Электронная библиотека » Ринат Валиуллин » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Безумие белых ночей"


  • Текст добавлен: 21 апреля 2022, 15:52


Автор книги: Ринат Валиуллин


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

«Взрослый, мужественный, как он может нести такую приторную чушь? Неужели он не понимает, что мне не нужны пряники, что мне скорее не хватает хорошего крепкого неожиданного кнута».

Зашел в ванную, принял душ и вновь вернулся в спальню за телефоном. Увидев жену, сладко спящую под одеялом, решил одолжить у нее немного тепла. Нырнул под одеяло к ней.

– Мне нравится вкус твоей кожи. Слышишь?

– Нет, но чувствую. Что-то напоминает?

– Что жизнь прекрасна.

– Знаешь, я хотела сегодня сходить на зарядку.

– Чего не пошла?

– Все из-за тебя. Стала рассматривать тебя.

– То-то меня мучили кошмары. Неужели я настолько хорош?

– Нет, оказалось, что нет.

– Ну так беги, чего лежишь?

– Ага, скоро уже на работу.

– Завтра попробуешь еще?

– Нет, такие дела надо начинать в понедельник.

– Я понял, значит никогда.

– Никогда не говори «никогда», это мое слово.

– Мы что, уже делим имущество??

Он был недоволен, что я не откликнулась на его ласки. Сам дурак, раньше надо было действовать. Как можно было быть таким бесчувственным. Я же его чувствую. Даже сейчас. Я чувствовала по интонации, когда он был мною недоволен. В такие моменты даже имя мое звучало из его уст с маленькой буквы.

– Как там с погодой? – не обращала я внимание на его капризы. «Да и о каком сексе может идти речь, если через час я уже должна буду давиться в метро. Вот где настоящий утренний коитус».

– Погода ужасна.

– Сделай же что-нибудь.

– А что я могу сделать?

– Хотя бы чай.

* * *

В голове шумело море, оно билось о камень. Камнем служила скала, с края которой мы падали взглядом вниз, в голубую пропасть, дно ее сверлил маленький кораблик. Он шел своим курсом, оставляя подобно реактивному самолету на глазах исчезающий след. Мы стояли с Шилой на обрыве земли, здесь последняя когда-то оборвалась. Осторожно ногой я столкнул небольшой камешек вниз, тот провалился в воздушную яму вниз, пару раз он зацепил край скалы и скоро пропал из виду. Мысленно мы представили себя тем самым камнем, пытаясь пережить чувства летящего в бездну человека. Потом резко проснулись, это был сон, это был кошмар, крепче схватились за перила, отделявшие нас от пропасти.

– Пропасть, – выдохнула Шила.

– Один шаг – и она станет глаголом.

– Ты про пропасть?

– Про пасть.

– Да. Красивая пасть. – Пережив легкий мандраж, Шила обхватила меня всем своим существом.

Когда мы сели в машину и отъехали, скала еще долго желтела египетской пирамидой в зеркале заднего вида, словно курган из песка к самому солнцу.

– Чем ее сюда занесло? – все еще любовалась на пейзаж Шила.

– Кого? – спросил я.

– Скалу!

– Временем…

Будто песок из песочных часов сыпался именно в это место долго и расточительно, и никто их не удосужился перевернуть, как того полицейского, что лежал сейчас на асфальте, когда машина вздрогнула, переехав последнего, потом остановилась перед пешеходом. Того тоже заносило временем. Он был по колено в шортах, по локти в футболке, видимо, шел с пробежки. «От времени не убежишь». Человек все еще махал руками, пытаясь показать всем, что он идет с разминки, что он занимается спортом, может быть, именно сегодня он начал новую жизнь. Выглядело нелепо, потому что человек был растерян, рассеян. «Часто люди рассеяны оттого, что просто вырваны из контекста своей целой жизни, как целого текста, в котором они занимали место абзаца или даже эпиграфа, что, словно метеоритом, оставили шрам на чьей-то биографии, а может, занимали место главы райцентра, которую выбрали буквы анонимным голосованием на тайном вечере ада. И как таким людям теперь найти себя в этой библиотеке, где никто не читает, если не положить за это оклада? Разве что перейти дорогу кому-то»? Сзади мне уже сигналили. Мужчина рассеянный давно уже рассеялся. Я выжал сцепление, которое соединило меня снова с этим миром, переключился на первую и нажал на педаль газа. Лицо его мне показалось знакомым, а еще больше тело. Волной времени меня снова бросило на берег моря. Я вспомнил гражданина, которого однажды изучал на пляже от нечего делать. Тот мог обгореть или уже, несмотря на то, что у него на лопатках шерсть или пух. Видимо, остались от крыльев. Крыльев уже давно не было, только пузо, а над ним шерстяная грудь, не шерсть, а золотое руно. Я долго наблюдал за ним, он меня интересовал как персонаж. Даже женщины в сравнении с ним не вызывали такого внимания. Жена попросила натереть ее кремом. Пока я занимался спиной, я забыл про него. Потом, когда полез в воду смыть масло с рук, видел, как тот натянул на себя шорты цветом в точности как у этого пешехода. Спектакль закончился, можно было открывать пиво, чтобы не заскучать снова. «Что, шорты понравились? – за мной наблюдала жена. – Когда тебе кажется, что ты за кем-то наблюдаешь, ты сам находишься под присмотром». – «Да, симпатичные». – «Шорты придумали лентяи, те, кто не хотел стирать целые штаны», – перевернулась она на спину и закрыла глаза, так мне показалось, что она их закрыла, несмотря на то что была в очках. «Сколько времени?» – спросила она меня. – «Какая разница? Отдыхай. Забудь про стрелки, забудь про дни недели». – «Только я и одна звезда». Я встал и двинулся было к морю, чтобы окунуться. Но песок уже накалился. Значит, было уже около часа. Что, у времени на курорте аллергия на стрелки и песок оно нанесло для того, чтобы легче было ходить самому? Время ходило под себя песком. Горячим песком. Я надел тапки и пошел по времени, которое веками намывало сюда Средиземное море.


Авто давало мне право на скорость и самоопределение, право на труд и на отдых, авто, по сути, – это доспехи, которые служили как средством защиты от внешнего мира, так и от атаки на время и пространство. Шила поняла это, как только поменяла метро на свое личное. Она завела свой личный автомобиль. Завела еще час назад, теперь же припарковала рядом с университетом. Вышла из машины, посмотрела вокруг, пикнула сигнализацией, еще раз поймала блеск лакировки кузова и двинулась довольная и самодостаточная к дверям альма матер.

Войдя в универ, она вспомнила, что собиралась заскочить в учебный отдел, заполнить какие-то бумажки. Кабинет был маленький и душный. Три стола, три шкафа, три компьютера, сотрудника тоже три. Три лампы дневного света. В потолке тоже дневная сплошная мерцающей лампы. Двойной тухлый свет синтетикой выедал глаза. Лампа жужжала, словно там улей пчел, что вырабатывали вместо меда ватты.

Внутри пахло бюрократизмом и стоял деловой толк одного из сотрудников канцелярии. Тот говорил в нос. Хочешь нагнать значимости – говори в нос. Это он усвоил четко и даже научился слегка картавить, пытаясь приблизить себя отчасти к Земле обетованной. С умным видом он объяснял какой-то женщине правила игры, как надо заполнять анкету на конкурс преподавателя, который был чистой фикцией и проводился каждый год. Шила знала, это была профессор с ее кафедры, но здесь под прицелом чиновника из отдела кадров она вела себя словно девушка, пришедшая на экзамен. Скоро она выйдет из кабинета и, не доходя до кафедры, снова обрастет регалиями и степенями, словно неприступный непотопляемый риф – ракушками и мидиями за годы непрерывной работы в своей стихии. Шиле ни в коем случае не хотелось стать такой. Она даже отказалась от кандидатской, которую ей так навязывало руководство. Шила понимала, что это дорога в один конец. По миру она полетала благодаря мужу, который часто брал ее с собой на борт очень личной пассажиркой. Сейчас у нее были задачи и поважнее, нужно было родить, чтобы потом проводить время в кругу своей семьи, чем в замкнутом кругу бесконечных статей, конференций, кандидатских максимумов и минимумов, абсолютно никому не нужных, в особенности ей. Это была проформа, которой многие из ее коллег прикрывали отсутствие формы, будь то физическая или духовная. Шила старалась держать себя в форме. Она как будто ненадолго очнулась от ментального сна. Снова услышала мужской голос, а глаза ее нашли на столе тарелку с конфетами, судя по тому, что тех было много, это были леденцы. Будто решив удостовериться, Шила взяла одну конфету, развернула. Там лежал сладкий кусочек янтаря. Она не любила леденцов, именно поэтому сунула янтарь себе в рот и стала гонять его внутри языком. Вкус был сливочный и липкий. Она незаметно снова вернулась в мыслях к мужу, который в последнее время увлекся сладким. «Ему не хватает любви, но не моей, а неба. Еще бы, его, молодого безупречного штурмана, лишили неба, словно Родины. Это то же самое, что оставить хакера без Интернета», – скрутила она в жирную точку зеленый фантик и положила обратно в тарелку. Жена чувствовала, как муж мается, пребывая в роли препода, не в своей тарелке. Она снова уставилась в фарфоровую тарелку и вдруг увидела, как ее любимого мужа уносят в летающей тарелке зеленые человечки черт знает куда. Артур грустно махал ей рукой до тех пор, пока не скрылся. Шила вернулась к леденцу, который уже стал совсем маленьким, разгрызла его и проснулась окончательно.

Рядом, за другим столом, сидела девушка, она влюбленно смотрела в комп. По ее складке на лбу было видно, что внутри шел нелегкий мыслительный процесс, женщинам свойственно преувеличивать. Увидь она эту морщину, может быть, разлюбила бы враз свою работу. «Елена, вы подготовили документы, что я просил?» – «Да, Анатолий Степанович», – соблюдали служебную дистанцию оба. Когда она говорила, челюсть Елены выдвигалась, словно ящик комода, в котором аккуратно были уложены чистенькие и отглаженные слова и фразы. Правда, ящик задвигался не до конца. Возможно, это было сделано для вентиляции, но в этом был какой-то шарм, недосказанность.

Еще дальше, в глубине помещения за другим рабочим местом занималась своим заусенцем еще одна сотрудница отдела. Голова ее была пуста, как и день. Не у кого было даже спросить «Где все?». Весна пришла, но страсти не было, ни к своему, ни к незнакомцам. Хотелось поехать на теплое море, уткнуться в песок и лежать, пока та не появится неожиданно и не возьмет меня силой.

Пиджак сидел на ней, словно на стуле, и раскачивался. Он, как и тело, на котором первый жил с восьми до семнадцати, состоял из клеток. Клетки крупные, коричневые, в таких можно было бы содержать хищников в цирке, но они были пусты. Прическа, как арабская вязь, из которой связали гнездо с розой внутри, жившей на гидропонике мыслей.

Взгляд мой снова переключился на первый… пиджак… на мужчине вспотел и сросся с телом. Бабочка присосалась к его двойному подбородку, будто это был двойной виски, которого ей не хватало для храбрости, чтобы полететь. Мужчина с щетиной, усами и бородкой за квадратным, синим, словно бассейн, полный воды, столом. Служащий был похож на моржа, на которого перед выступлением натянули пиджак. Он вытащил папку толщиной с хороший роман. «Вы что у нас преподаете?» – «Итальянский». Это был нехороший роман, вообще не роман, бумажки, знали бы они, что я вообще итальянский начала изучать вместе со студентами. Я, правда, знала еще шведский, но универу нужен был препод по итальянскому, а мне нужна была работа, я ее получила. Итальянский после шведского показался легким приятным десертом. Шила не сомневалась в том, что именно авантюризм привлекал мужчин к ее персоне. На чем попался и Артур. Однако она была из той редкой породы авантюристок, что доводили свои планы до конца. Итальянский язык она выучила, не особо напрягаясь, за полгода.

«Вы знаете, Анатолий Степанович, поймали того маньяка, что охотился за женщинами», – вдруг выдвинулся ящик комода. «Да», – подумала я, глядя на пингвина, теперь он был похож не на моржа, а на пингвина, потому что он стянул с себя пиджак и остался в рубашке с жилеткой. «Или в дельфинарии уже начали другой номер с пингвинами. Он смог бы сам быть им вполне, насильником, пингвин-насильник. Может, он и есть такой же. – Катастрофически он мне не нравился. – Вот он идет по безликим улицам и собирает непослушных женщин. Такие чаще всего попадают в приключения. На вид приличный пингвин. И вот его уже судят, он сидит за решеткой, ноги в тазике, от сухости в горле». «За что вы их так? – спросил судья. «Я их любил, я слишком сильно их любил». – «Вы знаете, все они родили по пингвину, все его жертвы». Тюленя оправдали и отпустили обратно в бассейн.

– У вас была практика в Швеции, в Умео? – разбудил меня пингвин. Человек был настолько толст, что казалось, если к нему прикоснуться, останутся жирные следы на руке. Он был похож на борца сумо, родившегося в пиджаке, или даже рыцаря, залитого в доспехи, который вместо копья держал шариковую ручку и постоянно норовил тебя уколоть.

– Да.

– Сколько времени?

– Два.

– Ну, и как?

– Без Умео лучше.

– Да-да, безумный город, – пошутил пингвин. «Навешаешь на человека ярлыков, а у него, оказывается, есть чувство юмора». Я перевела взгляд на девушку в дальнем углу. Перевод был не очень, сух и скуп на взаимность, из тех, что не будешь долго читать. Но я искала отдушины. Она была мне необходима в этом канцелярском вакууме. «Вроде бы симпатичная баба. Только куда канула радость жизни? Куда девалась эта капризная дева? Она пропала, как будто я играл с ней в прятки, то я прятался от нее, то она, мы находили друг друга все реже, а прятались все изощренней, используя для этого не только подходящие предметы, но и подходящих к нам людей. Неужели она спряталась так, что я ее окончательно потерял. Я очень хочу найти тебя снова», – вспомнила Шила последний разговор по душам с мужем.

«Что вы на меня так уставились», – бросила та свой заусенец. Меня разглядывали очки, словно далекого космического корабля бинокль. В очках жили глаза, которые следили за происходящим, они тут же доложили центральной нервной системе, что видят меня, что я женщина, а значит, не представляю большого интереса, выше среднего роста, что на мне приличный пиджак и часы, сейчас ведется их ярлыколизация. Мой взгляд въехал в ее глаза, словно в тоннель. Там было холодно.

«Да, ничего. Вы здесь самая красивая просто. А этот пингвин мне не нужен», – окинула я взглядом остальных членов ее коллектива, бросив всю эту сравнительную характеристику к ее ногам. Девушка поправила юбку.

«Думаете, мне здесь нравится?» – потрогала она свою прическу, будто на ней держалась корона мисс канцелярии.

«Не думаю».

«А вот я думаю часто. Но пока ничего подходящего не нашла».

«У тебя есть мечта?» – перешла я мысленно на ты и перебралась на свободный стул рядом с ее столом.

«Замуж хочу», – еще раз она поправила корону.

«Ну разве это мечта?»

«Смотря за кого».

– Вот, все готово вроде бы, – оторвал меня от виртуального диалога пингвин и дал расписаться в какой-то из бумажек.

– Спасибо, – поставила я ему автограф и встала. – До свидания, – посмотрела я на мисс.

– До свидания, – махнул мне крылом пингвин. Она улыбнулась, я вышла. «Вот радость снова пришла ко мне. Я чувствую ее устойчивый пульс». Словно стартанувшая со светофора, я поспешила на свою пару, обгоняя попутный транспорт. Пусть даже учебный отдел украл у занятия уже пятнадцать минут, торопиться не было никакой нужды. Римская империя не простила бы спешки своему императору.

* * *

Я открываю глаза. Утро. Жены и след простыл. Джек в подтверждение чихнул. «Будь здоров? Ты не простыл, я надеюсь, след моей жены». Когда она оказывалась дома, пес не отставал ни на шаг от нее. Остальные следы, два тапка смотрели друг на друга с высоты паркета.

Несколько раньше она нащупала рукой свой телефон и написала студентам, что итальянского сегодня не будет. Приболела. Те вроде бы даже обрадовались. Я знала, чем могу их порадовать. Иногда и они радовали меня так же, сообщая, что у них семинар, или просто-напросто нет желающих сегодня спрягать глаголы сложного прошедшего времени, так как жить всем хотелось проще и в будущем. Несмотря на разинутую свободу, Шила ушла из дома вовремя.

Простые вещи радовали нас, простые эсэмэски. Мы пропитались недостатками друг друга, мы провоняли тем хорошим, что имели. Иногда мы просыпались и менялись взглядами, только для того, чтобы сохранить мир и спокойствие дня, мы вставляли в глазницы мировоззрение, она себе – мое, я – ее. Она смотрела на мир моими глазами, я – ее, я ее не видел, я смотрел на себя ее глазами. Эта игра забавляла, но была небезопасной, потому что, как и всякая игра, пахла своими правилами, своими обязанностями. Для того чтобы радоваться, совсем не обязательно было заводить детей, кошек и прочих хомячков. Обязательства шли вразрез любым радостям. С детьми пока не получалось, но собаку все же завели. Пес носился, как на моторчике, то и дело проветривая, когда требовалось, застоявшиеся отношения. Застои случались, как пустая порода в золотоносной жиле. Ее надо пройти, эту рутину, перетерпеть, дальше снова золото.

В жизни мне везло на Свет, с остальными складывалось сложнее, Шила была единственной, но света ей хватало. Я шел рядом с ней по освещенной дороге, несмотря на то, что иногда эта лампочка могла превратиться в матовую, стоило ее только накалить. Мрак затягивал наше все. Некоторые люди пахнут драмой, трагедией даже. Им свойственно преувеличивать со знаком минус. К таким относилась и она. Жена моя – сама трагедия. Она драматизировала по любому поводу, особенно в том, что касалось ее внешности: то волосы поредели, то задница плоская, то грудь уменьшилась, то вообще фигура никуда не годится и нужна другая. Срочно. Как правило, это длилось недолго, если я не брался ее утешать. Утешения затягивали ход болезни. На них можно было еще похандрить, похныкать, пока есть жилетка. А как тут не расчувствоваться, когда твой родной человек страдает. Причем страдает сам от себя. Я не мог пройти рядом, лучшим лекарством был секс. Он лишний раз доказывает женщине, что она желанна, пусть даже и собственным мужем. Женщины становятся безумными, стоит им только влюбиться, они глупеют, едва ты начнешь их понимать.

Где-то за стеной грянуло утро, занавес света и актеры выползают из своих ночных укрытий, вялые трупы одной большой труппы, именуемой человечеством. Спектакль идет нон-стоп, вот уже несколько тысячелетий. Благодарным зрителям надоедает порой. Его осветительство солнце ходит по кругу, будто на прогулке в камере. Узник, оно работает без выходных, впрочем, бывает порой в запое, когда хлещет дождь, а потом хворает под одеялом нирваны. Что касается Питера, то солнце может пролежать там целый месяц в облаках, абсолютно не отдавая отчета в том, что люди внизу слабы, беззащитны, они хотят видеть его, они скучают, они в унынии. Но сегодня все было иначе, все пело, все вертелось. Звуки улицы были звонкими и четкими. Апрель встал на март, словно на стол поставили стул, чтобы вкрутить более яркую лампочку. Сегодня лампочка была что надо. В голове моей еще играло вчерашнее Бордо и Стинг. Я шел, пока солнце бросало косые взгляды на землю. Хотело обжечь человечество. Оно рассматривало его под углом своего зрения сквозь вырез в стене. Занавеска окна меня спасала. Я открыл холодильник, словно Первый закон Ньютона, взял яблоко и закрыл. Если говорить о силе притяжения, то этот айсберг притягивал любого, оказавшегося на кухне. С аппетитом или нет, это не имело значения. Это был один из тех физических законов, нарушить который не было никакой возможности. Я снова открыл его.

Скоро яичница шкворчала на сковороде, словно мнущаяся в руках амальгама фольги. Я выбросил в ведро обертку от плитки, шоколад весело плавился у меня во рту. Зубы и десны с удовольствием боролись со сладкой тягучей манной. Конечно, надо было начать с яйца, но я, не сдержавшись, сунул себе в рот остаток плитки шоколада. «Киндер-сюрприз». Я снял с плиты накалившуюся сковороду, вернул яйца холодильнику. Жарить яичницу передумал. Желание перебил шоколад. Заварил чай. «Есть хочешь? – вздохнул я шоколадом на собаку. – Чего спрашивать, конечно, хочешь», – взял я упаковку его хлопьев и засыпал в кормушку. Джек подошел, понюхал и начал закусывать еду краем рта, будто извиняясь за то, что причиняет ей боль. Затем он отбросил комплексы и стал жевать уверенно, жмурясь от удовольствия при каждом смыкании челюстей.

* * *

Бар служил броском через стеклянные Альпы бокалов на Запад, переходом из совкового состояния в демократическое общество, пусть даже и подшофе… Кружки на столах, будто стеклянные трубы на фабрике хмеля, дымят медленно пеной, которая трескается миллионами пузырьков, будто кто-то забрался в ее целлофановую середину и сидит там и лопает их со страшной скоростью пальцами, нажимая на подушечки. Но звук этот тонет в гуле. Стая гудящая мужчин, опустив свои хоботки, они сосут пиво из кегов, они редуцируют его в свое торжество духа. Для кого-то процесс адаптации занимает одну кружку, кому-то необходимо две. Так или иначе, все приходят к одному знаменателю. Я тоже подошел к стойке.



Стул, пропивший спинку, покорно принял мой зад, я достал из кармана все ту же биржу, но ее теперь не хватает даже на кружку пива, жажда сильнее меня, я, словно путник в пустыне с караваном золота, готов поменять его в огранке верблюда на глоток воды. Потом я вытянул еще две купюры, достал и поставил на кон: «Ставлю на Гиннесс». «В первом заезде Гиннесс?» – не понял меня бармен. «Да», – кивнул я ему. Бармен был высокий и черный, афроамериканец русского изготовления, сгреб все три биржи и поставил передо мной пепельницу. «Твое дело табак», – подумал я за него. Он улыбнулся белым забором зубов, стал вытягивать из крана темную жирную нить и топить ею в бокале бесшабашные пузырьки. Казалось, бармен пытался что-то сплести из этого волокна. Было в нем нечто дьявольское. Пузырьки весело всплывали и быстро гребли к берегу. Их счастье было в том, что они умели плавать. Некоторые лопались раньше. Я взял кружку и вдохнул их дух, потом глотнул пива и улыбнулся белой эмали бармена. Я заказал кольца кальмаров и хлебцы с чесноком и отошел от стойки, подняв перед собой ледяной бокал, будто нес в руке свое холодное сердце. Сел подальше от экрана, где суетился футбол. Рядом англичане метали дротики и дифтонги. Они громко комментировали после каждого броска, после трех неспешным ирландским произношением несли свои тела к мишени снимать урожай стрел. Как и в жизни, здесь важно было не просто попасть в яблочко, надо было, чтобы это яблочко принесло как можно больше очков. Попадешь не в свое яблочко, и пиши пропало. Партия проиграна. «Будь они циничнее, могли бы метать в экран, по которому бегали футболисты, все же хоть какое-то разнообразие, глядишь, и игра оживилась бы», – ухмыльнулся я про себя после второй кружки пива. Алкоголь делал мой мозг более развязанным, он ломал рамки, стереотипы, законы.

В кармане завибрировала жена. Вместе с ней завибрировал весь бар: наши забили гол.

– Плохо слышно, хочешь, я тебе перезвоню! – кричал я ей в трубку.

– Давай.

– Завтра, в это же время.

– Шуточки твои меня не возбуждают.

– А что тебя возбуждает?

– Это сложный вопрос. Точнее сказать, он легкий, когда ты в контексте.

– В постели?

– Да при чем здесь постель? Я же говорю, что ты не в контексте. Чтобы возбудиться, мне постель не нужна.

– Сейчас я почувствую себя ущербным.

– Подожди, я тебе перезвоню, – засмеялась она и добавила: – Один-один.

Я с удивлением обнаружил, как легко Шила угадала счет, потому что глаза мои зацепились за две единицы на экране, словно две штанги одних ворот. «Женщины, конечно, не умнее нас, но зато у них есть интуиция, которой они, словно хвостом, запросто могут отбросить все наши умозаключения».

– Кем ты себя возомнила?

– Женщиной.

– Нет, ты не женщина, ты биологически активная добавка, БАД, без которой жизнь пуста.

– А ты как БДСМ.

– То есть я уже в контексте?

– Да-да, ты в деле. Приезжай, если сможешь.

– А если не смогу?

– Считай, что девушка ошиблась номером.

– Что за номера?

– Люкс, как всегда. В отеле.

– Ты про какой отель? А? – уткнулся я было мысленно с балкона в море. Купаться не хотелось, тем более в воспоминаниях. Связь тоже не хотела развивать эту тему, оборвалась, и я не услышал, что за новый номер выкинула Шила. Я перезвонил, не из любопытства, просто поставить точку.

– Так на чем мы остановились?

– Иногда я вполне себе счастлива, вот сейчас, например, сижу дома, пью вино, и очень счастлива. А знаешь, почему?

– Потому что я тебе позвонил?

– Потому что пью.

– Здесь ни черта не слышно.

– Я слышу, у тебя там весело, – уже обида вырывалась из динамика. – Ты скоро?

– Как только закончится. – Снова завибрировал бар, на этот раз, правда, гол не засчитали. Некоторые заказали себе еще по пиву, кто – фисташек, чтобы загрызть досаду. – Ты чем занимаешься?

– А как ты думаешь, чем может заниматься женщина около двадцати четырех?

– С ужасом ждет, что скоро ее карета должна превратиться в тыкву, туфелька в инфузорию, платье в халат, а принца все нет.

– Я не про время, я про возраст.

– Не вижу разницы. Я раньше как-то не думал, что тебе уже полночь лет.

– А теперь и вовсе нет смысла. Между нами все. И не вздумай приезжать ко мне. Слышишь?

– Очень плохо.

– Думаешь, мне хорошо?

– Очень плохо слышно.

– Ладно, во сколько ты будешь?

– Скоро.

– Обещай мне не врать.

– Хорошо. Обещай не спрашивать.

Артур сделал еще глоток и, не дожидаясь конца матча, оставил трибуны, что завороженно гоняли глазами на чужом газоне мяч. «Надо ехать, чтобы не попасть в грозу». Никто, кроме бармена не заметил, что я ушел из команды. Он дежурно улыбнулся мне вслед: «Незаменимых нет, но есть запасные».

* * *

На небе пробка из облаков, оно затянуто, будто не небо, а вещмешок, в который сложили город. Уже несколько дней, как зима перелила Неву в стеклянный графин. Холодный пронзающий ветер заставляет многих ненавидеть свою работу и сильнее любить дом. Чувства тоже придерживаются баланса. Дома тепло, дома сон, дома чай. Чай пить одному не хотелось. Хочешь узнать, как человек действительно относится к тебе, разбуди его. Я начал обнимать жену. Она не реагировала, тело ее спало в обнимку с душой. Я быстро сдался и оставил свои ласки, откинул одеяло, сел на кровать, пытаясь попасть ногами в тапочки. Когда я встал, чтобы выйти из комнаты, дверь скрипнула голосом жены:

– Не выходи из комнаты. Надень трусы.

– А кто там?

– Бродский, шутка. Просто не хочу, чтобы ты уходил. Не выходи из спальни… и я останусь.

– Ты определись, кого больше любишь, Бродского или меня.

– Прямо сейчас? Для этого тогда мне как минимум придется проснуться и выйти из комнаты.

– А как максимум?

– Вернуться с кофе.

– Так вот о чем было стихотворение?

– Мне кажется, там речь шла не о двери, а об окне.

– Не выходи через окно, разбудишь город, – улыбнулся я строфой. – Я чай сварю. Хочешь?

– Все-таки ты хочешь выйти?

– Ради тебя. Так ты будешь чай или нет?

– Я не знаю.

– Чего не знаешь? – нашел я под одеялом ее пятки и стал щекотать.

– Зачем люди лезут в горы? – сквозь смех процедила Шила.

– Чтобы посмотреть на себя сверху. К чему это ты?

– Горы снились, – поджала под себя ноги жена так, чтобы я их не достал.

– Может, в прошлой жизни ты была альпинисткой, – все еще рыскали мои руки под одеялом в поисках ее щиколоток.

– Скалолазкой, скорее.

– Не вижу разницы, – не находили мои ладони ничего, кроме пустоты.

– Не мудрено. Ты вообще женщин не замечаешь, – смеялась Шила.

– После того, как женился.

– Ладно, неси чай. Только черный.

– С чабрецом?

– С бергамотом.

– Бергамот мне все время напоминает бегемота или по крайней мере его родственника.

– Бергамо – это город в Италии.

– Ну, давай, расскажи мне еще, что там жил Труфальдино, что слуга был смышленым малым, что служил сразу двух господам.

* * *

– Уважаемые дамы и господа, просьба не волноваться, наш самолет совершит вынужденную посадку в одном из живописнейших уголков Германии, в долине реки Рейн. Мальчики – налево, девочки – направо.

Все почувствовали внутри себя, что самолет продолжал снижаться. Самые отчаянные улыбнулись шутке пилота. Другие беспокойно забегали глазами.

– Что это?

– Где? – посмотрела на меня сквозь очки жена. Позже она вставит линзы, и это будет уже совсем другая женщина. А сейчас она смотрела на меня как студентка, случайно забравшаяся ко мне в постель.

– У тебя все колени в книгах. Что читаешь?

«Знаешь, чего мне стоило сказать ему: «Уходи, я тебя не люблю»? Это как вырезать часть себя, как аборт сделать самой себе», – процитировала мне жена… Она вспомнила про синяк на коленке, который появился недавно. Синяк был знатный, с небольшую тучку на небе кожи. «Вот так вот ходишь-родишь по жизни, получаешь тумаки неизвестно где, от кого, бьешься, пока не прибьет к какому-нибудь острову, который по ошибке сначала примешь за материк». Шила прикрыла синяк своим смущением, а потом одеялом.

– А позитивнее ничего нет? – поставил я поднос с чашками на постель прямо перед Шилой.

– «Море ей снилось так часто, что даже ее карие глаза начали менять цвет», – перевернула страницу Шила.

* * *

«Дворник, – слышала Шила сквозь сон, как скреблась в углу зимы лопата. – Он убирает пыль, зимнюю пыль с дорог, которая за ночь упала с неба. Значит, в комнате, как бы она ни была мала, тоже есть небо… За ночь я тоже, наверное, покрываюсь пылью, иногда я ее даже чувствую, когда встаю ни свет ни заря, чтобы смыть холодной водой в ванной над раковиной, повесив свое лицо на зеркало. Потом убираю пыль щеткой с зубов. Потом вытираю лицо полотенцем. Это и есть влажная уборка. – Она посмотрела на телефон, тот вот-вот должен был запищать. – Надо сделать уборку, надо».

Жена вошла в фазу Луны. Три-пять дней передышки в постели, чтобы соскучиться как следует. «Каждый день вместе, как такое возможно? Какое издевательство над личностью. Даже когда ей хочется побыть наедине». В каждом браке есть свои лишние детали. Делать в постели абсолютно нечего, кроме как спать. Кровать, похожая на кладовую, в которой мы держим на привязи из простыней свою любовь. Дикую, кусачую, капризную, взаимную. Жена у меня качественная, это вам не китайская подделка, не то, что сейчас предлагают, не то, чем сейчас забиты улицы, кафе, кинотеатры, ширпотреб, моя жена – настоящая русская женщина.

Артур лежал на спине и смотрел в потолок. «Кажется, выспался».

«Шила, конечно, не то, что Тельма. Она была крайне терпелива и материлась только в крайних случаях. От радости». – Марс уткнулся взглядом в вельветовый горизонт, что клубился утренней дымкой по всему горизонту. Самолет расщеплял носом редкие волокна облаков, которые попадались в воздухе. Он вспомнил свою первую дикую любовь, как кисть ее дымила сигаретой, когда мы делали кофе-брейк после первого раунда, после первой пары в университете… постели. Когда губы наши боролись с молчанием. Мы пытались шутить: «Скучно тебе со мной? Что ты зеваешь». – «Не, просто хочется целоваться». Конечно, она была старше, конечно, ей было любопытно, но неинтересно со мной, потому что я ветрен, как питерская погода, и ей нужна была не просто карта звездного неба с теплыми циклонами, а точный прогноз по всему фронту. Ей нужна была определенность. «Я тебе надоел?» – «Ну как тебе объяснить. Я тебя объелась и больше не хочу». Мы смеялись, мы издевались друг над другом, мы болтали за жизнь, она не любила болтать, у нее не было такой дурацкой привычки, она оставила эту прихоть людям. Жизнь была выше всей этой словесной чешуи. Конкретней. Мы же рады стараться за чью-то общую жизнь, совсем не ту, которую мы проживаем, совсем не ту, что бессонит наши ночи, что беспокоит дни, это называется болтать ни о чем. Пальцы, словно губы, зажимали сигареты. Их поза – выражение скуки. Было впечатление, что именно руки ведут беседу. Они-то поднимались, то опускались на два тона ниже, унося за собой и плечи. Им было сподручней вести бесполезную беседу, сколько было уже сделано впустую этими самыми руками. Сколько еще будет. Марс курил свое, Шила – свое за несколько тысяч километров он него. Между парами, между этажами она курила и смотрела на стену, вымазанную голубым. Мысли Шилы тоже были выкрашены в голубой, а может быть, они со стеной думали об одном. Вслед за непонятными расплывчатыми думами приходил Яков, он всегда приходил позже, он пытал студентов до последнего. Я протягивала ему сигарету вместо руки в знак приветствия. Он улыбался. «Что за манеры?» «Я собираюсь с тобой дружить». «Зачем этот вялый секс. Я же жид», – смеялся он бесстрастно, потом брал сигарету, прикуривал. Марс упрямо искал потерянную мысль, чтобы снова переключить канал на Тельму. «Тельма, Тельма, где твоя Луиза?» Луизой звали дочь Тельмы. «В садике она, что ты спрашиваешь? Не знаешь разве, где мы отучаем от себя своих детей». – «Садик, сколько садизма в этом слове, вы не находите?» «Сейчас садика днем с огнем, я полгода потеряла, чтобы в него попасть», – заметила Тельма. «Женщинам всегда кажется, что они теряют время, неважно даже где: на работе, в постели с мужем или не с мужем, на кухне, но они его теряют, даже на курорте, если отдых затянулся более чем на десять дней. Оттого многие из вас ходят потерянными». «Слышь, ты, ты не обобщай, – затушила свой хабарик о зажигалку Тельма. – Вот будут у тебя дети, тогда и будешь рассуждать о потерянном времени».

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации