Текст книги "Женщина, вечная девочка… (сборник)"

«Сколько выкачано крови…»

 
Сколько выкачано крови,
чтобы в жилах строк текла!
Всё сбылось, сложилось, кроме,
моего, со мною вровень,
счастья так и не нашла.
 
 
Этой комнатной победы,
этой спальной теплоты…
Споры, завтраки, обеды,
вместе: радости и беды,
и колючки, и цветы.
 
 
Ну – не вышло. Ну и будет
ворошить житьё-бытьё.
Плоть забыла,
дух забудет.
По утрам будильник будит
одиночество моё.
 
 
И сама я беспокоюсь
на привычных берегах
о тебе, бесстрастный космос
душ людских,
где свет и косность,
о друзьях, врагах, деньгах.
 
 
И уже не понимаю,
что – хотя и на плаву –
не по силе поднимаю,
не во благо принимаю,
не по правилам живу.
 
 
Есть такие варианты
судеб хрупких и стальных:
исключения, мутанты,
в необычное десанты…
Даже если я – из них.
 
 
Знаю: здесь или на звёздах,
или рядом, или вне,
тот один, кто мне – как воздух,
всё же рано или поздно,
а узнает обо мне.
 
 
Просто-напросто нагнётся,
неоткрытое открыв,
на бикфордов шнур наткнётся,
о судьбу мою споткнётся,
и тогда –
заткнётся взрыв.
 
 
И тогда, хоть ненадолго,
позабыв, что жизнь – война,
больше счастья, выше долга,
тонкая, как недомолвка,
нас обнимет тишина.
 
 
Долго молча я хранила
всё, что мучает сердца.
Никого я не винила.
…Я конца не сочинила.
Жизнь допишет до конца.
 

«Мне привычны печаль и отчаянье…»

 
Мне привычны печаль и отчаянье…
Только есть ещё таинство:
всё, что в жизни моей не случайно, –
всё останется.
 
 
Я брела по метро, как сомнамбула,
я склонялась над рельсами
из-за мальчика – лёгкого, наглого,
чем-то мне интересного.
 
 
Кто отвёл мои помыслы грешные,
оттолкнул с края страшного?
И теперь эти глупости прежние –
словно сон из вчерашнего.
 
 
Мой проигранный день, карта битая
в той колоде, где лишнее.
И всплыло только имя забытое,
как впервые услышанное.
 
 
Я не помню тебя, хоть и вспомнила
тень былого, понятие.
Знаю: было отчаянно, подлинно, –
о, любовь, исполать тебе! –
 
 
но ушло, и не жмурься участливо.
В жизни важно терпение.
Всё прошло. Как ни странно, я счастлива.
И сейчас – о тебе ли я?!
 
 
Был ты смесью родного и подлого.
Ну, попалась на удочку.
Ты… Одно только имя и вспомнила.
Да и то – на минуточку.
 

«Я думала, что я любовь спасу…»

Не убивай любовь!..

Из песни

 
Я думала, что я любовь спасу –
к тому, кого всех преданней любила.
Но, словно залетевшую осу,
испуганно и холодно убила.
 
 
Была я с ней сильна,
была слаба,
зависима, как девочка – от взрослых.
Казалось: это – правда и судьба,
а оказалось:
без нее – так просто!
 
 
Я подошла к пределу, к рубежу,
когда у сердца больше сил не стало
всё, чем давно живу я и дышу,
день ото дня вымаливать устало.
 
 
Кто объяснит:
в чём – тайна,
в чём – секрет,
что ни в глазах, ни в мимолетной фразе
ответного тепла и света нет,
что счастья нет,
что нет обратной связи?
 
 
Как правоту свою перенесу,
как пережить смогу,
что разлюбила,
что, может быть, –
пчелу,
а не осу
в своем слепом отчаянье
убила?!
 
 
Переживу.
Жить буду без любви.
Как без любви? –
в гармонии со всеми…
 
 
.. Вот только руки у меня в крови,
отмоют этот грех вода и время.
 

«Не видеть горя и не слышать плача…»

 
Не видеть горя и не слышать плача –
нелепая задача для души.
На стороне удачливых – удача,
не к ним, а к неудачливым спеши.
 
 
Удачливым сочувствия не надо,
для них и так жизнь, в общем, хороша!
Да и чужой удаче вряд ли рада
всегда от всей души твоя душа.
 
 
…Друзья, простите, что была занудой,
и, зная: не прогоните меня! –
любою опечаленной минутой
вам омрачала безмятежность дня.
 
 
Но я ведь неосознанно, невольно
такой же мерой дружбы дорожу:
все ухожу оттуда, где не больно,
и все туда, где больно, прихожу.
 

«Мы живем в масштабный век…»

 
Мы живем в масштабный век:
сверхзадачи, сверхзаботы…
От прогресса ждешь чего ты,
современный человек?
 
 
Сверхвозможностей, сверхнужд
сверхдовольно, и порою
сверхмодерному герою
сверхжеланий зуд не чужд.
 
 
Все жадней к избытку благ,
от какого лучше б – драпать…
Человек, не надо хапать!
Суперблаго – супервраг.
 
 
Еле наскребал на хлеб…
А теперь по чьей указке,
будто людоед из сказки,
сверхпрожорлив и нелеп?
 
 
Вот сверхгордо и поверх
некто взгляд струит нечистый,
хапать, лапать научился
то, на что глядеть-то – грех!
 
 
А без неких сверхзатрат
жизнью жизнь верней могла быть.
Человек, не надо хапать
без разбору все подряд.
 
 
Эй, опомнись, охолонь!
Укроти инстинкт хапужный,
отврати предмет ненужный,
не тащи, не рви, не тронь!
 
 
А застенчивой порой
с трепетностью косолапой –
не хватай, не гни, не хапай, –
обрети, коснись, открой!
 
 
Жизнь по капельке цеди.
Знай, так пить ее – не глупость,
и окупится та скупость
всем, что будет впереди.
 
 
Дегустируй, как вино!
Сладко – терпким в горло капать.
Человек, не надо хапать
то, что даже брать грешно!
 

«Давай поговорим, судьба!…»

…Возлюби ближнего

 
Давай поговорим, судьба!
Проста беседа.
Всё начинается с себя,
а не с соседа.
 
 
Прекрасно ближних понимать,
похвально даже.
Но – бесконечно отнимать
не от себя же!
 
 
Искать, страдать, вершить свой труд,
отнюдь не сладкий,
чтоб кровь твою двуногий спрут
давил в достатке…
 
 
Не упоить, не утолить
того уродца.
А страсть высокая – дарить –
всё не уймется.
 
 
Дарить, бесценный строить мост –
назло всем ценам!
Но смотрит трезвоглазый монстр
с иным прицелом.
 
 
Дарить тому, кто врёт хитро, –
страшней напалма.
Не стану я творить добро
кому попало!
 
 
О, потребляющая мразь!
К тебе презренье
во мне удерживает страсть
добротворенья.
 
 
Люблю зверушек и детей,
их злость не душит
и нет бухгалтерских затей
в их ясных душах…
 
 
И вот растерянный такой,
в тоске законной
стоит с протянутой рукой
бандит знакомый.
 
 
И трубы новые трубят
моей гордыне!
А у ребят и у зверят
прибудет ныне.
 

«Злись, страдай или радуйся…»

 
Злись, страдай или радуйся,
или жмурься тревожно –
нет всеобщего равенства,
и оно невозможно.
 
 
Пусть всей кровью возжаждано,
но – судьба и ошибка:
бизнес любит не каждого,
а тем более – скрипка.
 
 
Мы загадочно разные.
Пусть неверно, безбожно, –
нет всеобщего равенства,
и оно невозможно.
 
 
Но намёком, лазейкою
возникает в сознанье:
разве равными, серыми
мы нужны мирозданью?
 
 
И трудяги, и праздные,
тут – не зря, там – напрасно,
мы – такие, мы разные.
Но, что лучше, – не ясно…
 

Иуда

 
…Мне вспомнился Иуда.
Вот день. Ещё он наш.
Всё хорошо покуда.
А завтра ты предашь.
 
 
Пророчески и странно,
хотя едва, слегка,
уже заныла рана,
которой нет пока.
 
 
И ты готов, Иуда,
к тому, что выбрал сам.
Готов. Не будет чуда.
Не время чудесам.
 
 
Подонок и паскуда,
у бездны, у креста –
давай, не трусь, Иуда,
целуй меня в уста!
 
 
Тащись в свою трясину,
трясись, трудись, хитри!
…И заодно осину,
осину присмотри.
 

Дураки

 
Живут на свете дураки:
на бочку меда – дегтя ложка.
Им, дуракам, все не с руки
стать поумнее, хоть немножко.
 
 
Дурак – он, как Иван-дурак,
всех кормит, обо всех хлопочет.
Дурак – он тянет, как бурлак.
Дурак во всем – чернорабочий.
 
 
Все спят – он, дурень, начеку.
Куда-то мчит, за что-то бьется.
А достается дураку –
как никому не достается!
 
 
То по-дурацки он влюблен,
так беззащитно, без опаски,
то по-дурацки робок он,
то откровенен по-дурацки.
 
 
Не изворотлив, не хитер,
твердя, что вертится планета,
дурак восходит на костер
и, как дурак, кричит про это.
 
 
За друга на себя вину
дурак возьмет – и в ус не дунет.
Дурак уходит на войну,
бросает «бронь»: ищите дурня!..
 
 
Живут на свете дураки,
идут-бредут в своих веригах,
невероятно далеки
от разных умников великих.
 
 
Но умники за их спиной
гогочут:
– Видели растяпу?
Дурак, весь век с одной женой!
Дурак, не может сунуть в лапу!
Дурак, на вдовушке женат
и кормит целую ораву!..
 
 
Пусть умники меня простят:
мне больше дураки по нраву.
 
 
Я и сама еще пока
себя с их племенем сверяю.
И думаю, что дурака
я этим делом не сваляю.
 
 
А жизнь у каждого в руках.
Давайте честно к старту выйдем,
и кто там будет в дураках –
увидим, умники!
Увидим.
 

«Не зазнавайся, человек!…»

 
Не зазнавайся, человек!
Опять беда тебя постигла.
Долина гейзеров погибла.
Камчатка. Двадцать первый век.
 
 
Чума, холера… Так вчера
мир о себе напоминал нам.
А нынче – жуткая жара
сжигает адовым напалмом.
 
 
И, как непобедимый бич,
необратимо и недужно
любовь подстерегает «вич»:
как будто и любви не нужно!
 
 
Но ты из-под тяжёлых век
глядишь, как будто мир – лишь сцена.
Не зазнавайся, человек!
Держись того, что впрямь – бесценно.
 
 
Не проклинай свой трудный век,
где мать любила и качала,
не зазнавайся человек,
начни с нуля, начни сначала!
 
 
Сам этот древний мир качни,
как лодку, запустив в дорогу.
Начни! Хотя бы так: начни.
Как выпало однажды Богу…
 

«Дела не то чтобы плохи…»

 
Дела не то чтобы плохи,
но требуют участья…
Друзья мои, а вы глухи,
хотя глухи от счастья.
 
 
И наконец-то поняла,
как было вам со мною,
когда и я сама была
за тою же стеною…
 
 
По телефону воркотня
мне объясняет явно,
что вы не слышите меня,
хоть не чужая я вам.
 
 
И я смиряюсь, я смирюсь,
как будто все, как надо.
И вашим смехом я смеюсь,
успехам вашим рада.
 
 
А что же делать мне с моим
не то чтобы несчастьем?
Не сладила я нынче с ним,
пусть проходным, нечастым…
 
 
Но я воспряну, соберусь,
я отгорюю горе,
скажу как в книжке:
«Здравствуй, грусть!» –
и грусти дверь открою.
 
 
Моя печаль, моя беда,
водоворот – воронка!
Все смоет полая вода,
вся боль – до поворота.
 
 
И скоро поредеет мгла,
и, словно луч рассвета,
взойдет: «Печаль моя светла»,
придет: «Пройдет и это…»
 

«Была моложе и куда как строже!…»

 
Была моложе и куда как строже!
Да затупился яростный кинжал.
Люблю друзей,
но и врагов, похоже,
почти люблю, поскольку мне их жаль.
 
 
Друзья, ведь вы мои делили муки…
Враги, спасибо, что мой день не тих…
Так будьте все, живите, грейте руки
на горестях и радостях моих!
 

«Умер тот, кто обидел однажды…»

 
Умер тот, кто обидел однажды –
мимоходом, легко, на бегу,
и томило подобие жажды:
отплатить, не остаться в долгу.
 
 
Только смерть все акценты сместила.
Не могу я о нем не грустить.
Я жалею его, я простила!
…Надо было при жизни простить.
 

«Этого хотела?…»

 
Этого хотела?
Этим замкнут круг?
Верность телу тела.
Верность губ и рук.
 
 
Не добрососедства –
плотью во плоти!
Ну а сердцу – сердца,
верность сердцу сердца?
Нет? Так и плати!
 
 
Верность вере в верность –
это ли грешно? –
на неоткровенность –
верить все равно!
 
 
Этого хотела
в шатком шалаше?
Верность телу тела…
Ну а делу – дела,
а души – душе?
 
 
Вот и покатилось,
и – на слом, на слом!
Вот и поплатилась.
Ну и поделом!
 
 
Жизнь – цена и мера.
Велика цена.
Но, коль что умела,
так платить сполна.
 
 
И плачу – не трушу.
Как забытый храм,
отворяю душу
душам и ветрам.
 
 
И, светло надеясь
в новый день весны
на святую ересь
этой новизны,
 
 
милые, земные, –
как судьбу свою, –
чьи-то позывные
сердцем узнаю.
 

«За тех, чей чуждый взгляд ожег…»

 
За тех, чей чуждый взгляд ожег
спесиво,
чтоб мой нашел, настиг, как шок, –
спасибо!
За безмятежность душ и глаз,
за силу
всего, что засветилось в нас,
спасибо.
За то, что больше, чем дано, спросила
с небес, прихлынувших в окно,
спасибо.
За тот огонь, что для огня
спасли вы, –
все, не любившие меня, –
спасибо!
 

Самоанализ

 
Я по прошлому сужу,
что грядущее сокрыто…
А сегодня я сижу
у разбитого корыта.
 
 
Кто же, кто его разбил?
Как ни странно, как ни тошно,
тот, кто вроде бы любил
и во всё вникал дотошно.
 
 
Это трудно позабыть…
А когда чужими стали,
лучше всех он знал, как бить,
как ломать, он знал в деталях.
 
 
И друзья мои внесли
тоже лепту неплохую:
раскрошили, разнесли
и открыто, и втихую.
 
 
Растащили закрома…
И как будто подрядилась,
и сама я, и сама
над корытом потрудилась.
 
 
Но не век же слёзы лить:
что сломалось – то сломалось.
Без конца себя пилить –
не поможешь и на малость!
 
 
Лучше в муках и с трудом,
но упрямо, неустанно
помаленьку строить дом,
где взамен корыта – ванна.
 
 
И однажды, нежась в ней,
незлобливо и открыто
вспомнить в буднях новых дней
про разбитое корыто…
 
 
Не стараюсь, не спешу.
Быть хочу сама собою.
Может, всё же и решу
как с разбитой быть судьбою.
 
 
Всё оплачу, всех прощу,
потому что так любила,
что по-прежнему грущу
обо всём, что раньше было!
 
 
Помолчу. Себя пойму.
В конструктивном, трезвом духе
покаянно перейму
опыт пушкинской старухи.
 
 
Я богата – и бедна,
я отпета – и отмыта.
Я спокойна. Я одна
у разбитого корыта.
 

«Все падает из рук…»

 
Все падает из рук:
карандаши, тарелки…
Остался близкий круг,
но дни и чувства мелки.
 
 
Привычка подвела:
в пределах жизни бренной
примеривать дела
и помыслы к Вселенной.
 
 
Она теперь мала,
ее масштаб – оковы,
она мечты свела
к задачке пустяковой.
 
 
И этот крест несем
мы, злясь, не соглашаясь.
И, словно яд, во всем –
растерянность и жалость.
 
 
Но смотрит строго друг:
пусть нет былого хора,
остался близкий круг,
основа и опора.
 
 
Остался близкий круг
для торжества науки:
всё падает из рук…
И всё вернется в руки!
 

«Друзья мои!…»

 
Друзья мои!
Золото и серебро
в сравнении с ними –
всего лишь медяшки.
Друзья мои делают людям добро,
и вовсе не тяжек
им труд этот тяжкий.
И каждый
чужою бедою распят.
А спросишь: во имя чего? –
не ответят…
Они хорошо после этого спят,
и звезды их снам,
как в младенчестве,
светят…
 

«Полагаю, что я ничего не добьюсь…»

 
Полагаю, что я ничего не добьюсь,
что напрасны мечты и потуги.
Понимаю, что я не собьюсь,
не сопьюсь,
как иные друзья и подруги.
 
 
И что будет последний отрезок пути
и спокойным, и благостным даже.
Что я много чего пожелаю найти,
и найду, и, наверное, буду в чести
у пролаз и у бдительной стражи.
 
 
Так о чем я скулю? Горький вздор,
отвяжись!
Не терзай мою душу обидой,
что упущено время, проиграна жизнь,
что и тлеет, и тускнет, и гаснет, кажись,
в стороне уголек мой забытый.
 
 
Полагаю, и вправду здесь что-то не так.
Катастрофою кажется каждый пустяк,
и сама я в том, видно, виновна.
Пусть меня вразумит не мудрец,
а простак,
с этим делом повязанный кровно.
 
 
Вот он мне и долбит, что напрасно боюсь:
на пути, где я птицей взъерошенной бьюсь,
мне роскошно жилось и любилось!
Я на этом пути ничего не добьюсь.
…Потому что всего я добилась.
 

Налегке

 
Научиться бы жить налегке,
жить легко, без сомнений и риска,
налегке, от всего вдалеке,
что так больно и горестно близко.
 
 
Отвернусь, а потом обернусь:
что я бросила – с ядом упрёка?
Отвернусь, обернусь – и вернусь
к близким далям своим издалёка.
 
 
Там, куда бы ушла, – та же боль,
та, что будит, ведёт, убивает.
Та же боль, тот же яростный бой…
А без боли его не бывает.
 
 
Научиться ли жить налегке?
Где, в заветном каком уголке
та счастливая лёгкость таится?
Что такое на деле она:
полусонной души целина
или злая, свободная птица?!
 
 
Впрочем, мы и живём налегке
и в своей безразмерной тоске
неразумное сердце не раним.
Научились. Живем налегке.
Налегке: без синицы в руке
и с журавликом в небе бескрайнем.
 

Конкурс красоты

 
В восторге онемевши,
взираю на экран:
красотки-гулливерши
из самых разных стран…
 
 
Теперь их не покинет
удача никогда.
У вешалки-богини
особая звезда.
 
 
Иных судьба метелит
в безрадостных деньках,
а девочки-модели –
при деле, при деньгах.
 
 
Вот я – другая просто,
другой задор и дар.
Я с высоты их роста –
карманный экземпляр.
 
 
Контраст их стати тощей,
что вылезла на старт.
Там, где не надо, толще,
пикантный нестандарт.
 
 
И в юности всесильной,
презрев мои мечты,
меня б не пригласили
на конкурс красоты.
 
 
Нет, вовсе не жестоки
со мною мерки лет:
лишь не по мне – высокий
и узкий трафарет.
 
 
И, храбро пошагавшим
на подиум судьбы,
желаю я гигантшам
добра, а не борьбы.
 
 
Не знаю, где растят их, –
тех, выше похвалы.
Мой метр плюс шесть десятых –
уютны и милы.
 
 
Любой, со мной знакомясь,
доволен: у него –
значительности комплекс,
величья своего.
 
 
Мне с ним неплохо тоже,
и в том моя судьба,
что я всегда похожа
лишь только на себя.
 
 
Я знаю: кто-то млеет,
не ставя мне в вину
всего, что я имею,
объем и крутизну.
 
 
И нет во мне обиды,
и я без суеты
смотрю, как рвутся дылды
на конкурс красоты!
 

«Зачем влипать друг в друга так упорно?…»

 
Зачем влипать друг в друга так упорно?
Я ничего не выпрошу у полдня.
И кто-то озорно, двадцативесно
меня обскачет, как моторка – весла.
 
 
О, племя отнимальщиц безмятежных!
И вы, как в модных юбочках, – в надеждах.
И чтобы тем надеждам вашим сбыться,
приходится вам тоже насмерть биться.
 
 
О, банда отбиралыциц юноликих!
Даю дорогу вашей жадной клике,
хоть мы равны – пусть парадокс в том явный
в надежде нашей, трепетной и главной…
 
 
Есть что-то в настоящей сути женской
такое, что, как звонко в мир ни шествуй,
как ни победен жизни час весенний,
перед любовью беззащитны все мы.
 
 
Мне больше вас известно, что – там, после, –
уменьем вековым, прозреньем поздним.
И дерзкое в себе задую пламя.
И станут две руки двумя крылами.
 
 
Но если вдруг ты тоже – из крылатых,
пускай простит нас хоровод хохлаток!
Ты поднят над молвою и виною.
Ты отнят далью, небом, а не мною.
 

Песни

Ариадна

 
У тебя в руке клубок,
волшебный шелк.
И, какой бы я дорогою ни шел,
он покатится, клубок,
в золотых лучах зари…
Ариадна,
мне ты ниточку надежды
подари!
 
 
Ариадна,
Ариадна,
заблудился я в чужой стране!
Ариадна,
Ариадна, как из лабиринта выйти мне?!
 
 
В той стране живут влюбленные одни.
И летят там удивительные дни.
Если к сердцу твоему
я дороги не найду,
растеряюсь,
потеряюсь
и навеки пропаду.
Ну, а впрочем, мне не нужен твой клубок,
чтобы выбрать лишь одну из всех дорог.
 
 
Мне нужна твоей любви
путеводная звезда!
И пускай она сияет
в нашем небе навсегда.
 
 
Не узнать прохожим на ходу
в человеке дерзкую звезду…
 

Безответная любовь

 
Безответная любовь…
Тихий звон зари.
Настоящею ценой
все оплачено.
 
 
Ты себя не береги,
ты себя дари!
Так навек тебе судьбой
предназначено.
 
 
Безответная любовь,
безнадежная,
как лесная глухомань
бездорожная.
 
 
Безнадежная любовь,
безответная…
А была б она – твоя,
беззаветная!
 
 
Безответная любовь,
небо на плечах…
Ты зачем в полон взяла,
чем в ответ воздашь?
 
 
Я не знаю, почему
в сердце – свет и страх,
и зачем летит стрела
в золотой мираж?!
 

Без тебя не могу…

 
Ты – мой зимний костер,
уголек раскаленный.
У тебя на плечах
звезды родинок спят.
 
 
Ты – отчаянный спор
дня и ночи влюбленной,
ты – мой утренний час,
мой горячий закат!
 
 
Без тебя не могу,
без тебя пропадаю!
На край света сбегу,
но такой не найду.
 
 
К пьедесталу твоих
белых рук припадаю.
Без тебя не могу!
Без тебя пропаду.
 
 
Ты такая одна,
озорная, родная.
То я счастлив и пьян,
то печален и трезв.
 
 
Ты одна мне нужна.
Почему? – я не знаю.
Ты отрада моя,
горький жребий и крест.
 

Бывает так темно

 
Бывает так темно, как будто – навсегда,
и так светло, что мир становится бесцветным.
Легко мы говорим, что горе не беда,
а горе есть беда на горе вправду бедным.
 
 
Уже не сосчитать всего, что потерял,
и дорого до слёз потерянное в прошлом.
Уже дано понять: незаселён и мал
остаток дней, куда неотвратимо брошен.
 
 
И вновь не избежать ошибок в суете,
где бытие и быт почти неразличимы,
и чуждые не те плотней вокруг, чем те,
и лицами зовём приросшие личины.
 
 
Но все ж любой урок того, что мир жесток,
пророчит: будут впрок соблазн и обольщенье,
коль победишь порок и обретёшь итог:
возможность попросить и заслужить прощенье.
 

Быть звездой

 
На площадке, светом залитой,
человек работает звездой.
Он еще от жизни не устал,
он еще в душе звездой не стал.
 
 
Быть звездой – безумная задача:
бить в набат, одаривать, грубить…
Быть звездой! –
и улыбаться, плача.
Быть звездой –
и человеком быть!
На площадке, светом залитой,
человек работает звездой.
А любовь в шестнадцатом ряду
облучает нежностью звезду.
На скамейке около пруда
о своем задумалась звезда.
 

В подземныхпереходах метро

 
В подземных переходах метро
от музыки весенней светло.
Играет скрипка, вторит труба…
И только не хватает тебя.
Еще нам по карману кино,
кафе не по карману уже.
В Москве, как в подворотне, темно,
но музыка сияет в душе.
 
 
Ты играй,
ты играй,
музыкант подземный!
Позабыть нам не дай,
кто такие все мы.
Сохрани этот свет, –
он один – отрада!
Если музыки нет –
ничего не надо.
 
 
Рискну я и тебя позову
в подземную столицу Москву,
в простые закоулки метро,
где музыка играет светло.
Не надо нам кафе и кино, –
мелодия пьянит, как вино.
И связаны счастливой судьбой
мы на галерке жизни с тобой!
 

В той стороне, на войне…

 
Снова тропинкою памяти
в той стороне, на войне
тихо бреду я – и падаю,
словно во сне.
А за спиною молчание,
горя и слез забытье.
И догорает печальное
детство мое.
 
 
Нет той войны,
той стороны,
грома, огня и гуда…
Но в новом дне,
в этой стране
все мы – оттуда.
 
 
Где моя мама усталая?
Мало ей жить суждено.
Мамой сама уже стала я,
стала давно.
Где мой солдатик молоденький?
В той стороне, на войне.
Значит, он нужен был родине
больше, чем мне.
Снова звезда моя ранняя
в той стороне, на войне
маленькой птицею раненой
кажется мне.
Помню победу с салютами,
но самой нежной весной
память жестокая, лютая
будет со мной.
 
 
Нет той войны,
той стороны,
грома, огня и гуда…
Но в этом дне,
в этой стране
все мы – оттуда!
 

Вальс издалёка

 
В буре летящего рока
вдруг, неизвестно откуда,
вальс зазвучал издалека –
как позабытое чудо.
 
 
В звуках мелодии чистой
все, что печалило, тонет,
и на плечах беззащитных –
добрые чьи-то ладони.
 
 
Вальс,
вальс,
вальс!
Вновь сердце чаруй!
Вальс,
вальс,
вальс!
Медленный – как во сне.
Вальс,
вальс,
вальс!
Долгий, как поцелуй…
Вас,
вас,
вас
так не хватало мне!
 
 
Вальс этот вечер украсил
трепетом юности давней.
Кружится в ласковом вальсе
позднее наше свиданье.
 
 
Льется легко и безгрешно
музыки светлая ода…
Вальс старомоден, конечно,
но и любовь старомодна!
 

Гимн международной федерации русскоязычных писателей

 
В мире так много разбито, разрушено…
Вместе со всеми плетем жизни кружево
И открываем внезапно в себе:
в играх судьбы мы не станем игрушкою!
Вот наш исток: мы – наследники Пушкина.
Скажем за это спасибо судьбе!
 
 
Припев:
Где б ни пришлось нам по свету скитаться,
но одного не забыть ни на миг:
с Родиной нам никогда не расстаться!
Наше Отечество –
Русский язык.
 
 
Любим Париж и горды Барселоною,
нам Будапешта проспекты зеленые
стали родными, как Брест и Москва.
Пусть же сияют, бессмертно и молодо,
в финском кафе и на улицах Лондона
русские наши простые слова!
 
 
Припев.