Текст книги "Эмпайр Фоллз"

– Хочешь попробовать? – спросил мистер Мэйн, заметив, что Майлз внимательно на него смотрит.

Аппетитными ластики не выглядели, но, с другой стороны, скорлупки, в которых прятались пропаренные моллюски с малюсенькими черными пенисами, выглядели не лучше, и Майлз попробовал. На вкус это было примерно так, как он и ожидал, – резиновый морской чертенок, но вкусный, – и когда ему предложили еще, он мигом согласился, несмотря на возражения Грейс, уверявшей, что одной дареной штуковинки вполне достаточно.

– Нет-нет, – настоял Чарли Мэйн, – мне это доставляет удовольствие не меньшее, чем ему. Скажем мальчику, что он ест?

Он развеселился, и Майлз отметил, что глаза у него остаются грустными, даже когда он улыбается, а когда мать улыбнулась в ответ на его грустную улыбку – так, как только она умела улыбаться, – Майлзу пришло в голову, что сейчас они, как ни странно, больше похожи на супружескую пару, чем Грейс и его отец.

– Некоторые тайны лучше не разглашать, мистер Мэйн, – ответила мать. – По крайней мере, не сразу.

Но Майлз, почуяв, что Чарли Мэйн из тех, кто сломается на жестком перекрестном допросе, продолжал допытываться, что это за ластики такие, пока Чарли не сдался и не сообщил, что Майлз съел улитку. Ответ разочаровал Майлза, он даже заподозрил, что ему соврали и, более того, его мать выступила сообщницей мистера Мэйна. Конечно, если над ним и подшутили, то по-доброму, но мысль о том, что его мать способна объединиться с Чарли Мэйном против родного сына, все равно обескураживала. Впрочем, оказалось, что они не врали; когда им опять принесли меню, чтобы они выбрали горячее, Майлз углядел в перечне закусок “Улитки du maison, в раковинах с чесночным маслом”. И подумал, что Чарли Мэйн, наверное, попал в точку, сказав, что имеет дело с мальчиком, которому все больше и больше по вкусу все самое лучшее, что есть на свете.

По завершении ужина никто ни с кем не расплачивался, потому что счет по мановению руки Чарли Мэйна просто исчез со стола, а затем мистер Мэйн спросил, удалось ли им ознакомиться с островом. Грейс ответила, что они не покидали территорию “Летнего Дома”, разве что ходили в деревню, и Чарли (как Майлз теперь мысленно называл его) посмотрел на часы и объявил, что если поспешить, то, пожалуй, можно успеть.

– Куда успеть? – спросили Майлз и его мать, но Чарли лишь улыбнулся:

– Увидите.

Они поспешили. Точнее, спешил Чарли, сидя за рулем маленькой ярко-желтой спортивной машины, где на передних сиденьях, разделенных рычагом для переключения передач, вольготно устроились сам водитель и Грейс, Майлз же втиснулся в узкое пространство позади. Они летели по острову, повороты Чарли одолевал на захватывающей дух скорости. Верх был откинут, и длинные волосы Чарли развевались на ветру, словно белая грива мустанга. Грейс он предложил холщовую шляпу, и она прижимала ее рукой к макушке, чтобы та не слетела. Майлз ожидал, что мать попросит Чарли ехать помедленнее. Она выходила из себя, стоило Максу прибавить скорости, но сейчас она почему-то помалкивала. По крайней мере, Майлз так думал. Ветер ревел в ушах, и он бы в любом случае ничего не услышал, даже если бы на передних сиденьях разговаривали. На такой скорости ему казалось, что уголки глаз оттягивает к щекам и, возможно, к тому времени, когда они доберутся туда, куда едут, он станет похож на китайца.

В какой-то момент асфальт закончился, и Чарли двинул по проселочной дороге, уткнувшейся через сотню ярдов в песчаную стоянку; там, у бревенчатой изгороди, Чарли и поставил свой автомобильчик, у самой кромки покатого пляжа. Солнце, невероятно большое и оранжевое, висело буквально в дюймах от тихих вод лагуны Винъярда, и когда двигатель смолк, то Майлз услышал, как мать воскликнула: “Ой, Чарли, взгляните!” А когда Майлз спросил, зачем они сюда так торопилиcь, оба, мать и Чарли, рассмеялись, и Майлз почувствовал себя глупо, хотя, по его наблюдениям, не только его одного не интересовал закат. На стоянке было с полдюжины других машин, и в ближайшей из них Майлз увидел целующуюся парочку. Он спросил у матери разрешения спуститься на пляж, и, к его удивлению, она не раздумывая ответила “Да, конечно”, но сперва пусть снимет ботинки и носки, закатает штанины и пообещает не заходить в воду.

– И только на десять минут, не дольше, – предупредила мать, – темнеет здесь быстро.

И правда, сумерки сгущались, к великой радости Майлза. Красные пятна на коже, которые в ду´ше он расчесал чуть ли не до крови, зудели невыносимо, а на заднем сиденье машины было так тесно, что он не сумел до них дотянуться. Он рвался спрятаться от посторонних глаз и почесаться вволю. Но, пробравшись через дюны, он с удивлением и огорчением обнаружил, что пляж не безлюден, вопреки его ожиданиям. Вдоль берега на одинаковом расстоянии друг от друга выстроились рыбаки, и конец этой цепочки терялся где-то вдали; они забрасывали блесну в безмятежную воду, затем бешено скручивали леску, потом опять забрасывали. Майлз понаблюдал за ними недолго, пытаясь понять, в чем тут смысл. Однажды Макс взял его с собой на рыбалку на озеро, но там ты забрасываешь удочку с борта лодки, а потом сидишь и ждешь, пока не дрогнет поплавок. Эти люди будто соревновались, кто дальше забросит блесну, а поскольку каждый бросок приносил лишь разочарование, то сматывали леску и повторяли попытку. Рыбак, стоявший к Майлзу ближе всех, крикнул “Берегись!”, и секундой позже, когда рыбак резко отдернул назад свой длинный спиннинг, нечто серебристое взметнулось из воды, со свистом пролетело над Майлзом, а затем с той же стремительностью обратно и шлепнулось в воду.

Держась на безопасном, как он надеялся, расстоянии от этих метателей, Майлз брел по пляжу, пока не наткнулся на уединенное местечко между дюнами и высокой прибрежной травой. Там он спустил брюки до щиколоток и принялся чесаться. Было слишком темно, чтобы утверждать наверняка, но красные пятна вроде бы увеличились вдвое с тех пор, как он глядел на них в последний раз в ду´ше. Впиваясь в красноту ногтями, Майлз испытывал смешанное ощущение сладостного удовольствия и боли, и он продолжал бы, пока не закапала кровь, если бы не услыхал приглушенные голоса поблизости. Майлз торопливо натянул штаны и бросился прочь.

На пляже теперь раздавались иные звуки, на этот раз напоминавшие хлопки, и, опустив глаза, Майлз оторопел: у его ног лежала огромная серебристая рыба с окровавленными жабрами и била хвостом о песок.

– Осторожно, – раздался голос неподалеку; рыбак, присев на корточки, прилаживал сверкающую блесну к леске. – Она кусачая.

Было уже довольно темно, когда Майлз вернулся на стоянку; автомобильчик Чарли Мэйна он отыскал не по цвету, но по размеру и форме. Он был уверен, что мать будет его ругать за то, что он так долго гулял по пляжу, но обошлось. Тьма была не совсем кромешной, и, приближаясь к машине, Майлз увидел, что голова Грейс покоится на плече Чарли, и мать не выпрямилась, пока не услышала его шаги.

Всю ночь ему снились яркие сны, а утром его разбудили звуки, доносившиеся из крошечного туалета в коттедже, – мать рвало. Вообще-то под ее рыганья он просыпался уже дважды или трижды за эту неделю, и сегодня Майлз был сердит на мать, хотя накануне, укладываясь спать, злости не испытывал. Наверное, это было связано с тем, что он подсмотрел вчера вечером, – то, в какой позе Чарли и мать сидели в автомобиле, и в нем крепло ощущение, что за ночь его впечатления обрели некий смысл. Мать пригласила чужого человека поужинать вместе с ними, из чего следовало, что общество Майлза оставляло желать лучшего. Не то чтобы ему не понравился Чарли – понравился. Но злость Майлза распространилась и на нового знакомого. Чарли Мэйна, который за ужином был так внимателен к Майлзу, явно не заинтересовала история о зубастой серебристой рыбине, увиденной Майлзом на пляже, а когда он преувеличил грозившие ему напасти, сказав, что его едва не зацепило блесной, заброшенной в волны одним из рыбаков-метателей, ни мать, ни Чарли не выглядели настолько встревоженными, насколько бы ему хотелось. Хуже того, проснулся он с легким ощущением тошноты, вызванной воспоминанием о съеденной за ужином улитке.

Вскоре, однако, выяснилось, что злиться на ту, кого ты любишь, не очень-то легко, особенно когда ее выворачивает наизнанку за тонкой перегородкой, и для того, чтобы сберечь свой праведный гнев, Майлз вышел из коттеджа, прихватив перчатку и мяч с намерением потренироваться, пока из гостиницы не принесут корзинку для пляжного пикника. На сей раз корзинка была тяжелее, чем обычно. Майлз втащил ее в дом и поставил на стол, за которым по-прежнему в ночной сорочке сидела его мать, обхватив голову руками. Когда она взглянула на него, бледная, растерянная и заметно обессиленная, гнев, который он пытался сохранить, улетучился полностью.

– Ты заболела? – спросил он, внезапно испугавшись.

– Если бы, – горестно усмехнулась мать. – Тогда я могла бы рассчитывать на выздоровление. – Отвечая ему, она рассеянно почесывала красное пятно на руке. – Не волнуйся, – добавила мать. – Я не умираю, и вообще ничего страшного.

Майлз рылся в корзине. Как только она сказала ему не волноваться, он тут же последовал ее совету.

– Сегодня здесь больше всякого, – сообщил он, вынимая баночку с чем-то навроде маленьких шарикоподшипников чернильного цвета.

Это известие взбодрило мать, она поднялась из-за стола и распахнула шторы навстречу яркому солнцу, хлынувшему в кухню. Она стояла, закрыв глаза, купаясь в солнечном свете, и ее губы складывались в нечто вроде улыбки. Для женщины, которая только что провела целый час на четвереньках перед унитазом, она выглядела очень красивой, подумал Майлз и решил простить ее за прошлый вечер.

В конце концов, это был их последний день на острове.

На пляже они пробыли не более получаса, когда появился Чарли Мэйн. Майлз с удовольствием отметил, что ноги у Чарли тощие, белые и почти безволосые, а когда он снял через голову трикотажную рубашку, Майлз увидел бледную впалую грудь с редкими жесткими волосками вокруг сосков. Глядя на них обоих, Майлз обнаружил, что его мать, женщина совсем не крупная, была по крайней мере на размер больше Чарлза. Прошлым вечером, особенно в спортивной машине, он казался человеком среднего телосложения, но сегодня Чарли, усевшийся на уголок их одеяла, выглядел совершенным дохляком. Вот сейчас мать рассмотрит его хорошенько, не сомневался Майлз, и пошлет нового знакомого куда подальше.

– Вам не приготовили корзинку с ланчем? – осведомилась она.

– Увы, нет, – беззаботно ответил Чарли.

– Тогда мы с вами поделимся, – сказала Грейс. Глядя на нее сейчас, никто бы не догадался, как ей было плохо всего час назад. И она не выказывала ни малейшего намерения отослать Чарли Мэйна прочь.

– Но, думаю, вам будет приятно узнать, что явился я с не совсем пустыми руками. – Вынув из кармана плавок длинный белый тюбик, Чарли показал его Грейс, а затем бросил Майлзу, поймавшему тюбик перчаткой.

Грейс радостно всплеснула руками:

– О, Чарли, вы наш избавитель.

– Точно, такой уж я человек, – согласился он.

– В гостинице мне сказали, что у них все закончилось. – Грейс жестом велела сыну подать ей тюбик с мазью.

– Утром я съездил в Эдгартаун, – пояснил Чарли, пока Грейс смазывала средством от ядовитого плюща ноги и живот Майлза, а потом свои руки и пятно, которого Майлз прежде не заметил, на верхней половине бедра. – В аптеке мне продали последний тюбик. Похоже, ядовитый плющ ставит рекорды в этом сезоне.

Чарли Мэйн смотрел, как Грейс втирает мазь в бедро, пока не заметил, что Майлз, который до сих пор с ним даже не поздоровался, сверлит его взглядом, и тогда Чарли занялся корзиной со снедью. Наткнувшись на чернильную банку, он показал ее Майлзу:

– Парень, тебе доводилось пробовать икру?

Майлз покачал головой, не желая обсуждать деликатесы после того, как вчера его разыграли с улиткой. Он решил отказаться от икры, когда его начнут угощать, и не потому что она может оказаться невкусной, но потому что угощать будет Чарли Мэйн. Прошлым вечером он был доволен тем, что в нем увидели человека, понимающего толк в изысканных вещах. Нынешним утром все круто изменилось. Теперь он даже жалел, что не отказался от мази, и, хотя она приятно холодила обожженную кожу, Майлз упорно притворялся, будто ему необходимо почесаться.

– Заодно я нашел замечательное место, где мы могли бы поужинать, – обратился Чарли к матери Майлза. – Но вы должны пообещать, что наденете то белое платье.

Прикрыв глаза темными очками, мать перевернулась на спину.

– Другого у меня и нет, – засмеялась она, и Майлз опять рассердился. Даже не спросив его, она решила, что они будут ужинать с Чарли Мэйном.

– Я хочу ужинать в “Алчущем ките”. – Майлз ткнул ступней в ногу матери. – Я хочу пропаренных моллюсков.

Его мать вздохнула расслабленно.

– Какое чудесное солнце, – промурлыкала она.

Майлз снова пихнул ее:

– Ты слышала, что я сказал? – Сквозь темные очки он видел, что глаза у нее закрыты.

– Нет, не слышала, – не открывая глаз, ответила мать. – А если ты и дальше будешь грубить, я опять тебя не услышу.

Чарли Мэйн словно не понял, что они ссорятся.

– Пропаренные моллюски, говоришь, вот что тебе нужно? – весело сказал он, растянувшись на животе и явив всему миру спину с редкими завитками черных волос. Их было не больше десятка. Курам на смех. “Посмотри на его спину”, – мысленно призывал Майлз свою мать. Ее беда в том, сообразил он, что она не туда смотрит. – Значит, ты их получишь, – заключил Чарли.

Ближе к вечеру, когда Грейс, освежившись под душем, вышла из ванной в халате, Майлз объявил, что не хочет ужинать с Чарли. Он хочет ужинать только вдвоем с матерью. Им было весело, пока не возник Чарли Мэйн.

– Да ну? – Грейс взвилась столь мгновенно, что Майлз вздрогнул; словно она только и ждала, когда он скажет что-нибудь в этом роде. – А мне, знаешь ли, стало весело лишь с появлением Чарли. Прими это к сведению.

Майлз ответил не сразу:

– Папе такое не понравится.

– Надо же.

– Я ему расскажу.

– Прекрасно, – опять удивила его мать, усиливая ощущение, преследовавшее Майлза весь день, будто все летит кувырком. Выдавив мазь из тюбика, Грейс нанесла ее на руку. – Рассказывай.

– Вот увидишь, – пригрозил Майлз, понимая, что так нельзя говорить, и тем не менее.

– Впрочем, тебе придется подождать, пока он выйдет из тюрьмы. – Взгляд матери сделался холодным, такой Майлз ее еще не видел. Она не столько произносила слова, сколько выпускала их из клетки на волю и словно из чистого любопытства наблюдала, какое впечатление они произведут на него. А если ему мало будет, она отопрет и другие клетки со словами. – Ты не знал, верно? Что твой отец угодил в тюрьму?

Она поставила ногу на табуретку, чтобы нанести мазь, и когда она, опустив одну ногу, водружала вторую, Майлз мельком увидел то, что ему не полагалось видеть, да он и не видел ничего на самом деле, потому что глаза его были полны слез.

– Хочешь узнать за что, Майлз? На прошлой неделе его арестовали за нарушение общественного порядка, вот за что. И не в первый раз. Он то и дело нарушает порядок, досаждая людям, когда хочет добиться своего. Я еще кое-что скажу. Думаешь, Макс Роби разволнуется, узнав о Чарли Мэйне? Как же. Твоего отца волнует только он сам. Как ни жаль, но что есть, то есть, и ты уже не маленький, должен понимать. И чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя. – Закончив втирать мазь, она повернулась к нему лицом: – И вот еще что, пока не забыла. Когда мы вернемся домой, все у нас пойдет по-другому, так что готовься и к этому тоже.

Когда Грейс отправилась переодеваться в белое платье, Майлз, желая наказать ее, вместо того чтобы принять душ, как ему было велено, выскользнул из дома и вернулся на опустевший пляж под обрывом. Там он без устали подбрасывал мяч и пытался ловить его, пока машинально, поддавшись гневу, не подбросил мяч с такой силой, что тот упал в воду. Майлз опустился на песок и, молотя кулаком по перчатке, подумал, что лучше бы они вообще никогда не приезжали на Мартас-Винъярд. Внезапно он почувствовал, что больше не боится летящего мяча, сколь бы сильной ни была подача. Попадут в него мячом, ну и что? Теперь он понимал, чтоґ мистер Ласаль пытался ему внушить. Неважно, попадут в тебя или нет. А если будет больно, это тоже неважно.

Вскоре он услышал, как за его спиной кто-то спускается по тропе на пляж. Он обернулся, полагая увидеть свою разъяренную мать, но по песку шагал Чарли Мэйн в блестящих черных туфлях. На нем были элегантные брюки, и Майлз подумал, что на песок он не сядет. Но он сел.

– Куда подевался мяч? – Майлз указал на волны, и Чарли Мэйн кивнул. – Вы с мамой поссорились? – Майлз не отвечал. – Она ужасно хороший человек, ты же знаешь, – сказал Чарли Мэйн.

– Знаю, – буркнул Майлз, не желая, чтобы ему говорили о том, что он и сам давно знает, и говорил не пойми кто, познакомившийся с его матерью всего два дня назад.

– Она любит тебя.

– Знаю.

– Она просила сказать тебе, что сожалеет и что ей не стоило заводить речь о твоем отце. Это было не очень правильно. (Майлз пожал плечами.) Понимаешь ли, – продолжил Чарли, – все заслуживают шанса на счастье, верно?

– Она счастлива, – вставил Майлз.

– И вдруг в твоей жизни наступает такой момент, когда ты сознаешь, что если не воспользуешься возможностью стать счастливым, то второго шанса может и не быть.

– Она счастлива, – повторил Майлз.

– Вообще-то я говорил о себе, – уточнил Чарли. – Твоя мама из тех женщин… ну, она как солнце, вдруг показавшееся из-за туч. (Майлз промолчал, но ему вспомнилось, какой была его мать, когда распахнула занавески на кухне.) В ее присутствии все кажется новым, необычным. – Когда Майлз снова промолчал, Чарли добавил: – В любом случае я был бы рад, если бы вы двое поужинали со мной сегодня вечером, но решать тебе.

Майлз пожал плечами. Чарли Мэйн кивнул, выждал немного и спросил:

– Что это значит? Твое пожимание плечами? Ладно, – сказал Чарли, когда Майлз повторил жест, – наверное, это значит, что ты не против видеть меня за ужином. Либо это означает, что ты предпочел бы ужинать без меня. Либо ты бы очень хотел, чтобы мир был устроен совершенно иначе, так?

Майлз опять пожал плечами. Чарли Мэйн опять кивнул:

– Ладно. Я усек.

Ели они в ресторане под названием “Важная птица”, и Чарли, как и прошлым вечером, уделял больше внимания Майлзу, а не его матери. Пропаренных моллюсков в меню не было, но Чарли, подмигнув официанту, все равно предложил Майлзу заказать их. Когда их принесли, это была гора моллюсков, с которой трое взрослых не управились бы, и Чарли явно доставляло удовольствие наблюдать, как Майлз пытается свернуть эту гору.

– Вы только поглядите на него, – обратился он к Грейс, старавшейся быть с Майлзом поласковее.

Она улыбнулась и предостерегла Майлза от обжорства, иначе ему станет плохо; в ответ Майлз попросил ее не беспокоиться. И потом, не его же тошнит каждое утро. От этих слов Чарли побелел, и некоторое время за их столом не раздавалось ни звука, если не считать потрескивания пустых раковин, которые Майлз сбрасывал в миску, поданную для этой цели официантом.

Разок-другой Майлзу приходило в голову, что они развлекаются в дорогом ресторане с человеком, разъезжающим на классном спортивном автомобиле, в то время как его отец сидит в тюрьме Эмпайр Фоллз, но эта горестная мысль быстро улетучивалась. Подумывая встать на защиту отца, он тут же припоминал, что Чарли Мэйн говорил о шансе на счастье, положенном любому человеку, и склонялся к тому, что, возможно, он прав. Майлз также понимал, почему мать могла предпочесть, по крайней мере на день или два, осужденному нарушителю общественного порядка компанию мужчины, умевшего извлекать приятные вещи буквально из ниоткуда – Чарли Мэйн их словно из рукава доставал. Сперва известие об аресте отца вызвало у Майлза ужас и стыд, но чем больше он об этом размышлял, тем спокойнее становилось у него на душе. До сегодняшнего дня он, конечно, понимал, что его отец отличается от отцов других мальчиков, но ему никак не удавалось понять, в чем именно. Теперь он понял. Макс Роби – нарушитель общественного порядка. Уж лучше так, чем мучиться подозрениями, а вдруг его отец настолько странный и не похожий на нормальных людей, что все до сих пор теряются в догадках, чем объяснить его поведение.

Лишь поздно ночью, уже незадолго до рассвета, тоска навалилась на него, и он проснулся, сам не понимая отчего. Вроде бы ему снился отец, но подробностей он не помнил, и теперь, лежа в одиночестве в кровати, Майлз чувствовал себя виноватым. Нет, его отец заслуживал лучшего определения, чем “нарушитель общественного порядка”. Он представлял, как взбесится Макс, когда выйдет из тюрьмы и обнаружит, что они уехали, а может, его уже выпустили и он каким-то образом выяснил, куда они уехали. И вот он уже на пути к своей семье, примчится, схватит их за запястья и потащит обратно в Эмпайр Фоллз, в их родной дом, приказывая на ходу вести себя прилично и прекратить жрать улиток. Майлз почти убедил себя в этом, когда в абсолютной тишине за окном спальни послышался шум.

Молочная дымка поднялась над океаном, усиливая звуки, в том числе отдаленное позвякивание бакена. Не вставая с кровати, Майлз раздвинул занавески и долго вглядывался в туман, пока не решил, что ему послышалось, но тут раздался другой звук, шаги на гравиевой дорожке, а затем туман сгустился до темной фигуры, приближавшейся к Майлзу, и наконец превратился в его мать, пробиравшуюся по траве вдоль грязной дорожки. Туфли она несла в руке и сосредоточенно смотрела себе под ноги. Майлз был настолько ошеломлен, что, прежде чем он смог увязать видение матери за окном со своей уверенностью в том, что она спит в соседней комнате, мать подняла голову и глянула прямо на него, лишь тогда он отпустил занавески, и они сомкнулись.

Чарли Мэйн отвез их на паром, всю дорогу он молчал, а высадив, помог сложить вещи в багажную тележку. Затем он сделал так, чтобы человек у трапа пропустил его на борт без билета, в качестве провожающего. Это больше всего поражало в нем Майлза, и ему надолго запомнится умение Чарли устраивать все в лучшем виде и побуждать людей делать для него то, что для кого другого они никогда бы не сделали. Если твоим спутником оказался Чарли Мэйн, ты будешь есть пропаренных моллюсков в ресторане, где их сроду не подавали.

Однако, невзирая на его потрясающий талант, кое-что все же было Чарли не по силам: например, когда они поднялись на верхнюю палубу винъярдского парома, ему никак не удавалось подыскать слова, которые он хотел бы сказать Грейс на прощанье. Майлз видел, как их провожатый мучается, не сознавая в ту пору, что его собственное присутствие лишает Чарли половины слов, а другая половина не годится для того, чтобы выразить желаемое. Грейс, столь блистательная накануне вечером – в белом платье, при искусственном освещении, – в резком утреннем свете выглядела бледной и усталой, да и сам Чарли казался изможденным и неуверенным в себе, и впервые его одежда намекала на несуразно впалую грудь, скрывавшуюся под ней. Он выглядит, подумал Майлз, попросту стариком. Что было странно, поскольку именно таким было его первое впечатление двое суток назад, прежде чем он присмотрелся к Чарли повнимательнее.

Внизу последние пассажиры поднимались гуськом по трапу, последние автомобили загружали в брюхо судна. Совсем чуть-чуть осталось, волновался Майлз, и трап отсоединят, а паром отчалит. В конце концов Чарли Мэйн взял Грейс за руку и сказал:

– Послушайте. Дело в том, что придется подождать.

– Понимаю, – ответила Грейс, отворачиваясь от него и устремляя взгляд на винъярдскую бухту.

– Помните о Пуэрто Валларта.

– Буду помнить.

– Обещайте, что не разуверитесь.

– Вам пора, – указала Грейс на рабочих внизу, принявшихся отсоединять трап.

Он и сам это видел, но задержался на секунду, чтобы попрощаться с Майлзом.

– Может, еще увидимся, – сказал он, протягивая мальчику руку, и когда Майлз пожимал его руку, то заметил огромное пятно от ядовитого плюща под локтем Чарли.

– Чарли, – сказала Грейс.

Трап уже отодвигали. Они посмотрели друг на друга.

– Грейс.

– Знаю, – сказала Грейс. – Знаю. Идите.

И он ушел – подавая знаки и крича рабочим, спустился бегом на нижнюю палубу. Без каких-либо возражений рабочие придвинули трап обратно, и, благополучно сойдя на берег, Чарли пожал руку каждому из них, будто сообща они совершили некий удивительный подвиг. Потом, когда раздался свисток и паром отдал швартовы, Чарли Мэйн стоял у самого края причала и махал им вслед. Он продолжал махать, пока не стал совсем маленьким, делая паузы лишь для того, догадался Майлз, чтобы почесать руку. Майлз не мог не пожалеть его, оставшегося на острове без мази, без всяких средств, способных облегчить его страдания. И вдруг Майлз обнаружил, что матери рядом нет.

Остров полностью скрылся из виду и на горизонте проступила тонкая береговая линия Кейп – Кода, когда Грейс наконец вернулась на палубу. Майлз понял, что ее опять тошнило, и когда мать, измученная, нетвердо ступая, приблизилась к нему, она настолько не походила на фигуру, что материализовалась в утренней дымке, что Майлз подумал, не приснилось ли ему все это. На тот случай, если не приснилось, Майлз, усевшись рядом с матерью, сообщил:

– Я не расскажу папе. Честное слово.

Он был уверен, что она услышала его, но будто бы и не слышала. Она взяла его за руку, и оба не промолвили ни слова, пока паром не зашел в бухту Вудс-Хоула, сильно ударившись о причал, прежде чем замереть на месте.

Они стояли у борта, Грейс вцепилась в перила побелевшими пальцами, потом глубоко вздохнула и сказала:

– Я ошиблась. – Майлз попытался что-то сказать, но мать помотала головой, останавливая его. – Я ошиблась, сказав, что все пойдет по-другому, когда мы вернемся домой… Ничего не изменится. Ничегошеньки.

Он надеялся, что так и будет, но боялся, а вдруг нет. По причалу расхаживал мужчина в бейсболке с эмблемой “Ред Сокс”, и Майлз вспомнил, что забыл свою перчатку на тумбочке рядом с кроватью в коттедже. Там, где положил вчера вечером.