Текст книги "Фрайди. Бездна (сборник)"

– Вот как? Что же это за история?

– Дорогая, пожалуйста, поверь, я никогда бы не заговорил об этом, если бы Викки не была так расстроена. – Он замолчал и посмотрел на меня.

Я выдержала паузу и спросила:

– Чем она расстроена, Брайан?

– Она утверждает, будто ты сказала ей, что ты искусственное существо, выдающее себя за человека. Прости, но это ее слова.

– Да, я сказала ей это. Правда, другими словами. – Больше я не стала ничего объяснять.

Брайан долго молчал, а потом очень мягко обратился ко мне:

– Могу я спросить – зачем?

– Послушай, Брайан, Викки наболтала очень много ерунды про тонга, и я постаралась объяснить ей, что это все глупость и неправда, что она этим оскорбляет Эллен. Я очень расстроена из-за Эллен. В тот день, когда я приехала, ты дал мне знак – заткнуться, и я заткнулась… Но я не могу больше сидеть и молчать. Брайан, что нам делать с Эллен? Она же твоя дочь. И моя… Не можем же мы сидеть и смотреть, как с ней обращаются! Что нам делать?

– Я не совсем согласен с тем, что нужно что-то делать… Марджори, пожалуйста, не уходи от темы. Викки действительно очень расстроена, и я стараюсь это как-то исправить – выяснить, где вы не поняли друг друга.

– Я не ухожу от темы. Наша тема – это несправедливость, которая совершается по отношению к Эллен, и я этого не оставлю. Есть что-нибудь явно неподходящее в ее муже, кроме этого дурацкого предубеждения? Ну, из-за того, что он тонга?..

– Насколько я знаю, нет. Хотя, на мой взгляд, со стороны Эллен было неразумно выходить замуж за человека, который даже не был представлен семье. Он не проявил уважения к людям, которые любили ее и заботились о ней на протяжении всей ее жизни.

– Одну минуту, Брайан. По словам Викки, Эллен попросила разрешения привести его домой с формальным визитом – как когда-то была приглашена я сама, но Анита запретила ей. После чего Эллен и вышла за него замуж. Это правда?

– Ну… Да. Но Эллен была упряма и поступила необдуманно. Я считаю, что ей не следовало так поступать, не поговорив с остальными родителями. Этот ее поступок сильно задел меня.

– А она пыталась поговорить с вами? И ты сам пробовал поговорить с ней?

– Марджори, к тому времени, когда я узнал обо всем, все было уже свершившимся фактом.

– Понимаю… Брайан, с тех пор как я вернулась домой, я все жду, что мне кто-нибудь объяснит, что же произошло. По словам Викки, все это даже не выносилось на семейный совет. Анита запретила Эллен приводить в дом своего любимого. Все остальные родители Эллен или не были в курсе, или просто не препятствовали жестокости… Да! Жестокости Аниты. После чего девушка вышла замуж… А потом Анита к жестокости присовокупила еще и жуткую несправедливость: она отказала Эллен в праве наследования, в ее семейной доле. Это правда?

– Марджори, тебя здесь не было. Все, кто тут был – шесть из семи, – старались вести себя как можно более обдуманно в сложной ситуации. И я не думаю, что с твоей стороны правильно заявляться после всего случившегося и осуждать всех и вся. Честное слово, я так не думаю.

– Дорогой, не хочу тебя обидеть, но я хочу сказать, что вас было шестеро… Шестеро! И вы ничего не смогли сделать. Анита в одиночку совершила поступки, которые я считаю жестокими и несправедливыми, а все позволили, чтобы это ей сошло с рук. Никаких семейных решений не было, были решения Аниты. Если это правда, Брайан, – а если нет, поправь меня, – тогда я считаю себя вправе потребовать полного собрания всех мужей и жен, чтобы загладить эту жестокость – пригласить в дом Эллен с мужем и исправить несправедливость, выплатить Эллен ее долю полностью или хотя бы, если этот долг нельзя погасить сразу, признать его. Что ты на это скажешь?

Брайан побарабанил пальцами по столу.

– Марджори, – вздохнув, сказал он, – это очень упрощенный взгляд на очень сложную ситуацию. Ты сомневаешься в том, что я люблю Эллен и не меньше тебя забочусь о ее состоянии?

– Нет, конечно, дорогой.

– Благодарю. Я согласен с тобой, Анита не должна была отказывать Эллен в праве привести своего молодого человека в дом. В самом деле, если бы Эллен взглянула на него на фоне своего домашнего окружения, на фоне наших традиций и теплоты наших отношений, возможно, она сама пришла бы к заключению, что он ей не подходит. Анита сама толкнула Эллен на этот глупый брак – я так ей и сказал. Но мы не исправим это одним махом, просто пригласив их сюда. И ты это сама понимаешь. Допустим, мы решим, что Анита должна оказать им теплый и радушный прием, но… Ведь и ежу понятно, что она этого не сделает, даже если они приставят ей нож к горлу! – Он улыбнулся, и я вынуждена была улыбнуться в ответ.

Анита может быть очаровательной, но… Точно так же может быть и холодной, и грубой, если это ей нужно.

– Вместо этого, – продолжал Брайан, – я найду предлог поехать в Тонго через пару недель, и это даст мне возможность как следует выяснить обстановку без бдительного ока Аниты…

– Правильно! Возьми меня с собой… Ну пожалуйста!

– Это разозлит Аниту.

– Брайан! Анита достаточно разозлила меня. И из-за того, что она будет злиться, я не собираюсь лишаться удовольствия повидаться с Эллен.

– Мм… А ты можешь отказаться от удовольствия совершить нечто такое, что может повредить нашему общему благополучию?

– Если ты так ставишь вопрос, то да. Но я могу потребовать объяснений.

– Можешь. И конечно же, получишь их. Но давай сначала разберемся со вторым пунктом твоих обвинений. Разумеется, Эллен получит все, что ей причитается, до последнего пенни. Но ты должна согласиться, что нет никакой нужды торопиться с этим. Скоропалительные браки, как правило, длятся недолго. И хотя у меня сейчас нет никаких доказательств, может ведь оказаться, что Эллен попалась на крючок заурядного охотника за приданым. Давай подождем немного и посмотрим, как скоро захочет этот парень наложить лапу на ее деньги. Разве это не разумно?

Я вынуждена была признать его правоту.

– Марджори, – сказал он, – родная моя, ты особенно дорога мне и всем нам, потому что мы так редко тебя видим. Поэтому каждый твой приезд домой – новый медовый месяц для нас всех. Но из-за того, что ты так редко бываешь дома, ты не совсем понимаешь, почему мы все так стараемся не раздражать Аниту.

– Ну… Да, я действительно не понимаю. Не понимаю, почему это происходит только с вашей стороны, ведь обе стороны должны идти навстречу друг другу.

– Имея дело с законом и с живыми людьми, мне очень часто приходилось натыкаться на разницу между тем, что «должно быть», и тем, что «есть». Я жил с Анитой дольше, чем вы все, и я научился справляться с ее, мм, небольшими слабостями. Может быть, ты этого до конца не сознаешь, но именно она – тот цемент, который держит нас всех вместе.

– Почему, Брайан?

– Да ведь ее роль в семье очевидна. Как управляющая всеми семейными делами и финансами она просто незаменима. Возможно, кто-нибудь из остальных тоже мог бы этим заниматься, но ты же знаешь, что никто не хочет брать это на себя, и у меня есть все основания считать, что никто не обладает ее способностью и компетентностью. А помимо денежных вопросов, она еще и умелый, сильный руководитель – идет ли речь о предотвращении ссоры между детьми или о тысячах других мелочей, неизбежных в такой большой семье, Анита всегда в состоянии взять на себя ответственность и все уладить. У с-семьи – такой как наша, обязательно должен быть умелый и сильный лидер.

(«Умелый и сильный тиран…» – пробормотала я сквозь зубы.)

– И потому, девочка моя, подожди ты немного и дай старику Брайану время, чтобы все уладить. Ты ведь веришь, что я люблю Эллен не меньше, чем ты?

– Конечно, родной. – Я погладила его руку. («Вот только не откладывай это навсегда!»)

– Значит, когда мы вернемся домой, ты разыщешь Викки и скажешь ей, что ты пошутила и что ты не хотела ее огорчать? Пожалуйста, я прошу тебя.

(Черт! Я была так поглощена проблемой Эллен, что совсем забыла, с чего начался разговор.)

– Погоди минутку, Брайан! Я подожду и не стану раздражать Аниту, раз ты говоришь, что это необходимо. Но я не собираюсь потакать расовым предрассудкам Викки.

– Тебе и не нужно этого делать. В нашей семье не все смотрят на эти вещи одинаково. Я согласен с тобой, и, как ты можешь заметить, Лиз тоже на твоей стороне, Викки же колеблется… Она хочет найти любое оправдание, хочет уцепиться за любой предлог, чтобы Эллен могла вернуться домой. И теперь, после того как я поговорил с ней, она готова признать, что тонга ничем не отличаются от маори и что главное – каков человек сам по себе. Но ее очень расстроило твое странное заявление насчет… тебя самой.

– Но, Брайан, ты ведь сам говорил мне как-то, что почти получил степень биолога, перед тем как окончательно решил стать юристом.

– Ну… да, хотя «почти» – пожалуй, слишком сильно сказано.

– Тогда ты должен знать, что искусственный человек биологически неотличим от обычного человека. А отсутствие души снаружи не проявляется.

– Мм? Дорогая, я ведь обычный прихожанин, а в вопросах души пусть разбираются богословы. Однако на самом деле искусственное существо легко обнаружить.

– Я не сказала «искусственное существо». Под это определение подходит даже говорящая собака, такая как Лорд Нельсон. Но искусственный человек строго ограничен человеческой формой и внешним видом. Так как же ты его отличишь? Викки говорила чушь, когда утверждала, что может различить. Возьми, скажем, меня. Брайан, ты ведь знаешь меня со всех сторон… И я очень рада этому обстоятельству. Так кто я? Искусственный человек или обычный?

Брайан ухмыльнулся и облизал губы.

– Мардж, милая, я засвидетельствую в любом суде, что ты человек с точностью до девяти знаков после запятой… За исключением тех мест, которые ангелоподобны. Назвать их?

– Я знаю твои вкусы, родной, в этом нет необходимости. Спасибо, но… Пожалуйста, будь серьезным. Предположим, ну, чисто умозрительно, что я – искусственная. ИЧ. Каким образом мужчина, побывавший со мной в постели, как ты прошлой ночью и во множестве других ночей, обнаружит, что я – ИЧ?

– Марджи, прекрати. Это уже не смешно.

(Иногда обычные люди выводят меня из себя.) Ровным голосом я сказала:

– Я – искусственная.

– Марджори!

– Не веришь мне на слово? Тебе нужны доказательства?

– Прекрати эти дурацкие шутки! Немедленно! Или, когда мы вернемся домой, я тебя просто выпорю! Марджори, я никогда пальцем тебя не тронул… И ни одну из своих жен, но, ей-богу, ты заслуживаешь трепки!

– Да? Видишь этот последний кусочек пирога на твоей тарелке? Я сейчас возьму его. Накрой ладонями тарелку и попробуй помешать мне.

– Не валяй дурака.

– Попробуй, накрой. Ты не сумеешь сделать это так быстро, чтобы остановить меня.

Мы взглянули друг другу прямо в глаза, и вдруг он начал сдвигать ладони. Чисто автоматически я вошла в овердрайв, взяла вилку, подцепила кусок пирога, пронесла его между сдвигающимися ладонями Брайана и вышла из овердрайва прямо перед тем, как положила кусочек пирога себе в рот.

(Пластиковые ложки в приюте нужны были не для моего унижения, а для моей безопасности. Когда я впервые взяла в руку вилку, я проколола себе губу насквозь, потому что не умела еще замедлять свои движения до уровня обычного человека.)

Выражение лица Брайана было невозможно передать словами.

– Достаточно? – спросила я. – Наверное, нет. Что ж, дорогой, давай тогда поздороваемся за руку. Пожмем друг другу руки и посмотрим, кто кого. – Я протянула ему правую руку.

Он поколебался, потом вытянул свою. Я позволила ему ухватиться как следует, а потом медленно и осторожно начала сжимать ладонь.

– Не сделай себе больно, милый, – предупредила я его. – Дай мне знать, когда остановиться.

Брайан не неженка и умеет переносить боль. Я уже готова была разжать руку, чтобы не сломать ему кости, когда неожиданно он выдавил:

– Хватит!

Я тут же разжала свою руку и принялась массировать ему кисть обеими руками.

– Мне не хотелось делать тебе больно, милый, но я должна была доказать, что говорю правду. Обычно я стараюсь не демонстрировать свою исключительную силу или рефлексы. Но они нужны мне для моей работы. Несколько раз сила и быстрота реакции спасали мне жизнь. Я никогда не применяю их… Только когда меня вынуждают. Так что, тебе нужны еще какие-нибудь доказательства? У меня стимулированы не только скорость реакции и сила, но силу и скорость легче всего показать.

– Нам пора домой, – ответил он.

По дороге домой мы не обменялись и десятком слов. Я обожаю кататься верхом, но в этот день я с гораздо большим удовольствием прокатилась бы на чем-нибудь лязгающем и громыхающем, но только – быстрее!..

Следующие несколько дней Брайан явно избегал меня – мы встречались с ним только за обеденным столом. Потом как-то утром ко мне подошла Анита.

– Марджори, дорогая, – сказала она, – я собираюсь съездить в город по разным мелким делам и хочу, чтобы ты помогла мне. Ты мне не поможешь?

Разумеется, в ответ она услышала «да». Мы зашли в несколько магазинчиков на Глостер-стрит и Дарем, никакой помощи от меня не требовалось, и я решила, что ей просто нужна была компания. Это обрадовало меня – в обществе Аниты бывать очень приятно (до тех пор, пока ей не перечишь).

Закончив ходить по магазинам, мы прошлись по Кэмбридж-террас, вдоль берега Эйвона, по Хэгли-парку и вошли в ботанический сад. Там она нашла местечко на солнце, откуда мы могли наблюдать за птицами, и извлекла из сумочки свое вязание. Какое-то время мы просто сидели или болтали ни о чем.

Примерно через полчаса ее телефон загудел. Она вынула его из сумочки для вязания и вставила динамик в ухо.

– Да? – Секунду она слушала, потом кивнула и сказала: – Спасибо. Пока, – и убрала телефон, не удостоив меня сообщением, кто ей звонил. Что ж, ее право.

Впрочем, когда она заговорила со мной, я почувствовала, что телефонный разговор имел к этому отношение.

– Скажи мне, Марджори, – спросила она, – ты никогда не испытываешь никакого сожаления? Или хотя бы малейшего чувства вины?

– Ну, иногда. Почему бы и нет? А о чем я должна сожалеть? – Я стала прикидывать, где я могла быть неосторожной и чем-то задеть Аниту.

– О том, как ты обманула и предала нас?

– Что-о-о?!

– Не строй из себя святую невинность. Мне никогда не приходилось раньше иметь дело с существом, рожденным не по законам Божеским. И я не знаю, доступны ли тебе понятия вины и греха, но, полагаю, теперь, когда ты разоблачена, это не имеет значения. Семья требует немедленно аннулировать твой контракт. Брайан сегодня встречается с судьей Риджли.

Я выпрямилась и спросила:

– На каком основании? Я не совершила ничего дурного.

– В самом деле? Ты забыла, что по нашим законам нечеловек не может заключать брачный контракт с людьми.

8

Часом позже я села в шаттл, летящий в Окленд, и в моем распоряжении оказалось достаточно времени, чтобы обдумать глупость, которую я сотворила.

Почти три месяца – с той самой ночи, когда мы говорили об этом с Боссом, – я впервые не испытывала беспокойства по поводу моего «человеческого» статуса. Он сказал мне, что я «такой же человек, как сама праматерь Ева», и что я спокойно могу рассказывать всем и каждому, что я ИЧ, потому что никто мне не поверит.

Босс был почти прав. Но он не рассчитывал на то, что я стану доказывать свою «нечеловечность» – юридическую «нечеловечность» по новозеландским законам.

Первым моим побуждением было потребовать слушания перед семейным советом в полном составе – но мое дело, оказывается, уже обсуждалось на закрытом заседании, и голоса легли против меня, шесть «против», «за» – ни одного. Мне даже домой не пришлось возвращаться. По телефону (в ботаническом саду) Аните сообщили, что все мои личные вещи упакованы и отправлены в камеру хранения на шаттл-вокзале.

Конечно, я могла настаивать на том, чтобы «приговор» был произнесен мне всем домом, а не довольствоваться заявлением лишь одной Аниты. Но зачем? Чтобы выиграть спор? Доказать свою правоту? Или помахать после драки кулаками? Пять секунд ушло у меня на то, чтобы осознать – все, чем я дорожила, пропало. Исчезло, как радуга; лопнуло, как мыльный пузырь, – я больше не была частью чего-то. Те дети – не мои. И никогда мне уже не кататься с ними по полу.

Я размышляла об этом с холодным сожалением и так тщательно старалась сохранить глаза сухими, что чуть было не забыла – Анита обошлась со мной очень «великодушно». В контракте, который я подписывала с семьей, мелким шрифтом было написано, что в случае нарушения мною данного контракта я обязана выплатить всю сумму полностью незамедлительно. Был ли нарушением контракта тот факт, что я – «нечеловек»? (Хоть я ни разу не просрочила ни единого взноса.) С одной стороны, если они исключают меня из семьи, мне причитается около восемнадцати тысяч новозеландских долларов. С другой – я не только лишаюсь выплаченной части моей доли, но и остаюсь должна им сумму в два с лишним раза больше.

Но они поступили «великодушно»: если я тихо и незаметно исчезну, они не станут выдвигать против меня обвинений. Что произойдет в случае, если я стану подымать шум и нарываться на публичный скандал, не оговаривалось, но ясно подразумевалось.

Я исчезла без шума.

Мне не нужен психолог, для того чтобы понять: я сделала это ради себя самой. Это я и так прекрасно понимала с той самой минуты, когда Анита сообщила мне плохие новости. Вопрос другой: почему я это сделала?

Я поступила так не ради Эллен, и у меня не было ни малейших оснований тешить себя иллюзией, будто я сделала это для нее. Наоборот, моя глупость напрочь лишила меня возможности хоть как-то помочь ей.

Почему я сделала это?

Гнев.

Другого ответа я найти не могла. Гнев на весь род людской за то, что такие, как я, не считаются людьми и, следовательно, не имеют права на равные отношения и справедливое правосудие. За то, что с первого дня своей жизни я столкнулась с непреложной истиной: у рожденных детей с самого начала есть привилегии, которых никогда не будет у меня по той простой причине, что я не человек. Возможность быть принятой за человека – это возможность очутиться в стане привилегированных, но это не означает, что я приняла саму систему. Наоборот, я испытывала еще большее ее давление на себе, потому что не могла это высказать. И наступил день, когда для меня стало важнее, примет ли меня моя семья такой, какая я есть, чем сохранение теплых отношений под маской. Я хотела получить ответ на этот вопрос.

И я его получила. Ни один из них не вступился за меня… Как ни один не вступился за Эллен. Думаю, я почувствовала это – поняла, что они отринут меня, как только узнала, что они предали Эллен. Но этот уровень моего знания запрятан так глубоко, что я сама его не очень хорошо понимаю, – это та «черная дыра», где, по словам Босса, происходит самый главный процесс моего подлинного мышления.

Я прилетала в Окленд слишком поздно, чтобы успеть на сегодняшний рейс полубаллистика на Виннипег. Зарезервировав место на завтрашний рейс и сдав в багаж все, кроме дорожной сумки, я стала раздумывать, чем мне заняться в ближайшие двадцать один час. И конечно, тут же подумала о своем Вежливом Волке – о капитане Жане. Судя по тому, что он мне говорил, шансы на то, что он в городе, – один против пяти, но… В его квартире, если она свободна, наверное, все-таки приятнее, чем в отеле. Я нашла общественный терминал и набрала его номер.

Через несколько секунд экран засветился, и на нем появилось довольно симпатичное и радостно улыбающееся лицо молодой девицы.

– Привет, я Торчи, а ты кто?

– Я Мардж Болдуин, – ответила я, – кажется, я не туда попала. Мне нужен капитан Тормей.

– Нет, крошка, ты попала куда надо. Подожди минутку, и я выпущу его из клетки. – Она отвернулась и, отходя от экрана, позвала: – Эй, красавчик! Там роскошная девка на проводе! Она знает, как тебя зовут.

Когда она повернулась и пошла прочь, я увидела, что у нее обнажена грудь. А когда она показалась в поле зрения вся целиком, я увидела, что на ней вообще ничего нет. Отличное тело – быть может, чуть широковатый таз, но длинные ноги, тонкая талия и грудь почти такая же, как у меня… а я на свою не жалуюсь.

Я тихонько выругалась – ведь я прекрасно отдавала себе отчет в том, зачем я позвонила капитану: чтобы забыть о трех мужчинах в объятиях четвертого. Я застала его дома, но, кажется, место уже занято.

Он появился перед экраном, одетый, но не слишком – на нем была только «лава-лава»[14]14
  «Лава-лава» – традиционная набедренная повязка или юбочка у полинезийцев.


[Закрыть]. На лице его сначала появилось удивленное выражение, а потом он узнал меня.

– О-о-о! Мисс… Болдуин! Вот здорово! Вы откуда?

– Из аэропорта. Представился случай сказать вам «привет»!

– Стойте где стоите. Не двигайтесь и не дышите. Семь секунд, чтобы натянуть брюки и рубашку, и я подъеду за вами.

– Нет, капитан. Я правда только хотела сказать «привет». Я опять здесь транзитом.

– Куда вы летите? В какой аэропорт? Когда вылет?

А, черт! Я не заготовила версии заранее… Ну что ж, иногда бывает лучше сказать правду, чем выдавливать из себя вымученное вранье:

– Возвращаюсь в Виннипег.

– Серьезно? Тогда вы разговариваете с вашим пилотом. Завтрашний рейс – мой. Скажите мне точно, где вы стоите, и я заеду за вами минут через сорок, если мне повезет с такси.

– Капитан, вы так милы, но совершенно обезумели. У вас уже есть компания, которой вам хватит за глаза. Молодая женщина, которая ответила на мой звонок. Торчи.

– Торчи – это не имя. Это ее состояние[15]15
  Торчи (от англ. torch) – факел, сигарета с марихуаной.


[Закрыть]. Это моя сестра Бетти из Сиднея. Она останавливается здесь, когда бывает в городе. Я, по-моему, вам о ней говорил. – Он обернулся и крикнул: – Бетти! Подойди и представься. Только веди себя прилично.

– Уже поздно вести себя прилично! – раздался ее бодрый голос, и она показалась из-за его спины, поправляя распахнувшуюся «лава-лава». Кажется, у нее были с этим небольшие проблемы, и я заподозрила, что она уже успела сегодня закинуться. – А, чтоб ей черт!.. Мой братец вечно хочет, чтобы я вела себя прилично, а вот муж – тот давно махнул на все рукой. Слушай, крошка, я слышала, что ты тут говорила. Я его замужняя сестра, это чистая правда. Но если ты собралась за него замуж – тогда я его невеста. Так как?

– Нет.

– Отлично. Тогда можешь брать его тепленького. А я пока приготовлю чай… Ты что будешь, джин или виски?

– Я выпью то же, что и вы с капитаном.

– Ему ничего нельзя, у него рейс меньше чем через сутки. Но мы с тобой надеремся как следует.

– Тогда я пью то же, что и ты. Кроме болиголова.

Потом я убедила Жана, что ему не стоит ездить за мной, – в порту было полно такси. Номер 17 по Локсли-пэрэд находился в многоквартирном, недавно выстроенном блоке с двойной системой охраны: перед входом в квартиру Жана меня заперли с двух сторон, как в тамбуре космического корабля.

Бетти встретила меня объятиями и поцелуями, которые показали, что она уже успела выпить; мой Вежливый Волк тоже встретил меня объятиями и поцелуями, которые показали, что он не пил и что он рассчитывает в самое ближайшее время затащить меня в постель. Он ничего не спрашивал о моих мужьях, и я сама не заговаривала о своей семье… Своей бывшей семье. Нам с Жаном было хорошо вместе, потому что мы пользовались одними и теми же сигналами, причем пользовались со знанием дела, не промахиваясь и не вводя друг друга в заблуждение.

Пока мы с Жаном вели этот безмолвный разговор, Бетти вышла из комнаты и вернулась с красной «лава-лава».

– Чаепитие официальное, – икнув, сказала она, – так что, крошка, вытряхивайся из этой уличной одежды и влезай в парадную форму.

Интересно, это она придумала? Или он? Я подумала и решила, что она. Хотя распутные намерения Жана были так же недвусмысленны, как прямой удар в челюсть, по сути своей он был весьма старомоден, чего не скажешь о Бетти, – та давно объявила себя вне закона. Впрочем, дело шло к тому, чего хотела я сама, а на остальное мне было наплевать. Обнаженные женские ноги действуют ничуть не меньше, чем обнаженная грудь, хотя большинство людей этого почему-то не понимает. Женщина в «лава-лава» выглядит куда более провокационно, чем вообще без всего. Мне нравилась наша вечеринка, и я рассчитывала, что Жан избавится от надзора своей сестрички, когда придет время. Если это вообще стоит делать – я не удивлюсь, если окажется, что Бетти в этом смысле торгует билетами. Меня это нисколько не беспокоило…

Я напилась в хлам.

Насколько сильно я постаралась – я поняла лишь на следующее утро, когда проснулась в постели с мужчиной, который не был Жаном Тормеем.

Несколько минут я лежала не шевелясь и, глядя на похрапывающего человека, попыталась разобраться в окутанных джином воспоминаниях и сообразить, кто же это такой. Мне кажется, что женщину все-таки обычно знакомят с мужчиной перед тем, как она ложится с ним в постель. Интересно, представили ли нас с ним друг другу? И знакомы ли мы с ним вообще?

Память возвращалась ко мне кусочками. Имя: профессор Фредерико Фарнези. Зовут: или Фредди, или Элли, или Толстячок. (Нет, он не слишком толстый – так, небольшое брюшко от сидячего образа жизни.) Муж Бетти и зять Жана. Я смутно припоминала, что он был с нами вчера вечером, но сейчас не могла вспомнить, когда он приехал или почему уехал… вообще ничего.

Но раз он был вчера вечером здесь, меня ничуть не удивляло, что я, кажется, провела с ним ночь. При том настроении, которое у меня было вчера, ни один мужчина поблизости не мог чувствовать себя в безопасности. Но кое-что меня угнетало: неужели я отвернулась от хозяина дома ради того, чтобы подцепить другого мужчину? Это невежливо, Фрайди… Это даже неприлично.

Я сосредоточилась и «копнула» поглубже. Нет, по крайней мере один раз я с Жаном пересеклась. К моему большому удовольствию. И к его – тоже, если его слова вчера были искренними. А потом я и в самом деле от него отвернулась, но по его собственной просьбе. Нет, я не была невежлива с моим гостеприимным хозяином, а он, в свою очередь, был очень нежен со мной – как раз то, что мне было нужно, чтобы забыть, как меня предала, а затем бросила банда лицемерных расистов Аниты. Да, теперь я вспомнила: моему хозяину потребовалась помощь от вновь прибывшего, и в этом нет ничего удивительного: чтобы утешить тоскующую женщину, усилий одного мужчины часто бывает недостаточно, но… Я совершенно не помнила, каким образом состоялся «обмен». Мы что, все поменялись? Фрайди, не будь идиоткой! ИЧ не может, конечно, до конца разобраться во всех людских сексуальных табу, но это – самое строгое (я как следует усвоила это, когда проходила базовый курс «подружек»), и соблюдается оно даже теми, кто плюет на все остальные.

Поэтому я решила избегать даже намека на интерес к событиям прошедшей ночи.

Фредди перестал храпеть и открыл глаза. Он зевнул, потянулся, увидел меня и удивленно вытаращился, но в ту же секунду, вспомнив что-то, улыбнулся и потянулся ко мне. Я с радостной улыбкой приняла его объятия и уже готова была принять искреннее участие в действии, когда в комнату зашел Жан.

– Мардж, Фредди, доброе утро, – сказал он, – очень неприятно вас прерывать, но такси ждет. Марджи должна встать и одеться. Нам нужно ехать сейчас же.

Но Фредди и не подумал отпускать меня. Он кашлянул, прочистил горло и продекламировал:

 
Птичка утром прилетела
И давай в окно стучать:
Как тебе не надоело!
Как не стыдно столько спать!..
 

– Капитан, ваше отношение к служебным обязанностям и забота о нашей гостье делают вам честь. Когда вы должны там быть? За два часа до отлета? А вылетаете в полдень, когда часы бьют на башне, нет?

– Да, но…

– В то время как Элен… Тебя ведь зовут Элен? Так вот, будет кошерно, если Элен предстанет перед вратами, которые именуются «тесными»[16]16
  «Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель» (Мф. 7: 13).


[Закрыть], за тридцать минут до вылета. Что я беру на себя.

– Фред, я вовсе не хочу портить тебе утро, но ты же знаешь, что тут можно целый час ловить кеб. А я уже поймал, и он ждет.

– Чистая правда. Кебмены нас избегают, их лошадки не любят взбираться на наш холм. Именно по этой причине, мой дорогой шурин, я вчера вечером заказал экипаж, пообещав мешок золота. И в эту самую минуту старый верный Росинант внизу, в стойле у привратника, набирается сил, пожирая кукурузу, початок за початком, чтобы быть в полной боевой готовности. И как только я дам сигнал, привратник (разумеется, подкупленный мной заранее) запряжет милое животное в коляску и подаст коляску к подъезду. После чего я доставлю Элен к выходу на посадку ровно за тридцать одну минуту до вылета. За это я ручаюсь фунтом плоти из твоей груди.

– Ты хотел сказать «из своей груди».

– Я сформулировал все предельно точно.

– Что ж… Мардж, ты как?

– Мм… А это ничего, Жан? Мне бы не хотелось выпрыгивать из постели сию секунду, но… Я не хочу опоздать на твой рейс.

– Ты не опоздаешь. На Фредди можно положиться, хотя по его виду этого не скажешь. Но в любом случае выйди отсюда не позже одиннадцати, тогда ты успеешь добраться даже пешком, если что. Я придержу твое место свободным после регистрации – у капитана есть кое-какие привилегии. Ну-с, очень хорошо, можете возвращаться к прерванному занятию. – Жан взглянул на часы. – Мне пора. Пока, ребята!

– Эй, может, ты поцелуешь меня? Что это за «пока»?

– Зачем? Мы увидимся на корабле, а потом у нас будет время в Виннипеге.

– Поцелуй меня, чтоб тебя черт побрал, или я опоздаю на твой дурацкий корабль!

– Тогда оторвись от своего жирного римлянина и постарайся не испачкать мою красивую форму.

– Старик, – ухмыльнулся Фредди, – не подвергай свой фрак такому риску! Я поцелую Элен и за тебя, и за себя.

Жан наклонился и как следует поцеловал меня в губы, а я… Я не испачкала его красивой формы. Потом он чмокнул лысую макушку Фредди и сказал:

– Все, развлекайтесь, ребята. Но не забудь доставить ее вовремя в порт. Пока! – В этот момент в комнату заглянула Бетти, Жан обнял ее за талию и вместе с ней вышел, закрыв за собой дверь.

Я переключилась на Фредди. Он с улыбкой спросил:

– Элен, ты готова? Если нет, приготовься.

И я с удовольствием приготовилась, радостно думая, что Жан, Бетти и Фредди – это как раз то, что нужно Фрайди, чтобы выкинуть из головы тех лицемерных пуритан, с которыми мне так долго пришлось делить крышу над головой.

Бетти принесла нам чай так вовремя, что я полагаю – она подслушивала за дверью. Она уселась на кровати в позе лотоса и выпила с нами чаю. Потом мы встали и позавтракали. Я съела овсянку под толстым слоем сливок, два яйца всмятку, ломтик кентерберийской ветчины, толстую отбивную, жареный картофель, горячие оладьи с клубничным вареньем и лучшим в мире маслом, апельсин и запила все это крепким черным чаем с сахаром и молоком. Если бы весь мир «перекусывал» так, как это делается в Новой Зеландии, он давно бы избавился от всех политических беспорядков.