просветила его мать. Вечер насмарку – томили Майлза дурные предчувствия. Он не понимал, зачем нужно напяливать брюки, рубашку с воротником и полуботинки, а потом сидеть в четырех стенах за белой скатертью, когда они могли бы, легко и удобно одевшись, прекрасно устроиться под цветастым зонтом на террасе “Алчущего кита” и поесть моллюсков на простом английском. Особенно ему досаждали брюки, потому что у него чесались икры и бедра. Днем ранее Майлз по дороге с пляжа тренировался, подбрасывая мяч, и в итоге ему пришлось лезть за мячом в заросли, а сегодня в дуґше он обнаружил красные пятна на коже. Вытираясь жестким белым полотенцем (им приносили свежие каждый день), он тер кожу до исступления там, где она саднила, наливаясь жаром. Теперь пятна на ногах опять зудели, а он не мог до них добраться. Хуже того, мать прочла ему целую лекцию о том, что можно, а чего нельзя делать за ужином со взрослыми. Ужин продлится долго, сказала мать, и это пойдет ему только на пользу. И он не должен ни ерзать, ни чесаться. Ему даже не разрешили взять с собой бейсбольную перчатку.

Майлз нехотя признавал, что никогда его мать не выглядела такой красивой, как этим вечером. За неделю на пляже она загорела, но постаралась не обгореть, и новое белое платье изумительно контрастировало с ее кожей, а вдобавок она надушилась, и Майлз подумал, что, наверное, отец все же приедет к ним на остров, хотя какой в этом смысл, если им через день уезжать.

Зал был почти полон, но, однако, там было на удивление тихо. Майлз никогда не видел так много людей в одном помещении, производивших так мало шума. Где-то едва слышно играл рояль, не заглушая постукиванье столовых приборов. Когда Майлз, изучив меню, объявил, что здесь нет пропаренных моллюсков, Грейс наклонилась к нему и шепотом попросила говорить потише. За соседним столиком сидел мужчина с седыми волосами и грустными глазами; потягивая коктейль, он листал меню. Как и на доброй половине мужчин в обеденном зале, на нем был темно-синий блейзер с золотыми пуговицами, и он улыбнулся Майлзу и его маме, когда они усаживались за свой стол. Впрочем, все мужчины в зале умудрились обернуться и посмотреть на Грейс, хотя большинство немедленно сделали вид, будто их внимание привлекло нечто иное. Услыхав сетования Майлза на отсутствие пропаренных моллюсков, седовласый сосед отложил меню и подался к ним.

– Надеюсь, вы простите, что я вмешиваюсь, – сказал он, – но, полагаю, вашему очаровательному спутнику понравятся моллюски “Казино”. Они здесь превосходны.

Пока сосед говорил, Майлз рассматривал его, пытаясь определить возраст мужчины. Из-за седой шевелюры он сперва принял его за старика, но лицо было гладким, и чем дольше Майлз вглядывался, тем этот мужчина казался моложе. Конечно, он был старше Грейс, но насколько старше, Майлз не мог определить. И то, как мать улыбнулась ему в ответ, предполагало, что стариком она его не считает.

– Что скажешь, Майлз? – спросила мать. – Ты доверяешь этому джентльмену?

Майлз глубоко задумался. Простой вопрос почему-то оказался очень сложным, но, прежде чем он нашел ответ, сосед остановил проходившего мимо официанта и заказал полдюжины моллюсков “Казино”, предупредив Грейс:

– Не беспокойтесь. Если ему не понравится, я их съем.

К изумлению Майлза, мать вступила в беседу с соседом, рассказав, что моллюски любого вида – новшество для ее сына и, отведав их, он не желает есть ничего другого.

Сосед улыбнулся:

– Сдается, у него развивается вкус ко всему хорошему в этой жизни.

– Мы здесь на отдыхе, – сказала Грейс, представившись, и добавила после паузы: – Извините за любопытство, но вы ужинаете в одиночестве?

– Увы.

– Тогда не присоединитесь ли к нам?

– С превеликим удовольствием, – ответил сосед, – хотя мой столик, кажется, побольше. Почему вам с мистером Майлзом не пересесть ко мне?

Приглашение не успело прозвучать, как появились два официанта, чтобы привести план в действие. Майлз не был в восторге от этой перемены до тех пор, пока новый знакомец не поинтересовался, какой у него любимый вид спорта. С первого дня на острове Майлз отчетливо сознавал, как много мужчин были бы рады познакомиться с его матерью, если бы не обременительное присутствие ее сына. Но этот выглядел человеком другого сорта, и Майлз с легкостью ответил ему, а потом, без лишних понуканий, принялся рассказывать захватывающую историю о том, как неделю назад он поймал мяч. Закончив, он начал все сначала, на тот случай, если мужчина упустил кое-какие нюансы. Под его рассказ им было спокойнее и приятнее расправляться с закусками, подумал он. Новый знакомец не ошибся, Майлзу ужасно понравились новые моллюски, хотя он был огорчен, что их не принесли целое ведерко, как это было заведено в “Алчущем ките”.

Звали их сотрапезника Чарли Мэйн, и он слегка подчеркнул голосом это “эй”, чтобы Майлз с матерью не спутали его фамилию с названием их родного штата. Мать Майлза почему-то удивилась его имени, зато Майлз решил, что оно ему очень подходит. Пока Майлз уплетал моллюсков, Чарли Мэйн был занят тем, что ловко извлекал из круглых раковин нечто похожее на ластики; раковины Майлзу тоже что-то напоминали, но он не мог вспомнить что. На пляже он часами копался в песке в поисках ракушек, но такие ему не попадались.