Текст книги "Эмпайр Фоллз"

– Хочешь сказать, ты любил меня, Майлз? Хочешь, так говори. Я заткнусь и послушаю. – Он уставился на свои руки, и она сказала: – Я так и думала.

Она была права, разумеется. В подлинном смысле он не любил ее. Не любил так, как хотел любить, когда давал обеты перед Господом, родными и друзьями, и эта простая истина ранила его столь глубоко, что анализировать ее он не мог. Нет, он не любил ее и не понимал почему. Он также не понимал, что помешало бы ему ответить, знай он, в чем причина его нелюбви. Если это не любовь, то как тогда называется та нежность, что побуждает тебя оберегать другого человека? Как назвать то чувство, что грозило накрыть его с головой прямо сейчас, и его уже тянуло обнять ее и пообещать, что все будет хорошо? Если это не любовь, тогда что это?

И все же она была права. Ведь то чувство, что он испытывал к этой женщине, чья жизнь столь долго была соединена с его жизнью, ни в коем случае нельзя было перепутать с влечением, и обожанием, и ощущением, что без нее он пропадет. Настолько Майлз понимал, хотя бы потому что отчаянно пытался не замечать разницы.

– Зачем ты изводишь себя, Жанин? – спросил он. – Вы с Уолтом счастливы, а все прочее неважно.

С минуту она разглядывала его, потом сдалась.

– Ты меня уделал, – выдавила улыбку Жанин. – Наверное, мне просто хотелось услышать, что человек я не самый ужасный.

– Я никогда не говорил…

– Именно, Майлз, это я и пытаюсь до тебя донести, – перебила Жанин, вставая. – Ты никогда ничего не говорил.

– Он все твердит, что лазает как обезьяна, – говорил Майлз брату.

Они сидели наверху, в его квартирке над рестораном, времени было почти одиннадцать. Майлз, всю жизнь страдавший бессонницей, в любом случае просыпался в пять, но если вдруг он крепко засыпал, то был не в духе, когда ему приходилось вставать по будильнику, чтобы открыть ресторан. Дэвид взял из мини-холодильника бутылочку с минералкой, затем поставил ее на пол и убрал с дивана огромную коробку с туалетной бумагой, освобождая себе место. По телевизору транслировали матч с “Сокс”, игра шла на Западном побережье.

Конечно, Жанин права: для Тик здесь места не выгородишь, хотя Майлз весь вечер прикидывал в уме, что можно было бы сделать. Держать все ресторанное оборудование в подвале, пока река снова не разольется и в “Гриль” не просочится вода? Если вынести все это барахло, они бы с дочерью здесь неплохо устроились, разве что девочке в возрасте Тик требуется нечто большее, чем просто квадратные метры. Ей нужна своя комната с дверью, которую она сможет запереть или хлопнуть ею при необходимости. Кроме входной в квартире имелась лишь дверь в ванную, но и та плотно не закрывалась. Тик заслуживала большего. Конечно, потратив сколько-то сил и денег, Майлз смог бы сделать свою квартирку поуютнее, но затрапезность этого жилья над рестораном никуда бы не делась.

Тем не менее он понимал: его дочь ухватится за любую возможность переехать от матери. Ей претило жить под одной крышей с Уолтом Комо. Пусть коттеджик за книжным магазином на Мартас-Винъярде был ненамного больше его квартирки, им обоим там было бы не тесно, сумей Майлз наскрести денег на эту недвижимость.

– Все, что он делает, – обронил Дэвид, глядя на экран, – он делает как обезьяна. – Сентиментальностью по отношению к отцу Дэвид не отличался. – Но подпускать его к лестницам точно не стоит. И будь начеку – он норовит тебя разжалобить.

– Стараюсь не поддаваться. Но он знает, как на меня воздействовать. Я тоже не обрадуюсь, если на мне поставят крест, когда я состарюсь, – попытался Майлз объяснить свои наивные эмоции. Иных причин жалеть Макса Роби определенно не имелось.

– Неплохо сегодня получилось. – Дэвид тряхнул головой. Волосы у него были довольно длинные, и, отстояв восьмичасовую смену с сеткой на голове, он выглядел так, словно забыл ее снять.

– Еще как неплохо, – откликнулся Майлз, пересчитывавший выручку. – Похоже, четверги приживутся.

– По-моему, наши затраты не слишком эффективны.

– Сомневаюсь, что мы сможем добиться большего.

– Ты знаешь, каким должен быть следующий шаг?

– Да, знаю, – ответил Майлз.

К этому разговору они возвращались не раз. Бессмысленному, что было свойственно многим их разговорам, и началось это давно, еще при жизни матери. Странно. Никогда они с Дэвидом не были дружны так, как сейчас, после катастрофы, изувечившей младшего брата. Прежде, разговаривая, они распалялись, жгли друг друга словами, припоминая старые обиды, ковыряя старые раны. Разница в возрасте у них составляла почти десять лет, и жизненный опыт каждого был радикально иным. Майлз повзрослел до болезни матери, Дэвид – после. Не менее важную роль играло редкостное несходство характеров: Майлз – осторожный и вдумчивый в мать, Дэвид – энергичный и неугомонный в Макса. После автокатастрофы эти различия, казалось, уже не имели значения, но Майлза смущала мысль, не держится ли их вновь обретенная близость лишь на том, что им почти нечего сказать друг другу. Они перебрасывались фразами, связанными с их бизнесом, как мячиком: пас, принял – количество слов минимальное, усилий никаких. Часто их общение выглядело почти ритуальным. Дэвид докладывал Майлзу о том, что запер ресторан, понимая, что Майлз уже об этом знает, но ждет от него этой фразы, и, возможно, ему необходимо ее услышать, иначе их рабочий день останется как бы незавершенным.

– Не обязательно покупать лицензию на весь алкоголь, – сказал Дэвид. – Пива и вина нам хватит.

– Миссис Уайтинг на это не пойдет.

– Она предпочитает терять в доходах?

Забавно, но, по ощущениям Майлза, так оно и было на самом деле. Что, разумеется, противоречило всякой логике. Зачем довольствоваться жалкими крохами, когда имеется возможность получить куда большую прибыль? Миссис Уайтинг была практичной и безжалостной деловой женщиной; каждую из трех фабрик Уайтингов она продала в наиболее подходящий момент и ни разу не была замечена в снисходительности к своим побочным предприятиям. Однако вот уже лет десять с лишком она безмятежно наблюдала, как “Имперский гриль” дергается в конвульсиях, приближаясь к своей неизбежной кончине. За неимением какого-либо рационального объяснения Майлз уверял себя, что причина кроется в некоей душевной привязанности. Но к кому конкретно? К Майлзу? Допустим. Хорас, самый умный и циничный комментатор окружающей действительности, пришел именно к такому выводу, поэтому кто знает. А если не к Майлзу, то к самому “Грилю”? Вряд ли, поскольку за последние двадцать лет ноги старухи не было в этом дешевеньком второсортном заведении. Опять же, размышлял Майлз, возможно, все дело в приязненном отношении старухи к матери Майлза, которая работала у миссис Уайтинг, пока не слегла с тяжким недугом. Эту вероятность также не стоило сбрасывать со счетов.

– Убеди ее, – сказал Дэвид. – Растолкуй ей, что люди не станут есть острую мексиканскую и азиатскую еду без пива. А к итальянской потребуют вино.

– Попробую, – ответил Майлз. – Но ты особо не надейся. Она не идиотка, но почему-то не любит перемен. Может, из-за преклонного возраста. Просто не хочет лишних хлопот. И потом, это ее бизнес, не наш с тобой.

Дэвид обдумывал эту очевидную истину, пока мяч с подачи игрока из “Ред Сокс”, устремившись высоко в небо, едва не вылетел за пределы поля. Затем, разглядывая опустевшую бутылочку из-под минералки, словно пытаясь припомнить, почему мужчина вроде него пьет минералку вместо пива, Дэвид сказал:

– Есть еще одна идея. Хочешь расскажу?

Нет, если начистоту. День выдался длинным, Майлз слишком устал, чтобы думать, и вдобавок его вымотала беседа с Жанин.

– А то. Какая идея?

– Переговори со своей тещей.

– С Беа? О чем?

– Вникни, Майлз. Есть о чем.

– Да, пожалуй, – кивнул Майлз.

Мать Жанин владела не только умирающим баром “Каллахан”, но и зданием, в котором располагался бар, а значит, если миссис Уайтинг почувствует себя преданной и начнет мстить, большого ущерба она не причинит. Нет, тут Майлз не нуждался в подсказках Дэвида. Положим, миссис Уайтинг и слышать не захочет о лицензии на алкоголь, что даст им шанс побороться за себя, перебравшись со всем скарбом и компанией в другую часть города. Помещение у Беа просторнее, а значит, им будет где разгуляться.

– Ты окажешь Беа огромную услугу. Она катится на дно. И ты спасешь и ее, и себя.

– У меня нет денег, чтобы выкупить ее заведение, Дэвид.

– Предложи ей партнерство. Она предоставляет алкогольную лицензию, ты кормишь клиентов.

– А что я буду делать, когда ты уйдешь?

– Я куда-то собрался?

– Ну…

– Не “нукай” со мной, Майлз.

– Ты не можешь долго заниматься одним и тем же. Тебе надоедает, и ты сваливаешь. Я тебя не виню, ты вольная птица. Семьи у тебя нет. А я собой не располагаю, вот и все.

– То есть из-за меня ты не захочешь переехать к Беа?

– Я же не говорю, что не хочу, – возразил Майлз. – Согласен, это хорошая мысль.

– Ты так об этом говоришь, – заметил Дэвид, – будто эту мысль ты уже похоронил.

Майлз ответил не сразу, этот разговор был ему неприятен. К тому времени, когда “Ред Сокс” сумели наконец отбить мяч, Майлз взял себя в руки и сказал:

– Я обязан ей.

– Обязан кому?

– Миссис Уайтинг. Разве мы не о ней говорим? Может, мы с Жанин и Тик не процветали, но жили нормально. Да, ресторан еле дышал, и нам тоже, что греха таить, часто не хватало воздуха, но с головой мы не тонули никогда, чего нельзя сказать о многих других людях в нашем городе. Миссис Уайтинг могла бы давным-давно прикрыть заведение, и с чем бы мы остались? Что же мне теперь, отшвырнуть ее за ненадобностью? А кроме того… Я проучился в колледже три года, и каждый раз, когда мне позарез нужны были деньги, мама их присылала. Где она, по-твоему, брала эти пятьсот долларов, чтобы я каждый семестр мог заплатить за обучение?

– Думаешь, у миссис Уайтинг? – после паузы спросил Дэвид.

– А у кого еще? Не у Макса же.

– Не знаю, – пожал плечами Дэвид. – Но все же мы вышли на главного человека в этой истории.

– Что бы это значило?

– А то. Когда ты сказал “я обязан ей”, моей первой мыслью было, что ты говоришь об этом человеке. О маме. Скажи ты, что в долгу перед ней, я бы понял.

– Я и без тебя знаю, в каком я долгу перед ней, Дэвид.

– Правда? Ну, большой брат, есть только один способ выплатить долг. И уж прости, но придется тебе напомнить, как тогда обстояли дела. Мама ни за что не хотела, чтобы ты возвращался. Она жизнь положила, прокладывая тебе дорогу вон отсюда. Ты знаешь это не хуже меня. Если она и занимала деньги у миссис Уайтинг, то отдавала их сполна. Не говоря уж о том, что пахала на нее. Она практически вырастила ее дочь. И узнай мама, что ты кончил тем, что в сорок два года заведуешь “Грилем”, она бы перевернулась в гробу.

Майлз потер виски, чувствуя, как подступает головная боль.

– Конечно, ты прав, она была бы разочарована, – признал он, понимая, что “разочарована” – не слишком подходящее слово в данном случае. “Сломлена” было бы точнее. – И да, я ее подвел. Поверь, так я на это смотрю. Но единственное, что мне не пришлось бы объяснять Грейс Роби, так это то, что ребенок прежде всего. Может, мне не надо было возвращаться, но теперь у меня есть Тик, и я не могу рисковать ее будущим. И не стану.

– Думаешь, я стану? Что ты себе вообразил?

– А что мне еще думать? На прошлой неделе ты ратовал за книжный магазин на Мартас-Винъярде, хотя он мне не по карману. Теперь ты хочешь, чтобы я нажил себе врага в лице миссис Уайтинг, затеяв бизнес с Беа. Ты вообще видел тамошнюю кухню? Ты представляешь, во что нам обойдется ремонт и новое оборудование?

– Вдвоем мы могли бы….

– Дэвид, – у Майлза больше не было сил продолжать этот разговор, – хочешь войти в дело с Беа, входи. Я даю тебе мое благословение.

Его брат медленно кивнул, словно они обсуждали эту идею множество раз и осталось лишь уточнить кое-какие мелкие детали.

– Ладно. Поскольку я тебя уже достал, попробую объяснить еще раз, а потом закрою тему. Я понимаю, у тебя Тик на руках. И знаю, что тебя загнали в угол. Более того, этот “угол” беспокоит меня даже больше, чем тебя самого, потому что в реальности все намного хуже, чем ты думаешь. По милости старухи ты крутишься как белка в колесе. Перебираешь лапками изо всех сил, чтобы не упасть, и сам не замечаешь, что ты в ловушке. Именно этого мама и боялась. Она знала, что так и будет, если ты…

– Скажи-ка, – перебил Майлз, – за что ты так ненавидишь миссис Уайтинг?

– Послушай, дело не в том, ненавижу я ее или нет, – ответил Дэвид. – Ты веришь, что она оставит тебе ресторан, как обещала, и тогда ты продашь его и уедешь отсюда, да? – Майлз молчал, и Дэвид продолжил: – Вот только миссис Уайтинг не собирается помирать, Майлз. У нее совсем другие планы. Она намерена жить. В Италии, когда ей заблагорассудится. Зимой во Флориде. В Санта-Фе поздней весной. Не она умирает, Майлз, а ты, день за днем. Ты в курсе, сколько было лет матери миссис Уайтинг, когда она умерла?

– Понятия не имею.

– Еще бы, ведь она до сих пор жива, – просветил брата Дэвид. – Обретается в доме для престарелых в Фэрхейвене, и ей хорошо за девяносто. Если миссис Уайтинг протянет столько же, ты унаследуешь “Гриль”, когда тебе стукнет шестьдесят пять. При условии, что она тебе его завещает. И это еще не самое плохое. Говоришь, ты держишься за ресторан ради Тик, но ты представляешь, кем станет твой ребенок, если ты не примешь меры? Очередным управляющим “Имперского гриля”.

– Только через мой труп, – сказал Майлз.

Его брат встал, улыбнулся – он явно ожидал этой фразы.

– Отлично. Вот мы и вернулись туда, откуда пришли. Мама так часто про тебя говорила. – Дэвид бросил бутылку в мусорное ведро, стоявшее у двери. – Слушай, прости, если я что-то не то сказал. Пойду-ка я домой. Мне уже ясно, чем все это закончится.

На секунду Майлз подумал, что он имеет в виду их спор, но потом сообразил, что речь идет о бейсбольном матче. “Сокс” выставила вперед худощавого парня, и, судя по опыту, давнему и недавнему, подобная тактика к успеху не приведет. Сентябрь – грустный месяц для новоанглийских бейсбольных болельщиков. Люди только и делают, что тщетно силятся понять, почему в апреле они были настроены столь оптимистично. И лишь в следующем апреле им удается вспомнить почему.

– Когда Бастер появится? – поинтересовался Дэвид, зная, что второй повар ушел в загул ровно в тот день, когда Майлз вернулся с Мартас-Винъярда.

Майлз сомневался, что его брата действительно волнует Бастер. Но Дэвиду очень не хотелось расставаться так, будто они поссорились, и его вопрос был призван восстановить привычный баланс в отношениях.

– Посмотрим, может, я завтра сумею разыскать его, – ответил Майлз.

– Нам скоро понадобится еще одна официантка и кто-нибудь на грязную посуду.

– Знаю. Я этим займусь.

– Ладно. – Дэвид шагнул к выходу и замер, держа руку на дверной ручке: – Чем Жанин была так расстроена сегодня?

– Не знаю. – Майлз встретился взглядом с братом. Чистая правда. Ему было нечего утаивать. – Нервничает, наверное.

– Еще бы, – кивнул Дэвид. – Учитывая, за кого она собралась замуж, ее должно трясти с ног до головы так, что шпильки сыплются.

– Разве женщины все еще пользуются шпильками? – Майлз так давно не распускал у женщины волос, что несколько поотстал в этом вопросе.

– Забавно, однако. – Дэвид медлил у двери. Майлз уставился на него в полной уверенности: в том, что сейчас последует, он не найдет ничего забавного. – Когда вы вдвоем сидели за столиком, вы куда больше походили на любящую пару, чем когда были женаты.

– Забавно? – уныло переспросил Майлз. – Это смеху подобно! – Выражение миссис Уайтинг, поймал себя Майлз.

Дэвид спускался по лестнице к выходу во двор, когда Майлз вспомнил кое-что и бросился за ним. Брат, сидя в пикапе, выруливал со стоянки – сложный маневр для человека с одной здоровой рукой; Майлз подбежал к машине и постучал в стекло.

– Слушай, – начал он, – скажи, если я лезу не в свое дело…

– Окей, так и сделаю, – пообещал Дэвид.

– Ты выращиваешь марихуану у себя на озере?

– Что с тобой, Майлз? – хохотнул его брат. – Травки захотелось?

Майлз, черт возьми, не видел в этом ничего смешного, но от комментариев воздержался.

– Джимми Минти считает, что выращиваешь, поэтому я тебя и спросил.

– Джимми Минти считает?

– Вроде бы.

– Но зачем сообщать об этом тебе?

– Он выдал это за дружеское предупреждение, поскольку мы с ним старые друзья. Я послал его куда подальше. И сказал, что ты этим не занимаешься.

Дэвид кивнул:

– Увидишь его, передай от меня спасибо за внимание.

Когда его брат начал поднимать стекло, Майлз снова постучал:

– Ты не ответил на мой вопрос. Ты выращиваешь марихуану?

– Не лезь не в свое дело, – ухмыльнулся Дэвид.

– Тебя послушать, получается, что мама пеклась только о моем будущем. Но это неправда, и ты это знаешь.

– Верно, – согласился Дэвид. – Я точно знаю, чего она от меня хотела, она сама сказала мне перед смертью.

У Майлза возникло смутное ощущение, что его припирают к стенке, но поскольку припирал его родной брат, он отбросил осторожность:

– И что же она сказала?

– “Позаботься о своем брате”, – ответил Дэвид, выезжая с парковки.

Глава 7

– Кто там вошел? Только что? – поинтересовался Макс Роби, когда в распивочной повеяло свежим воздухом. Сидя на дальнем краю барной стойки, он услыхал, как входная дверь скрипнула и потом с глухим стуком закрылась. Кем бы ни был вошедший, он задержался у автомата с сигаретами – многообещающее начало. Макс развернулся на табурете и прищурился, стараясь разглядеть вновь прибывшего. С тех пор как ему исполнилось семьдесят, глаза у него были уже не такими зоркими, как раньше. К счастью, он по-прежнему лазал по лестницам как обезьяна.

– Это Хорас Веймаут, – сообщила Беа Маджески, сидевшая за стойкой. – Не приставай к нему.

Беа как раз размышляла, не пора ли запирать “Каллахан”. Время близилось к полуночи, и ее единственным клиентом был Макс Роби, вдобавок тот еще клиент, чья задолженность вечно колебалась около ста долларов, предельной суммы кредита в баре. По правде сказать, большинство завсегдатаев у Беа были не лучше. Являясь ранним вечером, они выкладывали за первые порции выпивки по десять-двадцать долларов, но к закрытию заведения на их счету опять набегала сотня. Разве что Беа повезет и кто-нибудь из них, сунув ей двадцатку, тут же отбросит коньки, а иначе эти нищеброды, все до единого, так и помрут, не вернув свой сотенный долг. Впрочем, покойник, вручивший ей двадцать долларов, все равно останется должен восемьдесят. Теперь в “Каллахан” наведывались в основном обитатели “Имперских башен”, субсидируемого жилья для пожилых горожан, оттуда до бара было рукой подать. Первого числа каждого месяца, получив пособие, старые хрычи устремлялись в “Каллахан”. Несколько дней они смаковали классические коктейли с добавлением виски или коньяка, но примерно к десятому числу их алкогольная заначка истаивала, а сами они исчезали до начала следующего месяца. Все, кроме Макса Роби. Он тоже жил в “Башнях”, однако долгих перерывов в посещениях за ним не водилось. По крайней мере, говорила себе Беа, старичье не устраивает драк. Опять же, за вычетом Макса Роби.

– А еще лучше, – сказала ему Беа, предположив, что ее инструкцию он мог интерпретировать слишком однобоко, – ни к кому не приставай.

– Пригласи его сюда, – попросил Макс. – Скучновато без компании.

Беа свирепо уставилась на него:

– Что я только что сказала?

– Но кому от этого будет плохо? Мне нравится Хорас.

– Мне тоже, – сказала Беа, глядя, как Хорас, сгорбившись у сигаретного автомата, отчаянно дергает за рычажки. Он явно оставил надежду получить свою любимую марку и был согласен на то, что соблаговолит выдать автомат. – Поэтому я и говорю тебе – оставь его в покое. Люди должны знать, что могут прийти сюда и спокойно выпить, без того чтобы ты стрелял у них сигареты и хлебал пиво за их счет.

Автомат у входа наконец расстался с пачкой сигарет, и Хорас наклонился, чтобы забрать ее из лотка. Когда же он выпрямился и повернулся к бару, то увидел Макса, единственного посетителя, сидевшего у дальнего конца стойки, куда Беа всегда задвигала его, потому что от него воняло помойкой и он был занозой в заднице. Хорас словно замер на скаку, прикидывая, в какую сторону ему теперь мчаться. Например, обратно к двери. Другие на его месте, заприметив Макса, мигом повернули бы к выходу, но Хорас всю жизнь был рабом своих хороших манер. Тридцать лет работая репортером “Имперской газеты”, он сталкивался с самыми разными людьми. В массе своей, заключил он, это были эгоистичные, жадные, беспринципные, корыстные и завзятые говноеды, но он также заметил, что те же самые люди крайне обостренно воспринимали критику в свой адрес. За исключением Макса Роби. И тем не менее Хорас, в силу своей воспитанности, не мог обидеть даже его. А следовательно, не мог усесться на противоположном конце стойки. Впрочем, эта стратегия не сработала бы, Макс все равно завел бы беседу, громко выкрикивая свои реплики.

– Что он выдал тебе на этот раз? – лениво полюбопытствовал Макс, когда Хорас устроился на табурете через один от Макса, создав нечто вроде буферной зоны, пусть и бесполезной. Вот бы сейчас, мечтательно подумал Хорас, кто-нибудь вошел в бар и заполнил эту пустоту. Но этот кто-нибудь должен был быть не местным. Причем слепым не местным. И напрочь лишенным обоняния в придачу.

– “Честерфилд”. – Хорас покрутил пачку в руке, прежде чем положить ее на стойку рядом с двадцатидолларовой купюрой. Беа налила ему бочкового пива, поставила пепельницу, но двадцатку пока не тронула. – Хочешь сигаретку, Макс?

– Не откажусь. – Наклонившись вбок, Макс схватил пачку, ловко сдернул с нее тонкую ленточку, вскрыл, снял фольгу и вытащил две сигареты. Хорас заметил, что Макс взял две, а не одну сигарету, но ничего не сказал, и Макс знал, что не скажет.

– Налейте-ка моему приятелю, – попросил он Беа. – Он явно не прочь промочить горло.

Беа не одобрила щедрости Хораса, но просьбу исполнила.

– Работали допоздна? – спросила она.

Хорас кивнул. Вечер у него выдался тот еще. Для начала ему пришлось ехать в Фэрхейвен на собрание департамента среднего образования, а к такого сорта редакционным заданиям у него никогда не лежала душа; это собрание сперва протекало чинно, но вскоре участники расшумелись, разругались и едва не подрались. На обратном пути у него сломалась машина прямо на пустынной однополоске в двух шагах от старой мусорной свалки. Ближайшее жилье находилось примерно в миле, и Хорас зашагал по грязной проселочной дороге в надежде вызвать по телефону эвакуатор, и там, на задах темного старого дома, он случайно увидел нечто, что потрясло его до глубины души, – нечто, многократно превзошедшее эгоизм, жадность, беспринципность, обывательскую корысть и завзятое говноедство, к чему он давно привык, и, стараясь не шуметь, Хорас попятился обратно на дорогу, словно он был виноват в происходящем, а не тот несчастный, пакостный мальчишка. Пока он шел три мили до города, то, что он нечаянно подсмотрел, сопровождало каждый его шаг, и теперь он был рад компании, пусть даже третьим в той компании был Макс Роби.

– Удалить бы тебе эту штуковину, – высказался Макс, глядя на фиброидную кисту на лбу Хораса.

– Какую штуковину? – Так Хорас привык реагировать на подобные советы, звучавшие много чаще, чем можно было ожидать.

– Я всегда боюсь, что она лопнет, пока я с тобой разговариваю, – добавил Макс и осушил полстакана одним глотком.

Он не нарочно выпил так много сразу, но с тех пор, как Макс взгромоздился на табурет в баре, минуло черт знает сколько времени, и его мучила жажда. Бар способен обернуться знойной пустыней, когда ты сидишь без гроша, а пивные краники – миражами. И когда ты добираешься до оазиса, то приказываешь себе пить умеренно, но у тела, столь долго обжигаемого раскаленными песками, особые нужды, свое особое устройство, и Макс только радовался, что его тело не потребовало все содержимое высокого стакана, купленного ему Хорасом. Теперь надо было запастись терпением и придерживаться того же темпа, что и человек, с которым Макс надеялся продолжить выпивать. Поторопи он Хораса, осушив стакан слишком быстро, тогда его визави решил бы, что на него давят, и ушел бы из бара, а Макс – опля! – снова оказался бы посреди пустыни. У Хораса была машина, и ему ничего не стоило просто встать, выйти и поехать в “Фонарщик” – заведение, где Макса не жаловали, – да и как бы он туда добрался, если не пешком либо автостопом. От первого способа он бы сам отказался, а со вторым ему редко везло по причине, если верить Майлзу, его внешнего вида.

Нехватка средства передвижения удручала Макса. Права у него отобрали три года назад, когда он задавил собаку дочки мэра, и Макс окончательно убедился в том, что жизненные перспективы целиком зависят от удачи и политической обстановки. В городе, где кишмя кишат облезлые дворняги, до какой чертовой степени нужно быть невезучим, чтобы переехать чистопородного фокстерьера, принадлежавшего восьмилетней соплюхе – дочери мэра. Гибель любого другого четвероного не имела бы политических последствий, и Макса не лишили бы прав и не объявили угрозой обществу. Более везучий парень подмял бы под колеса бродячего пса, за что его провозгласили бы гражданским благодетелем и, возможно, взяли бы на работу в общество защиты животных, где собак и кошек держат неделю-две под открытым небом, выжидая, придет ли кто за ними, а если нет, втыкают им смертоносный укол.

Нет, насчет везения Макс очень хорошо понимал. К примеру, он отлично знал, что всегда следует за неудачей. Еще большее невезение, еще более катастрофическое. Спустя меньше месяца после того, как он утратил права, Макс однажды вечером просидел в “Каллахане” почти до закрытия, а когда вышел, задремал за рулем и съехал в кювет, где машина развалилась надвое, не оставив ему иного выбора, кроме как вернуться в “Каллахан”, чтобы сообщить о краже автомобиля. С тех пор он пребывал в положении человека, оставшегося не только без прав, что само по себе серьезное неудобство, но и без машины – расклад хуже не придумаешь. Старик без колес жалок. Люди могут встать и уйти, а ты не можешь последовать за ними, и они это знают и, следовательно, склонны прибегать к такому маневру. К тому же надвигалась зима. Пора бы Максу двигать в Ки-Уэст, где и задницу не отморозишь, и машина не нужна, потому что баров там на каждом шагу и люди в основном ходят пешком или ездят на великах.

Макс вздохнул, уставившись на дно стакана. До чего же несправедлива жизнь.

– Во что обойдется удалить ее? – задумчиво произнес он вслух, трогая пальцем лоб, будто и у него выросла киста, как у Хораса. Тот сидел, потягивая пиво, отчего Макс осерчал еще больше. – В пару сотен баксов?

Пожав плечами, Хорас переглянулся с Беа, готовой вышвырнуть Макса вон.

– Трудно сказать.

Макс издал хриплый язвительный смешок:

– Ты что, даже не интересовался?

– Нет.

– Надо же, – сказал Макс. – Если бы у меня на лбу выросла такая хрень, я бы мигом ею занялся.

– А вдруг она – источник моей сообразительности? – ответил Хорас, подмигивая Беа. – Вырежу – и все мои лучшие идеи уйдут вслед за ней.

– О чем, о чем, но об этом Максу не стоит волноваться, – вставила Беа. – У него в голове всегда пусто.

Макс воспринял это оскорбление так, как он всегда воспринимал оскорбления, – выдвинув вперед стакан с молчаливым требованием его наполнить. Он по опыту знал, что, обидев тебя, люди в большинстве случаев чувствуют себя виноватыми. Им начинает казаться, что они слишком низко тебя ценят. И у них возникает желание загладить свою вину. Правда, такое настроение длится недолго, поэтому воспользоваться им необходимо как можно быстрее. Сидя в одиночестве за стойкой, Макс успел предоставить Беа множество поводов оскорбить его, но она не поддалась на эти провокации, а значит, ничем не была ему обязана, и его стакан оставался сухим. Теперь же ей волей-неволей пришлось налить ему пива, и она с неудовольствием придвинула полный стакан поближе к Максу. На сей раз он выпил залпом только треть, поравнявшись таким образом с Хорасом.

– Ты когда-нибудь был во Флориде? – спросил Макс.

– Один раз, – честно признался Хорас. – Сразу после женитьбы.

– И спорим, до того как эта штуковина начала прорастать из твоего лба. – Макс резко соскочил с табурета: – Мне надо отлить.

Беа вздохнула, когда за ним захлопнулась дверь в мужской туалет:

– Хотите, я выгоню этого несчастного придурка?

До сих пор она терпела старого засранца исключительно из симпатии к его сыну Майлзу – наверное, самому приятному и невезучему человеку во всем Эмпайр Фоллз. Человеку настолько хорошему, что даже брак с ее дочерью Жанин не испортил его. Что у Жанин творилось в голове, когда она решила поменять мужчину вроде Майлза на горластого петушка вроде Уолта Комо, было уму непостижимо. Во всяком случае, уму Беа. Верно, Майлз никогда не был сексуальным – если, в отличие от Беа, не находить доброту сексуальной. Разумеется, существуют мужчины, с которыми хочется спать, потому что они умеют тебя разжечь так, что ты как на угольях, но есть и другие, похожие на Майлза, и тебе ничего не стоит сделать для них что-нибудь приятное, потому что они – хорошие люди и заслуживают этого, и ты знаешь, что они будут благодарны и не станут ехидно напоминать тебе, что и сама ты не такая уж офигительная красотка. Беа попыталась объяснить это дочери, но без толку, Жанин все поняла по-своему. “Трахаться из милосердия”, – подытожила она, и Беа не стала вступать в бесполезный спор, поскольку ее дочь в последнее время считала себя авторитетом в вопросах секса. Да и сама тема изрядно наскучила Беа, особенно с тех пор, как соответствующая часть ее жизни благополучно осталась позади. Распрощаться с сексом было все равно что очнуться от бреда, вылечиться от тропической лихорадки и окунуться в мир, где вечно веет освежающий канадский бриз. Великое облегчение.

Майлз, однако, был из тех мужчин, кого можно любить, не утрачивая самоуважения, и мало о ком из них можно сказать такое, и, уж конечно, не об Уолте Комо.

– Не-е, пусть себе сидит, – ответил Хорас. – Макс говорит то, что думает, и в тот же миг, как подумает. Меня больше напрягают те, кто десять раз прикинет в уме, прежде чем высказаться.

– Козел он, и больше никто.

– Ну да, есть немного, – согласился Хорас, и тут дверь мужского туалета распахнулась, возвестив о возвращении Макса.

Хорас и Беа, удивившись, что мужчина оказался способен облегчиться так быстро, с любопытством поглядывали на Макса, проворно забравшегося на свой табурет. На его брюках спереди виднелись следы торопливого мочеиспускания.