Текст книги "Кукловоды. Дверь в Лето (сборник)"

– Наземная служба. Зона Фокс-одиннадцать. Почему вы все еще в воздухе? Я пытаюсь связаться с вами с того самого момента, как вы вошли в мою зону.

– Сейчас некогда объяснять, – резко сказал я. – Срочно соедините меня с ближайшим армейским подразделением. Дело не терпит отлагательств!

На лице у него появилась неуверенность, но экран замерцал и погас, и сразу возникло новое изображение, на этот раз военного центра связи. На душе стало тепло и спокойно, потому что все как один там сидели тоже по пояс голые, включая и молодого офицера на переднем плане. Я готов был расцеловать его, но вместо этого лишь сказал:

– У меня важное сообщение. Соедините меня через Пентагон с Белым домом.

– Кто вы такой?

– Времени в обрез! Я агент секретной службы, и мои документы вам все равно ничего не скажут. Поторопитесь!

Возможно, я бы его уговорил, но его вытеснил из поля зрения камеры офицер постарше, со значком командира авиакрыла на фуражке.

– Немедленно приземляйтесь! – отрезал он.

– Послушайте, капитан, – сказал я, – у меня срочное сообщение. Вы должны соединить меня через…

– У нас чрезвычайное военное положение, – перебил он. – Весь гражданский транспорт уже три часа находится на земле. Немедленно приземляйтесь!

– Но я должен…

– Если вы не приземлитесь, вас собьют. Мы взяли вас на сопровождение. Я запускаю ракету-перехватчик – она взорвется в полумиле впереди. Если вы продолжите полет прежним курсом или выполните любой маневр, кроме захода на посадку, – следующая будет ваша.

– Да послушайте же вы, наконец! Я сажусь, но мне нужно…

Он просто отключился, а мне осталось только бессильно шипеть сквозь стиснутые зубы.

Первая ракета взорвалась даже ближе чем в полумиле. Пришлось садиться.

Не могу похвастаться мягкой посадкой, но ни я, ни мой пассажир не пострадали. Ждать пришлось недолго. Меня осветили ракетами и налетели со всех сторон, не успел я убедиться, что машина встала на грунт. Меня скрутили, и я лично встретился с тем капитаном. Он даже отправил мой доклад адресату. Правда, уже после того, как его психологи допросили меня под гипнозом и привели в чувство дозой стимулятора. К тому времени в Вашингтоне было 1:13. Операция «Ответный удар» началась один час и тринадцать минут назад.

Старик, выслушав мой доклад, только крякнул, а затем велел мне заткнуться и отыскать его утром.

19

Если бы мы со Стариком, вместо того чтобы рассиживаться на скамейке в скверике, отправились в Национальный зоопарк, мне просто не пришлось бы лететь в Канзас-Сити. Десять титанцев, что мы поймали на объединенной сессии конгресса, плюс еще двоих, пойманных на следующий день, поручили директору зоопарка, который посадил их на плечи несчастных человекообразных – орангутангов и шимпанзе. Никаких горилл!

Директор распорядился запереть их в ветеринарной лечебнице зоопарка. Семейную пару шимпанзе, Абеляра и Элоизу, разделять не стали и поместили в одну клетку. Это, кстати, лишний раз доказывает, как трудно нам перестроить свою психологию, когда мы имеем дело с титанцами. Даже люди, которые пересаживали слизняков обезьянам, воспринимали результат как обезьян, а не как титанцев.

В соседней клетке размещалась семья больных туберкулезом гиббонов. Из-за болезни их не использовали в качестве носителей, и никакого сообщения между клетками не было. Друг от друга они отделялись выдвижной перегородкой, запертой на замок, в каждой клетке был собственный кондиционер; в общем, бывал я в больницах для людей, где условия были куда хуже. Помню, однажды на Украине…

Однако на следующее утро перегородка оказалась выдвинута, а гиббоны и шимпанзе сидели все вместе. Каким-то образом Абеляр или, возможно, Элоиза открыли замок. Замки там специальные, обезьяны отпереть их не могут, но против комбинации «обезьяна плюс титанец» они не устояли. Винить разработчиков замка тут не в чем.

Два шимпанзе, два титанца плюс пять гиббонов на следующее утро превратились в семь обезьян, на которых сидели семь титанцев.

Это обнаружили за два часа до моего отлета в Канзас-Сити, но Старика не поставили в известность. Иначе он бы уже знал, что Канзас-Сити наводнен пришельцами. Возможно, я и сам бы об этом догадался. Если бы Старик знал о гиббонах, операцию «Ответный удар» успели бы отменить.

Операция «Ответный удар» провалилась так, как не проваливалась никакая другая в военной истории. Согласно красиво разработанному плану, десант должен был высадиться ровно в полночь одновременно в девяти тысячах шестистах точках, в перечень которых входили редакции газет, диспетчерские транспортные службы, ретрансляционные станции и прочие важные учреждения. Ударные отряды были укомплектованы элитой воздушного десанта, в основном ветеранами в звании сержантов, с ними шел технический персонал, который должен был наладить связь с захваченными пунктами.

После чего все местные станции должны были передать обращение президента. Предполагалось, что на отвоеванных у врага территориях сразу же вступит в силу режим «Голая спина».

И все. Война закончена, остаются локальные зачистки.

Вы когда-нибудь видели, как птица расшибается, налетая на оконное стекло? Птица не дура, просто у нее нет всей необходимой информации.

* * *

В двадцать пять минут после полуночи начали поступать первые доклады о том, что такие-то и такие-то пункты захвачены. Чуть позже пошли просьбы о подкреплении с других точек. К часу ночи были высланы последние резервные подразделения, но в Вашингтоне по-прежнему считали, что операция развивается успешно – настолько успешно, что в некоторых случаях командиры соединений сами вылетали в районы боевых действий и докладывали с мест.

Больше о них никто ничего не слышал.

Красная зона проглотила ударную группировку, словно ее и не было. Одиннадцать с лишним тысяч боевых машин, более ста шестидесяти тысяч десантников и техников, семьдесят один старший офицер – стоит ли продолжать? Соединенные Штаты потерпели самое страшное со времен Пёрл-Харбора поражение. Не в количественном отношении, поскольку у нас не разбомбили ни один город. Нас переиграли в качественном плане.

Поймите, я не собираюсь критиковать Мартинеса, Рекстона, Генеральный штаб или тех бедолаг-десантников. Операцию тщательно спланировали исходя из того, что представлялось истинным положением вещей, а ситуация требовала быстрых, решительных действий с привлечением лучших средств, какими мы располагали. Если бы Рекстон не послал туда отборные части, он бы угодил под трибунал: республика была в опасности, и у него хватало ума это осознавать.

Но он не знал о семи обезьянах.

Наверно, только после рассвета до Мартинеса и Рекстона наконец дошло, что победные рапорты сфабрикованы их же людьми. Нашими людьми, но уже захваченными в рабство и участвующими в маскараде. После моего доклада, который опоздал больше чем на час и уже не мог остановить операцию, Старик пытался убедить их не посылать в красную зону подкрепления, но командование несколько ошалело от успехов и хотело поскорее добиться чистой победы.

Старик просил президента, чтобы тот настоял на визуальных проверках, однако связь с операционными группами поддерживалась через орбитальную станцию «Альфа», и каналов для видеоинформации не хватало.

– Успокойтесь, – говорил Рекстон, – они прекрасно знают, с чем им предстоит столкнуться. Как только местные релейные телестанции окажутся в наших руках, наши парни подключатся к наземной трансляционной сети и у вас будет столько видеоподтверждений, сколько вы захотите.

Когда Старик заметил, что к тому времени будет уже поздно, Рекстон не выдержал:

– Черт бы вас побрал! Я не могу остановить солдат посреди боя, чтобы заснять их голые спины! Вы что, хотите, чтобы тысяча человек рисковала жизнью только для того, чтобы у вас перестали трястись поджилки?

Президент его поддержал.

* * *

К утру они получили свои «видеоподтверждения». Станции стерео на Центральных равнинах гнали в эфир все те же заезженные передачи: «Мэри Солнышко желает вам доброго утра», «Завтрак с Браунами» и прочее барахло. Ни одна станция не передала обращения президента, и ни одна станция не признала, что вообще что-то произошло. К четырем утра доклады десантных подразделений вообще перестали поступать, а лихорадочные попытки Рекстона связаться с ними ни к чему не привели. Ударная группировка «Освобождение» просто прекратила свое существование. Spurlos versenkt.[21]21
  Бесследно исчезла; буквально слова «Spurlos versenkt» означают по-немецки «потопить без следа» – так германский поверенный в делах в Буэнос-Айресе граф Люксбург посоветовал обойтись с двумя аргентинскими пароходами в мае 1917 г.


[Закрыть]

Я узнал об этом не от Старика, а от Мэри. Она была маленькой тенью президента, следовала за ним повсюду, и у нее было место в первом ряду. Со Стариком я увиделся только на следующий день в одиннадцать утра. Он выслушал мой доклад, ни разу не перебив, и даже не наорал на меня – отчего я почувствовал себя еще хуже.

Он собирался уже отпустить меня, но я спросил:

– Как насчет моего пленного? Он подтвердил мои выводы?

– А, этот… По последнему отчету, все еще без сознания. Врачи полагают, что он не выживет. Психотехники ничего из него не вытащили.

– Я бы хотел его увидеть.

– Займись лучше своими делами.

– А что, у тебя есть для меня какое-то дело?

– Не сейчас. Думаю, тебе нужно… Нет, лучше вот что: сгоняй в зоопарк. Там тебе кое-что покажут, и ты сразу увидишь в новом свете все, что узнал в Канзас-Сити.

– В смысле?

– Найди доктора Гораса, заместителя директора. Скажешь, что ты от меня.

И я отправился смотреть животных. Хотел взять с собой Мэри, но она была занята.

Доктор Горас, небольшого роста, приятный, общительный человечек, здорово смахивающий на одного из своих бабуинов, сразу направил меня к доктору Варгасу, специалисту по экзобиологии, тому самому Варгасу из второй экспедиции на Венеру. Он рассказывал мне, что тут произошло, а я смотрел на гиббонов, пытаясь уложить все это в голове.

– Я видел обращение президента, – сказал доктор Варгас. – Не вы ли тот человек… Я имею в виду, не вы ли…

– Да-да. Тот самый, – ответил я коротко.

– Тогда вы очень многое можете рассказать нам об этом феномене. У вас была уникальная возможность с ним познакомиться.

– Наверно, должен бы, но, к сожалению, не могу, – нехотя признал я.

– Хотите сказать, что, пока вы были их… э-э-э… пленником, вам не доводилось наблюдать размножение делением?

– Верно. – Я задумался. – Во всяком случае, мне так кажется.

– Вы не помните? Но насколько я понял, после разделения у, э-э-э… жертвы сохраняются все воспоминания?

– Это и так, и не так… – Я попытался объяснить ему то странное, как бы отрешенное состояние, в котором пребывает человек во власти хозяина.

– Я полагаю, это могло происходить, пока вы спали.

– Может быть. Но, кроме сна, есть другие периоды, которые трудно вспомнить. Это их прямые «конференции».

– Конференции?

Я объяснил, и у него загорелись глаза.

– О, вы имеете в виду конъюгации!

– Нет, я имею в виду «конференции».

– Очевидно, мы говорим об одном и том же. Как же вы не понимаете? Конъюгации и деление… Они размножаются по собственной воле, когда поступает достаточно пищи… то есть достаточно свободных носителей. Надо полагать, один контакт на одно деление. Затем, когда появляется возможность, происходит деление, и буквально в считаные часы появляются два новых взрослых паразита. Может быть, даже быстрее.

Я задумался над его словами. Если он прав – а глядя на гиббонов, в этом трудно было усомниться, – тогда почему мы в Конституционном клубе так зависели от поставок? Или может быть, я ошибаюсь? На самом деле я мало что тогда понимал. Делал только то, что приказывал хозяин, и видел только то, что попадалось на глаза. Но почему мы не наводнили Нью-Бруклин, как наводнили Канзас-Сити? Нехватка времени?

По крайней мере, стало понятно, откуда в Канзас-Сити столько паразитов. Имея в наличии космический корабль с запасом транзитных ячеек и достаточно большое «стадо» носителей, титанцы просто начали размножаться, пока не догнали числом землян.

Я не экзобиолог, но я умею делать простые арифметические вычисления. Допустим, в том корабле, который, как мы считали, приземлился около Канзас-Сити, прилетела тысяча слизней. Допустим также, что при благоприятных условиях они делятся каждые двадцать четыре часа.

Первый день – тысяча слизней.

Второй день – две тысячи.

Третий день – четыре тысячи.

К концу первой недели, то есть на восьмой день, их будет сто двадцать восемь тысяч.

Через две недели – больше шестнадцати миллионов.

Однако нет оснований считать, что они делятся только раз в сутки; напротив, случай с гиббонами доказывает, что это не так. И мы не знаем, что летающая тарелка несла в трюме только тысячу транзитных ячеек, – их может быть и десять тысяч, или больше, или меньше. Предположим, они привезли на развод десять тысяч и стали делиться каждые двенадцать часов. Через две недели получится…

БОЛЬШЕ ДВУХ С ПОЛОВИНОЙ ТРИЛЛИОНОВ!!!

Число просто не укладывалось в голове, оно было космического масштаба. На всей Земле не наберется столько носителей, даже если к людям приплюсовать обезьян.

Мы окажемся по колено в слизняках – причем в самое ближайшее время. Даже в Канзас-Сити я не чувствовал себя так скверно.

* * *

Доктор Варгас представил меня доктору Макилвейну из Смитсоновского института. Макилвейн занимался сравнительной психологией, и, по словам доктора Варгаса, именно он написал книгу «Марс, Венера, Земля: исследование побудительных мотиваций». Варгас ожидал, что это произведет на меня впечатление, но я книгу не читал. И вообще, как можно изучать мотивации марсиан, если все они вымерли еще до того, как мы слезли с деревьев?

Они тут же принялись нести какую-то научную тарабарщину, а я продолжал наблюдать за гиббонами. Некоторое время спустя Макилвейн спросил:

– Мистер Нивенс, а как долго длятся эти «конференции»?

– Конъюгации, – поправил его Варгас.

– Конференции, – повторил Макилвейн. – Не упускайте из виду: этот аспект более важен.

– Но позвольте, доктор, – не уступал Варгас, – этому есть параллели в земной биологии. При примитивном воспроизводстве конъюгация – это средство обмена генами, посредством которого мутации распространяются из одного тела на…

– Антропоцентризм, доктор! Вы не знаете, что у этой формы жизни имеются гены.

Варгас покраснел.

– Ну хотя бы эквивалент генов вы позволите мне допустить? – сказал он довольно сухо.

– Не вижу такой необходимости. Я повторюсь, сэр, вы оперируете аналогиями там, где нет никаких оснований предполагать, что аналогии имеют место. У всех форм жизни может быть одна, и только одна, общая характеристика, и эта характеристика – стремление выжить.

– И размножаться, – упрямо добавил Варгас.

– А если данный организм бессмертен и ему не нужно размножаться?

– Но… – Варгас недоуменно пожал плечами. – Тут ваш вопрос неуместен. Мы ведь уже знаем, что они размножаются. – Он махнул рукой в сторону обезьян.

– А я полагаю, что это не размножение, – возразил Макилвейн, – я думаю, что мы имеем дело с единым организмом, который стремится захватить для себя побольше жизненного пространства. Нечто подобное происходит, когда мы пристраиваем новое крыло к дому. Нет, право, доктор, я не хочу вас оскорблять, но нельзя же настолько погрязнуть в идее зигот-гаметного цикла, чтобы забыть о возможности существования иных принципов.

– Но во всей Солнечной системе… – начал было Варгас.

– Антропоцентризм, терроцентризм, гелиоцентризм, – перебил его Макилвейн, – это все провинциальные подходы. Возможно, эти существа прилетели к нам из другой звездной системы.

– Ничего подобного! – вставил я. В мозгу вдруг вспыхнуло изображение Титана, и одновременно удушье снова сдавило горло.

На мою реплику никто не обратил внимания. Макилвейн продолжал:

– Если вам нужны аналогии, возьмите амебу – это более ранняя, более простая и гораздо более успешная форма жизни, чем наша с вами. Мотивационная психология амебы…

Дальше я слушать не стал. Свобода слова, конечно, дает человеку право рассуждать о «психологии» амебы, но слушать это я совсем не обязан. Они так и не вернулись к вопросу о том, сколько времени занимает «конференция», а я так и не сказал им, что «конференции» длятся бесконечно.

Затем они занялись экспериментами, что несколько подняло их в моих глазах. Варгас распорядился перевести бабуина с паразитом на спине в клетку к шимпанзе и гиббонам. До этого момента гиббоны вели себя как обычные гиббоны: ухаживали друг за другом, выискивали блох и тому подобное, разве что казались слишком тихими – и зорко следили за каждым нашим движением. Но едва новичок оказался в клетке, они все сошлись в круг, спиной к спине, и начали прямую конференцию, слизняк к слизняку.

– Вот видите, видите?! – Макилвейн взволнованно ткнул пальцем в сторону клетки. – Эти «конференции» нужны им не для размножения, а прежде всего для обмена информацией. Временно разделенный на части организм вновь себя идентифицирует!

Я мог бы сказать ему это же самое без лишней болтовни: хозяин, который долго был без связи, первым делом устраивает прямую конференцию.

– Гипотеза! – фыркнул Варгас. – Голая гипотеза – сейчас у них просто нет возможности размножаться. Джордж!

Он подозвал бригадира лабораторных рабочих и велел доставить еще одну обезьяну.

– Маленького Эйба? – спросил бригадир.

– Нет, мне нужна обезьяна без паразита. Знаешь что, пусть будет Старый Коммуняка.

Бригадир посмотрел на гиббонов и тут же отвел глаза.

– Док, может, не надо Коммуняку? Жалко.

– Ничего с ним не сделается.

– Может, лучше Сатану? Все равно противный, зараза, его не жалко.

– Хорошо, хорошо! Но давайте побыстрее, не заставляйте доктора Макилвейна ждать.

Привели Сатану, черного как уголь шимпанзе. Возможно, в других обстоятельствах он бывал агрессивен, но только не сейчас. Когда его запустили в клетку, он огляделся по сторонам, отпрянул к дверце и жалобно заскулил. Мы словно казнь наблюдали. Я не мог на это смотреть, но не мог и отвести взгляд. Просто намотал нервы на кулак. Человек ко всему может привыкнуть, некоторые посвящают жизнь откачке выгребных ям, например, – но панический страх обезьяны оказался заразительным: захотелось сбежать.

Поначалу другие обезьяны ничего не предпринимали, просто сидели и смотрели на Сатану, будто суд присяжных, – и продолжалось это довольно долго. Повизгивание Сатаны сменилось низкими стонами, и он закрыл лицо руками.

– Смотрите, доктор! – вдруг воскликнул Варгас.

– Что? Где?

– Люси, старая самка. Вон там. – Он указал пальцем.

То была матриарх семейства чахоточных гиббонов. Она стояла к нам спиной, и я увидел, что слизняк у нее на загривке собрался в ком. По центру его тела сверху вниз пролегла переливающаяся линия.

Потом он начал расползаться, как расколотое яйцо. Всего через несколько минут процесс деления закончился. Один из новых слизняков устроился по центру на позвоночнике Люси, второй медленно стек по ее спине вниз. Обезьяна сидела на корточках, почти касаясь задом пола, и паразит мягко шлепнулся на бетон.

А потом он пополз к Сатане. Обезьяна, должно быть, увидела это сквозь пальцы, потому что хрипло взвыла – и кинулась на потолок клетки.

Вы не поверите, но они отрядили команду, чтобы его притащили обратно, – двух гиббонов, шимпанзе и бабуина. Сатану оторвали от решетки, стащили вниз и уложили мордой в пол.

Слизняк подполз ближе.

Когда до Сатаны осталось добрых два фута, он медленно вырастил псевдоподию – слизистое щупальце, которое затанцевало, словно кобра. Потом оно рванулось и ударило Сатану по ноге. Остальные обезьяны тут же его отпустили, но Сатана остался лежать без движения.

Титанец словно перетек в выращенную псевдоподию, присосался к ноге, а затем медленно пополз вверх. Когда он добрался до основания позвоночника, обезьяна пошевелилась. Не успел он добраться до верхней части ее спины, Сатана сел. Потом встряхнулся и присоединился к остальным обезьянам, остановившись только для того, чтобы взглянуть на нас.

Варгас и Макилвейн опять затеяли яростный спор. Происшедшее их, видимо, совсем не тронуло, а мне хотелось разнести что-нибудь ко всем чертям – за себя, за Сатану, за всех обезьяноподобных.

Варгас настаивал, что это ничего не доказывает, Макилвейн же утверждал, что мы видели совершенно новое, для наших представлений, явление: разумное существо, которое благодаря своей организации стало бессмертным и при этом сохраняло свою индивидуальность… или себя в групповой личности – тут его аргументы несколько путались. Тем не менее Макилвейн предполагал, что это существо хранит непрерывную цепь воспоминаний не только с момента предыдущего деления, но и с возникновения вида. Он описывал слизняка как совокупность четырехмерных червей в пространстве-времени, сплетенных в единый организм, и тут разговор понесло в такие эзотерические дебри, что он стал смахивать на полный бред.

Что до меня – я своего мнения не имел, но и не особенно на этот счет беспокоился. Все это было, несомненно, очень интересно и познавательно, но я о слизняках думал одно – что их нужно убивать. Я хотел убивать их с утра до вечера и как можно больше.

Кстати, насчет концепции непрерывной «родовой памяти»: а не тяжеловато ли, когда в любой момент ты можешь точно вспомнить, что делал во вторую среду марта ровно миллион лет назад?