Текст книги "Моя исповедь. Невероятная история рок-легенды из Judas Priest"

3. Крепкий эль и снотворное

Первая настоящая работа – большое событие, обряд посвящения, и именно так я себя и чувствовал, когда в шестнадцать лет устроился в Большой театр Вулверхемптона. И хоть я сходил с ума по актерскому искусству и театру, мало что в этом понимал и не знал, чего ожидать.

Но, как говорят в Уолсолле, было отпадно. Работа мне нравилась.

Меня взяли помощником-стажером-электриком-мальчиком-на-побегушках, и я прислуживал режиссеру-постановщику. Первые несколько недель подносил чай, подметал сцену, выполнял поручения и пытался привыкнуть к крутым переменам в жизни.

Больше не было никакой утренней беготни мимо местного завода. Теперь я садился в автобус до Вулверхемптона, чтобы к полудню добраться до театра, работал весь день и на вечерних представлениях, затем садился на последний автобус до Уолсолла и около полуночи приезжал домой.

Мне такой график подходил (я стал полуночником и живу так по сей день). Сын постановщика был светотехником, и они оба взяли меня под свое крыло. Я быстро начал въезжать в работу, и в течение нескольких месяцев уже отвечал за освещение на шоу.

Почти в каждом театре осветительное оборудование стоит перед сценой, но в Большом театре оно стояло по краям сцены. Работать было сложнее, но вскоре я приноровился и месяцами, очарованный, наслаждался буквально в полуметре от себя потрясающими представлениями. Я отвечал за свет везде: в театре-варьете, репертуарном театре, балете, опере Ричарда Карта Д'Ойли «Орфей в подземном царстве». Мимо меня актеры бегали за кулисы и на сцену или ждали команды «войти» в спектакль, а я находился в самой гуще.

Мне нравилось быть как можно ближе к звездам с телика. В Большой театр приходил известный комик Томми Триндер. Я много раз видел его в передаче «Субботний вечер в лондонском Палладиуме», и мне нравилась его коронная фраза: «Вы счастливчики!».

Спонсором множества шоу были сигареты Woodbine, и всем пришедшим давали бесплатные мини-пачки с пятью сигаретами. Каждый вечер две тысячи пришедших дымили как паровозы, ожидая начала спектакля. Когда я нажимал на кнопку, занавес поднимался, а из зала на сцену плыл сигаретный дым.

Немудрено, что я и сам начал курить – но, поскольку был немного снобом, предпочитал сигареты Benson & Hedges. Я почему-то считал, что они солиднее. Вот кретин!

Я мастерски научился управлять светом. А еще довольно быстро научился пить.

В театре было правило: «Сделал дело – гуляй смело». Через десять минут после окончания шоу весь персонал собирался в баре театра. И мы заливали в себя сколько могли, и довольно быстро, а потом я, шатаясь, плелся на остановку, чтобы уехать на последнем автобусе в Уолсолл.

Автобусы мне наскучили, поэтому я накопил и взял в рассрочку мопед «Хонда 50». Это мне не мешало все так же напиваться после шоу, а после полуночи, виляя, ехать по шоссе А41 домой. Поразительно, что я вообще умудрялся добираться целым и невредимым. Выпить я любил, и, как только мне исполнилось восемнадцать, я мог пить легально. Не стал нарушать британскую традицию и по молодости нажирался в хлам. По вечерам, когда не было работы, я шел в оживленный местный кабак «Гадкий утенок».

Прикладывался я регулярно… хотя с самого начала не пил в компании. У меня была цель. Я пил, чтобы нажраться. И понял, что лучший способ забыться – это выпить ячменное вино[19]19
  Крепкое английское пиво, разновидность крепкого эля от коричнево-золотистого до черного цвета с содержанием алкоголя 8–12 %.


[Закрыть], поэтому опрокидывал пару бокалов, а потом догонялся таблетками – нитразепамом.

Нитразепам – это сильное снотворное, помогающее снять чувство тревоги. Выпивая бокал-другой, я закусывал таблеткой, и наступало ощущение теплоты и забытья. В «Гадком утенке» всегда была парочка каких-нибудь скользких типов, которые ошивались без дела:

– Эй, приятель. Нитразепам имеется?

– Эммм… Закажь нам эль, и дам те таблетку!

Я напивался до беспамятства. Утром просыпался и чувствовал себя полумертвым, но к обеду похмелье проходило, и я был готов снова зажигать. Как и любой подросток, я невероятным образом быстро приходил в себя.

Сью окончила школу и училась на парикмахера. Она купила себе зеленый «Остин 100». Это была ее гордость и отрада. Она подбрасывала меня до «Утенка», поскольку встречалась с одним из местных пьяниц – милым парнем, которого из-за пышной шевелюры все звали Львом Брайаном.

Глядя на Сью, я и сам попробовал научиться водить. У Брайана был «Мини Купер», и однажды в воскресенье после обеда он сказал, что даст мне прокатиться. Отвез на тихую безлюдную улицу недалеко от дома моей бабушки и посадил за руль.

«Выжимай сцепление и очень медленно нажимай на педаль газа, отпуская сцепление», – сказал он.

Я неуклюже вдавил педаль газа в пол, слишком быстро отпустил сцепление, и мы рванули с места, как ебаная ракета. Мчались по дороге, совершенно потеряв управление, – проехали метров 50, влетели в припаркованную слева машину и, для пущей верности, врезались еще и в машину, припаркованную справа.

«СТОЙ! СТОЙ! СТОЙ!» – заревел Лев Брайан. Я дал по тормозам и выпрыгнул из машины. Брайан успел сесть на мое место, я залетел в машину, и мы помчали по дороге. Оглянувшись, я увидел, как жильцы выходят из домов посмотреть, какого черта происходит.

«Дружище, мне так жаль!» – сказал я Брайану, когда мы отъехали на безопасное расстояние от тех машин и свернули на обочину. Морда тачки была разбита, и я умолял его дать мне возместить ущерб, но он и слышать не желал. После этого случая я не садился за руль пятнадцать лет.

Большой театр открыл мне глаза на различные великие драмы и театральные представления, но, когда подростковый возраст подходил к концу, я увлёкся другой формой искусства. Не на шутку подсел на музыку.

Мне нравилась передача «Музыкальные жюри», где чересчур пафосный Дэвид Джейкобс крутил пластинки для команды жюри, а те выставляли оценки. Среди оценивающих была девочка-подросток из Веднсбери, жила неподалеку от нас – звали ее Дженис Николс. Если ей нравилась песня, она всегда говорила: «О, ставлю пять балаф!» Я впервые услышал местный говор на национальном телевидении.

Каждую неделю я обязательно смотрел хит-парад Top of the Pops («Вершина популярности»), и мне нравились группы вроде Freddie and the Dreamers, Клифф Ричард и The Shadows, а еще The Tremeloes. Я покупал синглы в местном магазинчике или в пафосном музыкальном магазине «У Тейлора», где на витрине стоял рояль.

Но настоящая любовь к музыке у меня, как и у многих, началась с «Битлз».

Мне нравились их первые синглы, но конкретно я на них подсел после пластинки Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band и «Белого альбома». Он вгонял меня в транс. Это был просто космос. Я неделями его слушал, анализировал тексты и завешивал стены комнаты коллажем из фоток, которые шли вместе с альбомом.

Моя каморка преобразилась до неузнаваемости. Я покрасил стены в темно-багровый, снял дверь с петель, повесив вместо нее яркую оранжевую занавеску. Эта была дерзкая юношеская попытка выглядеть круто, но мама не оценила:

– Роб! Что за… ты зачем дверь снял?!

– Моя комната! Что хочу, то и делаю! – пропыхтел я, типичный подросток.

Я слушал радио «Люксембург» – когда ловил эту волну, шла постоянная трескотня – и воскресную программу Джона Пила «Высшая передача» на новом Радио 1. Мне нравились старые блюзовые артисты, которых он крутил, и я о них никогда не слышал: Мадди Уотерс, Воюющий Волк[20]20
  Настоящее имя – Честер Артур Бёрнетт. Наряду с Мадди Уотерсом считается одним из основоположников чикагской школы блюза. Происхождение прозвища Честер объяснил так: «Я получил его от деда», – который часто рассказывал ему истории про волков, обитающих в их местности, и грозил ему, что если он будет плохо себя вести, то его заберут воющие волки.


[Закрыть] и Бесси Смит.

Если ты был манерным подростком, коим я себя считал, в конце 1960-х музыка была крайне важна. Я вбирал ее в себя. Джимми Хендрикс сорвал мне крышу, и я скупил все его альбомы. Мне нравились Rolling Stones, но больше всего тянуло к артистам с мощными голосами вроде Джо Кокера или замечательной Дженис Джоплин.

Боба Дилана сложно было назвать мощным певцом, но мне нравилось, как он использует слова. Только не привлекал политический контекст. Даже когда я с ним соглашался, все равно считал, что именно музыка дает возможность сбежать от всей этой грязи.

Точно так же я считал по поводу Лета Любви 1967-го. Мне нравилась идея мира и любви, особенно когда об этом говорил Джон Леннон, хотя я смотрел на зверства, творившиеся во Вьетнаме, и события в Родезии[21]21
  Прежнее название Зимбабве (1964–1979).


[Закрыть], и все это казалось бесконечно далеким от такого идеализма.

Жителям Черной страны присуща определенная унылость, даже угрюмость, которая не признает культуру хиппи и силу цветов[22]22
  «Власть цветам!» – лозунг хиппи, «людей-цветов», считавших, что преобразовать общество можно только с помощью проповеди всеобщей любви и духовной чистоты, символами которых являются цветы.


[Закрыть]. Я покупал журналы NME (New Musical Express) и Melody Maker и читал все о мире и любви в Калифорнии, но мне казалось, что это было на Марсе.

Я жил в муниципальном доме в Уолсолле и ездил на работу на мопеде. Я хорошенько нажирался в «Гадком утенке». Вся эта хипстерская хрень казалась недосягаемой: мы жили в совершенно другом мире.

Но время от времени эти миры пересекались. Однажды в 1968-м в воскресенье после обеда я устраивал утренний спектакль в Большом. Я в тот день отвечал за кинопрожекторы, и крошечная комнатенка, из которой я ими управлял, так нагрелась, что превратилась в сауну.

Там было маленькое окошко, и во время перерыва я его открыл и высунул голову – охладиться. Я услышал, как с улиц доносится музыка, и выглянул. По улице, держась за руки, шла патлатая парочка в джинсах-клеш, с повязками на голове и в украшенных бахромой замшевых куртках. Они выглядели так, будто шли по Хэйт-Эшбери[23]23
  Район в городе Сан-Франциско, штат Калифорния.


[Закрыть]. У них был транзисторный радиоприемник, и, как и полагается, в мою душную комнатушку доносилась песня – это был прошлогодний хит, песня Скотта Макензи «San Francisco (Be Sure to Wear Flowers in Your Hair)». Я с изумлением посмотрел на них и подумал: «Твою же мать! А хипстерская мечта осуществима! Даже до Вулверхемптона добралась!»

Годы спустя я читал, как Оззи Осборн говорил абсолютно то же самое: «Раньше я слышал о калифорнийцах с цветками в башке и думал: "А я-то здесь каким боком? Я из Бирмингема, да с дырками в карманах!"»

Музыканты первой группы, которую я увидел живьем, определенно были не мечтающими хипстерами, пытающимися изменить мир. Это были Дэйв Ди, Дози, Бики, Мик и Тич, поп-группа из западной части страны. Многие их песни висели в хит-параде Это было не мое, но, узнав, что они выступают в клубе Вулверхемптона «Серебряная паутина», я пошел посмотреть.

– Молодо выглядишь, – сказал вышибала, окинув меня взглядом.

– Не, приятель. Все нормально. Я в Большом театре работаю!

Развод удался, и он меня впустил. Концерт был потрясающим В их музыке присутствовали нотки глэма, а еще там был бар, поэтому я знатно нарезался, и мне понравилось стоять возле самой сцены и смотреть, как настоящая группа исполняет песни, которые я видел только в передаче Top of the Pops.

В одном местном злачном небольшом клубе я заценил выступление Crazy World of Arthur Brown. У него был всего один хит, зато какой: «Fire», который он исполнял на Top of the Pops в горящем шлеме. На концерте было не больше сотни человек, но Артур исполнил полноценное театральное сценическое шоу с кораблем из папье-маше.

Было прикольно, но за сердце меня брала совершенно другая музыка. Случилось это в конце 1960-х, когда я услышал Led Zeppelin и Deep Purple.

Учитывая мое происхождение и личностные качества, появление более тяжелой музыки в моей жизни было неизбежным. И случилось это в самый подходящий момент. В конце 1960-х все старались быть громче – что в итоге привело к появлению хеви-метала.

Джим Маршалл изобрел огромные усилители, благодаря которым гитары звучали громче, поэтому барабанщикам приходилось дубасить по барабанам сильнее, чтобы их было слышно. Девушки кричали громче; «Битлз» не слышали себя из-за криков на стадионе «Ши». Всюду росла громкость.

И пока гитары и барабаны становились громче, вокалисты не отставали. Мне нравились мощные голоса, и, услышав, как Роберт Плант и Ян Гиллан вопят во всю глотку, я понял, чем хочу заниматься в жизни.

Их голоса поражали, и я понял: вот оно. Именно эту музыку я и хочу исполнять.

Led Zeppelin снесли мне крышу. Никогда не забуду, как лежал в кровати в Бичдэйле между двумя колонками и услышал «Whole Lotta Love». Взаимодействие двух гитар по левому и правому каналу в исполнении Роберта Планта и Джимми Пейджа унесло меня в другую вселенную.

Zeppelin и Purple задели нотки моей души… и изменили мышление. Я ведь все еще хотел стать актером. Каждый вечер стоял сбоку сцены Большого театра, наблюдал, как актеры и комики тонут в бурных аплодисментах, и считал, что, наверное, это самое приятное чувство в мире. Но, услышав Планта и Гиллана, я вдруг понял, что хочу стать певцом.

Благодаря одному из моих школьных учителей музыки я пару лет валял дурака в местных группах. Он попросил меня спеть в его группе, Thark – жуткое название! – поэтому я ходил на репетиции и горланил в микрофон. Просто прикалывался и не считал, что это к чему-то приведет.

В Уолсолле была местная любительская музыкальная сцена, и через Thark я познакомился с ребятами из группы Abraxis. Я зависал на репетициях и тоже исполнял с ними каверы. Позже они стали группой Athens Wood, где были я и трое парней по имени Майк Кейн, Бэрри Ширу и Фил Батлер. Мы играли блюзовый прог-рок и относились к своей музыке чуть серьезнее.

Что интересно, играть на гитаре и любом другом инструменте я совершенно не желал. Таскать с собой барабанную установку было совершенно неинтересно. Хотелось быть просто певцом. Мой инструмент – я сам[24]24
  Я хотел назвать эти мемуары «Роб Хэлфорд: Мой инструмент – я сам». Но быстро передумал. – Прим. авт.


[Закрыть]. Я хотел лишь орать во всю глотку.

Музыка стала играть в моей жизни главную роль, но я по-прежнему каждый день не спеша ехал на мопеде в Большой театр. И возникающее ощущение сексуального замешательства, которое досаждало мне в школе, не проходило – оно лишь усиливалось.

В театрах всегда хватало друзей Дороти[25]25
  На гей-сленге «друг Дороти» – это гей; и вообще любой ЛГБТК. Фраза восходит как минимум ко Второй мировой войне, когда в Соединенных Штатах гомосексуальные отношения были незаконны. Заявление об этом или вопрос, был ли кто-то другом Дороти, являлись эвфемизмом, используемым для обсуждения сексуальной ориентации, и другие при этом не знали его значение.


[Закрыть], и наш не был исключением. Работавший там парнишка по имени Рой был первым геем, с которым я познакомился (не считая тех двух извращенцев, которые меня домогались). Он познакомил меня со своим парнем, Дэнни, профессиональным трансвеститом.

Дэнни должен был выступить со своим шоу в городке Скегнесс[26]26
  Приморский город в графстве Линкольншир, Англия.


[Закрыть], и мы втроем поехали туда на выходные – взяли трейлер с одним койко-местом. Я спал посередине: как котлета между двух булочек. Мы слегка повозились друг с другом, правда, дальше этого не зашло.

Ну, так мне, по крайней мере, казалось. Через неделю, вернувшись в свою комнату на Келвин-роуд, я почувствовал, как в паху что-то зудит, и опустил штаны, чтобы посмотреть. На лобке прыгали крошечные твари, словно носясь по зараженным джунглям. О, черт! Это еще что за херня? Я понятия не имел, что это, поэтому пошел искать отца.

– Пап, у меня… проблемка, – промямлил я.

– Что такое?

Я приспустил брюки и показал ему. Он один раз взглянул и сразу же все понял.

– У тебя мандавошки! – сказал он мне. – С кем ты ошивался?

– В смысле? – спросил я нервно, прекрасно понимая, о чем он говорит.

– Ну, тебя ими мог только кто-нибудь заразить, – пояснил отец. Ему стало меня жаль. – Или на сиденье в туалете подцепил.

– Да, так и есть! – охотно согласился я. – На сиденье! – А сам сгорал от стыда.

Папа нашел мне врача и принес бутылку с какой-то жидкостью вроде молока, велел приложить вату и каждый день протирать лобок. Жгло, будто я прижигал кислотой. Несколько месяцев не мог избавиться от этих чертовых мандавошек; никак они не проходили. И Рою сказать так и не решился.

Ощущение сексуальной неполноценности все усиливалось. Мир геев оставался для меня загадкой. Мне было любопытно – а как иначе? – но я боялся из-за предыдущего неудачного опыта. Я был совсем мальчишкой, потерянным, но отчаянно хотел попробовать на вкус этот мир и завести отношения.

В газете я увидел маленькое объявление от парня, который искал встречи с другими мужчинами для «дружбы или, может быть, чего-то большего». Ага! Я написал ему на почтовый ящик, он ответил, и мы договорились, что я приеду к нему в Редхилл, что в графстве Сюррей.

Не знаю, чего я ждал, пока ехал к нему на поезде. Не сказал бы, что ожидал секса… но вероятность была. Неужели сегодня будет первый раз? Ничего не было. Он был милым парнем и моим ровесником, но искры не возникло. Мы отправились в Лондон за покупками, а потом я на поезде уехал домой.

В Большом театре, когда стартовал сезон пантомим, мы устроили пышное выступление с настоящим оркестром. Дирижер втрескался в меня не на шутку и ходил по пятам.

Он совершенно не скрывал своих чувств. Парень был гораздо старше меня и, я полагаю, гораздо наглее мужика с завода и мерзкого приятеля отца. Этот не пытался меня лапать или приставать. Он относился с уважением, но постоянно пытался флиртовать.

Меня это раздражало. Теперь я понимал, чего он хочет и к чему стремится, но он мне не нравился, и я должен был это прекратить. Ситуация выводила меня из себя. И однажды, когда он в очередной раз ко мне подкатил, я решил, что с меня хватит. Я знал – пора что-то сделать… Но что?

А потом случилось самое странное. Понятия не имею, как и почему, но мне вдруг шарахнуло в голову: «Надо пойти в церковь».

И я пошел. В обеденный перерыв ушел из театра и пошел по Личфилд-стрит в соборную церковь святого Петра. Это большая, богато украшенная старая католическая церковь в центре города, но, когда я пришел, никого не было. Подошел к статуе Девы Марии и… начал с ней разговаривать. Не помню, вслух или про себя, но вот что я сказал:

«Мне очень нужна помощь. Я совершенно запутался и не понимаю, что со мной происходит. Не знаю, правильно ли это, грех ли это, зло ли это либо все нормально. Не знаю, что делать!»

Случилось нечто невообразимое. Пока я проговаривал – или думал? – слова, меня накрыло волной умиротворения. Будто вся тревога и отчаяние прошли. Я почувствовал аромат роз. Оглянулся, но никаких цветов не было.

Что же случилось в той церкви в Вулверхемптоне в обеденный перерыв? Меня действительно благословила Дева Мария? Знаю, звучит глупо, но спустя 50 лет у меня по-прежнему мурашки от мысли об этом. И некоторое время страх и тревога меня не беспокоили.

Музыка мне помогла. Я нашел утешение в группах вроде Zeppelin. Когда я сбивался с пути, не желая быть тем, кем я был, и злясь на себя и свои желания, врубал музыку. Я искал спасения у Zeppelin и Девы Марии.

В 1970-м я поехал на остров Уайт, где проходил фестиваль и выступал Хендрикс. Это было на следующий год после Вудстока[27]27
  Один из знаменитейших рок-фестивалей, прошедший с 15 по 18 августа 1969 года на одной из ферм городка в сельской местности Бетел, штат Нью-Йорк, США.


[Закрыть], ставшего поворотным моментом поколения хиппи в Америке. Я поехал с другом на пароме в Райд[28]28
  Райд – город на северо-восточном побережье острова Уайт на юге Англии.


[Закрыть], думая, что настал наш черед: «Вот оно! Это наш Вудсток!»

Фестиваль был чем-то невообразимым. The Who в самом начале выступления ослепили публику противовоздушными прожекторами. Хендрикс вышел на сцену глубокой ночью, когда я уже был без сил, но он выступил потрясающе. Мы разбили палатку… ну, палатки у нас, кстати, не было. Легли на травку и вырубились.

Музыка манила меня, и я знал, что из театра пора уходить. Я замечательно провел там время, но приоритеты поменялись. Я пришел туда, потому что очень хотел стать актером… а теперь мечтал стать певцом в группе.

Athens Wood репетировали по вечерам, и если всю неделю приходилось пахать над горячим освещением, то на группу у меня не было времени. Мне нужна была дневная работа. И в 1970-м, проработав в театре всего два года, я распрощался с ним и стал… продавать одежду.

Раньше была международная сеть британских магазинов мужской одежды под названием Harry Fenton's. В их магазине на Парк-стрит, в центре Уолсолла, было объявление – требуется стажер. «Почему нет?» – подумал я. Позвонил, приехал на собеседование, и меня взяли.

Не успел я оглянуться, как уже был продавцом магазина. Продавать одежду – не в театре работать, но я не жаловался. График меня устраивал, платили неплохо, и мне нравилось добродушно подшучивать над клиентами. Единственное, в чем я так и не изменился: меня хлебом не корми – дай поболтать.

В магазине всегда продавалась традиционная, довольно старомодная одежда для мужчин, но компании нужно было придумать, как завлечь молодых ребят, которые обычно закупаются в бутиках. Вдруг нам поступила куча модной современной одежды: костюмы из полиэстера, брюки клеш, галстуки-селедка и туфли на каблуках.

Меня такая политика полностью устраивала, поскольку появился гораздо более крутой выбор шмоток, которые можно было спереть. Ну, не спереть – взять поносить. Любил я это дело. Хватал новый костюм или классную рубашку и джинсы клеш и носил на тусовках по выходным.

Утром в понедельник, все еще с похмелья, я пытался засунуть костюм, провонявшийся бухлом, сигаретами и «Олд Спайсом», обратно на полки и снова прикрепить кнопкой рубашку, запихнув в целлофановый пакет, как будто никто ничего не трогал. Чертовы кнопки!

Как только я стал менеджером, мог включать любую музыку. Мне нравилось слушать ее в магазине, поэтому я врубал «School's Out» Элиса Купера. Пару раз жаловались, но… Я же менеджер! Ставлю что хочу!

Athens Wood выбили себе пару выступлений в местных кабаках. Играть живьем! Именно этого я и хотел, только перед концертами чувствовал себя почему-то одновременно уверенно и ужасно.

Перед первым выступлением у меня был страх, что никто не придет или услышат первую песню и сразу уйдут. Я был недалек от истины. В бар приперлось несколько алкашей и молча смотрели. Если кто-нибудь уходил, я молился про себя: «Хоть бы в сортир, а не домой!»[29]29
  Такое по-прежнему происходит. Могу выступать на огромной арене, и, если вижу, что кто-нибудь направляется к выходу, сердце сжимается. Мы, исполнители, очень ранимые натуры. – Прим. авт.


[Закрыть]

Но гораздо важнее было то, что мне нравились выступления. Мне было довольно легко скакать по сцене и визжать перед собравшейся кучкой незнакомцев. Я быстро понял, что, выходя на сцену, становлюсь увереннее и общительнее. Я не зазнавался, но и не забивался в угол.

Место прямо у края сцены, между гитаристом и басистом, идеально мне подходило. Я чувствовал себя в своей тарелке; там, где и должен быть.

У Athens Wood ничего не вышло. Вскоре все заглохло, и мы разошлись. Я уже не на шутку увлекся хеви-металом и пришел в блюзовую рок-группу Lord Lucifer, где была четкая позиция. И мне это нравилось. Теперь вместо мопеда у меня был мотоцикл BSA, и на топливном баке я написал название группы на фоне пламени. Выглядело отпадно – но Lord Lucifer так и не сыграли ни одного концерта.

Когда я сам не играл в группах, обязательно ходил на разные концерты. Я стал завсегдатаем рок-клуба Whiskey Villa в здании бывшей методистской церкви в самом сердце Уолсолла. Там я увидел еще одного кумира юности, Рори Галлахера с его первой группой Taste.

Теперь по вечерам я был свободен и ездил в Бирмингем на концерты, проходившие в клубах вроде «Дома блюза у Генри», на втором этаже паба. Я увидел, как там выступают замечательные блюзовые исполнители. Однажды вечером я видел Мадди Уотерса[30]30
  Мадди Уотерс – американский блюзмен, который считается основоположником чикагской школы блюза.


[Закрыть] и не мог поверить, что он стоит прямо передо мной, в Бруми[31]31
  Брумми (Brummie или Brummy) – неформальное прозвище жителей английского города Бирмингем, а также название своеобразного акцента и диалекта английского языка, на котором они говорят. Прилагательное «брумми» используется для обозначения всего, что связано с Бирмингемом. Диалект брумми относится к британскому сленгу.


[Закрыть]. Все равно что Моцарта увидеть!

Мы с сестренкой ездили в концертный зал Mothers в Эрдингтоне, мидлендскую версию лондонского клуба Marquee. Там я увидел Zeppelin и Pink Floyd и, кажется, однажды вечером, хорошенько нарезавшись, увидел Earth, еще до того, как они стали Black Sabbath.

Когда выдавался свободный вечер, я заваливался в «Утенка» и напивался. В дрова. Я реально уходил в запой и легко заливал в себя одну кружку крепкого эля за другой, а сверху засыпал таблетками нитразепама. Когда бар закрывался, во мне просыпался инстинкт почтового голубя, и я, шатаясь, брел домой.

Однажды в пятницу вечером Сью привезла меня в бар, и я выжрал шесть кружек эля и таблетку нитразепама. По дороге домой я блевал из окна ее машины. Утром, ничего не помня, проснулся от сердитого голоса Сью внизу. Она упрашивала отца:

«Пап, я вчера вечером отвезла Роба в "Утенка", и он мне всю дверь в машине заблевал! Он до сих пор в отрубе, а я на работу опаздываю – можешь, пожалуйста, вымыть дверь?»

Он вымыл. Понятия не имею, почему он не вытащил меня из постели и не заставил мыть.

Но Сью и сама была далеко не ангел. У сестры был беспечный период, она была неуправляемой. Помимо того что она работала в парикмахерской, она была еще и моделью в местном фотоагентстве, поэтому научилась недовольно дуться и носила облегающие шорты.

У меня к этому времени уже была приличная коллекция пластинок, и однажды вечером, когда диджей на рок-дискотеке в «Утенке» заболел, я вызвался его заменить. Приехал и понял, что, оказывается, кручу пластинки в перерывах между выступлениями танцовщицы – Сью! Мне хотелось защищать сестренку и очень не нравилось, когда ее жадно пожирали глазами всякие парни[32]32
  Отец, безусловно, и сам был не в восторге – он это терпеть не мог. – Прим. авт.


[Закрыть].

Если «Утенок» был закрыт или мы шли к кому-нибудь домой, я не спал всю ночь и, шатаясь, утром, все еще пьяный, брел на работу. К счастью, я был боссом, поэтому никто не мог мне ничего сказать. И казалось, что магазин приносит прибыль.

Есть один давний городской миф о том, что, прежде чем стать певцом, я снялся в порнушке. Этот маленький эпизод есть даже в «Википедии», и все мы, разумеется, знаем, что там написана истинная правда, верно? Ну, не совсем. Вот как все было.

По дороге на работу я проходил мимо нескольких дешевых магазинчиков в реконструированных зданиях викторианской эпохи. Они были там издавна, и в основном в них продавались всякие безделушки, либо это был ремонт пылесосов… Но за одной обшарпанной дверью, где отходила краска, находился магазин интимных товаров.

После воскресной поездки с геем и фотокниги Боба Майзера мне была любопытна порнография, и время от времени после работы я туда забегал. Магазин был размером с гостиную, и там были непристойные книги и порножурналы из Амстердама, висевшие на стенах в целлофановых пакетах.

Гей-журналы тоже были. Как ни странно, я себе так и не купил, но подружился с продавцом, и мы часами болтали о музыке. Однажды вечером по дороге домой после работы я зашел к нему, и он меня кое о чем попросил.

– Слушай, Роб, я следующие пару выходных занят – не присмотришь за магазинчиком? Я те заплачу.

– Да, без проблем!

И на выходных, две недели подряд, я работал директором магазина порнопродукции. Было круто.

Приходило немало женщин, потому что игрушки для секса и фаллоимитаторы там тоже были, но, как правило, захаживали мужики. Я сразу же мог сказать, что это за парень, как только он входил в дверь: «А, этот купит журнал с большими сиськами!» Я редко ошибался.

По дороге домой я много куда заходил. Помимо магазинчика с порно захаживал и в общественный туалет с целью найти партнера для секса.

Прямо рядом с магазинами одежды в центре Уолсолла находился подземный туалет викторианской эпохи с решетками возле входа. Я ошивался поблизости, пока не замечал симпатичного парня, идущего справлять нужду, а потом незаметно спускался вслед за ним.

Я пытался прикинуть, он пришел только помочиться или, может быть, хочет чего-то еще. Разумеется, 99 из 100 приходили справить нужду, но, если я хоть слегка пронюхивал, что он пришел не только поссать, я старался встретиться с ним взглядом и улыбнуться.

Я чертовски рисковал. Раньше геям прилично доставалось, и я знал, что рискую столкнуться с жесткой гомофобией. Нет, ну а что мне было делать? Жутко неприятно, что приходится подвергать себя опасности, пытаясь познакомиться с мужчиной.

В неприятности я ни разу не попал, за исключением странного подозрительного взгляда или вопроса: «Те какого хера надо?» Крайне редко мне везло и удавалось в панике быстро кого-нибудь полапать Но в основном я устало тащился обратно в Бичдэйл, подавленный, как рыбак, который так и не смог подцепить на крючок ни одного члена.

Меня это расстраивало… да и с музыкой ничего не получалось. Пылающее пламя на бензобаке мотоцикла не смогло разжечь огонь в группе Lord Lucifer, и мы развалились. Однако на следующий проект я возлагал куда большие надежды.

Я подружился еще с несколькими ребятами на местной музыкальной сцене, и мы сколотили группу под названием Hiroshima («Хиросима»). Парень по имени Пол Уоттс играл на гитаре, а Ян Чарльз – на басу, но лучше всего общение клеилось с нашим барабанщиком – дружелюбным, но дерганым парнем по имени Джон Хинч.

Hiroshima играли музыку, которую я и сам в то время слушал: очень громкий прогрессивный блюз-рок. Слушая старые блюзовые пластинки – и видя выступления Мадди Уотерса в Бирмингеме, – я загорелся идеей купить себе губную гармошку. Я соблазнительно играл на «арфе», как мы, меломаны, ее называем. И получалось неплохо.

Джон Хинч жил в Личфилде, по сравнению с Уолсоллом это был очень зеленый город среднего класса, и вечерами мы репетировали в церковном зале недалеко от его дома. Hiroshima не исполняли чужих песен, но я не уверен, что в наших собственных «песнях» была хоть какая-то структура: мы просто бренчали и мычали.

Возможно, именно поэтому пара наших концертов в пабах, которые нам удалось сыграть, была ничем не примечательна. Все, что я помню – это парней с кружкой пива в руке. Они посмотрели на нас, пожав плечами, и ушли в конец бара.

И до меня дошло, что с Hiroshima музыкального успеха мне не видать… Как вдруг замечательная возможность свалилась буквально с неба.

Все было предельно просто.

Сью перестала наглаживать гриву Льву Брайану и начала встречаться с дружелюбным парнем по имени Ян Хилл, с которым познакомилась в «Утенке». Ян был басистом группы Judas Priest, которая уже некоторое время ошивалась в местных клубах.

Недавно у них возникли проблемы. Вокалист с барабанщиком ушли, и нужна была замена. Однажды Сью рассказала мне об этом – затем замолкла и посмотрела на меня.

– А знаешь, Роб, тебе стоит попробовать, – предложила она.

Я взглянул на нее и вдруг прикинул: «Гм, а почему бы нет?»

– Да, – ответил я, – наверное, стоит.