Текст книги "Лик Хаоса"

Роберт Асприн
Лик Хаоса

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Лик Хаоса посмеется над нами всеми еще до завершения цикла!»

Эти слова, едва различимые среди гомона базара, достигли ушей Иллиры, пригвоздив ее к месту. Бросив озирающегося в недоумении мужа, она стала прокладывать себе дорогу сквозь толпу в сторону голоса. Хотя девушка была всего лишь наполовину С'данзо, карты являлись ее профессией, и моральные обязательства перед кланом требовали выявить того, кто проник в их секреты.

Желтозубая улыбка мелькнула в глубокой тени возле прилавка. Вглядевшись, она узнала Хакима, старейшего и самого признанного сказителя Санктуария, который прятался под навесом от яркого утреннего солнца.

– Доброе утро, старый, – сказала она холодно. – И что же еще сказителю известно о картах?

– Слишком мало, чтобы зарабатывать ими на жизнь, – ответил Хаким, лениво почесываясь, – но достаточно для неуча, чтобы толковать их смысл.

– Ты говорил о Лике Хаоса. Не станешь же ты убеждать меня, что заплатил за гадание.

– Это не для меня, – махнул рукой сказитель. – Я предпочитаю, чтобы будущее приносило сюрпризы. Но глаз у меня наметанный, и я знаю, что эта карта означает серьезные перемены. Не требуется никакого особого дара, чтобы понять, что она часто будет появляться во время гаданий в эти дни, когда чужаки заполнили город. У меня есть уши, Иллира, и есть глаза. Старый человек слушает и наблюдает, и этого достаточно для того, чтобы его не смогла одурачить некая особа, которая, судя по походке, гораздо моложе, чем хочет казаться с помощью грима и одежды.

Иллира нахмурилась. – Такие разговоры могут стоить мне жизни, старый.

– Ты ведь мудрая женщина. Достаточно мудрая, чтобы знать цену молчанию, ибо голодный язык разговорчивее сытого.

– Отлично, Хаким, – предсказательница судьбы улыбнулась, опуская монету в протянутую руку. – Ублажи свои уши, глаза и особенно язык хорошим завтраком за мой счет… и чашей вина в честь Лика Хаоса.

– Минуточку, госпожа, – окликнул ее сказитель, когда она уже повернулась, чтобы уйти. – Погоди! Это же серебренник.

– Твои глаза как всегда остры, старый черт. Прими эту монету как плату за храбрость. Я же знаю, на какие трудности тебе приходится идти, чтобы добыть сюжеты для своих историй!

Хаким опустил монету в кошель, привязанный под туникой и услышал приятный звон, когда она присоединилась к своим товаркам. В эти дни он выпрашивал деньги на завтрак больше по привычке, чем из необходимости. С появлением в городе богатых чужаков, кошельки в Санктуарии толстели. Даже попрошайничество становилось легким делом, ибо люди делались менее скаредными. Некоторые, подобно Иллире, казалось, просто горели желанием избавиться от денег. За одно только сегодняшнее утро он уже набрал монет на десять завтраков, не приложив тех усилий, что раньше требовались для одного. После десятилетий упадка, Санктуарии возвращался к жизни с приходом богатых бейсибских войск. Их военная мощь была во много раз больше, чем та, которой мог противостоять санктуарский гарнизон, и только тот факт, что иностранцы не претендовали на управление городом, оставил номинальную власть в руках Принца и его министров. И все же в воздухе витала некая угроза, придавая привкус опасности привычным занятиям людей…

Продолжая почесываться, сказитель сощурился от света утреннего солнца, пряча глаза в многочисленных морщинах. Это было… нет, это было слишком здорово, чтобы быть правдой.

Долгие годы страданий научили его смотреть дареному коню в зубы. За все подарки приходится платить, хотя сама мысль об этом может кому-то показаться кощунственной. Судя по всему, и за внезапное процветание, принесенное чужестранцами, этой чертовой дыре, известной под названием Санктуарий, в свое время придется расплатиться сполна. Единственное, чего не мог сейчас сказать Хаким – так это, насколько велика и ужасна будет цена этого подарка. Возможно, обладатели более острых, чем у сказителя, глаз могли бы определить долгосрочные последствия вторжения. Но и ему не помешает держать ухо востро и…

– Хаким! Вот он! Я нашел его! Хаким! Сказитель мысленно зарычал, когда ярко разодетый подросток запрыгал перед ним, размахивая руками и указывая своим приятелям его укрытие. Слава тоже имеет свою цену… в данном случае она явилась в образе Микали, юного хлыща, чьим основным занятием, похоже, было тратить папашины денежки на красивую одежду. Не считая того, что он сам назначил себя герольдом Хакима. И хотя получать деньги из фешенебельных кварталов Санктуария было приятно, сказителю частенько хотелось провести день-другой в полной безвестности, когда приходится полагаться только на собственное остроумие и опыт рассказчика. Тогда он укрывался в своих любимых притонах на базаре и в Лабиринте.

– Вот он! – объявил юнец своей быстро растущей аудитории. – Единственный человек в Санктуарий, который не убежал и не спрятался, когда бейсибский флот вошел в нашу гавань, Хаким шумно откашлялся. – Мы с вами знакомы, молодой человек?

Юнец вспыхнул от растерянности, а по толпе пронесся издевательский смешок.

– Ну к… конечно же вы должны меня помнить. Это я, Микали. Вчера…

– Если вы знаете меня, – прервал его старик, – то несомненно должны знать, что я рассказываю свои истории не для укрепления здоровья, равно как и то, что я не терплю остолопов, которые закрывают меня от публики и мешают ей раскошелиться.

– Да, разумеется, – просиял Микали. Достав из кармана красивый шелковый носовой платок, он сложил его в ладонях наподобие чашки и начал обходить собравшихся, собирая монеты. Как всегда, юноша не склонен был совершать этот ритуал в молчании.

– Подарок для величайшего рассказчика Санктуария… Послушайте историю о высадке флота бейсибцев из уст одного из тех, кто приветствовал их на берегу… Подарок… Что это? Медяки?! Для Хакима?! Спрячь их поглубже в свой кошелек или убирайся прочь! Здесь перед вами сидит храбрейший человек в городе… Спасибо… Подарок для храбрейшего человека в Санктуарий!..

Спустя короткое время в платке набралось две пригоршни монет, и Микали с сияющей улыбкой торжественно вручил их Хакиму. Сказитель небрежно взвесил узелок в руке, кивнул и сунул его под тунику, тайно наслаждаясь разочарованным видом юнца, когда тот осознал, что красивый платок ему не вернут.

– Я обосновался на пристани около полудня, но к тому времени, когда причалил бейсибский флот, уже давно стемнело. Тьма была такой густой, что я даже не разглядел, как с борта одного из кораблей спустили маленькую лодку. И лишь когда они зажгли фонари и начали тянуть корабли к пристани, я догадался об их намерении высадиться до рассвета, – начал Хаким.

На самом деле в ту ночь Хаким задремал и очнулся лишь, когда лодка уже подплывала к берегу. Даже любопытство сказителя имеет свои пределы.

– Зрелище было – ребятишек пугать; усыпанные огоньками фонарей суда подползали к нашему городу словно пауки из ночного кошмара, прокладывая дорогу к жертве по черному зеркалу моря. Хотя я и слыву храбрецом, честно говоря, в тот момент мне не хотелось быть обнаруженным. Мудрый знает, что темнота слабого укрывает, а сильного изматывает.

Многие в толпе закивали с понимающим видом. Это был Санктуарий, и каждому из слушателей, независимо от общественного положения, частенько приходилось в случае необходимости прятаться в темноте, причем многие делали это гораздо чаще, чем считали нужным в этом сознаться.

– Тем не менее, когда эти люди высадились на берег, и я смог разглядеть, что они не очень отличаются от нас, я вышел из своего укрытия и шагнул им навстречу.

На этот отчаянный поступок Хакима толкнула гремучая смесь из нетерпения, любопытства и винных паров… причем преобладало последнее. Ибо, поскольку сказитель действительно с полудня торчал на своем посту, он старательно вознаграждал себя за терпение вином, которое кто-то оставил без присмотра в прибрежной таверне. Поэтому, когда лодка причалила, его качало больше, чем судно, спустившее ее.

Команда, высадившаяся с лодки, прошагала по пирсу к набережной, но, вместо того, чтобы проследовать в город, люди сбились в плотную кучку и принялись ждать. Время шло, но другие лодки не спешили пристать к берегу. Похоже, этот авангард ожидал, когда к нему выйдет делегация из города. Если это было действительно так, подумал Хаким, им придется прождать до рассвета.

– Вам следует пройти во Дворец! – крикнул он не раздумывая.

При звуке его голоса вся команда повернулась и уставилась на него своими стеклянными глазами.

– Дворец! Идти во Дворец! – повторил Хаким, не обращая внимание на покалывание в затылке.

– Хаким! – одна из темных фигур жестом поманила его подойти поближе. Какие бы опасности не рисовала ему богатая фантазия относительно этой встречи, меньше всего он ожидал, что его окликнут по имени.

Почти против воли, ноги сами нетвердо понесли сказителя к чужестранцам.

– И первый, кого я увидел, был тот, кого я увидеть совсем не ожидал, – признался Хаким слушателям. – Это был ни кто иной, как наш Хорт, которого все мы считали погибшим в море вместе с отцом. Скажу только, что я был потрясен, обнаружив его среди живых, да еще в компании захватчиков.

– Ну, сейчас-то вы все уже не только имели возможность увидеть бейсибцев, но и успели привыкнуть к их странной наружности. А первой встречи с ними на пустынной пристани, как это случилось со мной, было достаточно, чтобы повергнуть в панику сильного мужчину… а я далеко не силен. Руки держащие фонари, были чем-то оплетены, словно люди шли по дну морскому, а не плыли по волнам. Рукоятки мечей, торчащие из-за спин воинов, я приметил издалека, но вот чего я не разглядел сразу – так это их глаза. Эти темные немигающие глаза, в глубине которых отражался свет фонарей, убедили меня в том, что они набросятся на меня, как стая зверей, если я выкажу малейшие признаки страха. Даже сейчас, при свете дня, эти глаза могут…

– Хаким! – Сказителю было приятно заметить, что не он один вздрогнул от внезапного окрика. Он еще не потерял хватки, заставляющей аудиторию полностью погрузиться в историю. Все они забыли о сверкающем утре и стояли сейчас вместе с ним на освещенном фонарями пирсе.

Но тут же вслед за гордостью, захлестывая ее, возникла волна гнева от того, что его прервали на середине. И взгляд, который он кинул на невежу, был далеко не дружественным.

Это Хорт, сопровождаемый двумя бейсибскими воинами. На мгновение Хакима охватило мистическое чувство, словно юноша шагнул в жизнь прямо из его рассказа.

– Хаким! Я пришел за тобой. Сама Бейса желает тебя видеть.

– Ей придется подождать, – заявил сказитель, не обращая внимания на ропот публики. – Я дошел только до середины рассказа.

– Это важно, – настаивал Хорт, – она хочет предложить тебе должность при дворе.

– Нет, ты не понимаешь, – отрезал Хаким, раздуваясь от гнева и не делая ни малейшего движения, чтобы подняться на ноги. – У меня уже есть работа… и будет до тех пор, пока я не закончу свой рассказ. Эти добрые люди поручили мне развлекать их, и я намерен выполнить это желание вплоть до полного удовлетворения. Тебе и твоим пучеглазым дружкам придется немного подождать.

С этими словами Хаким повернулся к своей аудитории, игнорируя недовольство Хорта. И было совсем неважно, что на самом деле ему вовсе не хотелось продолжать рассказ, так же как и то, что служба у главы бейсибского правительства в изгнании будет, несомненно, очень доходной. Любой сказитель, а тем более, лучший сказитель Санктуария, никогда не нарушит свой профессиональный долг и не прервет историю на середине, какими бы заманчивыми не выглядели контрпредложения.

Давно прошли те времена, когда его можно было сбить с толку парой монет. Гордость старого сказителя росла вместе с его достатком, а Лик Хаоса влиял на Хакима не меньше, чем на любого другого гражданина Санктуария.

Джанет МОРРИС
ВЫСОКАЯ ЛУНА

К югу от Караванной Площади и моста через реку Белая Лошадь поселилась ведьма-нисибиси. Она выбрала эту уединенную усадьбу – трехэтажное «главное здание» с флигелями – не столько из-за того, что ее земельные угодья простирались до самого берега реки (которая скроет в своих водах любую тайну), сколько из-за близости к складам Набережной, зоне ее деловых интересов, а также к Площади, на которую ее караванщик мог наведываться в любое время, не вызывая подозрений.

Караван служил прикрытием ее незаконной деятельности. Наркотики и различные товары, которые она контрабандой ввозила в город и распространяла в кварталах Подветренной, налаживая отношения с определенными слоями местного населения, нужны были колдунье не больше, чем это пришедшее в упадок поместье. Вся эта деятельность служила для отвода глаз, как меньшее преступление, которое смогут предъявить ей в случае, если ранканская полиция или пасынки маршала Темпуса (ударный отряд наемников) выйдут на след ее подручных и притянут Роксану к суду.

В последнее время ей очень докучала парочка пасынков. И Джагат – ее главный разведчик – был весьма обеспокоен этим. Даже их илсигский связной, невозмутимый Ластел, проживший более десяти лет в Санктуарии (этой помойной яме Ранканской Империи, куда стекались всевозможные отбросы) и умудрившийся все это время прятать свою истинную сущность под маской хозяина таверны в Лабиринте, – даже он был не на шутку встревожен тем вниманием, которое уделяла ей эта парочка.

Вначале Роксана думала, что ее соратники перестраховываются. Ей тогда казалось, что она задержится здесь ненадолго – лишь до момента низвержения ранканского Бога Войны Вашанки. Дискредитация этого идола государственного культа и была истинной целью, с которой ведьма-нисибиси, Роксана, покинула твердыню за Стеной Чародеев и спустилась из своего заоблачного жилища на неоглядной вершине сюда, вниз, к смертным и проклятым, выполняя волю Лакана Аджани – главнокомандующего Мигдонианского Альянса, под контролем которого находились все земли к северу от Стены Чародеев, и с которым маги-нисибиси объединились в борьбе против Ранканской Империи.

Во всяком случае, так объяснил ей ее господин и возлюбленный, когда приказал спуститься сюда. Она не спорила – ведь за все приходится платить, а Роксана уже лет десять не была в деле и успела забыть вкус опасности. К тому же, если один откажется служить Мигдону – только один – пострадают все. Альянс был слишком силен, чтобы спорить с ним. Поэтому она и оказалась здесь вместе с другими, достойными лучшей участи. Словно некая сила, более могущественная, чем сила магии, взметнула тропический ураган, который очистил землю, пригнав их сюда.

Задача была выполнена, Вашанка уничтожен, я она давно была бы дома, если б не сотня кораблей из Бейсиба, что вошли в порт и разрушили все планы. Из Мигдона, столицы Альянса, по сети нисибиси пришло слово о том, что ей должно остаться.

Вот почему возникла настоятельная необходимость обезвредить эту парочку, крутившуюся возле ее юбки: поймать в ловушку, подкупить, продать в рабство. Или, на худой конец, уничтожить. Но осторожно, очень осторожно. Ибо Темпус, с которым она сражалась тридцать лет назад, когда он вел Оборонительную Войну на подступах к Стене Чародеев, был живым воплощением всех двенадцати Богов-Громовержцев: армии, которые он благословлял, не знали поражений – его нельзя было победить в войне. Битва была его жизнью, и он сражался как сами боги, как порождение высших сфер, состоя в дружеских отношениях с теми нематериальными силами, на которые не действовало обычное колдовство, убийственное для людей.

А теперь в Мигдонианском штабе решили, что его необходимо удалить с поля боя – вывести из игры на южном театре военных действий, оттеснить на север, где колдуны смогут нейтрализовать его. Таково было новое слово господина и возлюбленного, которое он прислал ей – увести Темлуса на север или сделать бессильным там, где он находится сейчас. Низвергнуть бога, которому он служил, было несложно. Но Роксана сомневалась в том, что это лишит его могущества: ведь были другие Боги-Громовержцы, и Темпус, который под разными именами сражался в таких измерениях, где она ни разу не бывала, знал их всех. Низвержение Вашанки испугает ранкан и даст надежду илсигам, но едва ли сплетни и ворожба даже лучшей из ведьм заставят Темпуса сложить руки и склонить голову. Стало быть, обратить его в бегство было невозможно. Остается попробовать заманить его на север. Ибо Роксана устала от Санктуария. Ее обоняние страдало от вони, которую восточный ветер нес с Низовья, северный – с Рыбных рядов, западный – из Лабиринта и южный – не то с боен, не то из Дворца, она не могла разобрать точно.

Итак, она решила созвать совет, что само по себе уже было дерзким поступком, да не где-нибудь, а в своем жилище на высочайшем пике Стены Чародеев. Когда все были в сборе, Роксана почувствовала страшную усталость (это ведь настоящий подвиг – переместить свою душу на такое расстояние) и разочарование. Но ей необходимо было изложить свою стратегию и получить одобрение, хотя самолюбие было задето тем, что приходится советоваться.

Добившись утверждения плана, колдунья немедленно приступила к действиям. Для начала она зашла к Ластелу и устроила ему разнос, скверно ругаясь: «Согласно нашему договору ты должен был завербовать сестру Темпуса, Сайму. Если ты не способен сделать это, илсиг, значит я плачу тебе слишком много за ничтожный талант третьеразрядного жулика».

Могучий борец напряг свой обманчиво мягкий живот. У него был просторный дом в восточной части города; в загонах лаяли собаки, а отборные особи валялись перед гостями на цветастых ковриках в объятиях смазливых, одурманенных кррфом рабынь – Роксане претили подобные развлечения, чего нельзя было сказать о Ластеле, чей потный лоб и шумное дыхание свидетельствовали о том, что, подобно дюжине своих гостей, он находил это зрелище возбуждающим.

Смуглый илсиг не видел ничего дурного в порабощении собственных соплеменников. У нисибиси были иные представления о гордости. И пусть рабство для них пока еще остается достаточно комфортабельным – они познают скоро все его ужасы.

Слова Роксаны задели хозяина дома, и Ластел так резко приподнялся на локте, что кушетка под ним покосилась. Он тоже принимал кррф – не курил его по илсигскому обычаю, а смешивал с другими наркотиками, что позволяло зелью проникать в кровь прямо через кожу. Эффект получался непредсказуемым.

Как она и надеялась, ее слова преодолели дурман кррф. В помутневших глазах показался страх. Он знал, кто она – ведь страх был ее профессией. Любой из горожан был бы перед Роксаной бессилен, стоило ей решить, что та или иная оробевшая душа способна позабавить ее. Испарения страха действовали на нее так же, как кррф на местных.

Здоровяк хныча затараторил оправдания: «Женщина „исчезла“… ее унес сам Ашкелон, Властелин Снов. На празднике Гильдии Магов, где произошло низвержение бога, все видели это. Ты можешь не верить моим словам, но есть сотни свидетелей».

Она вперила в него взгляд своих бледных глаз. Илсигов недаром называли «скользкими», и Ластел со своей трусливой натурой вполне оправдывал это прозвище. Несмотря на отвращение, она не отводила взгляд.

Ее визави опустил глаза, бормоча, что их соглашение не ограничивалось одной убийцей магов Саймой; что он и без того много сделал за ничтожную, кстати, плату; что риск слишком велик.

И чтобы доказать, что по-прежнему предан ей Душой и телом, опять принялся предостерегать ее насчет тех пасынков: «Та парочка ублюдков, которых Темлус натравил на тебя – вот что должно беспокоить нас, а не деньги, поскольку никому из нас не удастся их потратить, если…» – одна из рабынь вскрикнула, Роксана не поняла, был ли это крик боли или наслаждения – Ластел же даже не взглянул в ее сторону, продолжая – «…Темпус раскопает, что мы держим тридцать брусков кррфа в…»

Она перебила, не дав ему произнести название тайного места: «В таком случае сделай то, что я прошу, не задавая вопросов. Мы избавимся и от неприятностей, которые они нам доставляют, и получим собственные источники информации, которые скажут нам, что Темпус знает и чего не знает».

К ним приблизился раб с вином, и оба взяли по бокалу. В руках Роксаны любая жидкость приобретала волшебные свойства – глядя в ее глубину, она ясно видела, как шевелятся мысли в жирных мозгах торговца наркотиками.

Он думал о ней, и она увидела собственную красоту: эбонитовые волны волос, бархатный румянец на щеках. Она представлялась ему обнаженной, на полу, с собаками. Без единого слова, рефлексивно, она послала ему проклятие, наградив социально опасной болезнью, которую в Санктуарии не мог вылечить ни один маг или цирюльник, со всеми прелестями этого недуга в виде множественных язв на губах и члене. Вирус угнездился в мозгу и мог проявиться в любой момент. Она сделала это почти незаметно для себя, так – легкое проявление темперамента. Пусть его внешность соответствует состоянию души, решила она.

Чтобы изгнать свою длинноногую наготу с поверхности вина, она перешла к делу; «Ты знаешь других владельцев баров. У хозяина пивной дочь заканчивает школу. Вызовись устроить ей и ее друзьям вечеринку и дай знать, что собираешься продать им кррф. Затем пусть твой лакей отведет их к Перекрестку Развалин и оставит там – полудюжину девчонок-подростков, заблудившихся в дурмане и трущобах».

– И на это, по-твоему, клюнут два порочных пасынка? Да знаешь ли ты, что это за люди – Джанни и Стеле? Да они удовлетворяются друг другом, эти уроды. Девушки – вне сферы их интересов. А Стелса я вообще никогда не видел рядом с женщиной. Безусловно…

– Безусловно, – мягко прервала она, – тебе не нужно знать больше этого, особенно, если все закончится неудачей. В таких делах лучшая защита – неведение.

Она не стала ничего рассказывать ему о том, что Стеле, которого звали Никодемус, пришел из Азеуры, где он получил свое боевое имя, О том, что он проделал путь от Сира через Мигдонию в поисках тресской лошади, нанявшись в караван охранником и подсобным рабочим. Или о том, что в результате нападения на караван бандитов, отбивших партию товара, ему пришлось год прослужить крепостным слугой у мага-нисибиси – ее господина и возлюбленного. Словом, на шее Никодемуса был шнурок, который оставалось только затянуть.

А когда он почувствует это, будет уже поздно.

***

Темпус разрешил Нико случить его гнедую кобылу со своим тресским жеребцом, чтобы пресечь слухи, которые ходили среди авторитетных пасынков. Поговаривали о том, что, поручив Нико и Джанни опасное задание в городе, командир хотел тем самым наказать черноволосого бойца, который отверг предложение Темпуса стать напарником, выбрав Джанни, в результате чего оба были вынуждены покинуть ряды пасынков.

Теперь кобыла была беременна, и Темпусу не терпелось узнать, что за жеребенок получится от такого союза. Однако сплетни не утихали.

Критиас, заместитель Темпуса, прервал свой официальный доклад, и сидел, помешивая пальцем, остывающий напиток из вина с солодом и кусочками козьего сыра, затем вытер палец о шишковатую кирасу, отполированную за долгие годы. Они встретились в гостинице гильдии наемников, в общем зале, темном, как запекшаяся кровь и безопасном, как могила. Здесь Темпус давал приют наемникам-ветеранам, ибо офицеры, принимавшие участие в секретных акциях, не могли жить в казармах вместе с остальными пасынками. Здесь можно было тайно встретиться в случае необходимости – как правило, Темпус ограничивался шифрованными посланиями, которые доставлялись молчаливыми курьерами.

Крит, видимо, тоже не одобрял решение Темпуса, пославшего шпионить за ведьмой этого простодушного кавалериста Джанни и Нико, самого молодого из пасынков. Секретные операции были сферой деятельности Крита, и Темпус своими действиями нарушил соглашение. Темпус приказал Криту осуществлять общее руководство операцией, и тот, криво усмехнувшись, заявил, что будет опекать юнцов, но не возьмет на себя вину в том случае, если они попадутся в ведьмины сети.

Темпус согласился с красивым агентом Сайра, и они перешли к другим вопросам: Принц-губернатор Кадакитис настаивал на задержании работорговца Джабала, чье имение пасынки разгромили и сделали собственной резиденцией.

– Когда этот черный ублюдок уже был у нас в руках, ты позволил ему уползти.

– Кадакитис потерял к нему интерес, – пожал плечами Темпус. – Такая перемена объясняется, очевидно, появлением этих таинственных эскадронов смерти, с которыми твои люди никак не могут разобраться. Если твоя команда не в состоянии разыскать Джзбала или выследить ястребиную маску, которая у него на связи, я решу этот вопрос иначе.

– Нашей главной надеждой по-прежнему остается Ишад, женщина-вампир, которая живет на Перекрестке Развалин. Мы заслали к ней раба в качестве приманки, и потеряли его. Она, как хитроумный карп, заглатывает наживку, но не трогает крючок, – губы Крита скривились, словно его вино внезапно превратилось в уксус; от этой гримасы аристократический нос загнулся вниз. Он провел рукой по коротким жестким, как перья, волосам. – Что же касается наших совместных действий с ранканским гарнизоном, то здесь тоже провалов больше, чем успехов. Само словосочетание «армейская разведка» лишено смысла, так же как, например, «Мигдонианский Альянс» или «Программа Умиротворения Санктуария». Головорезы, которым я плачу, уверены, что бог мертв, и скоро за ним последуют все ранканские боги. Эта ведьма – или, скажем, некая ведьма – распускает слухи о мигдонианских освободителях, которые принесут илсигам свободу – простодушные верят. Тот сопливый воришка, с которым ты подружился – либо вражеский агент, либо жертва пропаганды нисибиси – он рассказывает всем и каждому, что сами Илсигские боги сообщили ему о низвержении Ващанки… я бы предпочел, чтобы он замолчал навсегда, – Крит поднял глаза и выдержал пристальный взгляд Темпуса.

– Нет, – ответил тот, а затем добавил. – Боги не умирают; умирают люди. Мальчики умирают во множестве. Этот вор, Заложник Теней, не представляет для нас угрозы. Он просто запутавшийся, полуграмотный юнец, суетный, как все мальчишки.

Мне нужен связной Джабала или сам работорговец. Свяжись с Нико, пусть доложит обстановку: если ведьму нужно проучить, я сам займусь этим. И следи за каждым шагом этих пучеглазых людишек с кораблей – я все еще не уверен в том, что они столь безобидны, как кажутся.

Дав Криту достаточно пищи для размышлений, чтобы отвлечь его от сплетен о неприятностях бога Вашанки – а, значит, и о своих собственных – он собрался уходить. «К концу недели мне хотелось бы иметь первые результаты». Когда Темпус удалялся по проходу между столами, офицер саркастически поднял вслед ему свою чашу.

Перед дверью радостно гарцевал его тресский жеребец. Он погладил его по дымчато-серой шее и почувствовал выступивший на ней пот. Дня стояли знойные – ранняя жара, столь же нежелательная, как недавнее позднее похолодание, побившее озимые за неделю до сбора урожая и заморозившее молодые растения, выраженные в надежде на благоприятную осень.

Он взобрался в седло и поехал на юг от зернохранилищ к северной стене Дворца, где всегда было шумно и многолюдно. Ему нужно было поговорить с Принцем Китти-Кэтом, а затем по дороге в казармы совершить объезд Лабиринта.

Но Принц не принимал, и настроение у Темпуса совсем испортилось; сегодня он собирался выступить против молодого щеголя с военной прямотой, пренебрегая этикетом, ибо считал себя обязанным раз или два в месяц прочищать юнцу мозги. Но Кадакитис закрылся в конференц-зале с этими белобрысыми пучеглазыми людишками с кораблей, не считая нужным пригласить Темпуса, что, впрочем, уже не было удивительным: с той памятной битвы богов в небе над собранием Гильдии Магов, все пошло наперекосяк, хуже не бывает, и проклятие Темпуса пало на него со всей силой.

Возможно бог и в самом деле умер – голос Вашанки больше не звучал в ушах. Раза два он выходил на разбой – просто, чтобы проверить, не примет ли Властелин Насилия участие в своем любимом развлечении. Но бог не разговаривал с ним мысленно с самого Нового Года, а заклятие, запрещавшее ему любить, порождало страх причинить вред тем, кто любит его, и это заставляло нелюдимого человека еще больше замыкаться в себе; только дочь Фрота Джихан, существо нечеловеческой природы, хотя с виду женщина как женщина, разделяла его досуг.

Этот факт, так же, впрочем, как и все остальное, раздражал пасынков. Они дорожили своим замкнутым братством, куда допускались только пары любовников из Священного Союза и незаурядные наемники-одиночки, которых с помощью агентов Темпуса и золота Китти-Кэта удавалось переманить из разношерстных отрядов, устремлявшихся через Санктуарий на север для поддержки мятежников.

Ему самому не терпелось повоевать, сразиться с конкретным врагом, повести свои когорты на север. Его удерживало лишь обещание всемерно поддерживать юного Принца, которое он дал ранкаяскому правительству, а также этот трижды проклятый флот воинствующих купцов, вошедший в порт для «мирной торговли»; между тем, их суда, нагруженные, якобы, зерном, одеждой и специями, что-то очень глубоко сидели в воде – инстинкт подсказывал ему, что Бурекская фракция Бейсибцез предпримет попытку захвата города.

Впрочем, все это его уже не особенно беспокоило: дела в Санктуарий обстояли слишком плохо, и одному человеку было не под силу что-либо исправить, даже такому, как он, почти бессмертному, полубожествениому воплощению человека. Взять бы Джихан, да отправиться на север, с пасынками, а лучше без них – лежащее на нем проклятие и их докучливая любовь к нему могли погубить их всех. Если бог и вправду ушел, он должен последовать за ним. За границами Санктуария властвуют другие Боги Бури, там поклоняются другим именам. Верховный Властелин Бури (Энлиль), которого боготворил Нико, внял Мольбам Темпуса об очищении его судьбы и сердца – сейчас он желал узнать все о его Месте в жизни, его проклятии, его боге-хранителе. Он ждал только знака.

Однажды давным-давно, когда он путешествовал за границей, как странствующий философ в поисках спокойной жизни в спокойном мире, он понял, что богам все сущее представляется прекрасным, добрым и справедливым, в то время как люди одно считают справедливым, а другое – нет. Если бог умирал или бывал свергнут, хотя вроде ничто не предвещало такого исхода, происшедшее просто принималось как данность. Но и те, и другие рано или поздно приходили к закономерному просветлению: существует нечто, чего не избежать – воля старших богов. Вот почему оставалось только ответить на вопросы и ждать.

Он не сомневался в том, что ответ будет дан в ближайшее время, так же как и в том, что он сумеет его услышать и понять.