Текст книги "Лик Хаоса"

– Я сделала попытку преобразовать яд с помощью моей крови, но он должен быть использован немедленно. Сделай на теле своего мужа такую царапину, чтобы появилась кровь, и нанеси каплю этой крови на рану. – Она вынула пробку из бутылочки, которую подала ей Ванда, коснулась ею капли крови и опять вставила в бутылочку, слегка встряхнув. И сжала палец, чтобы выдавить вторую каплю, а затем и третью.

– А теперь иди и сделай так, как я велела, и быстро. – Она еще плотнее прижала пробку и протянула бутылочку Джилле, Потом осторожно слизала с пальца липкое пятно. – И запомни, я тебя предупреждала – опыт может не удаться.

– Да благословит Вас Матерь Всего Сущего, леди, и пусть обойдут Вас стороной любые обиды. – Женщина уже была на ногах. – По край ней мере, Вы пытались помочь мне.

Они торопились по коридору. Ванда бежала вприпрыжку, чтобы поспевать за широкими шагами матери и говорила, стараясь не повышать голоса.

– Мама, как ты могла это сделать? Я так испугалась! Мама, ты же могла умереть!

Джилла молча шагала вперед, а те, кого они встречали, отскакивали в стороны с ее пути. Так они пересекли Площадь, прошли через Западные ворота, оказавшись на знакомых улицах Санктуария. Только там они остановились, чтобы перевести дыхание. Обернувшись, Джилла встретилась взглядом с широко открытыми глазами дочери.

– Ванда, ты уже женщина, причем достаточно взрослая, чтобы позаботиться о младших, если это будет необходимо, и чтобы понять то, о чем я хочу тебя попросить. Если это сработает, ты должна дать мне обещание никогда не рассказывать своему отцу, что я сделала для него.

– А если нет? – очень тихо спросила Ванда. Джилла окинула пристальным взглядом кипящую вокруг нее жизнь, увидев ярко освещенные солнечным светом загорелые лица, услышав шум ссор и смех, ощутив богатую смесь запахов улицы, и на минуту ей показалось, будто она потеряла кожу и стала частью всего этого.

– Я родила семерых детей, двое их которых умерли, и прожила с этим капризным человеком двадцать шесть лет, – сказала она медленно, – и только теперь поняла, что могла бы пожертвовать всем этим городом за одну только прядь его волос. Если зелье, которое я собираюсь ему дать, убьет его, – она потрясла рукой, в которой была зажата хрустальная бутылочка, – прости меня, Ванда, но я уйду вслед за ним.

***

Лало-бог творил женщину-богиню, такую же прекрасную, как Эши, такую же щедрую, как Шипри, такую же мудрую, как Сабеллия и такую же дорогую для него, как кто-то, кого он никак не мог вспомнить. Кисть вспыхивала золотом вокруг ее головы, словно солнечный свет. На полотне он запечатлел и спелость груди, которая могла бы выкормить дюжину детей, и роскошь бедер, и кожу, более гладкую, чем шелк из Сихана… Лало улыбнулся, а кисть двигалась сама собой, придавая этому белому телу розоватый оттенок, подобный цвету створок внутри раковины.

Закончив, он отступил от мольберта, улыбаясь, а изображение женщины, которую он рисовал, повернулось к нему, взяв его за руку.

Он ожидал, что это произойдет, поэтому протянул другую руку, чтобы обнять ее, но она вывернулась, увлекая его за собой, и они полетели все быстрее и быстрее, пока луга вокруг не слились в одно сплошное зеленое пятно.

– Остановись! Куда мы несемся?

Рядом с рекой есть тенистая беседка, где мы можем прилечь, и… о, Дьявол! Если бы Она только остановилась и хотя бы на минутку повернула к нему свое лицо, он сразу бы вспомнил, как ее зовут!

Облака клубились вокруг него, грохотал гром. Он начал терять чувство пространства. Кисть была выхвачена из его рук.

– Кто ты? – закричал он. – Куда ты несешь меня?

Обжигающие ветры унесли его сознание. Единственное, что он еще мог ощущать, было властное пожатие, удерживающее его руку. Мир раскололся на боль и тьму, но сквозь облака, вьющиеся вокруг него, он смутно различал слабые образы – вычурное великолепие большого города, развевающееся знамя Императора; войска, медленно ползущие, словно полчища муравьев, по равнинам; горы, содрогающиеся от сражений людей и колдунов; здесь и там очаги густой тьмы, где силы еще более жестокие, чем человеческие, вели сражение за господство.

Вдруг он увидел под собой знакомые очертания гавани, путаницу домов и тускло сияющий золотом храм. Боль стиснула его своими огромными руками, и он упал.

***

Во рту у Лало было так же противно, как в навозной куче у «Распутного Единорога», и чувствовал он себя так, будто пасынки проводили у него в голове тактические маневры. За исключением досадливого пульсирования в руке, он вообще едва ли чувствовал свое тело. И Джилла звала его.

«Святой Анен, да будь я проклят тобою, если еще раз отведаю этого вина», – думал он, совершенно сбитый с толку.

Тщетно пытался он вспомнить, что же это было за вино, и с ужасом понял, что не в состоянии вспомнить ничего из приключившегося с ним. Это его обеспокоило. Джилла, должно быть, страшно разозлилась из-за того, что ей пришлось тащить его домой. А судя по привкусу, который ощущался во рту, он, наверное, ко всему прочему, еще и заболел.

Он застонал, страстно желая вновь потерять сознание.

– Лало! Лало, мой дорогой, ты очнулся! Негодник, я слышала, что ты очнулся – открой глаза и посмотри на меня!

Что-то влажное покатилось по его щеке, и кто-то рядом с ним подавил рыдания. Джилла? Джилла?! Но она никогда не рыдала над ним после его кутежей – может, его окатили холодной водой, и это вовсе не слезы. А, все-таки, сколько же времени он был без сознания?

Лало с величайшим трудом, как если бы открывал старый замок ржавым ключом, продрал глаза.

Он лежал на тюфяке в своей студии. Альфи и Латилла тихо жались у его ног, глядя на него широко раскрытыми, испуганными глазами. Ванда стояла позади них, но и у нее было такое выражение лица, будто бы она только-только оправилась от страха. Он перевел взгляд в другую сторону, все еще не веря в то, что может двигать головой. Рядом с постелью он увидел Джиллу. На ее лице было написано страдание, а глаза были красными от слез. Как только их взгляды встретились, они вновь наполнились слезами.

Ни о чем, не думая, он потянулся и смахнул слезы с ее щеки, а затем пристально посмотрел на свою руку. Она была мертвенно бледная, испещренная прожилками, и очень тонкая. Теперь, когда к нему возвращались остатки сознания, он ощутил необычайную легкость, а его другая рука так крепко ухватилась за простыни, словно с их помощью он пытался удержаться в этом мире.

– Джилла, я болен?

– Болен! Можно сказать и так, я не знаю, чем еще это может быть, – воскликнула Джилла, а Ванда вскочила на ноги.

– Отец, ты в течение трех недель лежал в состоянии транса! – прибавила Ванда.

Три недели? Но ведь сегодня днем он… рисовал… Он смотрел в зеркало и потом… Лало задрожал – память вернулась к нему. Его глаза наполнились слезами от воспоминаний красоты, увиденной им в другом мире, но Джилла положила руки ему на плечи и, встряхнув, вернула его к реалиям этой жизни.

Лало посмотрел на жену долгим взглядом, через покров ее расплывчатых черт, увидев лицо богини, что принесла его домой. Внутренне сосредоточившись, сквозь знакомую маску веселости дочери он увидел и узнал другое лицо. Только двое младших детей не напомнили ему никого, оставаясь самими собой.

«Итак, – подумал он, – теперь мне не понадобятся кисти, чтобы выразить мое видение мира». Он лег опять, пытаясь внедрить все, что с ним произошло, в свою память – память обычного человека, каким он и был всегда.

– Ну, как ты себя чувствуешь? Может быть хочешь чего-нибудь? – Джилла кончила тереть глаза и высморкалась в уголок передника.

– Значит, я не ел целых три недели… – улыбнулся Лало.

– Ванда, там на плите суп, – быстро сказала Джилла. – Иди подогрей его, и вы, малыши, идите с ней. Вы уже повидались с отцом, и теперь нет необходимости путаться здесь под ногами. Все будет хорошо.

Джилла нервно суетилась по комнате, поправляя одеяла, взбивая под Лало подушки, чтобы он мог сидеть в постели, и отодвигая стулья к стене. Лало согнул пальцы, чувствуя в них покалывание, свидетельствующее о том, что кровь снова начала свободно циркулировать, и удивляясь, откуда у него на руке царапина.

Рядом с тюфяком в беспорядке были свалены какие-то листы бумаги, там же валялся обломок угольного карандаша. «Интересно, могу ли я рисовать?» – подумал Лало, и, видя, что жена не смотрит на него, пододвинул к себе листок бумаги, достал карандаш и провел линию, другую, потом нанес штриховку – на бумаге вскоре возник общий вид на Санктуарий с высоты птичьего полета. Он смотрел на него некоторое время, не отрываясь и даже не осмеливаясь выразить словами то, что неожиданно почувствовал: перед его глазами стояла панорама города и была она в точности такой, какой он видел ее во время своего путешествия.

Лало криво усмехнулся и бросил уголь. «Что я хотел сказать этим? «

К нему подошла Джилла с миской дымящегося супа в руках, села рядом с постелью и зачерпнула ложкой ароматную жидкость. Лало осторожно подул на свой рисунок, смахнув с него угольную пыль, и отложил в сторону. Когда Джилла поднесла ложку к губам, он послушно открыл рот. «Я вполне бы мог сделать это сам», – подумал художник. Но тут же решил, что процесс кормления очень необходим сейчас самой Джилле. Горячая жидкость смягчила горло. Казалось, что тело впитывает влагу, как губка.

– Ну, пока достаточно, – сказала жена, принимая тарелку.

– Суп был очень хорош, – Лало посмотрел на нее, удивляясь, как мог он увидеть в ее лице что-то от той богини. И нахмурился. – Я рисовал картину, Джилла. Что с ней стало?

Она кивнула в угол. – Да вон она. Ты хочешь взглянуть? – И прежде, чем он смог остановить се, прошла в угол, подняла холст и поднесла поближе к нему, прислонив к стене.

Он стал пристально рассматривать свою работу, изучая ее точно также, как несколько минут назад изучал лицо жены, и понял, что ему никогда не удастся забыть то путешествие, из которого он только что возвратился. Ему есть, что вспомнить.

– Автопортрет, – задумчиво сказала Джилла. – Но мне не хотелось смотреть на него раньше.

Лало подумал, что, по крайней мере, в этом их желания совпадали.

– Почему же? – спросил он все же, прочистив горло.

– Ты должен знать, – сказала она медленно, – что именно так ты всегда смотришь на меня.

Она накрыла своей рукой его ладонь, и ему внезапно стало легко и весело. Он вновь откинулся на подушки. В ушах зажужжало – нет, это была всего лишь муха, кружащая на середине комнаты. На минуту Лало задумался, а потом, чувствуя себя немножко дураком, бросил взгляд на лист бумаги, который все еще лежал у него на одеяле.

Он был чистым. Лало быстро взглянул на муху и увидел, что она, кружась, приблизилась к зеркалу, задержалась там на мгновенье, а затем, словно преисполнившись каким-то желанием, жужжа, вылетела через окно прочь из комнаты.