Текст книги "Расширенная Вселенная"

Манна небесная

Поскольку есть все основания ожидать, что благодаря счастливому союзу ядерной физики и ракетостроения в ближайшие годы на нас обрушится атомный дождь, непременно должен объявиться какой-нибудь экзальтированный философ, который будет учить нас, как счастливо жить среди руин многоквартирных, одноэтажных и загородных домов.

Все не так плохо, приятель! Зачем унывать, сидя на корточках у пещеры, пытаясь одной рукой зажарить кролика, а другой вычесать вшей, когда кругом столько поводов для радости? Нужно смотреть в будущее с оптимизмом, а не сокрушаться о беззаботных временах такси, таблоидов и гриль-баров.

У так называемого цивилизованного общества есть масса недостатков – мгновенный курс хиросимотерапии исправит их быстро и без труда. Например, соседка сверху с квадратным мячом для боулинга. Впредь она не станет упражняться с ним прямо над вашей кроватью в три часа утра. Разве это не утешение?

Больше никаких мыльных опер. Никаких шестиминуток, где старая добрая мама стойко выдерживает удары судьбы с восьмиминутными перерывами на навязчивую, прилипчивую рекламу всякого хлама, который вам даром не сдался и без которого жизнь станет только лучше. Впредь никаких томительных ожиданий следующей серии «в это же время на нашем канале», где нам расскажут, как красавица и эталонная тупица Мэми Джукс поступила со своим безымянным младенцем. Мэми канет в Лету вместе с литературной проституткой, давшей ей жизнь.

Больше никаких будильников. Слышите? Никаких будильников! Впредь можно не бояться опоздать, выбиться из графика или сорвать важные сроки. Не нужно глотать кофе впопыхах из страха пропустить автобус в 8:19. Не нужно торопливо обедать, поглядывая на часы. Пара-тройка плутониевых пилюль с неба положат конец бессмысленной беготне за автобусом, чтобы успеть на работу, чтобы заработать денег, чтобы купить еду, чтобы набраться сил, чтобы бежать за автобусом. Тяжелое бремя минут сменится неторопливым приливов вечности.

Но главное, вы избавитесь от проклятия пробуждения по звонку, когда настойчивое пиканье вырывает вас из блаженных объятий сна и заставляет вставать на подкашивающиеся ноги, хотя каждая клеточка отчаянно сопротивляется. В постатомный каменный век нарушить ваш сон сможет лишь горный лев, волк, человек или иное плотоядное, но не это механическое чудовище.

Уэстбрук Пеглер не обрушит потоки желчи на очередной объект своей ненависти, а Лолли Парсон не будет донимать своим девичьим энтузиазмом. (Если эти двое не вызывают у вас антипатии, подставьте имена своих нелюбимчиков-журналистов; после ядерной терапии ни один из них вас более не побеспокоит.)

Отзвуки вселенских бед впредь никогда не коснутся ваших ушей. СМИ больше не будут трубить о разводах, убийствах и беспорядках в Китае. Каждому останутся его собственные заботы.

Прощай, Джон Л. Льюис[41]41
  Джон Л. Льюис (1880‒1969) – лидер Американского объединенного профсоюза горнорабочих, идейный вдохновитель массовых забастовок.


[Закрыть].

Прощайте, юрисдикционные забастовки[42]42
  Юрисдикционная забастовка возникает в результате спора между двумя профсоюзами по поводу того, члены какого из них должны выполнять тот или иной вид работы.


[Закрыть].

Прощайте, клубы «Долой Рузвельта!».

И клубы «Заодно долой Элеонору!».

Прощай, Петрильо[43]43
  Джеймс Петрильо (1892‒1984) – президент Американской федерации музыкантов. В 1942 г. наложил вето на любые записи, аргументируя это тем, что выступления оркестров на радиостанциях сменяются записями. Получил прозвище «Гитлер от музыки».


[Закрыть].

Прощайте, чертовы придурки, сигналящие на светофоре до того, как переключится свет. Дам любые деньги, чтобы избавиться от вас прямо сейчас.

Прощай, Джералд Смит…[44]44
  Джералд Смит (1898–1976) – американский политический деятель крайне правых взглядов, пропагандировавший расизм и антисемитизм.


[Закрыть] Прощайте и те, кто считает, что гонения и притеснения их, любимых, – единственная проблема, заслуживающая внимания мирового сообщества.

Прощай, лицемерие. Впредь можно не покупать алую гвоздику в день рождения мамы, и белую – в день ее смерти. Пятьдесят на пятьдесят, что вы потеряете ее из виду во время катастрофы и никогда не узнаете, жива она или нет.

Прощайте «мальчишники» городского самоуправления, когда мерзкие молокососы декламируют возвышенные пуританские речи усталым прохожим, пока новоизбранный судья вежливо улыбается в объективы камер.

Прощайте, недели под лозунгами «Больше цитрусовых», «Больше шоколада», «Больше комиксов», выдуманными рекламными отделами компаний.

В продолжение темы лицемерия: давайте порадуемся исчезновению дебютанток с пресс-агентами, краху светского общества и полному забвению приемов в честь выхода в свет. Кощунственно было возобновлять традицию первых балов в США сейчас, когда Европа голодает. Парочка атомных бомб послужила бы эффективным фумигатором против этой глупости.

Прощайте, соблазнительные самки, возведенные благодаря искусственной шумихе в ранг кинозвезд задолго до своего появления на экране. Возможно, в нашей приторной культуре это наименьшее из зол, но, когда атомные бомбы положат ему конец, несчастная Сара Бернар перестанет вертеться в гробу.

Прощайте, зажравшиеся, обленившиеся, ненасытные тиранши. Специально не говорю «тещи» – вдруг ваша окажется хорошим человеком. В противном случае можете смело пустить ее на шашлык.

Согласитесь, ничто не мешает американкам стать полноценными и полноправными членами общества: многие наши соотечественницы – подтверждение тому. Однако наше общество прогнило настолько, что даже самая никчемная особь женского пола способна наделать в нем немало шума – но только не после сокрушительной урановой атаки! Настанет день, когда вымрут все паразитки, начиная от слащавых идиоток с иллюстраций Хелен Хокинсон и заканчивая динозаврами, превратившими священное таинство близости в дубинку для устрашения, шантажа и доминирования над мужским полом.

Самцов-паразитов постигнет та же участь. Да, приятель, если тебе повезет увернуться от атомных ракет, когда они заглянут в гости, ты увидишь, как сильно изменилось и оздоровилось наше общество.

Помни и о других незначительных плюсах, иначе велика вероятность впасть в губительную ностальгию по славной, фантастической, неописуемой, в чем-то великолепной и очень хрупкой культуре высоких технологий. Мы разом избавимся от массы неприятных вещей. От вони подземки, к примеру. От кашляющего в затылок соседа в театре. От нахалов, оскорбляющих официанток. От дамочек, которые норовят влезть без очереди. От любопытных варвар, вечно спрашивающих, сколько вы заплатили. От проповедников с елейным голосом и калькулятором вместо сердца. От миллионерш, жертвующих бешеные деньги на приют для бездомных гуппи. От придурков, нечаянно набравших не тот (ваш) номер посреди ночи и громко возмущающихся, что попали не по адресу. От спортсменов, врубающих радио на полную громкость, чтобы болеть у себя в саду за «Доджерсов», – а заодно и от самих «Доджерсов». От тех, кто выгуливает собак без поводков. От тех, кто сплевывает на тротуар. От тех, кто подвергает цензуре пьесы и уродует книги. От исков за нарушение обязательств. От хамов, которые пялятся на инвалидов.

Ослепительная вспышка, столб радиоактивной пыли – и все это сгинет.

Но не спешите радоваться. Выжить среди разрушенных городов, после краха правительства будет, мягко говоря, непросто – уцелевшие жители Центральной Европы это подтвердят. Несмотря на избавление от многих неудобств, рыскать по лесу в поисках еды – весьма сомнительное удовольствие. Поэтому я заранее прибью любого, кто скажет: «Какая разница, упадет на нас атомная бомба или нет, – в конечном итоге все мы умрем».

Пристрелю на месте со словами: «Ты сам напросился, дружок».

Разве неизбежная смерть – повод добровольно позволить этой ухмыляющейся макаке, не обремененной мыслями о завтрашнем дне, тащить меня навстречу катастрофе?

Поскольку таких макак большинство, шансы предотвратить катастрофу в национальном масштабе невелики. Как вариант, кто-нибудь создаст содружество по выживанию в условиях Третьей мировой под названием «Лига по сохранению человечества», «Люди Судного дня» или что-нибудь в этом духе. Введут строгую систему отбора: в содружество попадут лишь выживальщики со здоровыми зубами и чистым дыханием, натасканные в полезных профессиях или знаниях, с достаточно высоким ай-кью и подтвержденной плодовитостью. Учредят пару-тройку колоний вдали от крупных городов и прочих военных объектов.

Как знать, вдруг сработает.

Возможно, я сам займусь этим на досуге, если какой-нибудь ангел ссудит меня деньгами для рекламной кампании. Надеюсь, я автоматически получу членство – иначе меня просто забракуют из-за несоответствия нормам (я трезво оцениваю свою квалификацию).

Мои предки попали в Америку тоже против всяких правил. Подсуетились заранее и явились на континент до того, как ужесточили визовый режим. Надеюсь, и у меня получится.

Но я точно не хочу обрекать себя на смерть только потому, что какой-то тупой олень считает, что атомный взрыв – это очень быстро и совсем не больно. Даже будь оно так, все равно не хочу. Тем более это неправда. Мгновенная смерть настигнет тех, кто находится в самом эпицентре взрыва; остальные будут умирать долго и мучительно, успев осознать все недостатки тупости в атомный век, прежде чем их плоть ослабеет и дух покинет ее. Нет, спасибо, предпочитаю отсидеться в сельской местности.

Конечно, если вы настолько фанат пружинных матрасов, чистой воды и регулярного питания, что не способны расстаться с ними даже ради бесчисленных преимуществ выживания в сельской глубинке, а с другой стороны – недостаточно преданы им, чтобы попытаться предотвратить грядущую катастрофу, тогда слушайте внимательно. Выход есть, и притом совсем необязательно создавать лиги или культивировать философский взгляд на вещи.

Если вам действительно дороги блага нашей придурковатой псевдоцивилизации, тогда, по словам специалистов по новым методам ведения войны, остается одно – ратовать за формирование высшего мирового органа, способного предотвратить атомную войну.

Прямо сейчас бегите со всех ног в ближайшее отделение «Вестерн юнион» и отбейте телеграмму своему конгрессмену: пусть перестает валять дурака и начинает в поте лица трудиться над созданием честно-благородного мирового союза – только без фокусов вроде вето «Большой пятерки» и национальных вооружений… и пусть поторопится, часики тикают. Надо успеть, пока Вашингтон не превратился в пригоршню радиоактивной пыли и сам он, бедолага, не рассыпался в прах!

Что вытворяют с зеркалами

Криминальная история, рассказанная Эдисоном Хиллом

ПРЕДИСЛОВИЕ

В то время как мои попытки стать Спасителем Мира проваливались одна за другой, я потихоньку начинал достигать своей второй цели: выхода за рамки научной фантастики и освоению новых направлений. «Что вытворяют с зеркалами» был моим первым опытом в криминальном жаре, и из него я узнал три вещи: а) криминальную литературу довольно легко писать и легко продавать; б) Рэймонд Чандлер или Рекс Стаут могут не беспокоиться по моему поводу, поскольку жанр меня не слишком заинтересовал; в) «Криминал не окупается… в должной степени» (девиз Ассоциации детективных писателей Америки[45]45
  MWA (Mystery Writers of America) – организация, объединяющая писателей мистики и детективов, основана в 1945 г. Энтони Бучером и другими авторами. Ежегодно вручает премию «Эдгар» и др. В девизе Ассоциации есть игра слов: первую его часть можно прочесть и как «Преступление себя не оправдывает», и как «За детективы не платят».


[Закрыть]).

Вас может позабавить, что эта история выглядела тогда (в 1945 году) слишком рискованной; редактор журнала хорошенько отмыл ее перед публикацией. Здесь вы прочтете оригинальную, «грязную» версию; попытайтесь найти в ней хоть что-нибудь, что могло бы добавить румянца на щеки вашей незамужней тетушки.

Описанное в рассказе волшебное зеркало можно было увидеть в конце 1945 года (насколько я помню) в баре на углу Голливуд и Гауэр-Галч; все остальное в нем – выдумка.

Все, что вам достается бесплатно, стоит куда дороже – но вы узнаете об этом уже после.

Бернардо де ла Пас[46]46
  Бернардо де ла Пас – один из руководителей восстания на Луне и первый президент Конгресса Свободной Луны (см.: Р. Э. Хайнлайн. Луна – суровая госпожа). – Примеч. С. В. Голд.


[Закрыть]

Я пришел сюда, чтобы посмотреть на голых красоток. Пришел, как и все остальные посетители. Это распространенная слабость.

Взгромоздившись на табурет в конце стойки бара в «Джек Джой Джойнт», я подозвал самого Джека, оборвав его болтовню с двумя завсегдатаями.

– Налей на троих, – сказал я. – Нет, на четверых, и хлопни одну со мной. Что новенького, Джек? Я слышал, ты тут устроил для публики кабинку с порнухой?

– Привет, Эд. Запомни, парень, у меня не порнуха, а настоящее искусство.

– Какая разница?

– Если девки ведут себя спокойно – это искусство, а вот если начинают извиваться и крутить задом – тогда закон против. Такие правила. На, посмотри.

Он дал мне программу. Я прочел:

ДЖОЙ-КЛУБ

представляет

«МАГИЧЕСКОЕ ЗЕРКАЛО»

Прекрасные модели в серии развлекательных

и художественных живых картин

22:00 «Афродита» – Эстель

23:00 «Жертвоприношение Солнцу» – Эстель и Хейзел

24:00 «Верховная жрица» – Хейзел

01:00 «Жертва на алтаре» – Эстель

02:00 «Поклонение Пану» – Эстель и Хейзел

(Посетителям рекомендуется воздерживаться от свиста, топанья ногами и прочих нарушений художественной чистоты показа)

Последнее замечание было излишним. Заведение Джека Джоя славилось строгими правилами. На другой стороне программки я увидел новый перечень цен, из которого узнал, что стаканчик в моей руке обойдется мне вдвое дороже, чем я предполагал. Тем не менее зал был битком набит народом – простаками вроде меня.

Я хотел было по-дружески сказать Джеку, что обещаю зажмуриться во время шоу, если он возьмет за выпивку по старой цене, но тут из-за стойки раздались два резких звонка – два пронзительных сигнала, похожие на морзянку.

– Одиннадцатичасовой показ, – объяснил Джек и, присев за стойку, начал там копаться.

Заглянув вниз, я заметил под стойкой какую-то штуковину. Ее украшало столько электрических приспособлений, что их хватило бы на веселенькую рождественскую елку для бойскаутов: переключатели, кнопки, ручки реостатов, проигрыватель для пластинок и ручной микрофон. Я нагнулся, чтобы рассмотреть получше. У меня слабость к таким вещам – должно быть, от моего старика. Он ведь дал мне имя Томас Алва Эдисон Хилл в надежде, что я пойду по стопам его идола. Но я, наверное, здорово разочаровал его: мне так и не удалось придумать атомную бомбу, хотя иногда я пытаюсь починить свою пишущую машинку.

Джек щелкнул переключателем и взял микрофон. Его голос загремел из колонок музыкального автомата.

– А сейчас мы представляем «Магическое зеркало»!

Проигрыватель заиграл «Гимн солнцу» из «Золотого петушка», и Джой медленно повернул ручку реостата. Освещение в зале погасло, а «Магическое зеркало» медленно осветилось. «Зеркалом» служила стеклянная перегородка шириной около десяти футов и высотой около восьми. Она отделяла от зала небольшую сцену на балконе. Когда в баре горел свет и огни на сцене были погашены, стекло оставалось непроницаемым и выглядело как зеркало. Когда же свет в зале гас, а на сцене – включался, сквозь стекло начинала медленно проступать картина.

В баре осталась гореть только лампа под стойкой у Джека. Она освещала его фигуру и приборы. Яркий свет лампы слепил мне глаза; я прикрылся от света рукой и уставился на сцену.

А там было на что посмотреть.

Представьте: две девушки – блондинка и брюнетка. Алтарь, или стол, на котором как символ сладострастия раскинулась блондинка. Брюнетка застыла у алтаря, схватив блондинку за волосы и занеся другой рукой причудливый кинжал. Задник сцены переливался золотым и темно-синим цветом, изображая яркие солнечные лучи на псевдоегипетский или ацтекский манер, но никто не смотрел на задник – все взоры ласкали девушек.

На брюнетке был высокий головной убор, серебряные сандалии и набедренная повязка из стеклянных побрякушек. И больше ничего! Никакого намека на бюстгальтер. Блондинка была голой как устрица. Ее колено на авансцене приподнялось ровно настолько, чтобы заткнуть рот скулящим блюстителям нравов.

Я не смотрел на голую блондинку; мой взгляд тянулся к ней – брюнетке.

И хотя сыграли свою роль две милые торчащие грудки, длина грациозных ног, форма бедер, боков и прочего, тем не менее меня потрясло какое-то общее впечатление. Она была просто до боли хороша. Кто-то рядом воскликнул:

– Обалдеть можно! Я тащусь!

Я хотел уже шикнуть на него, как вдруг понял, что это мой собственный голос.

Тут свет на сцене погас, и я вспомнил, что надо дышать.

Я выложил безбожную плату за мою выпивку недрогнувшей рукой. Джек интимно сообщил:

– Между показами они развлекают посетителей в зале.

Когда девушки появились на лестнице, ведущей с балкона в зал, он жестом подозвал их и представил меня:

– Хейзел Дори, Эстель д’Арки – знакомьтесь, это Эдди Хилл.

Хейзел, брюнетка, спросила: «Как поживаешь?» – а блондинка фыркнула: «О-о, я встречалась с этим призраком раньше. Как дела? По-прежнему гремишь цепями?»

– У меня все замечательно, – ответил я, пропуская мимо ушей ее подковырки.

Да, я знал ее – не как Эстеллу д’Арки, а как Одри Джонсон. Когда я строчил автобиографию начальника полиции, она работала стенографисткой в мэрии. И она никогда мне не нравилась: слишком уж любила находить больные места и ковыряться в них.

Я не стыжусь своей профессии. Ни для кого не секрет, что я литнегр и работаю на других авторов. Хотя вы можете найти мое имя на титульном листе «Сорока лет полицейского», прямо под именем начальника полиции, – пусть маленькими буквами, но оно там: «в сотрудничестве с Эдисоном Хиллом».

– Как тебе понравилось шоу? – спросила Хейзел, когда я заказал круговую.

– Мне понравилась ты, – ответил я по возможности тише, как бы по секрету. – Не могу дождаться следующего номера, чтобы разглядеть тебя получше.

– Тогда ты увидишь кое-что еще, – пообещала она и сменила тему. У меня сложилось впечатление, что брюнетка гордится своей фигурой и с удовольствием принимает комплименты, но в то же время не совсем еще загрубела, выставляя тело напоказ для публики.

Эстель склонилась через стойку к Джеку.

– Джекки-малыш, – сказала она тоном нежного упрека, – ты опять держал подсветку слишком долго. При моей позе это не страшно, но бедная старушка Хейзел к тому моменту, когда ты прикрутил фитиль, уже дрожала, как лист на ветру.

Джек ткнул пальцем в сторону песочных часов для варки яиц:

– Они рассчитаны на три минуты, и именно столько времени вы работали.

– Не думаю, что было больше трех минут, – подхватила Хейзел. – Я совсем не устала.

– Ты вся тряслась, моя милая. Я же видела. Тебе не стоит утомляться – от этого появляются морщины. В любом случае, – добавила Эстель, – за временем теперь буду следить я. – И она сунула песочные часы в свою сумочку. – Тебе нас больше не надуть.

– А я говорю, три минуты, – настаивал Джек.

– Не важно, – заявила она. – Или с этого момента мы следим за временем, или мамочка закроет маленького Джекки в темный чулан.

Джек хотел ей что-то ответить, но, передумав, отошел в другой конец стойки бара. Эстель пожала плечами, заглотнула остатки спиртного и ушла. Я видел, как она еще поговорила с Джеком, а потом присоединилась к клиентам за одним из столиков.

Хейзел тоже посмотрела ей вслед и пробормотала:

– Надавала бы я этой потаскушке по трусам… если б она их носила.

– А что, ее обвинение – туфта?

– Не совсем. Возможно. Джек твой приятель…

– Нет, мы просто знакомы.

– Знаешь… бывали у меня мерзкие боссы… но он настоящий подонок. Вряд ли он затягивает время, чтобы помучить нас, – мне бы и в голову не пришло его проверять, – но некоторые позы очень трудно держать три минуты. Например, Афродиту у Эстель. Ты видел?

– Нет.

– Она балансирует одной ногой на шаре, а другая нога приподнята и заменяет собой фиговый листочек, потому что она там без одежды. Джек установил аварийный выключатель, чтобы прикрыть ее, если она сорвется, но все равно это дикое напряжение.

– Лучше скажи: чтобы самому прикрыться от полиции.

– И от нее тоже. Джек хочет, чтобы мы работали так круто, как только можно, чтобы не замела полиция нравов.

– Не понимаю, зачем ты пошла работать в этот притон. Ты могла бы получить роль в фильме.

Она печально рассмеялась:

– Эдди, ты когда-нибудь пробовал получить роль? Я-то пыталась.

– И все-таки… впрочем, ладно. А что вы с Эстель не поделили? Ты сердишься, когда говоришь о ней.

– Она… хотя не важно. Наверное, у Эстель были добрые намерения.

– Ты хочешь сказать – когда она затащила тебя сюда?

– Не только.

– А что еще?

– Да ничего… слушай, как ты думаешь, мне действительно нужен крем от морщин?

Я рассматривал ее очень близко и старательно, пока она слегка не покраснела, а затем заверил, что абсолютно не нужен.

– Благодарю, – произнесла она. – А Эстель явно считает, что нужен. Недавно она посоветовала, чтобы я позаботилась о своей внешности, и надарила мне кучу косметики. Я поблагодарила Эстель за подарки – с ее стороны это, наверное, проявление дружелюбия… тем не менее меня покоробила такая забота.

Я кивнул и постарался сменить тему. Мне не хотелось говорить об Эстель; я хотел говорить о самой Хейзел… и о себе. Я сказал, что знаю одного агента (моего собственного), который может ей помочь. Услышав, что есть шанс получить роль, она заинтересовалась по-настоящему – если не мной, то по крайней мере тем, что я ей говорил.

Случайно взглянув на часы за стойкой бара, она ахнула:

– Чуть не опоздала на свое выступление. Пора идти. Пока!

Было без пяти двенадцать. Мне удалось пересесть с конца стойки поближе к середине, прямо напротив пульта управления «Магическим зеркалом». Я не хотел, чтобы яркий свет за стойкой Джека мешал мне смотреть на Хейзел.

Почти в полночь из подсобки выбежал Джек и, оттолкнув своего помощника, занял место возле пульта.

– Как раз вовремя. Она звонила? – спросил он меня.

– Нет, не звонила.

– Ну и хорошо.

Он убрал со стойки грязные стаканы, сменил пластинку на проигрывателе – в общем, суетился понемногу, как обычно. Я не отрываясь смотрел на «Зеркало».

Раздалось два звонка, резких и громких. Джек почему-то не объявлял выступление. Я оглянулся и увидел, что он, сжав микрофон в руке, испуганно таращится на дверь.

В зал вошли двое полицейских, Ханнеган и Фейнштейн. Наверное, Джек испугался, что залетел под облаву, но это было глупо. Да только патрульные полицейские не таскаются по облавам. Я понял, зачем они сюда пришли, еще до того, как Ханнеган слепил Джеку улыбочку и махнул рукой, показывая, что все нормально, – они просто влезли бесплатно поглазеть на девочек под предлогом наблюдения за моралью публики.

– А сейчас мы представляем «Магическое зеркало», – раздался из колонок голос Джека. Кто-то влез на табурет рядом со мной и просунул ладонь мне под локоть. Я обернулся. Рядом сидела Хейзел.

– Тебе же надо быть не здесь, а там, наверху, – пробормотал я как дурак.

– Ладно, успокойся. Так Эстель сказала… я объясню после представления.

На балконе стало постепенно светлеть, из колонок зазвучал «Грустный вальс». И снова на сцене был алтарь. Эстель распласталась на нем, как и прежде. Когда стало совсем светло, я заметил у нее возле груди красное пятно и торчащую рукоять кинжала. Хейзел успела рассказать мне о каждом акте; это была так называемая «Жертва на алтаре», которую по программе полагалось показывать в час ночи, а не в двенадцать.

Я опечалился, не увидев Хейзел в работе, но, надо признать, сцену поставили удачно – настоящий драматизм с тошнотворным привкусом, душераздирающее сочетание садизма и сексуальности. Красная жидкость, которую я посчитал за кетчуп, стекала вниз по голому боку Эстель, а рукоятка театрального кинжала торчала так, словно клинок действительно вонзили в тело, – публике это очень понравилось. Сцена была естественным продолжением «Жертвоприношения Солнцу».

Хейзел завизжала прямо мне в ухо.

Ее первый крик оказался сольным. Но потом, через секунду или две, завопили все женщины в зале – сопрано, альт, немного тенора, но в основном визгливое сопрано. Сквозь шум и крики прогремел мощный бас Ханнегана:

– Всем оставаться на местах! Эй, кто-нибудь, включите свет!

Я схватил Хейзел за плечи и встряхнул ее:

– В чем дело? Что случилось?

Она ошеломленно тыкала рукой в направлении балкона и монотонно причитала:

– Она мертва… она мертва… она мертва!

Хейзел сползла с табурета и метнулась в подсобку. Я последовал за ней. Свет в зале резко вспыхнул, огни на балконе продолжали гореть.

Мы проскочили первый, второй и третий пролеты лестницы, пробежали через маленькую костюмерную и ворвались на сцену. Я почти догнал Хейзел, Фейнштейн наступал мне на пятки.

Мы застыли, сгрудившись в дверях и щурясь от яркого света. Признаюсь, зрелище открылось нам безотрадное. Она действительно была мертва. Кинжал, который следовало прижать рукой к груди, предварительно обмазав кетчупом для создания иллюзии… этот причудливый клинок, это гибкое стальное лезвие оказалось на три дюйма ближе к ее грудной кости, чем полагалось по сценарию. Его вонзили прямо в сердце.

На полу у алтаря, на расстоянии вытянутой руки от Эстель, скрытые от глаз публики, стояли песочные часы для варки яиц. И когда я взглянул на них, упали последние песчинки.

Хейзел потеряла сознание, я подхватил ее (сдобная девочка!) и уложил на кушетку.

– Эдди, – сказал Фейнштейн, – звони в участок. Передай Ханнегану, чтобы никого не выпускал. А я останусь здесь.

Я дозвонился до участка, но Ханнеган обошелся без наших советов. Он усадил народ по местам и втирал им очки. Джек по-прежнему стоял за стойкой, оцепенев от изумления; яркий свет от пульта придавал ему вид мертвеца.

В пятнадцать минут первого ночи появился Спейд Джонс, лейтенант из отдела по расследованию убийств, и началась обычная рутина. Лейтенант хорошо знал меня и даже помогал в работе над книгой, которую я писал для его шефа; наверное, поэтому он тут же вцепился в меня в поисках хоть какого-то объяснения. В полпервого он был уже почти уверен в том, что никто из посетителей не мог совершить преступления.

– Эдди, мальчик мой, я, конечно, не утверждаю, что никто из них не убивал ее, – это мог сделать любой: выбрать нужный момент, рвануть наверх, схватить нож и воткнуть его девчонке в ребра. Но маловероятно, чтобы у кого-то из посетителей была возможность так точно выбрать время и способ убийства.

– Любой – но не обязательно из посетителей, – уточнил я.

– То есть?

– Прямо перед лестницей расположен пожарный выход.

– Ты думаешь, я этого не заметил? – Он отвернулся и приказал Ханнегану отпустить всех, кто мог предъявить документы с местным адресом. Остальных он велел отвезти в управление, чтобы ночные дежурные могли опросить их как свидетелей. Возможно, кого-то из них придется задержать для дальнейшего расследования, но в любом случае – чтобы здесь он их больше не видел!

На балконе деловито суетились фотографы и эксперты, снимавшие отпечатки пальцев. Появился помощник судмедэксперта, за ним хлынули репортеры. Через несколько минут после того, как заведение очистили от зевак и посторонних, по лестнице спустилась Хейзел и присоединилась ко мне. Никто из нас ничего не сказал, но я похлопал ее по спине. А когда чуть позже вниз снесли накрытые носилки с завернутым в одеяло телом, я обхватил ее рукой, и она уткнулась лицом в мое плечо.

Спейд допрашивал всех поодиночке. Джек ничего не сказал. «Я не такой умный, чтобы говорить без адвоката» – вот и все, что удалось из него вытянуть. Я подумал про себя, что Джек не прав: лучше было бы ему поговорить с лейтенантом сейчас, чем потом потеть под яркими лампами. Тем более что мои показания снимут с хозяина клуба все подозрения, пусть даже лейтенант и узнает о ссоре Джека и Эстель перед выступлением. Спейд никогда не стал бы подтасовывать факты. Он был честным полицейским – с копами это бывает. Я и сам встречал честных полицейских. Даже двух, по-моему.

Лейтенант выслушал меня, взял показания у Хейзел и снова обратился ко мне:

– Эдди, мальчик мой, помоги мне докопаться до сути. Как я понимаю, в двенадцатичасовом показе должна была выступать эта девушка – Хейзел.

– Да, верно.

Он повертел в руках одну из программок Джой-клуба:

– Хейзел говорит, что без пяти двенадцать она пошла наверх подготовиться к шоу.

– Совершенно точно.

– Да. И она была с тобой, так? Она сказала, что поднялась наверх, потом пришла Эстель и заявила, что хозяин велел поменять местами два представления.

– Я об этом не знал.

– Естественно. Хейзел сказала, что немного поартачилась, но уступила и спустилась вниз, где и составила тебе компанию. Верно?

– Верно.

– Хмм… Тогда твое замечание по поводу пожарного выхода может иметь смысл. Хейзел рассказывала мне о дружке Эстель. Он дует в трубу на танцульках через дорогу. И этот парень мог прошмыгнуть сюда, чтобы приколоть подругу. Делов-то на пару минут. Ведь трубачи, сам знаешь, подудят и отдохнут – а то и губу протереть недолго.

– Но откуда он узнал, когда прийти? Выступать-то должна была Хейзел.

– М-да… Что ж, может, он был в курсе. Похоже, что Эстель назначила свидание – вот чем объясняется изменение программы, и это же предполагает мужчину. Потому-то ее приятель и знал, когда прийти. Один из моих парней проверяет эту версию. Теперь о том, как шли выступления… Покажешь мне, что тут к чему? Ханнеган пытался, но добился лишь того, что его долбануло током.

– Могу попробовать, – сказал я, поднимаясь на ноги. – Тут нет ничего особенно сложного. Так, говоришь, Хейзел утверждает, что Джек разрешил Эстель поменять программу? А ты спрашивал его – почему?

– Это единственный вопрос, на который он согласился ответить. Настаивает, что не знал о замене выступлений. Говорит, что ожидал увидеть в «Зеркале» малышку Хейзел.

Пульт управления только казался сложным. Я объяснил Джонсу назначение реостата и рассказал, что Джек одним поворотом ручки не только плавно уменьшает накал ламп в зале, но и усиливает освещение сцены. Позади реостата я обнаружил дополнительный обходной переключатель, который был рассчитан на нынешние условия – когда свет горел и в зале, и на сцене. Мы нашли также аварийный выключатель освещения балкона и пару кнопок для подключения микрофона и проигрывателя к колонкам музыкального автомата. Рядом находился звонок – небольшой черный ящик с двумя штырьками, от которых тянулись провода наверх, к сигнальной кнопке. Нажимая на нее, девушки сообщали Джеку о своей готовности. В центре стойки, прямо под крышкой, крепилась стопятидесятиваттная лампа, подключенная к электрической сети отдельно от реостата. Кроме шнура этой лампы, все остальные провода исчезали в стальной изоляционной трубе под стойкой бара. И именно эта лампа слепила мне глаза во время одиннадцатичасового представления. Она казалась слишком яркой, – на мой взгляд, сгодилась бы лампа и послабее. Наверное, Джеку нравился яркий свет.

Я объяснил Спейду устройство пульта и дал ему пощелкать кнопками. Потом я перевел реостат в положение «Зал» и отключил обходной переключатель. Зал продолжал сиять огнями, «Магическое зеркало» погасло.

– Итак, оставалось пять минут до полуночи. Хейзел помахала мне ручкой и пошла наверх. Я пересел на другой табурет, как раз напротив того места, где сейчас стою. В полночь появился Джек и спросил, был ли сигнал. Я сказал, что не слышал. Он немножко покрутился, убрал стаканы и так далее. Потом раздалось два звонка. Джек взял микрофон, но на несколько секунд задержал показ: он заметил Ханнегана и Фейнштейна. Ханнеган дал зеленый свет, и Джек объявил начало.