Текст книги "О, Мари!"

Сегодня, читая рассекреченные дела тех времен, мы удивляемся, как можно было верить такому идиотизму, кто составлял такие нелепые, чудовищно нелогичные обвинения и как могли на основе этого отправлять людей на верную смерть. Кто-то из чекистов мог быть и малограмотным, но ведь в военном трибунале заседали более или менее образованные люди. Почему же никто из них ни разу не обратил внимание на несуразность «творений» чекистов, ведь речь шла о человеческих жизнях?! Расскажу об одном случае, который произошел, когда мне было семь лет, и запомнился со всеми подробностями.

Дело было поздней осенью. В один из дней, ближе к полуночи, постучали в дверь. Отец, на ходу одеваясь, пошел открывать. Я узнал вошедшего – это был начальник ЧК нашего района, фамилию и имя его не помню. Замечу, к слову, что чекистами в основном служили армяне из Карабаха, Тбилиси, Ростова, местных было значительно меньше. Эти люди хорошо владели русским, но с армянским языком у них были определенные трудности.

Разговор чекиста с отцом шел на русском. Постепенно голоса звучали все громче и громче, под конец послышалась ругань – ругался в основном отец. Матерные слова на русском я уже знал. Чекист все время хотел успокоить отца, но разговор продолжался на повышенных тонах. Оказалось, что отцу принесли список людей, подлежавших высылке куда-то в Сибирь или Северный Казахстан, – в нем значилось больше ста человек. Сперва спорили о количестве. Отец бурно возмущался размерами списка, утверждая, что у него в районе нет такого количества подлежащих высылке людей. Потом, сократив количественный состав, перешли к фамилиям. На первой же фамилии снова начали спорить. «Это же наш дантист, – горячился отец, – хороший специалист, репатриант, единственный в районе! Другой специалист – женщина, и сейчас она в декретном отпуске!» Дантиста удалось отстоять. Среди других фамилий числились учителя французского языка и истории, два русских инженера, уже высланных в Армению и работавших на фабрике. По каждой фамилии отец приводил свои аргументы.

Потом сидели, пили чай и ждали, пока придут вызванные отцом председатель райисполкома и начальник райотдела милиции. Они приехали очень быстро, по-видимому, еще не разъехались по домам. Отец по представленным начальником милиции спискам предложил других кандидатов на высылку. Чекист не соглашался: «Что вы, товарищ секретарь райкома, подсовываете мне бандитов и воров, шпану какую-то. С таким списком пусть поработает ваш начальник милиции, мы ищем вредителей и шпионов, а они – среди районной интеллигенции. И что вы так защищаете их, чем они заслужили ваше доверие?..» Перед тем как уйти, он угрожал, что доложит о позиции районного партийного руководителя, т. е. отца и его помощников, своему руководству. В свою очередь, отец также перешел к угрозам, говоря, что поставит вопрос об уходе начальника ЧК из района, так как он мешает налаживанию нормальной жизни, ищет вредителей и шпионов там, где их нет, а это – своеобразная попытка саботажа, способная привести к срыву выполнения поставленных партией задач…

Чекист ушел, отец еще некоторое время возбужденно ходил взад и вперед и ругался, мама успокаивала его. К утру мы уснули. Как я понял из утреннего телефонного звонка, отец продиктовал секретарю текст телеграммы в ЦК Компартии республики, где сообщал о вчерашнем событии и критиковал действия начальника ЧК.Через несколько дней в районе прокатилась первая волна арестов.

* * *

С 1947 по 1950 год в республике полным ходом шла реализация постановления Совета Министров СССР за № 04083 «О переселении колхозников и другого азербайджанского населения из Армянской ССР в Кура-Араксинскую низменность Азербайджанской ССР». Причиной такого отношения к азербайджанцам послужило то, что во время Второй мировой войны они массово дезертировали с фронта, поэтому оказались в немилости у вождя народов. Азербайджанцы, как тюркский народ, понимали, что если для армян и грузин поражение СССР означало полную катастрофу, бойню и высылку с их территорий, то для них, наоборот, – возможность захвата новых земель и расширение границ до Черного моря.

Несмотря на значительное численное превосходство азербайджанского населения над армянами и грузинами, по числу награжденных, в том числе Героев Советского Союза, Армения почти в три раза превосходила Азербайджан. При этом Азербайджан в числе своих героев показывал проживающих на его территории армян и русских, особенно армян из Нагорного Карабаха, откуда вышли известный полководец, маршал Советского Союза Иван Христофорович Баграмян, маршал авиации Арменак Хамферянц, расстрелянный Сталиным в 1950-е годы, главный маршал бронетанковых войск Амаяк Бабаджанян, адмирал флота Иван Исаков и другие. Скромные заслуги азербайджанцев во время войны объясняются также тем, что еще с царских времен в российскую армию с ее сильным христианским началом мусульмане призывались в редчайших случаях. Поэтому если среди армян и грузин были тысячи офицеров и специалистов военного дела, то для азербайджанцев эта профессия была закрыта и никогда не пользовалась особой популярностью.

Итак, по велению вождя народов более двухсот тысяч азербайджанцев и курдов были высланы из Армении, переселение проводилось в три этапа. Район, куда они переехали, был пустынной засушливой территорией без растительности, кишащей змеями и насекомыми. Однако после создания оросительной системы эти земли стали одним из центров бахчеводства Азербайджана – видимо, вождь предвидел такую перспективу, ведь должен же он хоть в чем-то быть прав. Замечу, что азербайджанцы – хорошие и умелые бахчеводы и скотоводы, хорошие торговцы овощами и фруктами, что тоже требует навыков. Не случайно на всех московских рынках доминируют азербайджанцы, а их бахчевые культуры считаются, наравне с узбекскими, лучшими.

На место переселенных азербайджанцев, как я уже отметил выше, в Армению вернулись из других стран двести тысяч репатриантов-армян. Однако такая простая арифметика оказалась неразумной, поскольку уехавшие азербайджанцы были бахчеводами и скотоводами, а вместо них приехали люди абсолютно других профессий: ювелиры, дантисты, музыканты, сапожники, танцоры, портные, – не имеющие никакого отношения к сельскому хозяйству. Постепенно в экономике республики образовался сильный перекос, сельское хозяйство пришло в упадок, а бытовые услуги развивались настолько бурно и были такими качественными, что жители других регионов СССР приезжали в Армению купить хорошую одежду и обувь, ювелирные украшения и многое другое. В последующие годы в республике бурно развивалась наука и культура, медицина и образование – в этих сферах деятельности репатрианты принимали самое активное участие. Одновременно их представители практически отсутствовали в государственных, тем более в партийных органах республики – их приход туда всеми возможными способами ограничивала местная партийная верхушка и КГБ, разумеется, с ведома Москвы. Вернувшиеся на историческую родину репатрианты подозревались в неблагонадежности и оказались фактически неравноправными с местным населением, а если говорить более грубо – людьми второго сорта.

Во многом именно этот фактор в совокупности с определенными культурно-ментальными различиями послужил причиной того, что с середины 1970-х годов армяне-репатрианты сперва индивидуально и отдельными семьями, а затем все более усиливающимися потоками начали покидать республику и возвращаться в страны, откуда они изначально прибыли. К началу нынешнего века подавляющее большинство репатриантов эмигрировало из Армении. Остались только приехавшие из мусульманских стран армяне, которым по понятным причинам возвращаться туда не имело никакого смысла. Отток репатриантов, а вместе с ними значительного количества активного населения, высококвалифицированных специалистов нанес человеческому потенциалу республики серьезный урон.

Я описываю сложившиеся в этот период общественно-правовые отношения, политическую ситуацию, психологию и нравы общества, чтобы читателю стала понятна мотивация поведения персонажей романа, где главная героиня – репатриантка из Франции. Вымышленных персонажей и событий в романе нет. Все персонажи имеют реальных прототипов, многие из них живы и здравствуют поныне. В ряде случаев персонажи романа выступают под своими настоящими именами и легко узнаваемы для тех, кто так или иначе когда-либо общался с ними.

Выбор
Книга 1

Глава 1

Во все времена людям были присущи достоинство, независимость, стремление к свободе и счастью, любовь, отвага, благородство, верность, вдохновение, откровенность, доверчивость, щедрость, сострадание и доброта, равно как и ненависть, страх, себялюбие, подлость, мстительность, предательство, тупость, скрытность, равнодушие, злоба, подозрительность, зависть, ревность, скупость и многое другое. Эти черты человеческой натуры подарены нам природой, и они почти не изменились за долгие тысячелетия. Но каждое время, каждая эпоха придает им новые оттенки, открывает новые глубины, находит новые социальные формы и возможности их проявления.

Вопрос в другом. В какой пропорции эти черты смешаны в каждом из нас? Как мы их контролируем, насколько развит наш интеллект и чувство свободолюбия, достоинства и сострадания? Вот что движет нами. Может ли человек умышленно причинить другому вред, не испытав в глубине души жгучего сострадания? Может ли равнодушно пройти мимо, когда унижают слабого, немощного, девушку, ребенка, труса? Что он думает о себе, какими аргументами успокаивает взбунтовавшую совесть?..

Я говорю сейчас о людях со здоровой психикой, нормальным интеллектом и развитой душой. Есть и другие – примитивные эгоцентричные существа, вся жизнь которых подчинена инстинкту выживания. Они не склонны к интеллектуальному анализу как своих действий, так и происходящего вокруг, и никогда не задумываются о существовании каких-то высоких чувств. Такому человеку вполне достаточно, если он сыт, согрет, имеет возможность удовлетворять основной инстинкт, пользоваться минимальными благами цивилизации (свет, вода, телевизор) и при этом много не работать. Разумеется, это крайность. В жизни мы встречаем сотни и тысячи промежуточных вариантов человеческой натуры: от самого примитивного до сложнейшего, высокоинтеллектуального.

Все эти люди могут жить в одно и то же время, в одном городе, в соседних домах и квартирах и говорить на одном языке. Но какая огромная разница в социальном и личностном плане! Общество, законы, мораль, идеология призваны нивелировать эти различия и по возможности выработать некий усредненный тип индивидуума – главную опору любой власти. В стабильном социуме общественные и правовые механизмы работают на удовлетворительном уровне, и разницу между крайними проявлениями человеческой личности можно особо не замечать. Но если тормозной механизм общества – правоохранительная система – слаб и плохо отрегулирован, крайности человеческой натуры, особенно негативного плана, получают больший простор для проявления. Так было в докризисном Советском Союзе, так происходит и в сегодняшней России. Человеку приходится прикладывать значительно больше сил, воли и многих других качеств для защиты своего достоинства и жизненных интересов, ведь государство и власть ему не партнеры и вряд ли помогут – скорее, останутся инертными и равнодушными. Что уж говорить о стрессовых ситуациях, которыми была полна жизнь советского человека (хватает их и сегодня для среднего российского гражданина), да еще когда он молод, импульсивен и, не задумываясь, готов перешагнуть границы дозволенного, тем более если дело касается такого удивительного чувства, как любовь. Кто объяснит, каким образом вчерашний чужак, незнакомец вдруг становится главным человеком в вашей жизни – настолько важным, что ради него вы готовы совершать поступки и действия, еще недавно казавшиеся вам абсурдными и невозможными?

Становление каждого человека идет своим специфическим путем, в зависимости от времени, в которое выпало жить, особенностей социальной среды и личностных качеств, причем то, как сложится для него ситуация – благополучно или нет, – зачастую невозможно предсказать. Меняются времена, социально-политические и экономические уклады, но отношения между людьми в главном остаются такими же, какими сложились за тысячелетия человеческой истории. Любовь, верность, преданность, храбрость, подлость, зависть были, есть и будут. Внешне они могут принимать разное обличье, подкорректированное временем, местом и социально-культурным окружением, но по сути всегда останутся неизменными. Тем они и интересны.

* * *

История, которую я хочу вам рассказать, началась в сентябре 1959 года. Только что стартовал новый учебный год. Я переведен с вечернего на очное отделение второго курса и с опозданием на год включаюсь в процесс военной подготовки. Хрущевская реформа в системе высшего образования предусматривала запрет абитуриентам поступать на гуманитарные факультеты вузов сразу после школы. Необходимо было или отработать два года, или отслужить в армии. Исключение делалось лишь для золотых медалистов. Так как я не принадлежал ни к одной из указанных категорий, пришлось поступать на вечернее отделение и формально устраиваться рабочим в типографии – там печатался журнал, главным редактором которого был мой отец. Этой лазейкой в законе в то время воспользовалось немало людей. Было лишь одно «но»: если через год не перевестись на очное отделение, призыва в армию не избежать – и в этом случае придется не только потерять три года (а на флоте – и все четыре), но и столкнуться с различными опасностями, связанными с армейской службой.

Вместе со мной на очное перевелись еще четверо. Среди них Рафаэль – сын министра местной промышленности республики. Выше среднего роста, стокилограммовый крепыш с телосложением боевой машины, борец и боксер, драчун со шрамами на лице и шее, с русским образованием, с исключительно неуравновешенным характером, готовый за любое не понравившееся ему слово или косой взгляд лезть в кровавую драку – и в то же время с прекрасным чувством юмора, добрый и отзывчивый. Спортом (вольной борьбой) мы занимались вместе у Норайра Мушегяна, чемпиона мира и Европы, молодого талантливого тренера старше нас лет на десять-двенадцать. Наши родители были хорошо знакомы, несмотря на разность их профессий. Родители Рафы, так все звали моего приятеля, просили, чтобы я по возможности присматривал за ним, хотя их сын был старше меня на три года.

Все мои студенческие годы прошли в тесной дружбе с Рафаэлем, этот период моей жизни связан с ним неразрывно. На момент поступления в университет мне было семнадцать лет, а ему двадцать – разница в этом возрасте значительная. Мы знали, что у Рафы были проблемы с законом – в драке с ним погиб известный уличный авторитет, и пока шел судебный процесс, родители, опасаясь мести, где-то прятали сына. После двухлетнего судебного разбирательства он был оправдан по статье «необходимая оборона», год провел в каком-то военном училище, потом перевелся сюда и мы вместе стали получать юридическое образование. Ребята на курсе уже были наслышаны о Рафе, сторонились его и откровенно боялись.

Первый же день нового учебного года начался с неожиданного инцидента со старостой курса – им оказался нескладный худой человек со злым и неприятным лицом. Я запомнил его еще на приемных экзаменах: тогда он носил военную форму с погонами старшего сержанта и кирзовые сапоги. Председатель предметной комиссии по истории, пожилой лысый человек с огромным носом, обратился к нам, пришедшим со школьной скамьи в университет: «Смотрите, человек выполнил свой долг перед родиной, а вы без жизненного опыта хотите стать юристами, решать человеческие судьбы». Тот, в военной форме, слушал его с торжественным видом, высоко подняв голову на петушиной кадыкастой шее, и поглядывал на нас со злобой и презрением.

– Вот вас, молодой человек, как зовут? – кивнул в мою сторону председатель.

– Давид.

– Почему вы не хотите честно выполнить ваш гражданский долг перед родиной, отслужить в Советской армии? Это же такая честь! Или поработать в колхозе – с вашими-то физическими данными! Ах, вы городской житель?! Тогда на завод, на производство! Или пошли бы в институт физкультуры… А вы сразу в университет, да еще и на самый конкурсный факультет. Любите историю и общественные науки? Придется вам это доказать… И не ухмыляйтесь: боюсь, через час вам будет не до смеха…

Замечу, правда, что, к его великому удивлению, после интенсивного часового экзамена, когда уже вся комиссия перешла на мою сторону, он был вынужден поставить мне отличную оценку.

И вот через год мы снова встретились с молодым человеком в военной форме, которого председатель приемной комиссии привел мне в пример. Носил он причудливое имя Князь – в те годы многие родители, особенно те, которые не обладали высоким культурным уровнем, давали своим детям экзотические имена: Принц, Князь, Фердинанд, Марсель (Маркс, Сталин, Ленин), Пушкин, Бабель и т. п. Князь вел себя высокомерно, всегда носил, невзирая на жару, костюмы преимущественно светлых тонов – по-видимому, чтобы скрыть сутулость, – и красный галстук, а из нагрудного кармана его пиджака постоянно выглядывал уголок платка. Когда перед началом занятий, войдя в аудиторию, я сел за последнюю свободную парту у окна, он с другого конца комнаты громким голосом обратился ко мне:

– Эй, молодой, это мое место!

Если бы не его оскорбительный тон, в котором сквозило явное желание при всех унизить новичка, я бы уступил.

– А где тут написано твое имя? И вообще, я уже сел, найди пока другое место. На перемене разберемся, кто где должен сидеть.

– Да кто ты такой, чтобы со мной так разговаривать? Пошел вон, а то сейчас вышвырну за шкирку!

Это была уже явная агрессия, притом со стороны человека на голову ниже меня и явно килограммов на двадцать – двадцать пять легче.

Его замысел сразу стал мне понятен: он хотел унизить перед девушками (на курсе их было всего две, и одну из них даже можно было счесть симпатичной) новичка – высокого, спортивного, с виду явно городского парня. К тому же было понятно, что и он, в свою очередь, запомнил меня на приемных экзаменах. Я не смог удержаться и вступил в перепалку:

– Слушай, клоун в галстуке, а где твоя военная форма и сапоги, с помощью которых ты вымогал оценки на экзаменах? На перемене мне расскажешь, куда их дел! А вот платок, который у тебя из кармана торчит, тебе еще пригодится!

– Эй, чучело, а он прав, – вступил в разговор Рафа, только что вошедший в аудиторию с неизменной улыбкой на лице.

Князь, который впервые встретился с ним и ничего о нем не знал, обернулся и вместо ответа оскорбительно шлепнул Рафу по лицу. Тот отреагировал мгновенно, автоматически отвесив Князю жестокий хук в лоб – годы тренировок в спортзале не прошли даром. От мощного удара староста пролетел метра два и грохнулся у входа, потеряв сознание.

Весь курс пораженно встал.

– Рафа! Ты что, дурак? А если этот клоун умрет? Ребята, помогите, давайте отнесем его в туалет, приведем в чувство. Ничего страшного, парни просто познакомились… Ведь так?

– Ну да, – согласились со мной двое-трое парней, пришедших вместе с нами с вечернего факультета. Остальные молчали, понимая, что с приходом новичков что-то изменилось…

– Держите, чтобы язык не заглотил, а то задохнется «белоснежка», он в глубоком нокауте, – спокойно, с чуть смущенной улыбкой сказал Рафа. – Дав, – обратился он ко мне, – следи и, если нужно, вызови скорую, а то вдруг возьмет да умрет, подлец, а это мне ни к чему…

Девушки плакали, несколько ребят наклонились над лежащим, подняли его и понесли в туалет. Я последовал за ними. Там мы долго держали голову Князя под холодной водой. Постепенно он пришел в себя, но пока не мог твердо стоять на ногах и плохо соображал. Кто-то из наших сокурсников пошел искать такси. Подъехала машина, Князя вывели и один из его друзей поехал вместе с ним в поликлинику.

Две недели Князь не появлялся на занятиях, а вернувшись, первым делом обратился ко мне:

– Ты у меня еще попляшешь… Он кто? Отморозок! Я с тобой еще разберусь…

– Ну хватит, хватит! Давай помиримся! Что было, то было, ты ведь сам все это начал. Хочешь, уступлю место у окна? Правда, тогда ты будешь сидеть за одной партой с Рафой… Думаю, он будет рад с тобой подружиться – ты такой живучий…

– Да пошел ты, молокосос!..

– Перестань, я все понимаю, ты обижен. Все пройдет, забудем…

– Ну уж нет! Ты меня не забудешь! Сто раз пожалеешь, что оскорбил меня…

И действительно, Князь слов на ветер не бросал. Когда много лет спустя наши жизненные пути опять пересеклись, он неустанно писал на меня во всевозможные инстанции сотни писем и анонимок, обвиняя во всевозможных грехах, в основном в предательстве коммунистических идеалов, и продолжал это делать даже тогда, когда я давно покинул республику. С тех пор я неоднократно успел пожалеть, что нажил себе такого врага – явного шизофреника, но при этом изобретательного и исключительно последовательного.

Князь был неудачником, злым и почему-то обиженным на весь мир, однако амбициями обладал непомерными. За склоки и нечестность был с позором уволен с должности судьи, а после – уже не без моего участия – и с преподавательской работы. Написанные им анонимки пытались использовать против меня и другие, более влиятельные недоброжелатели. Повсеместное злобное стукачество вообще было характерно для тех лет, но настоящая вакханалия бесчинствующих анонимщиков началась с назначением Константина Черненко заведующим общим отделом и секретарем ЦК КПСС. Под предлогом борьбы с разного рода правонарушениями начали проверять любую, даже самую абсурдную анонимку («жалобы трудящихся», как называли это явление маразматические руководители страны, считавшие, что люди боятся подписывать свои письма, опасаясь мести чиновников). Было время, когда Князь и некоторые его друзья, такие же озлобленные люди, изгнанные из правоохранительных органов, стали знаменитыми в республике: одни функционеры использовали их в борьбе против других функционеров, и часто небезуспешно. Как-то раз я спросил его, трясущегося от ненависти, чего же он хочет – ведь, в конце концов, он уже наказан жизнью и обществом. Ответ поразил меня: «Ты занял мое место в жизни…»

* * *

Но вернемся в далекие дни моей молодости. В ноябре того же года был готов новый корпус Ереванского университета, и юридический факультет перевели туда. Условия для учебы там были значительно лучше, чем в старом корпусе. Юристы размещались на первом этаже, на втором – филологи, а третий и четвертый этажи занимал факультет иностранных языков. На пятом этаже находилась большая университетская научно-учебная библиотека на восемьсот мест. Это было чистое, удобное место для чтения, которое использовалось и для свиданий.

То, что вместе с нашим факультетом, сплошь состоявшим из парней, разместили два филфака с самыми красивыми девушками университета, разумеется, пришлось нам по душе, но этот факт создал для нас, юристов, и немало серьезных проблем.

После объявленной в 1956–1958 годах широкой амнистии из тюрем и колоний было освобождено более полумиллиона уголовников. Страна с сильной политической полицией и аморфной и слабой гражданской милицией была абсолютно не готова к возвращению в гражданскую жизнь стольких правонарушителей, оказавшихся на свободе без работы и жилья (по закону, если человек был осужден на срок более трех лет, его выписывали из квартиры). Обозленные несправедливостью и бездеятельностью властей, эти люди начали настоящую криминальную войну против мирных граждан. Бо́льшую часть амнистированных уголовников составляли сироты, отцы которых погибли на войне, – это поколение как раз успело подрасти.

Страну захлестнула волна уличного хулиганства. Даже на центральных улицах городов группа уличных «гопников» могла практически среди бела дня остановить школьника, студента, девушку, молодую пару, обыскать, унизить и отнять все, а в случае сопротивления жестоко избить. В этом неблаговидном деле, как ни странно, особенно «преуспели» глухонемые.

«Верхний этаж» криминала занимали «коронованные» воры и их подручные. Районы города были поделены между ними. Даже домохозяйки знали, в каком районе кто хозяин. Имена «авторитетов» произносились со страхом и уважением. Впрочем, серьезный криминал для обычного гражданина не был особенно заметен, а вот хулиганствующие группы, как я уже говорил, не давали людям покоя и были у всех на виду. Прохожие на улице могли стать свидетелями жестоких разборок группировок из различных районов города, вооруженных арматурой, палками, иногда даже оружием. Люди боялись в вечернее время выходить на улицу, пользоваться общественным транспортом, отпускать детей, особенно девушек, одних в школу или в институт.

Мы жили в центре города, который был относительно благополучным. Но случайное пребывание в незнакомом районе, особенно на окраине, нередко заканчивалось очень печально: при сопротивлении человека могли покалечить, отбить почки, выбить глаз, даже убить. Такая же картина наблюдалась и в Москве, и в других городах страны.

В больших индустриальных центрах – Донбассе, Новокузнецке, Ростове-на-Дону – все было еще круче. Улицы заполонили милиционеры в сопровождении двух-трех солдат, вооруженных автоматами. Но и это не спасало положение, ведь разместить патрули возле всех школ, кинотеатров, в других общественных местах было невозможно. К тому же их работа была малоэффективна.

Второго марта 1959 года ЦК КПСС и Совет Министров СССР приняли Постановление «Об участии трудящихся в охране общественного порядка в стране». Это постановление стало основным политическим и юридическим документом, определявшим задачи, полномочия и формы организации добровольных народных дружин (ДНД) вплоть до середины 1970-х годов. Руководство страны фактически признало свою несостоятельность в защите граждан от преступности. В Ленинграде некоторые крупные организации, фабрики и учебные заведения угрожали забастовкой, если не будут предприняты действенные меры по ликвидации хулиганского разгула. Поэтому первые добровольные народные дружины были сформированы именно в Ленинграде, и вскоре их численность достигла пятнадцати тысяч человек.

Объединив разрозненные силы интеллигенции, студенчества, работников многочисленных НИИ, фабрик и заводов, дружины очень быстро и резко изменили расстановку сил в борьбе с уличным хулиганством. Они создавались в каждом учреждении, даже с преимущественно женским контингентом. За каждой был закреплен офицер-оперативник. Дружинникам выдавали специальные удостоверения, а штабы ДНД размещали на нижних этажах административных зданий. В тесных комнатах, занятых многочисленными комсомольскими комитетами, по вечерам становилось еще многолюднее, так как размещенные там оперотряды разворачивали бурную деятельность.

Наш юрфак поголовно был принят в оперотряд университета. Одновременно был создан самостоятельный отряд, куда включили и меня с однокурсниками. Нежданно-негаданно для меня начался новый этап познания жизни. Фактически наши действия являлись узаконенным насилием над частью наших сограждан, но тогда мы этого не осознавали. Да и нельзя не признать, что во многих случаях жестокость была обоснованной. В стране вечного беззакония другой язык был непонятен…

Вновь созданные дружины наделялись широкими полномочиями – в частности, они имели право задерживать человека, доставлять его в милицию, составлять акты о задержании. Но, к сожалению, в обществе, не знавшем демократических традиций и не привыкшем уважать закон и правовые институты, дружины быстро перешагнули границы допустимого. Морально и психически неподготовленные люди под лозунгом борьбы с хулиганами и тунеядцами совершали многочисленные противоправные действия, а иногда и преступления. Вместе с хулиганами начали притеснять стиляг, девушек, одетых в короткие юбки или просто выглядевших вульгарно, бородатых художников, молодых писателей. Особенно жестоко расправлялись с геями: избивали до потери сознания, издевались и унижали. Оперотряды по звонкам соседей врывались в дома, где проводились «голубые» вечера – это означало, что там при свете голубого абажура (почему голубого, не понимаю до сих пор) торшера танцевали пары, а на столе стояли бутылки дешевого вина, ликера, хереса. Пойманных на таких вечеринках молодых людей потом вызывали на заседания комитета комсомола, могли наложить на них взыскание или даже исключить из ВЛКСМ. А это могло создать серьезные проблемы с последующим трудоустройством, не говоря уже о вступлении в партию.

Задержанные оперативниками хулиганы и уличная шпана также подвергались жестоким избиениям. За найденное в кармане холодное оружие (нескладной нож) могли покалечить, избить до смерти. Хулиганы, грабители, наркоманы (тогда героин и другие тяжелые наркотики химического происхождения не использовались, из Средней Азии через Азербайджан в Армению попадали большие партии гашиша и марихуаны) пытались убежать и даже сдаться в милицию. Но оттуда их возвращали в ДНД, со смехом объясняя, что в этом деле должны разбираться дружинники. Если знакомые и родные не могли быстро прибежать в оперотряд и уговорить дружинников отпустить их сына или друга, то практически любое физическое воздействие по отношению к правонарушителю было гарантировано, и мало кто захотел бы оказаться в штабе ДНД второй раз.

* * *

Одно из порученных нам заданий – очистить окрестности университета от так называемых женихов, которые во множестве поджидали там девушек, – мы восприняли с особым энтузиазмом. Дело в том, что самых красивых и видных студенток раньше всех приметили парни с улицы, и теперь они всячески старались избавиться от конкурентов. Даже если девушка серьезно встречалась с кем-то, «избравший» ее хулиган мог «запретить» парню видеться с ней, в противном случае ему угрожали, а чаще всего жестоко избивали. Правда, бывали случаи, когда после этого разъяренные родственники «линчевали» самого хулигана. А сотрудники милиции не считали нужным вмешиваться в эту область жизни граждан. Подумаешь – подержал девушку за руку, попугал ножом в кармане, заставил слушать объяснения в любви, задержал на пару часов, прогнал «друга», избил его без серьезных повреждений. «Разве это дело для милиции?» – говорили доблестные стражи порядка. Ну, возьмут подписку, дадут пустые предупреждения. А то, что жизнь молодого человека оказывалась надломлена, представителей власти не интересовало, у них были более важные задачи. Особенно тяжело приходилось детям из семей репатриантов – ведь у них не было местных корней, воинственных родственников, отцов-начальников и знакомых чекистов. К девушкам или парням с могущественной родней хулиганы и сами не подходили – знали, что большие неприятности неминуемы.