Текст книги "Не бойся быть собой"

В антракте мы ели мороженое:

– Что нас может объединять? Мы такие разные.

– Главное у нас общее.

– Что именно?

– Закрой глаза, скажу.

– Ну, закрыла.

– Теперь открой рот.

Я положил Камиле за губы полную ложку мороженого.

– Догадалась?

– Мы оба любим шоколадное мороженое, – заулыбалась Камила, растворяя во рту прохладное блаженство.

– Как тебе спектакль?

– Модель идеальной женщины.

– Да. Сильная женщина, глядя на таких, не хочется ставить на себе крест, – смотрела, как тает мороженое, Камила. Потом ложкой подбирала разводы.

– Любить – как это сложно, когда уже обломали.

– После такого быть любимой уже расцениваешь как большую удачу. А влюбиться, как эта девушка, и подавно.

– Знаешь, есть такой психотерапевтический трюк, когда одну привязанность заменяют другой, ну, к примеру, наркоманов подсаживают на чай или йогу. Он так же остается в плену зависимости, но уже другой. Или другого, как в этом спектакле героиня.

– Ну, да. То есть наркотики, алкоголь, табак – это просто способ избавиться от своей независимости? – вытерла салфеткой шоколадные следы с губ Камила.

– Или замужество, тоже своего рода привязанность или начальная стадия зависимости. В общем, привязанность – это такой поводок, который, в лучшем случае, привязан к конуре, в худшем – к столбу.

– Я не говорю о бытовой. Ты не понимаешь, что такое настоящая привязанность. Если раньше я пила из его рук при каждом прикосновении, то теперь бухаю из них и не могу остановиться.

– Значит, у вас уже отношения?

– Несомненно, у нас с тобой отношения. Я пытаюсь строить, а получается только городить.

– Да погоди ты строить отношения, для начала надо разрушить устои.

– Мне не хочется ничего разрушать. Любить хочу, как в последний раз.

– А мне бы хотелось, как в первый.

– Ты понимаешь что-нибудь своим женским сердцем?

– Не-а.

– Я тоже, – посмотрел я на соседку справа, бабушку лет семидесяти, которая впитывала внимательно каждую реплику губкой своих милых морщин. На коленях у нее лежала программка. Я стал изучать скрупулезно бумажку, пытаясь разобрать буквы. Бабуля посмотрела на меня, потом поправила юбку. Я попросил у нее буклет, одним кивком головы:

– Что? – зашипела сконфуженно старушка.

– Вы не так меня поняли, мне бы программку.

– Все я поняла, – улыбнулась мне сама ее мудрость.

Я уткнулся носом в историю спектакля: «История этого кофе началась в интернете. Стоило ему только налить мне на экран свое приятное мужское лицо, как оно тут же меня пленило. Не могу сказать, что он был красавцем, но встретиться сразу захотелось. Кофе варился месяц, а может быть, даже больше. И вот пришло время разлить его по чашкам, то ли для того, чтобы обжечься, то ли для того, чтобы заказать что-нибудь покрепче».

Я промотал глазами в потемках скучный текст пьесы до последнего абзаца: «Она никогда раньше не сталкивалась с такого рода жестокостью: долго всматривалась в его глаза. Там больше не было ничего такого, что могло бы ее любить».

Потом я передал историю Камиле. Она тоже не нашла там ничего нового.

После театра мы прошли еще несколько улиц.

– Ну что, няня там уже, наверное, заждалась. Поедем? – повернул я жену в сторону машины, в сторону дома.

– Да, конечно! – все еще не могла надышаться свободой жена.

Дома – как в кафе. Камила была разговорчива. Чувствовалось, что запах свободы вскружил ей голову не на шутку. Няня уже уложила малышку спать. Камила настояла на том, чтобы Настя выпила с нами кофе. Я заказал столик на троих. Стол был круглый. Если Настя сидела на без пятнадцати девять, то Камила была пунктуальна. Я опаздывал. Все опоздания от неуверенности: глядя на Настю, было понятно, что она уже давно хотела детей, а я безнадежно отстал, между нами был космос. Я был женат на другой планете.

Бар

В это воскресенье она простила всех, даже тех, кто не позвонил вчера. Именно эта фраза читалась на лице молодой женщины, которая села за стойку, глядя сквозь меня, человека, который, как ей показалось, тоже случайно оказался здесь. Это было отчасти правдой: едва началась новая сессия, я устроился барменом в небольшую забегаловку в самом центре города. Работа была по большей части ночная и не требовала специального образования, разве что психолога. В тот день или, точнее сказать, ночь было полнолуние. Я бы не обратил на это никакого внимания, если бы не напарник, который всегда была запарен на звездах, он всегда знал, какая из них куда пошла, куда встала и зачем. Знал, когда вспыхнет и когда упадет. И как ее последний вздох отразится на человечестве, особенно на нем. По знаку он был Раком, поэтому новые открытия его пугали немного, и он частенько пятился назад, прячась за стойкой от назойливых посетителей бара, особенно от тех, кто заказывал к пиву раков. С некоторых пор я знал про Раков все. Чем больше я с ним общался, тем больше понимал, что этому никогда не быть омаром. Как ни крути, люди – это большие и маленькие планеты, которые светятся благодаря звездам.

В понедельник в баре пустынно, несколько завсегдатаев переживали первый трудный день недели. Люди заходили сюда расслабиться, послушать живую музыку, даже потанцевать. Мне было скучно, я стоял и натирал бокалы, когда, как я уже говорил, за стойку села девушка в легком летнем плаще, в темных очках и косынке.

Она посмотрела на меня сквозь очки и заказала кофе и виски. По ее странному поведению было понятно, что она не хочет быть узнанной, чем еще больше привлекала к себе внимание. Я подал ей виски, а потом она улыбнулась мне.

– О боже! – воскликнул я. – Это же Вы?

Девушка отвела глаза и спрятала их в бокале, где в виски плавал кусок льда. Будто тот должен был охладить ее румянец.

– Не могу поверить своим глазам.

– Как вы меня узнали?

– Вашу улыбку невозможно забыть, я узнаю ее среди миллионов других! – Всем своим видом я изобразил радость, что такое захолустье посетила женщина моей мечты.

– Какой вы любите кофе?

– Крепкий.

– Я сварю вам бразильский, средней прожарки. – Зерна затрещали в кофемолке.

– Чувствуете?

Воздух тронул аромат свежемолотого кофе. Девушка сняла очки и окатила меня своим холодным космическим взглядом. Масштаб ее одиночества можно было понять только оказавшись на земле, ночью, глядя на далекую планету, у которой не было даже своего света, она отсвечивала чужим, арендованным у какой-то звезды.

– Понедельник наступил, а новая жизнь так и не началась. Где море, кофе, где любящие меня люди?

– Еще кофе? Сейчас сделаю.

– Спасибо. Я в фигуральном смысле. Хочется расслабиться, а ничего не помогает, понимаешь?

– Конечно. В баре все хотят расслабиться.

– Это все не то. Сменив трех мужчин за неделю, я поняла, что это точно не про меня и не для меня…

– Ого! С виду вы не похожи на девушку легкого поведения.

– Я про мужчин-пустозвонов.

– Представляю эти творческие муки.

– Это было вчера. И я их всех простила.

– Воскресенье – хороший день для прощения. Простил и забыл.

– Да, я знаю. Простить – лучший способ больше не общаться с этим человеком, ни мысленно, ни наяву. Но сегодня уже понедельник, – бросила она телефон, который держала все это время в руках, небрежно на стойку. – Есть вещи, которые я принимаю, они являются частью моей жизни; есть вещи, которым я уже не нужна, но я все еще храню их в гардеробе; в этом случае выходов два – либо я избавляюсь от них, либо они от меня. Ну и, наконец, есть вещи, о которых я хочу говорить. Но когда речь заходит о любви, я вообще не знаю, что сказать, с одной стороны, любовь – это вещь, которую ты постоянно пытаешься на себя напялить, даже если она тебе не идет. С другой, тебе ее сложно потом снять, потому что невозможно купить новую. Любовь не продается. Я просто счастлива, что могу ее носить. В общем, я простила всех, кроме одного.

Это была долгая киношная история, достойная «Оскара». Как большой творческий путь из свиданий. Каждое из которых приближало звезду к себе.

На моем горизонте не бывает пусто, рано или поздно появляется мужчина, с которым случается страстный и горячий короткий роман. Нет, не подумай, это не случка, я могу обменять свою любовь только на страсть.

Молодой, красивый, успешный – это внешне, ну а внутри – интересно и нестандартно мыслит, но, как оказалось, не мой человек.

Он слишком быстро ездит, мне за ним не угнаться. Гонщик из «Формулы-1». Я, пока с ним не познакомилась, честно говоря, про «Формулу» ничего не знала, для меня она стала своеобразной формулой любви. Познакомились на одном банкете. Мне просто голову снесло то ли от смелости, то ли от скорости. Как подруге гонщика, мне положено было ходить на гонки. Я полагала, что там мне будет скучно.

Как ни выходные, болей, бойся за него, переживай. Я увидела по телевизору, как на Гран-при Австралии Рикки не поделил трассу с еще одним лихачом из «Астон Мартин». Причем Рикки сперва пропустил зеленый болид, но буквально сразу же решил обогнать соперника обратно, как только понял, что тот не атакует. Зеленый, естественно, не ожидал такого поворота. Сначала я увидела дым и как полетели в воздух части кузова, суета, потом прибежали пожарные и начали все тушить. Все во мне перевернулось и остановилось. Оба гонщика выскочили из болидов. Жизнь сразу снова вернулась ко мне, но это был настоящий катарсис.

Потом они поскидывали перчатки и начали выяснять отношения прямо на трассе. Здесь Рикки уже не подкачал… но самое страшное случилось на трассе в Малайзии на автодроме Sepang, находящийся неподалеку от аэропорта Куала-Лумпура. Я прилетела туда на край земли и хотела сделать Рикки сюрприз.

Купила билет прямо напротив боксов. С утра пораньше водитель привез меня ко входу на автодром, вручил билет и, пообещав вернуться, когда гонка закончится, высадил меня в толпу зрителей.

Я была в бирюзовом платье – цвет Mercedes. В то время как основная толпа цвета «Феррари», в красных тонах!

Трибуны, где я сидела, были прикрыты навесом – под ним тень и нет палящего солнца. Атмосфера под этой крышей – как в парилке. Нет ни ветерка, и нагретый воздух абсолютно неподвижен. Мне было отлично видно стартовую прямую, пит-лайн и боксы команд тоже как на ладони, а больше, собственно говоря, не видно ничего. Мне, кроме Рикки, ничего и не надо было.

Я много раз была на его гонках. По телевизору все виднее и интереснее. А здесь машина проносится мимо так быстро, что не всегда успеваешь понять, кто это. А уж разобраться, на каком он месте и вовсе невозможно. Понять, что происходит, помогает только большой монитор, висящий над трибунами. Зато интересно смотреть, как машины заезжают на пит-стоп и как работают механики. В тот день я приехала заранее, чтобы не опоздать к старту, как это нередко случалось со мной.

Под сектором вытянулась длиннющая очередь, длиннее, чем пелетон из гоночных машин, который растягивается по трассе после старта, стоит в ожидании автограф-сессии. Через час-другой в шатре должен был появиться мой Рикки и раздать всем желающим автографы. Я не понимала этих людей. Это как же надо было любить моего Рикки, чтобы провести под палящим малайским солнцем несколько часов в такой очереди, когда температура на улице где-то +35! Я бы скорее всего сдохла. Может быть, я просто не любила? Не так сильно?

Пилоты – они как рок-звезды. Их всегда преследовали стаи поклонниц. Эти меня нисколько не беспокоили.

– Перед началом гонки всех участников окружают грид-герлз. Знаешь?

– Нет. А кто это?

– Вижу, ты не в теме. Грид-герлз – это культура, которая зародилась еще в 60-х, когда гонщики приглашали в боксы моделей и просто красоток. Девушки приходили в гости неофициально и никак в «Ф-1» не числились. Позже владельцы гонок поняли, что с этого тоже можно неплохо зарабатывать и привлекать публику. В общем, и самим герлз было неплохо, это позволяло девушкам по всему миру получать неплохие деньги за привлекательную внешность, вывод пилотов на стартовую решетку под нумерованными табличками и работу с зонтиками.

– А, понял, это как в боксе. Сексуальные девицы в бикини между раундов.

– Да, что-то вроде. В общем, я смотрю на это без тени ревности, пока одна из телок, которая вышла с номером болида моего Рикки, вдруг не отложила табличку и давай миловаться с моим ненаглядным. Села к нему на колени, а он ее взял и поцеловал в губы. Это был самый долгий поцелуй в моей жизни. В этот момент я поняла, что такое ревность. Это была моя самая сильная авария. Я была разбита. – На глазах незнакомки выступили слезы.

– Да, здесь уже никакие механики не помогут, – постарался я ее поддержать.

– Я не понимала за что, почему так происходит. Мне не хотелось никаких разборок, я не такая, я сбежала со стадиона, не дожидаясь старта. Уехала инкогнито, так же как и приехала. Потом он мне звонил и писал какое-то время, до сих пор пишет, – залила она этот пожар души глотком виски.

– Вокруг меня всегда крутились творческие личности. По большому счету, все они были бездельники. Богатые и бедные, все они находились в поиске себя. Некоторым удавалось неплохо продавать этот самый поиск. Так или иначе, все они хотели впарить кому-нибудь продукты своего безделья.

– Как бы меня ни воротило от слова «творческий», творчество – это приближение к себе. Именно творчество, а не соцсети. Социальные сети заставляют нас постоянно жаждать чего-то большего. Из-за них мы чувствуем, что многие люди гораздо успешнее нас, и зацикливаемся на внешнем фасаде, нежели на внутреннем содержании.

– Согласен. Чувство зависти, заниженная самооценка и потеря времени – вот главные побочки интернета. Отключи его на время, может, это сделает тебя счастливее.

– Ты прямо как мой психолог: живи одним днем, одним хорошим днем, здесь и сейчас. Он сказал мне это в пятницу.

– А ты?

– Как я могу жить одним, когда впереди два выходных, – улыбнулась девушка.

– Жизнь несовершенна, каких бы подвигов ты ни совершил, – сделала она глоток виски.

– Я?

– Да, любой. Ты считаешь себя везучим человеком?

– Да, я каждый день могу смотреть на тебя, – улыбнулся я довольно открыто.

– У тебя красивая улыбка.

– У тебя тоже.

– Моя жизнь полна беспокойства и тревоги. Тревожиться за близких – это моя форма существования. А если я не тревожусь, значит, я не в форме. Не могу работать.

– И что ты делаешь, когда не можешь работать?

– Иду в бар или к психологу.

– И что, становится легче?

– Нет. И знаешь, что советует мой психолог: твоя задача придать своей форме содержание. Это не так уж и сложно, просто будь решительна и уверена в себе.

– Это работает?

– Не знаю. От этого столько истерик внутри. Все боятся делиться переживаниями, даже со своими любимыми, потому что у тех полно и своих проблем. И желание прожить свою жизнь с собакой все сильнее.

– Мне кажется, для таких дел нужен как раз незнакомец.

– Бармен.

Прошло не так много времени, а девушка уже рыдала несколько часов на моем плече, рассказывая о своем одиночестве.

– Кто это был, точнее сказать, была, я ее раньше не видел.

– Не знаю.

– Я думал, кто-то из твоих старых знакомых.

– Нет. Она очень хотела, чтобы ее узнали, поэтому так сильно скрывала свое лицо.

– Любая девушка этого хочет. Им всем не хватает внимания.

Так мы дружили несколько лет, в перерывах между съемками она приезжала ко мне разбавить свое одиночество кофе и виски. Она привозила мне очередную историю, словно жертвоприношение, я угощал ее вниманием, признавая в ней звезду.

На мосту

Отношения с дочерью напоминали урок кройки и шитья. То я любила ее изо всех сил, то крыла на чем свет стоит. Это была привязанность. Из своих привязанностей я вязала ей теплый свитер, который дочь не всегда хотела носить: то жарко, то колет, то цвет не тот. Но я продолжала вязать, стараясь углубить эти самые связи с дочерью, пытаясь связать кольчужку, в которой Римма могла бы себя чувствовать в защищенности. Привязанность дает защиту от ответственности. Пока ты маленькая, я буду за все отвечать: за ложку, за горшок, за слезы, ты просто доверяй, то есть носи свитер, который я связала, ниточки которого, те самые привязанности, будут вибрировать и откликаться на каждое твое движение, на каждый твой вздох, на каждую твою прихоть. Это вроде сигнализации.

Я катила коляску по мосту и продолжала разбирать нити, считать узелки и делать петли, глядя на очертания промышленного Петербурга, в которых мерещился Лондон. Неву вполне можно было выдать за Темзу, а Большеохтинский мост за Тауэрский. Легкий туман висел над рекой, вдали тихо шел катер. Картинка как из фильма «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Сокровища Агры», разве что катер не дымил. На улице было безлюдно и промозгло.

– Есть закурить? – бросила она громко и беспечно молодому человеку, который стоял по ту сторону парапета моста и готовился прыгнуть в воду. Он пошатнулся от неожиданного вопроса, но устоял.

– Да. Есть, – посмотрел он на девушку с коляской.

– Ты чего там стоишь? Прыгать собрался?

– Вроде того.

– Может, сначала покурим. Курить хочется, а сигареты забыла.

– Хорошо, – держался парень одной рукой за железную ограду, а другой достал пачку сигарет. Она взяла сигарету и повертела в воздухе.

– А зажигалка?

– Да, – изловчился он и добыл огонь из своей «Зиппо».

– Школьник, что ли? – затянулась она.

– С чего вы взяли?

– Ведешь себя как школьник.

– Я никогда не любил школу: там заставляли учить то, чего я не хотел знать.

В школе на меня мало кто обращал внимание. По крайней мере до тех пор, пока от нечего делать я не начал изображать из себя безмозглого идиота с кучей денег в кармане. Девочки обернулись первыми, – полностью повернулся ко мне парень и обхватил парапет обеими руками. – Первое свидание, первый поцелуй и т. д.

– Так вот что тебе нравилось?

– Первый поцелуй был самым отвратительным ощущением в моей жизни. Этот конь умудрился пустить мне в рот столько слюны, что потом, когда это все, слава богу, закончилось, я шла и плевалась, наверное, пару кварталов.

– У меня тоже такое было. Благо девочек, которые хотели красивой жизни, было еще больше.

– Мажор, что ли?

– Родители не жалели на меня денег. Они ими откупались, потому что маму и папу я практически не видел. Они все время были чем-то заняты. Гувернантки, учителя и аниматоры, все они заменяли мне их. Но вот что из этого вышло. Мать – наследница древнего рода, воспитанница элитного интерната, выпускница Кембриджского университета, живет в творческих проектах, убыточных и благотворительных. Отец – банкир. Моя семья – продукт капитализма. Отец все время заботился лишь о сохранении своих активов, мать – внешности. Комфорт, финансовое благополучие и высший свет, их занимало только это. Я так и не закончил университет. Назло родителям, хотел даже уехать в Африку учить детей.

– А чего не уехал?

– Не уехал.

– Кажется, я знаю почему? Записался в секцию прыжков в воду, – рассмеялась девушка.

– Родители отговорили.

– Значит, тебе на них не наплевать.

– Я от них завишу. А ты?

– Я очень сложная, хотя бы потому, что мне, по большей части, на все насрать, кроме своего ребенка. Мне от них ничего не нужно. Мне не нужна чья-то помощь из жалости. Терпеть ее ненавижу. Если я не смогу помочь себе сама, никто не сможет мне помочь. И нечего анализировать. А мои родители, как и большинство людей, анализируют, кучу времени они размышляют о том, что будут делать в следующие пятьдесят лет. Я не люблю самоанализ, предпочитаю искреннее общение.

– Хорошо, когда есть с кем, – вздохнул парень.

– Хороший виски никогда не был помехой общению. В какой-то момент я слишком далеко зашла в алкоголь. Под мухой же все выглядит иначе, ярче и ближе. Болтаешь вечером по телефону – бокал вина, готовишь завтрак – бокал шампанского. Я никогда не понимала самоубийц. Хотя за каждым из них есть, наверное, своя слезливая история.

– Это факт.

– К черту факты, интересны истории! Загадочный взгляд, как у тебя.

– Загадочный взгляд? Никто мне никогда так не говорил.

– Вот, говорю. Взгляд, в котором есть своя история.

– Что ты этим хочешь сказать?

– К черту ответы, загадка гораздо интереснее. Я видела кучу людей, которые отвечают на вопросы, пытаясь найти истину, им казалось, что они ее нашли, – такие люди перестают думать. На самом деле истина в загадке. Нужно искать загадку, стремиться к загадке, а не возделывать свой сраный зад по три часа в день на тренажерах. Загадка женщины не там.

– А мне нравятся женщины с фигурой.

– Мне тоже, но зад не делает женщину загадочнее. То, что зад прокачан, еще не гарантирует, что ты не окажешься в заднице. Я хочу сказать, что загадка нужнее ответа.

– Интересная мысль, но я не уверен.

– Что и требовалось доказать.

– Что?

– Самая большая неуверенность человека – неуверенность в себе.

– Ты на что намекаешь? Почему я до сих пор не прыгнул?

– Не кипятись. Лично я всегда боялась потерпеть неудачу. Неверие мое в людей было столь глубоко, что ни с кем не хотела иметь дел. Я у всех вызывала праведный гнев.

Парень пропел в духе марша: «Те, кто шагает не в ногу, просто слышат другой барабан».

– Ты злишься на меня?

– Ну конечно, меня бесят придурки вроде тебя, которые готовы добровольно расстаться с жизнью из-за какой-то ерунды. Тебе ее дали, носи, нечего разбрасываться. Хотя, по правде сказать, мне плевать, прыгнешь ты или нет.

– Те, кому по барабану, тоже слышат другой барабан, – теперь начал набивать зажигалкой по железу свой марш.

– Потише ты, малышку разбудишь.

– Сколько ей?

– Год. У меня уже двое.

– Серьезно? Никогда бы не подумал. Отлично сохранилась.

– Когда у меня родился первый, я целый год проходила в трениках. На красоту не было ни сил, ни времени. Сейчас любая мать с коляской, прической и макияжем приводит меня в восторг. Как? Откуда они берут на это время, чтобы так легко его тратить. – Девушка замолкла. – Тебе не кажется?

– Что?

– Что мы здесь зря тратим время. Давай, вылезай уже. Я замерзла.

Парень снял свою куртку и протянул девушке:

– На, накинь, – остался он по ту сторону баррикад.

– Спасибо, а ты упрямый, – взяла она куртку и накинула себе на плечи.

– И очень неуверенный в себе.

– Обиделся? Ты думаешь, у меня такого не было? Однажды я тоже стояла перед выбором. Красивая была скала, внизу озеро. Моя собака укусила меня за задницу, когда я уже готова была сделать шаг в пропасть.

– Хочешь сказать, ты будешь той сучкой, которая меня укусит и спасет?

– Какая я тебе сучка?

– Симпатичная.

– Полегче на поворотах, парниша.

– Извини, извини, я не это хотел сказать. Так у тебя есть собака?

– Да. Любишь собак?

– Обожаю.

– Ну хоть что-то ты еще любишь.

– Еще люблю рисовать. Внутри я художник, которого никто не понимает.

– Так вот в чем дело. Наконец-то мы добрались до истины. Ты знаешь, что художники, которые хотели раздвинуть границы бытия, все заканчивают плохо. Мало кто из писателей и художников получил в награду приятную, устроенную жизнь; переходя границы, они просто сходили с ума. Не всем удалось пройти мимо этого капкана. В общем, с уха надо было начинать.

– С какого еще уха?

– С любого, как Ван Гог.

– А, вот ты о чем. Мелко как-то.

– Извини, ну, здесь-то явно глубже, – глянула девушка вниз.

– Вот и я об этом. Сильно творческих всегда тянуло к смерти.

– Я знала одного режиссера, его к смерти не тянуло. Он мечтал о вечности. На съемках он всегда пытался ворваться в кадр и отобрать у актеров их роли, а потом начать показывать, как все надо играть.

– Такое редко заканчивается хорошо.

– Все творцы больны, у них синдром высокой поэзии. Только то, что выше понимания, быстро утомляет. А ты что рисуешь?

– Пустоту.

– Оригинально.

– Разве ты не видишь, сколько вокруг людей, которые только и делают, что кричат, как им здесь не нравится, но ни у кого из вас не хватает смелости просто встать и уйти.

– И ты решил стать тем парнем, который сумел наскрести по карманам эту самую смелость.

– Поэты окружают, – усмехнулся парень.

– Ну ты же нашел, хотя представляю, как это тяжело найти смелость, когда все карманы забиты деньгами.

– Прямо в точку, – потреблядство – еще один из моих дефектов. Было время, когда я пытался от этого вылечиться, бережно относиться к окружающему миру. Поставил солнечные батареи на крыше, купил себе Теслу, которая выбрасывает на семьдесят пять процентов меньше углекислого газа, чем обычная машина. Такие же тачки я купил всем двум своим друзьям. Я перестал ходить на вечеринки, перестал выходить в свет. Дело дошло до того, что, приходя в гости к кому-то, я начинал бродить по комнатам, где никого нет, и выключать горящий там свет. Однажды был в гостях у моего друга – ихтиолога и выключил свет в комнате с аквариумом, где какая-то редкая рыбка должна была отметать икру, а делала она это исключительно на свету. В результате рыбка не перенесла родов и сдохла. Если бы ты слышала, как он на меня орал. Он был готов меня убить, точнее сказать, готов не был, возможно, это меня и спасло. Я потерял друга. Я ясно осознал, что экономия плохо отражается на дружбе. Я снова вернулся в свет. Возможно, тогда я понял, что в конце концов я превращусь в безответственного придурка, какими являются многие из моих друзей. Но когда я думаю о последствиях такого поведения, я понимаю, что в конце концов превращусь в типичного жирного ублюдка при деньгах.

– Нет, ты просто пытаешься урвать свою минуту славы. Прославиться для тебя – все равно что умереть. Сейчас только в этом ты видишь свой талант.

– Все, что я умел, это только тратить родительские деньги. Хотя когда-то я прекрасно играл на фортепиано. По крайней мере, так говорили педагоги. И мне это нравилось. Но потом однажды сломал руку, кисть срослась неправильно, рука перестала слушаться, и пошло-поехало. Мне кажется, это был тот самый переломный момент в моей жизни.

– Никто не согласится с тем, что у него нет никаких талантов. Когда-то я была совершенно точно уверена, что рождена, чтобы петь. В итоге дальше колыбельных не ушла. Теперь я мать. И теперь весь мой талант – приглядывать за своей небольшой семьей. Любовь – это просто любовь. Просто когда-то я перепутала секс с любовью.

– И в чем разница?

– Секс – это просто секс. А любовь – это совсем непросто. И не нужно подпускать к себе кого-то слишком близко. Я же подпустила.

– Ты всегда такая?

– Какая?

– Наизнанку.

– Нет, только на мосту, в ночи, с каким-то богатым придурком, которому приспичило принять холодную ванну. А мне надо нагонять пены и бросить в нее игрушек, чтобы ему было не так скучно тонуть.

– Смешно.

– Вот и думаю, что смешно. Вылезай. Я из кожи лезу, чтобы вырастить дочь, думаю, на какие шиши я дам ей образование. Но глядя на тебя, я думаю, ради чего? Чтобы она потом спуталась с таким вот придурком вроде тебя. Есть еще сигаретка?

– Да, пожалуйста.

Девушка затянулась и выпустила облако молчания.

– Что ты молчишь?

– Нет слов. Стоишь у кромки своей жизни, наблюдаешь, никого не трогаешь, а люди за каких-то несколько минут успевают рассказать всю свою жизнь.

– Нет. Это еще далеко не все. Ты не знаешь, что такое ребенок-аутист. Это жесть. Ему уже четыре, а у меня уже нет ни любви, ни сил. Молчит, не может говорить, меня не понимает или не хочет понимать. Гадит в штаны, хотя не должен бы, ведь пазлы сложные он как-то собирает. Младшей годик, и она моя отдушина. С ней я отдыхаю, с ней мне хорошо. Но старший… И я понимаю, что это из-за его диагноза я меньше стала его любить, и от этого еще больше ненавижу себя. Чем больше не люблю, тем больше себя ненавижу. С болью вспоминаю, как обожала старшего в годик, когда еще не знала о диагнозе. Хорошо, хоть удалось пристроить в садик для особенных детей.

На глазах женщины выступили слезы. Она стояла рядом и качала коляску, в которой спала малышка.

– Ты мечешься на трех работах, чтобы заработать на еду и на сиделку. А этот дебил бесится с жиру.

– Давайте я дам вам денег.

– Ага, на том свете. Нет, мне там не надо, мне нужно здесь.

– Я серьезно.

– Это только слова. Только у меня все карты и бумажник дома, я даже телефон с собой не взял.

– Сигареты взял, а деньги нет.

– Деньги отвлекают.

– И что будем делать?

– Не знаю, но вы мне нравитесь.

– Поцелуй меня в задницу.

– Это предложение? – снова посмотрел в темную пучину парень.

– Не стоит. У меня дурная примета: все, с кем я целовалась, стали геями.

– Если ты об этом, то я натурал.

– Да? А ведешь себя как…

– В смысле?

– Я все чаще встречаю мужчин-натуралов, которые внутри похожи на маленьких капризных сопляков, иногда попадаются геи, но те в отличие от брутальных мачо всегда готовы помочь. И сразу возникает вопрос: «Какого черта они любят парней».

– Вы все еще про деньги? Да дам я вам денег.

– Да не нужны мне твои деньги. Засунь их себе знаешь куда?

– Даже самоубиться по-человечески не дают. Чтобы я еще когда-нибудь прыгал с этого моста, – медленно перелез через парапет моста молодой человек.

– Не стоит зарекаться. Когда-то я тоже себе говорила, я никогда не буду колоть себе ботокс, я никогда не сделаю себе сиськи. В жопу такие слова. Ведь, может быть, и придется сделать – когда краска уже перестанет помогать. Ведь если накраситься слишком сильно, все закончится тем, что я просто стану похожа на чью-то тетю. А я хочу оставаться собой!

– А что с сиськами не так?

– Все не так не только с сиськами. Сиськи – это только предлог. Потому что я ими кормлю, – глянула девушка на коляску. – Операцию тоже мне оплатишь?

– Могу.

– Я поняла, в чем твоя проблема: ты быстро сдаешься. А надо быть борцом. Вот если меня прижать к стенке, я любому проломлю голову. Надо уметь драться, – вернула девушка куртку молодому человеку и толкнула вперед коляску. Парень послушно двинулся за ней.

– Вот и бабы тебя поэтому не радуют. Что они еще могут дать в ответ на: хорошо, я тебе куплю. Мне кажется, умение драться никак не зависит от того, насколько ты богат. Это зависит от того, насколько много у тебя было конфликтов и сколько в тебе ярости. На рубль, на два или на миллион.

– Ты про злость?

– Это необязательно. Вокруг и без того достаточно много злых людей, и все потому, что у них нет друзей. В лучшем случае, они общаются с экраном телевизора и айфона. Просто не будь мякишем.

– А если действительно нет друзей?

– Общайся с близкими – если не с мамой, то с бабушкой или со своей собакой – это лучшее, что с тобой происходит в этой жизни. Родители меня тоже не понимают, но сука моя меня обожает. В те минуты, когда ты разобран, надо научиться себя собирать. Здесь без нас не обойтись, женщины всегда обращают внимание на детали.

– Даже не уговаривай. Женщины для меня всегда были инопланетянами.

– Если у инопланетян и есть что-то вроде чувства юмора, больше всего, наверное, их должен был бы рассмешить этот разговор.

– Так земляне и занимаются сексом, решили бы они, – рассмеялся парень.