Текст книги "Конклав"

3. Откровения

Без четверти шесть архиепископа-эмерита Киева Вадима Яценко закатили вверх по склону в коляске. О’Мэлли театрально поставил последнюю галочку в бумагах на клипборде и объявил, что все сто семнадцать кардиналов безопасно добрались до места.

Ломели с облегчением кивнул и закрыл глаза. Семь чиновников конклава немедленно сделали то же самое.

– Отец Небесный, – сказал он, – Творец неба и земли, Ты избрал нас Своим народом. Помоги нам придать Твою славу всему, что мы делаем. Благослови этот конклав, направь нас по пути мудрости, сплоти нас, слуг Твоих, помоги нам встречать друг друга в любви и радости. Мы восхваляем имя Твое ныне и вовеки. Аминь.

– Аминь.

Он повернулся к Каза Санта-Марта. Теперь, когда все ставни были закрыты, с верхних этажей не проникало ни луча света. Погруженный в темноту дом превратился в бункер. Освещен был только вход. За толстым пуленепробиваемым стеклом в желтоватом сиянии безмолвно двигались священники и охранники, словно в аквариуме.

Ломели уже почти подошел к двери, когда кто-то прикоснулся к его руке.

– Ваше высокопреосвященство, – сказал Дзанетти, – вы не забыли: архиепископ Возняк ждет вас?

– Ах да – Януш! Забыл. Но времени в обрез.

– Он знает, что до шести должен покинуть вас, ваше высокопреосвященство.

– Где он?

– Я попросил его посидеть в комнате ожидания внизу.

Ломели кивнул на салютовавшего у дверей швейцарского гвардейца и последовал за Дзанетти в теплый холл, на ходу расстегивая пальто. После здоровой уличной прохлады здесь стояла некомфортная духота. Между мраморными колоннами виднелись группки беседующих кардиналов. Он, проходя, улыбался им. Кто они такие? Память подводила его. В бытность папским нунцием он помнил имена всех своих коллег-дипломатов, их жен и даже детей. Теперь же каждый разговор грозил обернуться неловкостью.

У дверей комнаты ожидания напротив капеллы Ломели отдал Дзанетти пальто и шарф:

– Будьте добры, отнесите это ко мне в комнату.

– Вы не хотите, чтобы я поприсутствовал?

– Нет, я разберусь. – Он взялся за ручку двери. – Напомните мне, когда вечерня?

– В шесть тридцать, ваше высокопреосвященство.

Ломели открыл дверь. Архиепископ Возняк стоял спиной к нему в дальнем конце помещения. Он, казалось, смотрел на голую стену. Внутри витал слабый, но легко узнаваемый запах алкоголя. И опять Ломели пришлось подавить раздражение. Как будто у него без этого мало забот!

– Януш? – подошел он к Возняку, собираясь обнять, но, к его тревоге, префект Папского дома упал на колени и осенил себя крестом.

– Ваше высокопреосвященство, именем Отца, Сына и Святого Духа. Моя последняя исповедь была четыре недели назад.

Ломели вытянул руку:

– Януш, Януш, простите меня, но у меня просто нет времени, чтобы выслушать вашу исповедь. Двери закроют через несколько минут, и вам придется уйти. Сядьте, пожалуйста, и быстро расскажите мне, что вас беспокоит.

Он подхватил архиепископа под руку, подвел к стулу и посадил. Сам сел рядом, одобрительно улыбнулся и похлопал Возняка по коленке:

– Слушаю.

Пухлое лицо Возняка было мокрым от пота. Ломели сидел так близко от него, что видел пылинки на стеклах очков архиепископа.

– Ваше высокопреосвященство, мне нужно было прийти к вам раньше. Но я обещал, что буду молчать, – сказал префект.

– Я понимаю. Не волнуйтесь.

Возняк, казалось, потел водкой. Кто это плел небылицы о том, что она не дает запаха? Возняк просто весь пропах ею. Руки у него тряслись.

– Итак, вы обещали ничего не говорить… кому вы дали это обещание?

– Кардиналу Трамбле.

– Понимаю.

Ломели чуть подался назад. Он целую жизнь выслушивал чужие тайны, и у него уже выработался инстинкт на такие признания. Вульгарные священники полагали, что лучше узнать всё, его же опыт говорил, что лучше знать минимум возможного.

– Прежде чем вы начнете, Януш, я прошу вас спросить у Господа, правильно ли будет нарушить обещание, которое вы дали кардиналу Трамбле.

– Я много раз спрашивал Его, ваше высокопреосвященство, и именно поэтому я здесь. – Губы Возняка дрожали. – Если для вас это затруднительно, то я…

– Нет-нет, конечно. Только, пожалуйста, называйте факты. У нас совсем нет времени.

– Хорошо. – Поляк сделал глубокий вдох. – Вы помните, что в день смерти его святейшества последний, с кем у него состоялась официальная встреча в четыре часа, был кардинал Трамбле.

– Помню.

– Так вот, во время той встречи его святейшество освободил кардинала Трамбле от всех церковных служебных обязанностей.

– Что?

– Папа отправил его в отставку.

– За что?

– За грубое нарушение этики.

Ломели лишился дара речи.

– Послушайте, архиепископ, вы могли бы выбрать для этого более удобное время и рассказать мне все раньше?

Возняк уронил голову:

– Я знаю, ваше высокопреосвященство. Простите меня.

– Ведь вы могли сказать мне об этом в любое время за последние три недели!

– Я не виню вас за то, что вы сердитесь, ваше высокопреосвященство. Но до меня только в последние дни дошли слухи о кардинале Трамбле.

– Какие слухи?

– О том, что он может быть избран папой.

Ломели выдержал достаточно длительную паузу, чтобы передать свое неудовольствие такой откровенностью.

– И вы считаете своим долгом предотвратить это?

– Я больше не знаю, в чем состоит мой долг. Я много молился, чтобы Господь наставил меня, и в конечном счете мне показалось, что вы должны знать факты, а потом уже решать, сообщать о них остальным кардиналам или нет.

– Но в чем факты, Януш? Вы не сообщили мне никаких фактов. Вы присутствовали при встрече папы и Трамбле?

– Нет, ваше высокопреосвященство. Его святейшество сказал мне об этом позднее, когда мы вместе ужинали.

– Он вам сказал, почему отправил в отставку кардинала Трамбле?

– Нет. Сказал, что причины вскоре станут ясны. Но он был очень взволнован… очень рассержен.

Ломели разглядывал Возняка. Не лжет ли он? Нет. Возняк был простой душой, его вывезли из городка в Польше, и он стал компаньоном Иоанна Павла II в его последние годы. Ломели не сомневался: Возняк говорит правду.

– Кто-нибудь еще знает об этом, кроме вас и кардинала Трамбле?

– Монсеньор Моралес – он присутствовал на встрече его святейшества и кардинала Трамбле.

Ломели знал Гектора Моралеса, хотя и немного. Моралес служил одним из частных секретарей папы. Уругваец.

– Послушайте, Януш, – сказал Ломели, – вы абсолютно уверены, что не ошибаетесь? Я вижу, что вы не в себе. Почему монсеньор Моралес ни словом об этом не обмолвился? Он был вместе с нами в ночь смерти его святейшества. Он мог бы высказаться на этот счет. Или сообщить кому-нибудь из других секретарей.

– Ваше высокопреосвященство, вы сказали, что вам нужны факты. Вот вам факты. Я тысячу раз обдумывал все это. Я обнаружил, что его святейшество мертв. Я вызвал доктора. Доктор вызвал кардинала Трамбле. Как вы знаете, таковы правила: «Камерленго – первый из членов курии, который должен быть официально оповещен в случае смерти папы». Кардинал Трамбле прибыл и взял бразды правления в свои руки. Естественно, я не имел никаких прав возражать, а к тому же я был потрясен. Но по прошествии часа он отвел меня в сторону и спросил, не был ли его святейшество особенно озабочен чем-то во время нашего ужина. Вот тогда я должен был сказать что-то. Но меня обуял страх, ваше высокопреосвященство. Предполагалось, что я ничего такого не должен знать. Поэтому я ответил, что папа был взволнован, но не вдавался ни в какие детали. Потом я увидел, что кардинал шепчется о чем-то с монсеньором Моралесом. Я предположил, что он убеждает секретаря ничего не говорить о той встрече с его святейшеством.

– С чего вы это решили?

– Я позднее пытался поговорить с монсеньором о том, что мне сообщил папа, но у него на этот счет было твердое мнение. Он сказал, что никакой отставки не случилось, а его святейшество в последние недели был не в себе и ради блага Церкви я не должен больше поднимать этот вопрос. Вот я и не поднимал. Но это неправильно, ваше высокопреосвященство. Господь говорит мне, что это неправильно.

– Да, – согласился Ломели, – неправильно.

Он пытался понять, какие у этого могут быть последствия. Не исключено, что вообще никаких. Возняк переутомился. Но с другой стороны, если они изберут Трамбле папой, а потом все обнаружится и начнется скандал, то последствия для Церкви могут быть катастрофическими.

Вдруг раздался громкий стук.

– Не сейчас! – крикнул Ломели.

Дверь распахнулась. В комнату ввалился О’Мэлли. Вся его немалая масса опиралась на правую ногу, как у конькобежца, а левая рука вцепилась в дверную раму.

– Ваше высокопреосвященство, архиепископ, извините, что прерываю, но ваше присутствие требуется самым срочным образом.

– Господи боже, что еще случилось?

О’Мэлли скосил взгляд на Возняка.

– Извините, ваше высокопреосвященство, я бы предпочел не говорить. Не могли бы вы прийти немедленно?

Он отошел от двери и показал рукой в направлении холла.

Ломели неохотно поднялся на ноги.

– Вы должны предоставить решение мне, – сказал он Возняку. – Но вы поступили правильно.

– Спасибо. Я знал, что всегда могу прийти к вам. Вы благословите меня, ваше высокопреосвященство?

Ломели возложил руку на голову архиепископа.

– Ступайте с миром и любовью и служите Господу. – В дверях он повернулся. – И может быть, вы с вашей добротой вспомните меня сегодня вечером в своей молитве. Боюсь, мне может потребоваться большее Божественное покровительство, чем вам.

За несколько последних минут холл оказался переполнен. Кардиналы начали выходить из своих комнат – собирались на мессу в часовне. Тедеско разглагольствовал перед группой внизу лестницы – Ломели видел его краем глаза, направляясь с О’Мэлли к месту регистрации. У длинной полированной деревянной стойки дежурил швейцарский гвардеец, прижимая к себе шлем. С ним находились два агента службы безопасности и архиепископ Мандорфф. В том, как они смотрели перед собой и молчали, было что-то зловещее, и Ломели вдруг с абсолютной уверенностью решил, что кто-то из кардиналов умер.

– Извините за таинственность, ваше высокопреосвященство, – сказал О’Мэлли, – но я подумал, что не могу говорить об этом в присутствии архиепископа.

– Я уже наверняка знаю, о чем пойдет речь: вы собираетесь сказать мне, что мы потеряли одного из кардиналов?

– Напротив, декан, у нас, судя по всему, появился лишний. – Ирландец издал нервный смешок.

– Вы так хотели пошутить?

– Нет, ваше высокопреосвященство, – заговорил О’Мэлли серьезным голосом. – Я имею в виду в буквальном смысле: только что объявился еще один кардинал.

– Как такое возможно? Мы кого-то не включили в список?

– Нет, его имени никогда и не было в списке. Он говорит, что он был возведен в кардинальский сан in pectore[30]30
  In pectore – латинское выражение, переводимое как «в груди», «в сердце», «втайне». Появилось в 1536 г., чтобы обозначить кардинала, которого папа назначил своим секретным решением. Если папа об этом не сообщил консистории до своей смерти, то такое назначение считается недействительным.


[Закрыть].

Ломели чувствовал себя так, будто ударился лбом о невидимую стену. Он резко остановился посреди холла.

– Это наверняка какой-то самозванец.

– Я тоже так решил, ваше высокопреосвященство. Но с ним говорил архиепископ Мандорфф, и он так не считает.

Ломели поспешил к Мандорффу:

– Что это еще за новости?

За стойкой регистрации две монахини стучали по клавиатуре компьютеров, делая вид, что не слушают.

– Его зовут Винсент Бенитез, ваше высокопреосвященство. Он архиепископ Багдада.

– Багдада? Я не знал, что у нас там есть архиепископ. Он иракец?

– Вряд ли. Он филиппинец. Его святейшество назначил его в прошлом году.

– Да, кажется, я что-то такое вспоминаю.

Перед мысленным взором Ломели возникла фотография в газете. Католический прелат на фоне разрушенной церкви. И его в самом деле возвели в кардинальский сан?

– Вы ведь в первую очередь должны быть осведомлены об этом, – сказал Мандорфф.

– Но я не осведомлен. У вас удивленный вид.

– Я предполагал, что если его возвели в кардинальский сан, то его святейшество должен был известить декана Коллегии кардиналов.

– Необязательно. Если вы помните, он в последнее время полностью пересмотрел каноническое право в том, что касается назначений in pectore.

Ломели пытался говорить беззаботным тоном, хотя на самом деле ощущал это последнее оскорбление острее других. In pectore («в сердце») было древней оговоркой, согласно которой папа имел право возводить кого-либо в кардинальский сан, не называя его имени даже самым близким сотрудникам; кроме самого назначенного, об этом знал один Господь. За все годы в курии Ломели лишь раз слышал о возведении в кардинальский сан in pectore, имя этого кардинала так и не было названо даже после смерти папы. Это случилось в две тысячи третьем году во время папства Иоанна Павла II. До сего дня никто не знал имени этого человека, предполагали, что он китаец и его имя должно оставаться в тайне, чтобы власти не подвергли его преследованиям. Предположительно те же самые соображения безопасности вполне могли быть применимы и к старшему представителю Церкви в Багдаде. Так ли оно было на самом деле?

Ломели ощущал на себе взгляд Мандорффа. Немец обильно потел в жарком холле. Свет люстры отражался на его гладко выбритом черепе.

– Но я уверен, что его святейшество не принял бы такого чувствительного решения, не посоветовавшись, по крайней мере, с государственным секретарем. Рэй, будьте добры, найдите кардинала Беллини и пригласите его к нам.

Когда О’Мэлли ушел, Ломели снова обратился к Мандорффу:

– Вы и в самом деле считаете, что он кардинал?

– У него письмо от покойного папы, подтверждающее назначение. Письмо адресовано в архиепархию Багдада, и там оно содержалось в тайне по просьбе его святейшества. У багдадца есть должностная печать. Посмотрите сами. – Он показал Ломели пачку документов. – И он действительно является архиепископом, выполняет миссию в одном из самых опасных мест мира. Я не могу представить себе, зачем бы ему понадобилось подделывать свои верительные грамоты?

– Пожалуй.

Бумаги, на взгляд Ломели, действительно были подлинными. Он вернул их и поинтересовался:

– Где он теперь?

– Я попросил его подождать в запасном кабинете.

Мандорфф направился за регистрационную стойку. Сквозь стеклянную стену Ломели увидел стройного человека, сидящего на оранжевом пластмассовом стуле в углу между принтером и коробками с писчей бумагой. В простой черной сутане, без шапочки на голове, он сидел, наклонившись вперед, уперев локти в колени, и перебирал четки. Смотрел в пол и явно молился. Его лицо трудно было разглядеть – мешала прядь темных волос.

– Он подошел к двери за секунды до закрытия, – тихо сказал Мандорфф, словно боясь разбудить спящего. – Его имени, конечно, не было в списке, и одет он не по-кардинальски, поэтому гвардеец у ворот позвонил мне. Я попросил привести его, на входе его обыскали. Надеюсь, я вел себя корректно?

– Конечно.

Филиппинец перебирал четки, полностью уйдя в молитву. Ломели, рассматривая его, чувствовал себя так, будто подглядывает в замочную скважину. Но ему было трудно отвернуться. Он завидовал. Сам он давно утратил способность так отдаваться молитве, изолируясь от мира. В его голове теперь постоянно стоял шум. Сначала Трамбле, подумал он, теперь это. Какие еще потрясения ждут нас, спрашивал он себя.

– Кардинал Беллини наверняка сможет прояснить этот вопрос, – сказал Мандорфф.

Ломели огляделся и увидел Беллини, который шел к ним вместе с О’Мэлли. На лице бывшего государственного секретаря было обеспокоенное выражение.

– Альдо, вы об этом знали?

– Я не знал, что его святейшество в самом деле пошел на это, нет, не знал. – Беллини недоуменно посмотрел через стекло на Бенитеза, словно на какое-то мифическое существо. – И тем не менее вот он перед нами…

– Значит, папа говорил, что у него есть такие намерения?

– Да, он говорил о такой возможности месяца два назад. Я ему категорически не советовал делать это. Христиане и без того немало пострадали в той части мира, зачем еще сильнее будоражить воинственных исламистов. Кардинал Ирака! Американцы были бы в ужасе. Как мы могли бы обеспечить его безопасность?

– Предположительно, именно поэтому его святейшество и хранил это производство в кардиналы в тайне.

– Но люди так или иначе узнали бы! Все тайное становится явным, а особенно в таком месте, и он понимал это лучше кого-либо другого.

– Ну, теперь это перестанет быть тайной, как бы ни развивались события.

Филиппинец за стеклом безмолвно перебирал четки.

– Если вы подтверждаете намерение папы произвести его в кардиналы, то логично предположить, что его бумаги подлинные, – сказал Ломели, – поэтому, я думаю, у нас нет иного выбора – только допустить его.

Он двинулся к двери. К его удивлению, Беллини ухватил его за руку.

– Постойте, декан! – прошептал он. – Должны ли мы это делать?

– Почему нет?

– Мы уверены, что его святейшество имел все права принять такое решение?

– Осторожнее, мой друг. Это похоже на ересь, – тоже вполголоса ответил Ломели, не желая, чтобы их разговор кто-нибудь услышал. – Не нам решать, был ли прав его святейшество или нет. Наш долг состоит в выполнении его пожеланий.

– Папская непогрешимость относится к доктрине. Она не распространяется на назначения.

– Я хорошо осведомлен о границах папской непогрешимости. Но тут речь идет о каноническом праве. А в этих вопросах моя квалификация не уступает вашей. Тридцать девятая статья Апостольской конституции говорит вполне недвусмысленно: «Если кто-либо из кардиналов-выборщиков прибудет „ре интегра“, то есть до избрания нового пастыря Церкви, его следует допустить до голосования на той стадии, в которой оно находится». Этот человек является кардиналом по закону.

Он освободил руку и открыл дверь.

Бенитез поднял голову, когда вошел Ломели, и медленно встал. Он был чуть ниже среднего роста, лицо имел точеное, красивое. Возраст его не поддавался определению. При гладкой коже его скулы выступали, худоба тела имела вид чуть ли не болезненный. Рукопожатие у него было легче пушинки. Он казался совершенно изможденным.

– Добро пожаловать в Ватикан, архиепископ, – сказал Ломели. – Извините, что вам пришлось ждать здесь, но нам потребовалось провести проверку. Надеюсь, вы понимаете. Я кардинал Ломели, декан Коллегии.

– Нет, декан, это я должен принести извинения за столь неординарное появление, – отчетливо произнес Бенитез тихим голосом. – Я вам благодарен за вашу доброту – вы могли вообще не принять меня.

– Забудем об этом. Я уверен, что ваше неожиданное появление имеет свои объяснения. Это кардинал Беллини, вы, вероятно, его знаете.

– Кардинал Беллини? К сожалению, нет.

Бенитез протянул руку, и Ломели на миг показалось, что Беллини откажется ее пожимать. Но тот все же ответил на рукопожатие, а потом проговорил:

– Извините, архиепископ, но должен сказать, что, по моему мнению, вы совершили серьезную ошибку, приехав сюда.

– Почему, ваше высокопреосвященство?

– Потому что христиане на Ближнем Востоке и без того подвергаются опасности, без провокативного назначения вас кардиналом и вашего появления в Риме.

– Я, естественно, осознаю риски. По этой причине я долго раздумывал – приезжать мне или нет. Но могу вас заверить, я долго и усиленно молился, перед тем как отправиться в путь.

– Что ж, вы сделали свой выбор, вопрос закрыт. Однако теперь, когда вы оказались здесь, должен вам сказать, что не понимаю, каким образом вы предполагаете вернуться в Багдад.

– Конечно, я вернусь и, как и тысячи других, буду пожинать последствия, которые вытекают из моей веры.

– Я не ставлю под сомнение ни ваше мужество, ни вашу веру, архиепископ, – холодно сказал Беллини. – Но ваше возвращение будет иметь дипломатический резонанс, а потому, возможно, будет зависеть не только от вашего решения.

– Но и не от вашего, ваше высокопреосвященство. Это будет решение следующего папы.

«А он сильнее, чем кажется», – подумал Ломели.

На сей раз Беллини не нашел ответа, и тогда Ломели сказал:

– Братья, мы забегаем вперед. Суть в том, что вы приехали. И теперь нужно перейти к вещам практическим: посмотреть, есть ли для вас комната. Где ваш багаж?

– У меня нет багажа.

– Что, вообще никакого?

– Я думал, что в аэропорт Багдада лучше прийти с пустыми руками, чтобы скрыть мои намерения, – куда бы я ни пошел, за мной идут агенты правительства. Одну ночь я провел в зале прилета Бейрутского аэропорта, а в Риме приземлился два часа назад.

– Ну и ну! Посмотрим, что можно для вас сделать.

Ломели повел его из кабинета к стойке регистрации:

– Монсеньор О’Мэлли – секретарь Коллегии кардиналов. Он попытается найти все, что вам необходимо. Рэй, – обратился он к О’Мэлли, – его высокопреосвященству понадобятся туалетные принадлежности, чистая одежда… и, конечно, богослужебная одежда.

– Богослужебная? – переспросил Бенитез.

– Когда мы отправляемся голосовать в Сикстинскую капеллу, то должны быть одеты по всей форме. В Ватикане наверняка найдется свободный комплект.

– «Когда мы отправляемся голосовать в Сикстинскую капеллу…» – повторил Бенитез и вдруг посмотрел на Ломели ошеломленно. – Простите, декан. Чувства меня переполняют. Как я могу голосовать ответственно, если даже не знаю ни одного из кандидатов? Кардинал Беллини прав. Мне не следовало приезжать.

– Ерунда! – Ломели ухватил его за руки – они были худющие, хотя он опять почувствовал какую-то внутреннюю жилистую силу. – Послушайте меня, ваше высокопреосвященство. Сегодня мы все обедаем вместе. Я вас представлю, и вы за обедом сможете поговорить с вашими братьями кардиналами – некоторых из них вы знаете. По крайней мере, по их репутации. Вы будете молиться, как и все мы. Дух Святой наставит нас, и мы сделаем выбор. И для всех нас это будет незабываемый духовный опыт.

Вечерня началась в часовне на цокольном этаже. По холлу плыли звуки григорианского хорала. Ломели вдруг почувствовал, что валится с ног от усталости. Он оставил О’Мэлли присматривать за Бенитезом, а сам сел в кабину лифта и поехал на свой этаж. В комнате стояла духота. Кондиционер, похоже, не работал. Ломели на мгновение забыл о заваренных ставнях и попытался открыть окно. Из этого ничего не получилось, и он оглядел комнату. Свет горел очень ярко. Белые стены и полированный пол, казалось, усиливали сияние. Он ощутил приближение головной боли. Выключил свет в спальне, на ощупь прошел в ванную, нашел шнур, включающий неоновую лампу над зеркалом. Потом прикрыл дверь, лег на кровать в синеватом сиянии, собираясь помолиться. Не прошло и минуты, как он уснул.

В какой-то момент ему приснилось, что он в Сикстинской капелле, а в алтаре молится его святейшество, но каждый раз, когда Ломели пытался приблизиться к нему, старик отходил все дальше, пока не оказался перед дверью в ризницу. Там он с улыбкой повернулся, открыл дверь в Комнату слез и нырнул в темноту.

Ломели проснулся с криком, но быстро приглушил его, укусив себя за костяшку пальца. Несколько секунд он лежал с широко раскрытыми глазами, пытаясь понять, где находится. Все знакомые предметы его жизни исчезли. Он ждал, когда успокоится сердце. Попытался вспомнить, что еще было во сне. Он не сомневался, что видел много-много образов. Он чувствовал их. Но в то мгновение, когда он старался закрепить их в мыслях, они начинали мерцать и исчезали, как лопнувший мыльный пузырь. В его мозгу осталось только жуткое видение падающего его святейшества.

Он услышал два говоривших по-английски голоса из коридора. Похоже, это были африканские кардиналы. Кто-то долго возился с ключом. Потом дверь открылась и закрылась. Один из кардиналов, волоча ноги, двинулся дальше по коридору, а другой включил свет в соседней комнате. Стены были такие тонкие – чуть ли не картонные. Ломели слышал, как его сосед двигается по комнате, разговаривает сам с собой (он подумал, что это может быть Адейеми), потом раздался кашель и харканье, заверещал сливной бачок унитаза.

Ломели посмотрел на часы – почти восемь. Проспал едва ли больше часа. Он по-прежнему чувствовал себя уставшим, словно время сна увеличило его напряжение больше, чем если бы он не спал. Он подумал обо всех предстоящих ему задачах.

«Господи, дай мне силы для этого испытания».

Он осторожно повернулся, сел, поставил ноги на пол и качнулся несколько раз, набирая инерцию, чтобы встать. Ничего не поделаешь – старость, все эти движения когда-то давались без труда (простое действие – встать с кровати), а теперь для их совершения требовались точно выверенные заранее маневры. С третьей попытки он поднялся и на негнущихся ногах преодолел короткое расстояние до письменного стола.

Он сел, включил настольную лампу, наклонил ее над папкой коричневой кожи. Вытащил двенадцать листов размера А5: плотные, кремового цвета, ручного производства – качества, которое считалось достойным предстоящего события. Шапка была набрана крупным, четким шрифтом с двойными пробелами. После того как он закончил писать, документ навсегда стал собственностью Ватиканского архива.

Служба называлась «Pro eligendo Romano pontifice» («К избранию римского понтифика»), и ее цель по давней традиции состояла в том, чтобы определить качества, которые требуются от нового папы. На памяти живущего поколения такие проповеди неизменно влияли на избрание. В тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году кардинал Антонио Баччи составил описание идеального, с точки зрения либерала, понтифика («Пусть новый Викарий Христа построит мост между всеми уровнями общества, между всеми народами…»); это описание практически было дословным портретом кардинала Венеции Ронкалли, который и стал папой Иоанном XXIII. Пять лет спустя консерваторы испытали ту же тактику в проповеди, произнесенной монсеньором Амлето Тондини (радостные аплодисменты, которыми был встречен «папа мира», должны быть подвергнуты сомнению), но это лишь спровоцировало такую ответную реакцию умеренных (которые сочли, что эта проповедь – пример дурновкусия), что лишь способствовало обеспечению победы кардинала Монтини.

Обращение Ломели по контрасту было тщательно выверено, чтобы обеспечить нейтральность на грани вкрадчивости: «Наш покойный папа был неутомимым поборником мира и сотрудничества на международном уровне. Будем же молиться о том, чтобы следующий папа продолжил эту неустанную работу милосердия и любви…» Никто не смог бы сказать ни слова против этого, даже Тедеско, который улавливал дух релятивизма чутьем собаки, натасканной на поиски трюфелей. Ломели беспокоила сама перспектива мессы, его собственные духовные способности. Его будут разглядывать под микроскопом. Телевизионные камеры покажут его лицо самым крупным планом.

Он убрал свою заготовленную речь и подошел к скамеечке для моления, сделанной из простого дерева, точно такая же стояла в комнате его святейшества. Опустился на колени, ухватился за скамеечку с обеих сторон, склонил голову и оставался в таком положении почти полчаса, пока не пришло время спускаться к обеду.