Текст книги "Остров"

Меани и таитянки радостно вскрикивали на ходу. На каждом шагу они узнавали деревья, которые растут на Таити, и перечисляли их вслух: кокосовая пальма, хлебное дерево, манго, авокато, панданус. Тут Омаата пояснила, что панданус особенно полезен: из его коры делают ткань, а ведь надо полагать, одежда их продержится не вечно. Меани обнаружил в траве яме, впрочем довольно мелкий, таро, сладкий батат и какое-то неизвестное Парселу растение, которое таитянин назвал просто «ти»; по его словам, из листьев этого ти делают лекарство «против всех болезней».

Парсела не оставляло какое-то странное чувство. В самой щедрости здешней природы был заложен парадокс. Земля производила все, что потребно человеку, а человека не было. Однако, обнаружив яме, Меани заметил, что остров был некогда обитаем, и как бы в подтверждение его слов путники увидели на поляне кучу камней, так называемое «мораи», и три гигантские статуи, грубо высеченные в черном базальте. Жившие здесь некогда полинезийцы, очевидно, исповедовали суровую религию, ибо лица у статуй были довольно свирепые. Меани и женщины молча поглядывали на богов, устрашенные их злобными физиономиями. На Таити религия снисходительна и боги благожелательны.

Углубившись в лес, путники держались все время юга, но ушли недалеко, потому что в роще не было даже тропинок. От вершины скалы шел мягкий спуск, и эта часть острова представляла собой нечто вроде плато. Не прошло и получаса, как они расстались с Маклеодом, и вдруг лес сразу кончился и прямо перед ними возник обрывистый каменистый склон, увенчанный купой деревьев. Значит, там снова начинается лес. Путники не без труда вскарабкались на крутой, раскаленный солнцем уступ и с удовольствием углубились под сень деревьев. Тут начиналось второе плато, тоже покрытое густой растительностью, но здесь деревья стояли не так тесно, рощи были не такие непроходимые, склон более ровный.

Парсел остановился и вытащил из нагрудного кармана план Мэсона. Судя по плану, остров тянулся с севера на юг в форме неправильного овала. В длину он имел, опять-таки если верить данным Мэсона, около двух миль. Ширина же не превышала трех четвертей мили. Мэсон разделил остров поперек на три примерно равные части; на северной его оконечности он написал: «Первое плато», на центральной части: «Второе плато», на южной оконечности: «Гора» и добавил в скобках: «Очень засушливое место». Вся поверхность острова была заштрихована, и с одной стороны стояла надпись «низкие пальмы», а с другой – «папоротники». На карте в секторе «гора» была нарисована лишь одна извилистая линия, шедшая вплоть до южной оконечности острова.

Парсел повернулся к Бэкеру.

– Очевидно, это поток?

Бэкер подошел и нагнулся над планом.

– Да, лейтенант. Надо полагать, поток, но мы еще не дошли до его истоков.

– Спасибо.

Бэкер уселся у подножия пандануса, и тотчас же рядом с ним опустилась Авапуи. Парсел вопросительно взглянул на Ивоа. Она улыбнулась ему в ответ и шепнула: «Уилли славный». Так таитяне на свой лад переделали имя Вилли Бэкера. Парсел утвердительно кивнул головой и снова углубился в изучение плана. План подтверждал первое впечатление Парсела от этого острова. Таким он и увидел его с палубы «Блоссома»; и правда, совсем маленький островок. Сегодня он не казался им таким уж крошечным, по-видимому, потому, что склон был слишком крутой, слишком утомителен подъем, слишком густа роща. Если гора и впрямь представляет собой, по выражению Мэсона, «хаотическое нагромождение утесов», то будущий поселок придется заложить на севере, на первом нижнем плато: только сюда можно добраться с моря. В таком случае второе плато, которое они сейчас исследуют, придется отвести под сельскохозяйственные культуры. Практически обитаемыми являются оба плато, то есть опять-таки, согласно плану Мэсона, лишь один этот прямоугольник длиной в милю с четвертью и шириной в три четверти мили, а остальная часть острова покрыта горами. Если островитяне сумеют взять от этой плодородной земли все, что она может дать, то такой клочок, пожалуй, прокормит тридцать человек. Но надолго ли хватит этого изобилия? Кто знает, может быть, именно малые размеры острова и побудили коренных обитателей покинуть насиженные места и пуститься в опасное плавание по океану в поисках более обширной территории.

Положив чертеж Мэсона в карман, Парсел кликнул своих спутников, которые нежились в тени пальм, и отряд снова двинулся вперед. Парсела удивило, что за рощей не видно горы, хотя, судя по всему, она должна была быть где-то рядом. Но ее скрывала светло-зеленая крона какого-то дерева, возвышавшегося над морем листвы. Парсел решил держать путь к этому лесному великану, и минут через десять путники очутились на небольшой поляне, на краю которой вздымался гигантский баньян.

Таитянки испустили радостный крик и бегом бросились к баньяну. Парсел тоже ускорил шаг. Но ствол дерева скрывали от глаз многочисленные побеги; они спускались до самой земли и, укоренившись в почве, поддерживали породившие их ветви. Казалось, что дерево сначала вышло из земли, потом снова ушло в землю ветвями и вновь вышло на свет божий. Вертикальные ветви разрослись так могуче, так пышно, что баньян занимал в ширину не меньше двадцати метров и походил на многоколонный храм. Плющ с какими-то удивительно крупными листьями карабкался вверх по стволам, скрывая внутренность «храма», и Парсел поначалу подумал, что перед ним не один баньян, а целая семья их раскинулась изумрудной рощицей. Некоторые из вертикальных отростков достигали толщины обычного ствола и, видно, представляли собой надежную опору, ибо одна из веток-прародительниц, расколотая бурей и еле державшаяся на стволе, легла на эти воздушные корни, а те не сломились, хоть и согнулись под ее непомерной тяжестью. Таитянки с радостными криками кинулись наперегонки к лесному великану. Весь отряд последовал за ними; не доходя до основного ствола, они обнаружили десятки зеленых теремков, отделенных друг от друга завесой лиан, а под ногами настоящим ковром лежал густой мох.

Женщины в восхищении перебегали из одной лиственной горницы в другую, и оттуда доносился их счастливый смех. Потом, набрав полную горсть мха, Итиа швырнула ее в лицо Меани и скрылась. Таитянки с пронзительным визгом побежали за подружкой, мужчины бросились за ними в погоню по раскидистому лабиринту зелени, где так легко было заплутаться, хотя подчас преследователя отделяла от беглянки лишь завеса листвы.

Парсел играл и кричал вместе со всеми, но не веселился по-настоящему, не мог отдаться радости всей душой. Вскоре он выбрался из-под сени баньяна, отошел в сторону и растянулся на полянке. «Почему я не могу так же, как они, без всякой задней мысли тешиться, словно дитя? – думал он. – Видимо, я утратил какие-то свойства души, а таитяне их сохранили». Он понял, что забота, вечное беспокойство въелись в него, и от этой мысли стало горько. К нему присоединились Бэкер и Хант, а через несколько минут подошли таитянки во главе с Меани, веселые, еще не отдышавшиеся от бега. Они удивлялись тому, что Парсел так быстро бросил игру.

– Уже поздно, – пояснил он, указывая на солнце. – Отдохнем немного и вернемся на корабль.

Он вынул из кармана чертеж и снова принялся его изучать.

– Бэкер, – сказал он наконец, – не покажете ли вы мне на плане маршрут, которым вчера шел капитан Мэсон?

Бэкер пододвинулся к Парселу и склонил над картой смуглое красивое лицо.

– Сейчас покажу, лейтенант. Значит, сначала мы попали на первое плато и пошли к восточному мысу через джунгли. Там свернули и двинулись на юг. Гору пришлось обойти. А в джунглях все время держались правого борта. Поверьте на слово, путешествие было не из легких.

– В сущности, вы шли по периферии, а мы по центру. Поэтому-то Мэсон не нанес на карту баньян. – И Парсел продолжал: – Судя по плану, капитан считает, что заросли тянутся в ширину примерно на сто шагов. Вы их действительно обследовали?

– Дважды. Один раз в восточном направлении, другой – в западном. В первый раз ходил на разведку я. Невеселое местечко. Мрак, духота. Все руки себе исцарапаешь, пока пробьешься через пальмы, а они еще как на грех здесь упругие: выпустишь одну раньше времени, а она хлоп тебя по спине. Да еще темень такая, что через минуту заплутаешься. Хорошо еще, что мы с капитаном условились перекликаться как можно чаще. По его голосу я и ориентировался.

– А что там по другую сторону?

– Скала.

– Сразу скала?

– Да.

– А идя по лесу, вы действительно отсчитали сто шагов ?

По лицу Бэкера промелькнула улыбка.

– По правде сказать, лейтенант, я десятки раз сбивался со счета. Темень, я вам говорю, хоть глаз выколи, ну, я не то чтобы боялся, а как-то не по себе было, да еще ружье проклятое стукало по ногам.

Парсел взглянул на Бэкера. Сухощавый, черноволосый валлиец, лицо правильное, точно на медали, глаза светятся умом.

– Вы только представьте себе хорошенько, – продолжал Бэкер, – можно ли по такой чащобе держаться прямого пути. Хочешь не хочешь, а петляешь. Да к тому же не велика польза шаги считать.

– Однако вы сказали капитану, что отсчитали сто шагов?

Тонкое смуглое лицо Бэкера снова тронула улыбка, и в карих глазах блеснул лукавый огонек.

– Я даже сказал «сто четыре шага». Видите, как точно подсчитал.

– Почему же вы так сказали?

– Скажи я не так, капитан послал бы меня по второму . разу.

– Понятно, – протянул Парсел, даже не моргнув.

Он поглядел на карту и спросил:

– Как же могло случиться, что другой матрос, производивший разведку к востоку, тоже сделал сотню шагов?

Бэкер помолчал и все с той же задоринкой в глазах произнес даже как-то торжественно:

– Ходил-то Джонс. Ну, я ему и подсказал, что нужно говорить.

– Спасибо, Бэкер, – невозмутимо сказал Парсел.

Он снова поглядел на Бэкера и, хотя в его глазах тоже мелькнула искорка веселья, громко и официально проговорил:

– Вы хорошо потрудились для составления карты, Бэкер.

– Спасибо, лейтенант, – невозмутимо отозвался тот.

Парсел поднялся с земли.

– А где женщины? – крикнул он по-таитянски, обращаясь к Меани.

Меани лежал на траве шагах в десяти от лейтенанта, вытянувшись во весь рост. Он приподнялся на локте и ткнул пальцем правой руки куда-то вдаль.

– Они нашли в лесу ибиск.

Как раз в эту минуту показались Авапуи, Итиа и Ивоа. Шествие замыкала Омаата, возвышаясь над подружками, будто почтенная матрона, ведущая домой с прогулки маленьких девочек. Все четверо украсили свои черные волосы огромными алыми цветами ибиска, руки у них были гибкие, как лианы, а при каждом шаге над округлыми бедрами расходились полоски коры, из которой были сделаны их коротенькие юбочки.

Увидев Омаату, Хант вскинул на нее тревожный взгляд своих маленьких бесцветных глаз. Он не сразу заметил ее уход, а заметив, почувствовал себя без нее вдруг каким-то бесприютным.

– Жоно! Жоно! – окликнула его Омаата грудным голосом.

В мгновение ока Омаата очутилась подле Ханта и, гладя ладонью густую рыжую шерсть, покрывавшую его торс, ласково заговорила с ним на каком-то непонятном языке… А он поспешил уткнуться лицом в ее мощную грудь, застыл от нежности и ласки и лишь изредка негромко ворчал от удовольствия, как медвежонок, прижавшийся к медведице. Понизив голос, глухой и мощный, как рев водопада, Омаата продолжала что-то рассказывать ему все на том же невразумительном диалекте. Могучими руками она обвила шею Ханта и прижимала его к себе, как младенца, младенца-великана.

– Что она говорит, Меани? – спросил Парсел.

Меани фыркнул.

– Не знаю, Адамо. Я думал, они говорят на перитани.

– Отдельные слова действительно похожи на пеританские – подтвердил Парсел, – но я их не понимаю.

Омаата подняла голову.

– Я говорю на нашем языке, на языке Жоно и моем, – пояснила она по-таитянски. – Жоно меня отлично понимает.

Услышав свое имя, Хант нежно прорычал что-то в ответ. С тех пор как Омаата прибрала его к рукам, он ходил умытый и весь блестел чистотой, словно корабельная палуба. «Он ей как ребенок», – подумал Парсел. И с улыбкой поглядел на великаншу.

– Сколько тебе лет, Омаата?

– С тех пор как я стала женщиной, я дважды видела по десять весен.

Тридцать два года… Может быть, чуть меньше. Во всяком случае, она еще молода. Моложе, чем он, моложе, чем Жоно. Но из-за своего гигантского роста она похожа на жительницу иной планеты.

Вдруг Авапуи опустилась перед Бэкером на колени и подняла к нему кроткое личико. С минуту она серьезно глядела на своего перитани, потом засунула ему за ухо цветок ибиска, улыбнулась, смущенно моргнула и, поднявшись с колен, бросилась прочь со всех ног, в мгновение ока пересекла полянку и скрылась в рощице.

– Что это она вытворяет? – спросил Бэкер, поворачиваясь к Парселу.

– Это значит, что она выбрала вас своим танэ.[7]7
  Танэ – по-таитянски «мужчина», «возлюбленный» или «муж». – Прим. автора.


[Закрыть]

– Ого! – проговорил Бэкер, и лицо его вспыхнуло под бронзовым загаром. – У них, выходит, женщины себе мужей выбирают?

– Да и в Англии тоже! – улыбнулся одними глазами Парсел. – Только в Англии не так открыто.

– А почему она убежала?

– Хочет, чтобы вы догнали ее.

– Вот оно что! – протянул Бэкер.

Помедлив немного, он поднялся и проговорил со смущенно улыбкой, ни на кого не глядя:

– Жарковато сегодня в прятки играть.

И побрел к рощице. Он не осмелился даже ускорить шаг… чувствуя на себе взгляды оставшихся.

– Что он сказал? – спросил Меани.

Таитянин с веселым любопытством следил за неловкими маневрами Бэкера. В который раз он убеждался, что перитани просто сумасшедшие: стыдятся самых обыкновенных вещей.

– Вот оно что… – протянула Омаата. – А я-то думала, что она выбрала Скелета.

Прозвищем Скелет таитяне наградили Маклеода.

– Когда мы были на большой пироге, – пояснила Итиа, она сначала выбрала Скелета, а теперь отказалась от него. Он ее бьет.

«Хотелось бы мне знать, – подумал Парсел, – так ли легко Маклеод согласится с тем, что Бэкер станет его преемником. Да, на острове нас ждет немало трудностей».

Меани приподнял на локтях свой мощный торс и закинул голову назад, чтобы видеть Итиа.

– А я, Итиа, – произнес он многозначительно, – я тебя бить не буду. Или совсем чуточку, – добавил он, смеясь.

Итиа упрямо затрясла головой. Она и Амурея были самые молоденькие из таитянок, а Итиа, кроме того, и самая маленькая ростом. Носик у нее был чуть вздернутый, уголки губ подняты кверху, отчего лицо ее, казалось, всегда смеется. Все любили Итию за ее живой нрав, но, на взгляд таитян, манеры у нее были плохие: ей не хватало сдержанности. Она слишком смело высказывала свои суждения о людях.

– А ты не хочешь дать мне цветок? – продолжал поддразнивать ее Меани.

– Нет, не хочу, – отрезала Итиа. – Ты его не заслужил.

И она швырнула ему на грудь камешек.

– Камень! – сказала она с милой гримаской. – Вот и все, что ты от меня получишь.

Меани снова улегся на землю, сцепив на затылке пальцы.

– И зря, – произнес он миролюбиво.

Итиа снова швырнула в него камешек. Меани вытащил руки из-под головы и прикрыл ладонями лицо, чтобы защитить глаза.

Он ничего не сказал. Только улыбнулся.

– И потом, – продолжала Итиа, – ты совсем некрасивый.

– Верно ты говоришь, Итиа, – расхохоталась Ивоа. – Мой брат ужасно некрасивый! Нет на всем острове мужчины уродливее его!

– Дело не только в уродстве, – настаивала Итиа. – Он никуда не годится как танэ.

– Ого! – протянул Меани.

Лежа во весь свой богатырский рост, красавец Меани потянулся, расправил плечи и грудь и поиграл мускулами ног.

– Все равно ты меня не соблазнишь! – сказала Итиа, высыпав из ладони на грудь Меани целую горсть камешков. – Ни за что на свете я не возьму себе такого танэ, как ты. Сегодня я, завтра Авапуи, послезавтра Омаата.

– У меня, – гулко отозвалась Омаата, – у меня уже есть Жоно.

Парсел расхохотался.

– Почему ты смеешься, Адамо?

– Смеюсь потому, что мне нравится твой голос, Омаата. И добавил по-английски: – Словно голубка зарычала.

Он хотел перевести эту фразу, но не знал, как по-таитянски «рычать». На Таити нет диких зверей.

– По-моему, – продолжала Итиа, – лучший танэ на всем острове – это Адамо. Он не очень высокий, зато волосы у него как солнце, когда оно утром проглядывает сквозь ветви пальм. А глаза! О, до чего же мне нравятся его глаза. Они светлее, чем воды лагуны в полдень! А нос у него прямой, совсем, совсем прямой! Когда он улыбнется, у него на правой щеке делается ямочка, а вид веселый, как у девушки. Но когда он не улыбается, вид у него важный, как у вождя. Я уверена, что на своем острове Адамо был самым главным вождем и что у него было множество кокосовых пальм.

Парсел не мог удержаться от смеха.

– На моем острове нет кокосовых пальм.

– Ой! – удивилась Итиа. – А как же вы тогда живете?

– Плохо. Потому-то мы и приезжаем жить на чужие острова.

– Все равно, даже без кокосовых пальм ты хороший танэ, – упорствовала Итиа, глядя на Парсела искрящимися веселыми глазами. – Ты самый хороший танэ на всем острове.

Ивоа поднялась на локте и улыбнулась Итиа доброжелательно, но с достоинством.

– Адамо, – произнесла она все с той же улыбкой и сделала правой рукой выразительный и широкий жест, так похожий на жест ее отца Оту, – Адамо – танэ Ивоа.

Эта торжественная отповедь до слез рассмешила Меани, а Омаата презрительно усмехнулась. Итиа потупила голову и, согнув локоть правой руки, прикрыла лицо, словно ребенок, который вот-вот заплачет. Ее одернули при людях, и ей стало стыдно за свои манеры.

Все молчали, жара все не спадала, и Парсел, лежа на траве и держа в своих руках руку Ивоа, чувствовал, что его клонит ко сну.

– Вот я все думаю, – вполголоса произнес он, – что сделалось с теми людьми, которые жили на этом острове?

– Возможно, на них напал мор и все они умерли, – сказала Омаата, тоже понижая голос.

– А возможно, – в тон ей отозвался Меани, – между двумя племенами началась война и люди перебили друг друга.

– Даже женщин? – спросил Парсел.

– Когда жрецы племени объявляют, что пора «потрошить курицу», женщин тоже убивают. И детей.

Парсел приподнялся на локте.

– Но ведь не все же умирают. Кто-нибудь да остается победителем.

– Нет, – возразил Меани, грустно покачав головой. – Не всегда. На острове Мана все истребили друг друга, все! Все! Перебили всех мужчин и женщин. Уцелел лишь один человек. Но он не пожелал жить на острове с мертвецами. Он сел в пирогу, ему удалось добраться до Таити, и он рассказал обо всем, что произошло у них на Мана. А потом, через две недели он тоже умер. Может быть, от горя. Мана – это такой маленький островок, не больше нашего, и теперь там никто не живет. Никто не желает туда ехать.

– А я думаю, – сказала Ивоа, вскидывая головку, – люди уехали на своих пирогах потому, что они боялись.

– Кого боялись? – спросил Парсел.

– Боялись тупапау!

Парсел улыбнулся.

– Зря ты улыбаешься, Адамо, – сказала Омаата. – Бывают тупапау до того злые, что они все время мучат людей.

– А что они делают?

– Вот, например, ты разожжешь огонь и поставишь греть воду. Стоит тебе отвернуться, тупапау выплеснут воду и затушат огонь.

Между Меани и Парселом оставалось свободное местечко, и Итиа быстро прошмыгнула туда. Затем легла на бок, сжалась комочком и, повернув к Парселу свое посеревшее от волнения личико, попросила:

– Дай мне руку.

– Зачем? – удивился Парсел

– Я боюсь.

Парсел бросил нерешительный взгляд в сторону Ивоа, но Ивоа поспешно сказала:

– Видишь, ребенок боится, дай ей руку.

Парсел повиновался. Итиа сунула свою руку в теплые пальцы Парсела и, вздохнув, прижала их к щеке.

– Адамо, – заговорила Омаата, – а на твоем острове есть тупапау?

– Люди говорят, что есть.

– А что они делают?

– Расхаживают по ночам и гремят цепями.

– На Таити нет цепей, – улыбнулся Меани, – но наши тупапау тоже любят шуметь.

– Чем же они шумят?

– Всем чем угодно. – И он добавил – шутливо или всерьез, Парсел так и не понял: – Знай, что все шумы, которые ты слышишь, но не можешь объяснить, откуда они идут, производят тупапау.

– И днем тоже?

– И днем тоже.

– Тише! – вдруг крикнул Парсел.

Все застыли на месте, даже дохнуть боялись. Радужные безмолвные птички по-прежнему порхали вокруг, и не слышно было иных звуков, кроме мягкого трепетания их крылышек.

– Вот видишь, Меани, – сказал Парсел, – и тупапау тоже ушли. Они полетели за пирогами, когда люди с острова отплыли в открытое море.

– Может быть, – ответил Меани, – а может быть, они молчат потому, что боятся.

– Как? – удивился Парсел. – Тупапау тоже боятся? А кого?

– Да людей же, – пояснил Меани, и глаза его хитро блеснули.

– Что ж, – сказал Парсел, – утешительно знать, что духи тоже кого-нибудь боятся.

В глазах Меани по-прежнему светилось лукавое веселье. «Он не верит вовсе эти россказни», – подумал Парсел.

– Тупапау молчат потому, что боятся Жоно, – проговорила Итиа, садясь на траву, но руку Парсела не выпустила. – На Жоно страшно смотреть. Уж я знаю, что здешние тупапау никогда не видели таких людей, как Жоно.

– О юная дева, швыряющая камешки, как же тупапау могли видеть Жоно, если у них нет глаз? – засмеялся Меани.

– А кто тебе сказал, что у них нет глаз? – спросила Итиа.

– Если бы у них были глаза, ты бы их увидела. Вот, скажем, прогуливаешься ты по лесу, и вдруг из-за листьев на тебя смотрят два огромных глаза…

– Сохрани меня, Эатуа! – крикнула Итиа, прижимая руку Парсела к своей щеке. – Никогда больше я не осмелюсь одна ходить по лесу.

– Хочешь, я буду ходить с тобой?

Ивоа рассмеялась.

– Перестань дразнить ее, брат, – сказала она.

– А я, – гордо произнесла Омаата, – я тоже считаю, что тупапау боятся Жоно. На Жоно действительно страшно смотреть. Он огромный, как акула, и все тело у него в рыжей шерсти.

– Верно, – подтвердила Итиа, – с Жоно я тоже ничего не боюсь. Даже здесь, на незнакомом острове.

– Даже в лесу, – подхватила Ивоа.

– Жоно не человек, а скала, – произнесла Итиа, повысив голос. – Он совсем красный.

Парсел глядел на говоривших с улыбкой. Таитяне в совершенстве владеют искусством из всего на свете извлекать удовольствие и пугают-то они себя лишь для того, чтобы приятнее было убедиться в нелепости собственных страхов.

Взглянув на солнце, Парсел вынул руку из рук Итии, поднялся и, нагнувшись, подобрал с земли ружье. Хант и Меани последовали его примеру.

– А как же Авапуи? – спросила Итиа.

Парсел махнул рукой, а Меани обратился к девушке все так же лукаво:

– Пойдем со мной, Итиа. Давай их поищем.

– Нет, – отрезала Итиа. – Я хочу остаться с Адамо.

Догнав Меани, шагавшего во главе отряда, Парсел спросил:

– Ну что ты скажешь об этом острове, Меани?

– Это нехороший остров, – не задумываясь ответил Меани. Плодородный, но нехороший.

– Почему?

– Во-первых, – сказал Меани, выставив большой и средний пальцы правой руки, – здесь нет лагуны. Значит, во время шторма нельзя будет ловить рыбу. Во-вторых, хижины придется строить в северной части из-за посевов и тени, а поток течет в противоположной стороне. Каждый день ходить за водой, час туда и час обратно.

– Да, – проговорил Парсел, – ты прав.

Он посмотрел на Меани и был потрясен вдумчивым, сосредоточенным выражением его глаз. Какое у него все-таки удивительное лицо! Мужественное и одновременно чем-то женственное, смеющееся и вдруг через мгновение серьезное. Мэсон считает таитян детьми, и все-таки не капитан, а Меани сразу подметил все неудобства острова.

– Ты будешь жалеть, что поехал со мной, – проговорил, помолчав, Парсел.

Меани повернулся к нему лицом и торжественно изрек:

– Лучше этот остров, где у меня есть друг, чем Таити без моего друга.

Парсел даже смутился. «Как глупо, – тут же мысленно одернул он себя. – Просто в Англии не принято выражать вслух свои чувства, да еще столь красноречиво. Но какое право я имею подозревать Меани в неискренности? Ведь он ради меня покинут родной остров».

Вдруг он услышал над самым ухом звонкий смех и поднял глаза.

– Почему ты смущаешься? – сказал Меани. – Ты же знаешь, что я сказал правду, и все-таки смутился.

– Таких вещей перитани не говорят, – краснея, признался Парсел.

– Знаю, – подтвердил Меани, кладя ему руку на плечо. Все, что приятно слушать, они не говорят. И все, что приятно делать… – Он фыркнул и добавил: – Делать – то делают, но кривляются.

Парсел засмеялся, и Меани вслед за ним. Как славно шагать вот так плечом к плечу по этой рощице, то в густой тени, то солнечными прогалинами!

Не замедляя шага, Парсел с улыбкой оглянулся на Ивоа, и еще долго перед ним стоял взгляд ее огромных голубых глаз. Когда они нынче утром отправлялись в поход, таитянки, оставшиеся на судне под началом Мэсона, обещали приготовить к обеду дикую свинью на пару, и Парсел, приближаясь к «Блоссому», с удовольствием втягивал в себя горьковатый запах костра. От голода приятно подводило живот, и он невольно ускорил шаг. Вдыхая полной грудью удивительно чистый воздух, он вдруг почувствовал себя молодым, легким, счастливым, бодрым; стоит казалось, сделать ничтожное усилие – и оторвешься от земли Временами его плечо задевало плечо Меани, и это беглое прикосновение отдавалось во всем теле теплой волной. Остров был прекрасен, он весь благоухал, весь сверкал в переливах птичьих крылышек. Какой-то новый мир открывался ему. И было радостно владеть этим миром.

– Э, Адамо, э, – вдруг проговорил Меани, – на тебя приятно смотреть!

– Надеюсь! – откликнулся Парсел.

Ему хотелось сказать: «Я счастлив», но эти слова не шли с его губ. И вместо того чтобы признаться другу в своих чувствах, он быстро и смущенно пробормотал:

– А знаешь, Меани, насчет воды ты прав. Это действительно большое неудобство. Но сам я этого не заметил. Я думал о другом: по-моему, остров слишком мал.

– Нет, – улыбнулся Меани. – Не такой уж он маленький. Тут есть множество уголков, где можно поиграть в прятки. Но лицо его тотчас приняло серьезное выражение, и когда он заговорил, в голосе его прозвучала тревога:

– Нет, Адамо, он не такой уж маленький, если жить в мире.

– Что ты хочешь сказать? Что перитани и таитяне должны жить в мире, или все мы вообще должны жить мирно?

– Все должны жить мирно, – подумав, сказал Меани. Но сказал не совсем уверенно.