Текст книги "Обратный отсчет"

Глава 2
Палач

Подольск. Из-за серой хмари, спустившейся на город, не разобрать – утро сейчас или день. Мутный солнечный диск прячется за свинцовыми облаками. Ледяной ветер, пронзительно завывая, мчится по пустым улицам, швыряясь комьями снега.

Вокруг стоят заброшенные и обгоревшие дома. На стенах четырех высоток белой краской на сине-красном фоне выведены надписи:

«Подольск»,

«Город ратной славы»,

«Город труженик»,

«Город созидания».

Для полноты картины осталось только добавить: «Город мертвых».

Пустые квартиры зияют глазницами выбитых окон. Коридоры и пролеты запорошены снегом, распахнутые настежь двери точно приглашают войти, но живых здесь нет, везде лишь слежавшийся мусор. Видно, что люди в спешке покидали это место. Где они сейчас? Лежат вдоль дорог или в подвалах? Кто знает? Город, превратившийся в гигантский погост, умеет хранить свои тайны, ревностно оберегая покой мертвецов и гневаясь, едва его нарушает тихая речь живых.

А вот и они – смельчаки или безумцы, осмелившиеся вылезти из своего подземья. По заснеженной улице медленно движется отряд из десяти человек. Во главе отряда идет высокий человек в ОЗК. В руках у него автомат. Замыкает группу боец с СКС. У остальных огнестрельного оружия не видно, только холодное. Под ногами тихо скрипит снежный наст, слышится прерывистое дыхание. Ступая друг за другом, шаг в шаг, люди осторожно идут вдоль глубокой траншеи, тянущейся посреди перекопанного дорожного полотна.

Судя по строительной технике и демонтированным трубам, до Удара здесь велись земляные работы. Выкопать выкопали, а засыпать теплотрассу не успели, и теперь стенки глубокой траншеи медленно и верно сползают вниз.

Поминутно оглядываясь, люди, чьих лиц не разобрать за тупыми масками противогазов, подходят к одному из домов. Слышится матерный окрик высокого человека в ОЗК. Он снимает лямку «АК-74» с плеча, затем поднимает вверх руку со сжатым кулаком. Слышится глухой приказ и, пригнувшись, люди неуклюже разбегаются, прячась за проржавевшими кузовами машин. Боец, замыкающий отряд, сдергивает с плеча СКС и медленно шарит стволом карабина по окнам обгоревших домов, еще не зная, что сам является мишенью…

* * *

«Ну что, крысятки, опять вылезли из своей норы? С прошлого раза еще не наелись?» – спрашивает сам себя человек, одетый в защитный костюм и наброшенную поверх него грязно-белую «кикимору». Сидя под окном в одной из заброшенных квартир многоэтажки, он медленно поворачивает перископную трубу, плотно прижимая монокуляр к панорамному стеклу маски противогаза.

«М-да, – щурится человек, следя за отрядом, – что-то дохлые вы какие-то. В убежище других бойцов не осталось? И с оружием у вас сегодня кисло. Один карабин и автомат, поиздержались совсем? Ну-ну. Как же мне поступить? – человек ухмыляется. – Положить вас друг за другом за десять щелчков или… – перископная труба, обмотанная серым бинтом, смещается немного правее, – поиграть с вами, как в прошлый раз?»

Губы человека расползаются в усмешке.

– Треха, а ты что думаешь? – задает вопрос мужчина, оторвав взор от перископа. Повернув голову, он глядит в противоположный угол комнаты, где на рюкзаке лежит снайперская винтовка Мосина. – Расстояние восемьсот метров. Справимся? – стрелок внимательно смотрит на винтовку, словно это живое существо и она может ответить. – Молчание – знак согласия, да? – стрелок задумывается. – Решено: поиграем. Ты правда не против, а, Треха? – снайпер поворачивается и вновь приникает к монокуляру перископа.

Он видит, как разведчики встают и направляются к одному из подъездов. С трудом отомкнув железную дверь, они один за другим исчезают в черноте проема. Последний человек внезапно оборачивается и, как кажется стрелку, смотрит прямо в окно квартиры, где он прячется. Затем разведчик поворачивается и, оправив лямку рюкзака, скрывается в подъезде.

«Что, родимый, смерть свою почуял? – хмыкает снайпер. – Иди, иди куда шел! Думаешь, я про берлогу вашу не знаю, конспираторы хреновы? Вы бы еще краской на двери намалевали: «Схрон здесь!». Сейчас в подвал залезете, нужду малую и большую справите, фильтры в своих противогазах смените, передохнете и снова в путь отправитесь. Все как обычно, хоть время сверяй. Вот здесь-то я вас и встречу».

Прижавшись спиной к стене, охотник на людей не спеша садится на пенополиуретановый коврик. Выставив таймер наручных часов на полчаса, человек смотрит на «мосинку» и говорит:

– Не осуждай меня, не смотри так! Это не месть, а правосудие. Я же столько раз рассказывал тебе, что произошло в тот день! Ты знаешь, почему они все должны сдохнуть! – в голосе стрелка звенит сталь, мгновение спустя он добавляет: – Не сердись на меня… Устал я, очень устал. Одни мы с тобой остались Треха. Что? – переспрашивает мужчина. – Ты не согласна? Что ты хочешь сказать мне, а?.. Нет, – снайпер качает головой и продолжает свой странный, точно ирреальный разговор. – Она не в счет, – мужчина глубоко вздыхает. – На самом деле, одни мы с тобой в этом проклятом мире… Веришь, вот лег бы здесь сейчас и заснул, только нельзя, дело еще не сделано. – Стрелок с минуту смотрит в одну точку, затем, словно очнувшись от забытья, добавляет: – Холодно что-то здесь, согреемся Треха?

Достав из рюкзака каталитическую грелку, охотник подогревает над пламенем зажигалки сетчатый патрон. Запустив грелку «в работу», он засовывает ее под шкуру «кикиморы». Затем, отстегнув застежку на «липучке» и порывшись в глубоком нарукавном кармане, человек достает запечатанную в пластик фотографию.

– Все ради вас, – снайпер приближает к маске противогаза запаянную в пластик фотокарточку, где засняты трое – миловидная женщина с маленькой девочкой на руках и обнимающий их крепкий мужчина в военной униформе.

Стрелок переворачивает фотокарточку, смотрит на оборот. Его губы беззвучно читают: «Николаю от Ани и Варечки – моему любимому мужчине и лучшему отцу на свете».

Одинокая слеза, скатившись из уголка глаза, стекает по щеке снайпера. Машинально дотронувшись до маски противогаза, Николай произносит:

– Надеюсь, вам там хорошо. Но ничего, скоро мы встретимся, уже скоро… – стрелок закрывает глаза и окунается в бешеный круговорот воспоминаний…

Как же так случилось, что он, прошедший через несколько локальных войн, не спас их, а сам остался жив? Этот вопрос не давал ему покоя последние два с половиной года. Опыт службы в разведроте ВДВ даром не проходит. Снайперов бывших не бывает, особенно если за плечами служба в горячих точках.

В отличие от большинства, как он их называл, «диванных хомячков», Николай в последние годы готовился к чему-то такому. Его нельзя было назвать параноиком или сумасшедшим, но, пройдя через мясорубку войн, он твердо уверовал, что рано или поздно кто-нибудь выпустит ядерного джина из бутылки. Он слишком хорошо изучил человеческую природу, рассматривая глаза врага через прицел СВД.

Война – это лакмусовая бумажка, раскрашивающая людей в разные цвета, но все больше красным и черным. Трудно остаться самим собой, когда видишь, как погибают товарищи. Еще труднее сохранять хладнокровие, вытаскивая то, что от них осталось, из ям и подвалов, превращенных в пыточные. И совсем невозможно сдержаться, зная о том, что теперь ты – ровня богу и в твоей власти решать, кому жить, а кому умирать. Ведь перед пулей все равны, и неважно – генерал ты или рядовой. Цвет крови, как и вываливающиеся из разнесенной головы мозги, у всех одинаковы.

Все имеет начало и конец. Войны закончились. Но, устроившись работать охранником в торговый комплекс, Николай так и не смог забыть того странного пьянящего чувства превосходства над всеми, возникающего где-то там, на задворках сознания, когда после выстрела приклад отдает в плечо, а к цели устремляется смерть, посланная твоей рукой.

Николай стал постоянно ввязываться в стычки с пьяными или подвернувшимися под горячую руку подонками, решившими, что в этой жизни им позволено больше других. Опыт и комплекция позволяли ему утихомирить любого буяна. Но как-то раз Николай перестарался, и очередной «клиент» угодил в реанимацию. Отделавшись легким испугом, он пообещал жене, что больше этого не повторится.

Из охраны он ушел, однако ему повезло: устроился работать инструктором по стрелковой подготовке. Работа не пыльная, а к оружию близко. Именно тогда Николай подсел на «ганзу» и апгрейд оружия. Руки росли откуда нужно, а разрешения на владение и ношение были совсем не лишними. Завязались нужные знакомства, появились друзья, повернутые на оружии. Со временем подтянулись, как они сами себя называли, сурвайеры – или, проще говоря, выживальщики – большие любители порассуждать на тему веселой жизни после прихода белого зверька по имени Песец.

И не важно, каким способом Господь решит покарать своих нерадивых детей – наслав на них огонь или воду, а может, и все вместе сразу. Главное, как говорили эти домашние теоретики – затариться под завязку оружием и «ништяками», переждать, а там кривая судьбы как-то да вывезет, ведь мы – хищники, а не жертвы.

Николай лишь улыбался, слушая рассказы болтунов о том, как они будут мародерить, набивая рюкзаки банками с тушенкой и пачками с патронами. Уж кому как не ему знать, что означает настоящая война, и в кого превращается человек, вынужденный жить по закону джунглей.

Одно дело – пострелять из «Сайги» в тактическом обвесе на стрельбище, и совсем другое – реальный уличный бой или штурм хорошо укрепленного дома. Как говорится: «Молодец против овец, а против молодца и сам овца».

От любителей потрепать языком Николай старался держаться подальше. Впрочем, иногда он прислушивался к той чуши, что они несли, и давно про себя решил: снайпер при любом раскладе наиболее приспособлен к выживанию. А для этого необходимо было обзавестись настоящим оружием.

Так и появилась у него его давняя мечта – редчайшая винтовка Мосина, собранная еще в царское время и прошедшая через Вторую мировую войну. «Трехлинейку» Николай собственноручно довел «до ума», заменив растрескавшееся ореховое ложе на буковое и поставив на винтовку современную оптику.

Не забыл он заныкать «тревожный чемоданчик», в укрепленном подвале, на недавно купленной даче, находящейся за «сто первым километром» в одной из заброшенных деревень. Место, по мнению Николая, которое не будут, случись чего, бомбить. А главное – Николай всегда помнил слова своего командира: при любой нештатной ситуации можно надеяться только на везение и автомат Калашникова. Осталось проверить эту мысль…

Николай не удивился, когда однажды услышал заунывный вой сирен, перемежающийся двумя длинными гудками и одним коротким – сигналом атомной тревоги и голосом, повторяющим из радиоприемника: «Внимание, граждане! Воздушная тревога». Точно знал, что так и будет. Схватив жену и дочь, он буквально закинул их в свой лифтованный старенький «уазик» и ринулся в единственное, по его мнению, надежное место в городе – убежище при Подольской городской клинической больнице, где думал переждать удар, прежде чем двинуть на дачу.

Оставив «козла» возле больничной ограды и, на всякий случай, включив противоугонную «секретку», Николай, подбежав с семьей к убежищу, увидел у входа в «бомбарь» огромную яростно галдящую толпу. Опоздали – это первое, что пришло ему в голову. Но прислушавшись к разговорам, Николай понял, что еще не все потеряно.

Случившееся потом, и как он умудрился вместе с Аней и Варенькой оказаться в первых рядах, Николай даже сейчас не смог бы объяснить. Как говорится: черт дернул, да и силы не занимать – растолкал всех.

Эх! Если бы время можно было поворотить вспять. Он уже сотни раз проклял себя за то, что вместо того, чтобы уехать прочь из города, решил переждать тот день в убежище! Но сделанного уже не воротишь. А теперь, все что остается – ненавидеть себя за опрометчивый шаг…

События тех страшных минут, перед самым ударом, пульсируют в мозгу Николая частыми вспышками в ночи пулеметной очереди из трассеров. Что-то помнится отчетливо, что-то пропадает во тьме.

Глаза людей в гудящей толпе постепенно наливаются кровью. Слышится призыв идти на штурм убежища. Секунда – и беснующаяся толпа, как бурный речной поток, подхватив Николая, Варю и Аню, рвется вперед. Озверевшие люди буквально сминают пост охраны, выставленный у дверей прохода, ведущего вниз. Десятки пар ног стучат каблуками по ступеням. Скрюченные пальцы цепляются за металлические створки быстро затворяемых гермоворот. Слышится пронзительный женский визг:

– Пустите нас! Ну, пустите!

Стальная дверь замирает, точно решая, в какую сторону ей идти. Одни люди смотрят с отчаяньем, другие с ненавистью. Но каждая из сторон хорошо понимает, что убежище, рассчитанное на тысячу пятьсот человек, не сможет принять всех. Укрываемых и так раза в два больше, чем положено, а каждый лишний рот – это жирный минус из твоей скудной пайки. И все те, кто сейчас хочет войти внутрь – враги, обрекающие тебя на голодную смерть.

Кажется, что секундная заминка тянется целую вечность. У кого-то не выдерживают нервы.

– Бей их! Бей! Если они закроют дверь, мы все покойники!

С этим криком начинается отчаянный мордобой. Николай видит, как здоровенный лысый мужик, ростом под два метра, оттеснив остальных, нещадно дубасит пудовыми кулаками защитников убежища, разбивает одному из них лицо в кровь.

Гермодверь пятнают алые брызги, и она, словно приняв кровавую жертву, дрогнув, начинает открываться все шире и шире. В этот момент Николай замечает у человека с разбитым носом – чоповца, судя по черной униформе и бейджику с именем Виктор на нагрудном кармане, – зарождающуюся искру безумия в глазах. Таких взглядов он насмотрелся на войне, а доведенных до отчаянья людей надо бояться в первую очередь.

Все остальное происходит с молниеносной скоростью. Рука Виктора ныряет за отворот куртки, мгновение спустя в его кулаке оказывается ПМ. Толпа замирает. По напряженным взглядам чувствуется нарастающая тревога.

Николай, видя, как расширились зрачки охранника, понимает, что последует вслед за этим. Он пытается закричать, но его слова точно застревают в глотке. Здоровяк поворачивается к толпе и, ухмыляясь, говорит:

– Да он не посмеет! Кишка у него тонка!

А Николай, заслонив собой жену и дочь, почему-то думает, что блестящий от пота затылок – это отличная мишень. В этот момент раздается оглушительный выстрел.

Бам!

Лысая голова здоровяка взрывается как переспелый арбуз. Слышатся истошные вопли. Чоповец с дымящимся пистолетом в руке обводит людей странным отсутствующим взглядом и, видя, что толпа все равно готова ринуться вперед, открывает беспорядочную пальбу.

Бам! Бам! Бам!

Три выстрела сливаются в один. В тесноте коридора они напоминают раскаты грома. Слышатся отчаянные крики, на бетонный пол падают двое.

– Все назад! Назад, суки! А то всех положу! – кричит Виктор, водя стволом по дуге. – Мест больше нет, вы опоздали!

Но толпа, слепая в своей ярости, все напирает, подталкивая упирающийся первый ряд под пули. Пистолет в руке чоповца дрожит. Палец медленно дожимает спусковой крючок.

Бам!

Еще один человек валится на пол.

Бам!

Седовласый мужчина, стоящий возле стены, тихо охнув, хватается за живот и сгибается пополам.

– У него только восемь патронов! Осталось два, всех не перестреляет! – кричат из задних рядов.

– Верно! – кричит коротко стриженный парень, щелкая кнопкой выкидного ножа. – Сейчас я этому ворошиловскому стрелку ливер на сталь намотаю!

Бам!

Горлопан, вскинув руки, оседает на пол лицом вниз.

– Мужики, да навалитесь вы на него скопом и кончите его! – разносится под потолком визгливый женский голос.

Но никто не делает и шага. Все гадают, кому достанется последняя пуля, ведь главное сейчас – это не словить ее самому. Толпа замирает в паре метров от Виктора. Десятки пар глаз прожигают охранника насквозь. Задние ряды напирают на передние, расстояние сокращается.

– А ну, отзынь в сторону! – с этим возгласом позади чоповца появляется коренастый мужик в костюме. До обостренного слуха Николая долетает скрежещущий звук передергиваемого автоматного затвора.

– Шмаляйте в них Игорь Владимирович! Шмаляйте, и дверь закрываем, а не то они всех погубят!

Николай, внезапно осознав, что сейчас должно произойти, резко поворачивается и буквально расшвыривает оцепеневших людей в стороны, пытаясь запихнуть в образовавшийся промежуток жену и дочь, но уже на подсознательном уровне понимает, что не успевает.

К финальному выстрелу из ПМ присоединяется характерный треск «АКС-74У».

Руку Николая жалит огнем. Жена неожиданно охает и, прижимая к себе дочь, валится на пол. Вслед за ней падает еще несколько человек.

Длинная очередь, выпущенная из полицейского «ублюдка» почти в упор, выкашивает людей. Толпа бежит назад.

Наверх!

Наверх!

Мужчины и женщины, старые и молодые. Перепрыгивая через ступеньки, втаптывают друг друга в бетон. Лишь бы заслониться соседом, чтобы не тебя, а его стегнул по спине свинцовый хлыст.

Слышится хруст костей. Крики и стоны раненых. Проклятья и предсмертные крики умирающих. Защитники убежища тем временем захлопывают гермодверь. Раздается скрежет поворотного штурвала.

Некоторые, осознав, что теперь они обречены остаться на поверхности, возвращаются и начинают отчаянно барабанить в железные створки гермоворот.

– Пустите нас! Откройте! Вы не можете бросить нас здесь подыхать! – жалобно разносится под потолком.

А Николай, ползая на коленях по полу, ищет среди изувеченных и раздавленных тел прошитую пулями жену и дочь. Находит. Прижав к себе окровавленные тела, он глухо воет.

Внезапно снаружи раздается нарастающий гул, сменяющийся оглушительным рокотом. Земля вздрагивает, и Николая, точно тряпичную куклу, швыряет об стену. Следует еще один удар, затем еще один и еще, на этот раз сильнее первого, слышится страшный грохот и отчаянные вопли людей наверху.

Николай чувствует, как его рот заполняется кровью, в ушах звенит, яркие огненные всполохи пляшут перед глазами. Последнее, что он помнит – это широко распахнутые глаза жены, лежащей в трех метрах от него, и изувеченное тельце дочери, чье платьице густо заляпано кровавыми разводами. Вскоре все сменяется тьмой, и Николай проваливается в бездну…

* * *

Сколько часов Николай пролежал, заживо погребенный под грудой тел, прежде чем ему удалось выползти на поверхность? Кто знает. Воспоминания, разбитые на куски. Прошлая жизнь развеяна по ветру вместе с пеплом пожарищ. В чем-то Николаю повезло: ему удалось выжить и, за время беспамятства, переждать первый «распад» радиоактивных осадков, который накрыл немногих выживших в городе. Но душу он потерял, оставив ее вместе с женой и ребенком на ступенях, ведущих к убежищу.

Потом Николаю повезло во второй раз: «козел» оказался на месте, хоть и с побитыми стеклами, а дизельный двигатель с «секреткой» завелся. Так Николай смог убраться как можно дальше от мертвого города.

Запасы оружия, медикаментов и припасов, собранных на даче, обеспечили ему автономное существование. Здесь ему повезло в третий раз: начавшуюся лучевуху удалось придушить ударными дозами радиопротекторов и внутривенным вливанием витаминов.

Месяц шел за месяцем. Николай, облачившись в ОЗК, изредка выходил из подвала наружу, внимательно наблюдая за цифрами на дозиметре. Фон был терпимым. Сказалась удаленность деревни и отсутствие в радиусе пары десятков километров потенциальных целей.

Николай был готов к миру после, но… Привыкнуть к оглушающей ночной тишине и к крикам воронья, клюющего трупы вдоль дорог, невозможно.

В город, предполагая, какой там фон, Николай возвращаться пока не хотел. Решив выждать, он, вооружившись винтовкой и пистолетом, бродил по округе, постепенно расширяя радиус своих ходок. Просто так, без особой цели, собирая, что не успели вынести из деревенских домов изредка появляющиеся здесь мародеры. Кого-то он подстрелил, кто-то подыхал сам.

Примерно год спустя Николай стал уходить все дальше, бродя по опустевшим деревням, пока однажды не решил, что все, хватит: еще немного, и он свихнется, или застрелится. Стимула жить дальше нет. Он превратился в тень себя самого, прежнего, уверенного и сильного. Высохшая оболочка, заполненная плотью.

Сев в «козла» и под завязку затарившись «ништяками» и оружием, он двинул в сторону Подольска, еще сам не понимая, что его так тянет туда – к мертвецам, точно стараясь унять непонятный зуд в глубине души…

Постоянно останавливаясь, снимая показания с дозиметра, Николай бросками добрался до одной из близлежащих деревень. Понимая, что время работает против него, а рентгены капают, снайпер решил не переть в город нахрапом, а, для начала, осмотреться и прошвырнуться по окраинам.

Говорят, что судьба предопределена. Так, Николай набрел на одну деревню, населенную…

Николай хорошо знал, во что может превратиться человек в экстремальной ситуации. Но увиденное через прицел винтовки на подворье одного из домов выходило за грани его понимания.

Нельзя сказать, что немногочисленные обитатели поселка, окопавшиеся в одном из домов, подвал которого был превращен в настоящее убежище с запасами продовольствия, оружия и медикаментов, голодали. Судя по всему, у них были припасы, но, видимо, они решили разнообразить свое меню. Например, изредка, ради удовольствия, поедая себе подобных, а затем выбрасывая дочиста обглоданные костяки наружу.

Решение само собой пришло Николаю на ум, когда он осознал, чем занимаются выжившие. Надо было зачистить это место. Убить всех и каждого, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Так он и сделал. Тем более, что дом с хорошо оборудованным подвалом – лакомый кусочек.

Николай перестрелял всех до единого. Просто, размеренно, методично. Чувствуя себя хирургом, вырезающим раковую опухоль. Всех, кроме одной женщины, волею судьбы оказавшейся врачом, и спасшей ему жизнь от вновь начавшейся лучевухи.

Именно события тех дней подсказали Николаю, что предпринять дальше. Они вдохнули в него новые силы, давая смысл существовать.

Говорят, что время лечит раны. Не верьте. Оно лишь приглушает боль. Николай решил отомстить всем тем, кто забился в убежище Подольска. Всем тем, кто, по его мнению, был повинен в смерти его жены и дочери. А такая вина искупается только кровью. Оставалось только дождаться подходящего момента. Затаиться в подвале, ничем не выказывая своего присутствия. Ждать, наблюдая за обстановкой, и, как только позволит начавший падать фон, навести шороху на укрываемых.

Так прошел еще год. Природа совершила очередной кругооборот. Лето сменилось суровой зимой. Николай, в очередной раз сверив показания дозиметра с графиком, на котором он отмечал падение радиационного фона, решил – пора. И в один из дней вернулся в город, оборудовав заброшенную квартиру на окраине под схрон.

Снайпинг – удел терпеливых. Николай думал, что хорошо познал смысл этого выражения. Как же он ошибался. Жизнь после внесла свои коррективы. Невыносимо сидеть на «фишке» и ждать, зная о том, что каждая минута, проведенная на поверхности, может снова запустить лучевуху. Не поможет ни новенький ОЗК-Ф, ни таблетки «Б-190». Хотя «бэха» – или, как прозвал этот радиопротектор Николай, лекарство от трусости, – помогает хотя бы психологически, даруя призрачную надежду не откинуться раньше времени.

Время… которого нет. Стрелку часов теперь заменяет электронное табло дозиметра, на котором постоянно бегут цифры гамма-излучения. Хронометр постапокалипсиса, отмеряющий время жизни и смерти.

Несколько дней наблюдений принесли свои плоды: из убежища, сначала по двое-трое, а затем – группами по пять человек, начали выползать поисковики и разведчики. Уже не те, первые, – смертники, дрожащие от страха. Нет, это были другие – сильные, уверенные в себе бойцы, целенаправленно выметающие все в округе и дальше – в деревнях, на складах, из полицейских участков и заброшенных военных частей. Несмотря на огромное желание перестрелять их всех, Николай заставил себя проследить за отрядами, тщательно фиксируя на карте их перемещения.

За первой группой последовала вторая, третья, четвертая, двадцатая… И лишь когда на поверхности, «на расслабоне», из-за самоуверенности, стали регулярно показываться хорошо вооруженные отряды человек по восемь-десять, снайпер решил действовать, подумав, что внезапное исчезновение опытных бойцов с оружием внесет сумятицу в убежище.

Итог – не ушел никто. Убийства дались Николаю легко. Даже слишком легко. Словно это были не люди, которых он недавно мог встретить на улице, а бездушные картонные фигурки, теперь застывшие в снегу.

Забрав у мертвецов оружие и припасы, стрелок ушел, чтобы вернуться через несколько дней за новыми жертвами. Отныне он – призрак, способный лишь мстить всем тем, кто, по его мнению, виноват в смерти его семьи.

Любящий отец, судья и палач – Николай стал един в трех лицах, все чаще ловя себя на мысли, что убийства постепенно становятся рутиной, словно перед ним разматывается бесконечная лента с мишенями, где все лица похожи одно на другое. И даже игра в «кошки-мышки», – он подстреливал разведчика в ногу и терпеливо ждал, когда за раненым придут товарищи, чтобы разом положить всех, – перестала приносить былое удовлетворение. А самое главное, не узнать, был ли среди них человек, открывший огонь из автомата.

Смерть предоставила Николаю отсрочку, вот только как воспользоваться выпавшим шансом? Он знал, что его дни сочтены. Лучевуха снова вернулась. Охотник на людей все чаще харкал кровью, а из-за дрожи в руках точно прицеливаться с каждым разом становилось все труднее и труднее. Сказалось то, что свою дозу он хватанул еще тогда – в первые дни, когда уходил из города.

Но ненависть превратилась в чистый адреналин – его собственное ядерное топливо, заставляющее работать организм за гранью возможного. Николай понимал, что перестрелять всех в убежище не удастся при любом раскладе. А если выкурить врага нельзя, то его надо уничтожить в его же логове. Так и родилась у снайпера идея подорвать главный и запасной выходы, завалить вентиляционные шахты и тем самым превратить убежище в братскую могилу.

Но от идеи до ее реализации путь неблизкий. Простой тротиловой шашкой бетон не рванешь. Нужно что-то серьезнее. Например, сделать так называемый игданит – смесь из аммиачной селитры и дизельного топлива, – однако Николай все тянул, придумывая тысячи отговорок, почему нельзя взрывать убежище, словно боясь признаться себе в мысли, что, как бы там ни было, ему просто нравится убивать. Или мстить? Мысли путаются в голове. Теперь уже все равно, главное – забрать всех с собой…

* * *

На запястье человека вибрирует будильник. Снайпер открывает глаза. Глянув на подсвеченные стрелки, Николай сжимает и разжимает пальцы, восстанавливая кровообращение. Затем ложится на пол и ползет вперед. Добравшись до рюкзака, он берет винтовку. Пальцы в толстой рукавице смыкаются на ложе «трехлинейки». Стрелок встает, перекидывает винтовку за спину. Чуть нагнувшись, достает из набедренной кобуры пистолет-пулемет «Кедр» и, осторожно отворив дверь, выходит из комнаты.

«Быстрее! Осторожнее! Внимательнее!» – выстреливает человеческий мозг одну команду за другой.

Как тень перемещаясь по коридору, снайпер поднимается на один этаж выше и заходит в квартиру под номером триста шестьдесят пять. Ствол пистолета-пулемета качается влево и вправо. Больше по привычке, чем по необходимости, Николай внимательно осматривает помещение.

Выбитые ударной волной окна распахнуты специально. Слой снега не тронут, в квартире так же пусто, как и несколько дней назад. Но самоуверенный снайпер – это мертвый снайпер. Именно этому его научила война.

Скинув рюкзак и положив на него винтовку, Николай, скользя по стене, подбирается к окну и достает перископную трубу. Приникнув к окуляру, он вглядывается в пространство. Проходит минута, другая, третья. Глядя со стороны, можно подумать, что это застыл не человек, а каменный истукан. Но вскоре губы Николая расползаются в усмешке.

– Ну, придурки, вы прямо как по расписанию! Отогрелись, перекусили и в путь-дороженьку отправились, а вот тут-то я вас и встречу, – шепчет снайпер, видя, как из темного чрева подъезда один за другим осторожно выходят разведчики.

Отложив перископ, Николай делает три шага назад, берет винтовку и ложится на два сбитых друг с другом стола. Приклад упирается в плечо. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Мир в глазах охотника на людей сжимается до размера линзы прицела. Указательный палец выныривает из разреза в рукавице и уверенно ложится на спусковой крючок.

Стрелять в противогазе неудобно, еще тяжелее выбирать мишень, когда приходится целиться из глубины комнаты, но эта игра стоит свеч.

«Так, – думает Николай, наблюдая через прицел за разведчиками. – Начинаем. Ну что, Треха, как всегда – нашу любимую считалочку? – снайпер улыбается. – «Десять негритят решили пообедать, один вдруг поперхнулся… – задержка дыхания, палец медленно выбирает свободный ход спускового механизма и дожимает крючок. Слышится грохот выстрела. Приклад привычно толкает в плечо, – …и их осталось девять», – выдыхает Николай, видя, как голова вооруженного автоматом человека в ОЗК резко дергается назад, и он падает как подкошенный.

Разведчики замирают, недоуменно крутят головами по сторонам. Лишь один из них, дернув рядом стоящего бойца за рукав плаща, валится в траншею, припорошенную снегом.

«Быстрый, зараза! – досадует Николай. – Но от меня не уйдешь».

Секундная заминка. Вдох, выдох. Ствол винтовки смещается на доли миллиметра, и палец вновь дожимает спуск. Ноги еще одного горе-разведчика подгибаются, и он, рухнув на колени, утыкается лицом в снег.

Тем временем остальные бойцы, словно очнувшись от сна, бросаются врассыпную, стараясь спрятаться. Еще один выстрел разрывает мертвую тишину, повисшую над городом. Третий разведчик, широко раскинув руки, падает на капот машины, до которой так и не успел добежать.

«Так, кто четвертый? – мысленно спрашивает сам себя Николай. – Может быть, ты? – ствол винтовки смещается влево. Подкрутив маховичок прицела, снайпер с любопытством разглядывает бойца, спрятавшегося в салоне джипа. – Считаешь себя самым умным, да? Хм, даже не интересно, внесем-ка элемент разнообразия!»

Палец вновь дожимает спуск. Снайпер почти чувствует, как к цели устремляются девять граммов свинца, несущие смерть. Пуля пробивает кузов. Раздается вскрик, боец вываливается из салона и, схватившись за плечо, катается по снегу, но вскоре затихает, лишь глухо рыча сквозь противогазную мембрану.

«Ну что, воины, мля, поможете товарищу?! Или так и будете сидеть в своих норках? – стрелок терпеливо выжидает несколько минут. – Что, нет желающих? А если попробовать вот так?»