Текст книги "Дорога в Гандольфо"

– Как вы собираетесь выходить из положения?

– Я полагаю, что следует направить министру обороны письмо, приложив к нему магнитофонную пленку, на которую вы запишете его. И в письменном тексте, и, соответственно, на пленке вы заявите, что, будучи в здравом уме, знаете о своей болезни… ну и все прочее…

Хаукинз уставился на Дивероу.

– Вы, часом, не свихнулись?

– В Дакоте очень много силосных ям.

– Боже ты мой!

– Все это не так уж плохо, как вам кажется… Письмо и пленка будут похоронены в Пентагоне. Они пойдут в ход только в том случае, если вы начнете дурить общественность. Если же все будет в порядке, вам вернут, ну, скажем, через пять лет… Идет, Хаукинз?

Вытащив из кармана спички, генерал зажег одну из них и прикурил. В следующее же мгновение целое облако довольно едкого дыма почти скрыло от Сэма его лицо, и из плотной завесы до Дивероу донесся чеканивший слова голос Хаукинза:

– К черту все эти ваши китайские штучки, ни о каком психическом заболевании и тому подобном дерьме не может быть и речи! Никому не удастся выбить меня из седла!

– Боже ты мой! – воскликнул Сэм, расхаживая по камере, как он это часто делал в зале заседаний, вырабатывая тактику защиты. – Раз так, обойдемся и без этого! Просто вы заявите о том, что устали, вот и все! И не забудьте добавить еще что-нибудь о выпивке, поскольку любящий поддать клиент всегда вызывает сочувствие и даже выглядит в какой-то степени привлекательным. – Сэм остановился на какой-то миг, собираясь с мыслями, а затем продолжил: – Конечно, китайцы предпочли бы идеологическое, если так можно выразиться, покаяние, которое наверняка смягчило бы их. Впрочем, они и без того уже проявили немалое великодушие по отношению к вам. Народная власть повела себя по-джентльменски. И продемонстрировала терпимость. Чего вы, кстати, не поняли. Ведь вы и на самом деле ответственны перед ними за всю ту грязь, которой вы поливали их в течение целой четверти века.

– Да вы просто режете по живому! – прорычал Хаукинз, продолжая совершенно непостижимым для Дивероу способом жевать сигару. Затем, вытащив ее изо рта и понизив голос, генерал произнес: – Я знаю, я знаю… Силосная башня или Монголия! О боже!

Дивероу с сочувствием наблюдал за генералом. Затем, подойдя к нему, мягко сказал:

– Вы в тисках, генерал. И поверьте, никто не знает это лучше меня. Я читал ваше досье и согласен, может быть, лишь с одной пятидесятой того, что там написано. И тем не менее я считаю, что вы представляете собой угрозу по слишком многим параметрам. Но мне также ясно и то, что вы никогда не были ни марионеткой, ни посмешищем. Помните, что вы внушали своим «девочкам»? Что каждый человек – свое собственное изобретение. И это говорит мне о многом. Так дайте же мне возможность помочь вам! Я не солдат, Хаукинз, но я, черт меня побери, довольно хороший юрист!

Хаукинз отвернулся. Как показалось Сэму, он был несколько смущен. И когда заговорил, в его словах прозвучала такая беззащитность, что Сэм вздрогнул:

– Не знаю, почему оказывают на меня воздействие чьи-то речи и никак не привлекают силосные ямы с Монголией. Черт побери, парень, но я прослужил в армии тридцать с лишним лет. Снимите с меня форму, и я буду выглядеть словно ощипанная утка, куда бы меня ни поместили. Ведь я профессиональный военный и не знаю ничего, кроме армии, у меня нет никакой другой подготовки, коль скоро вы заводите речь о чем-то ином. Я никогда не занимался техническими науками, исключая некоторого знакомства в «Джи-2» с техникой, похожей на ту, которой нашпигована эта комната. Я умею только ставить ловушки для любителей поживиться за счет казны, о чем весьма правдиво написано в отчетах о моей деятельности в Индокитае. Я перехитрил камбоджийцев, цэрэушников, вьетнамцев и даже прожженных сайгонских генералов. Я полагаю, что могу управлять личным составом, хотя мне поставляли чаще всего каких-то уголовников. Если бы эти люди были штатскими, им даже не разрешили бы показаться на улицах. А я всегда относился к ним хорошо. Я мог держать всю эту гвардию в руках. Я сумел, встав на одну доску с ними, использовать и их самих, и их способность ловить рыбку в мутной воде. Но я ничего не умею делать в том мире, который начинается там, где кончается Армия…

– Что-то не похоже на человека, который заявил, что каждый являет собой свое собственное изобретение. Вы же на самом деле крепче.

Повернувшись, Хаукинз посмотрел на Сэма.

– Все это ерунда, парень, – медленно и вдумчиво проговорил он. – А знаешь почему? Может быть, единственное, что из меня хотели сделать в моей жизни, так это махинатора. А я всегда плевал на это, поскольку никогда не придавал особого значения деньгам.

– Вы жаждете борьбы. Как и все талантливые люди. Ну а деньги представляют собой, так сказать, ее побочный продукт… И обычно их ценность заключается в их количестве, а не в том, что можно на них приобрести.

– Согласен с вами, – глубоко вздохнув и потянувшись, сказал Хаукинз.

Глядя на выражение его лица, Сэм был почти уверен в том, что в эту минуту генерал думал о своей отставке.

Хаукинз прошел бесцельно мимо Сэма, напевая мелодию из «Мерзи-Доутс». Из своего богатого опыта юриста Сэм знал, что именно в такие минуты надо оставить клиента в покое и дать ему время для принятия решения.

– Подожди еще минуту, парень, – проговорил наконец генерал, вынимая изо рта сигару и глядя Сэму в глаза. – Все рассчитывают на мое согласие: и китайцы, и эти дырявые задницы в Вашингтоне, и, возможно, не менее дюжины корпораций, занимающихся нефтепродуктами. Как мне начинает казаться, они не только рассчитывают на него, но и нуждаются в нем. Причем настолько, что пойдут на любой подлог, состряпают какое угодно дело… Этот восковой шар катится без контроля…

– Подождите, генерал! То, с чем мы столкнулись…

– Нет, это ты подожди, парень! Я не собираюсь доставлять тебе неприятности. И сделаю все намного лучше, нежели ты рассчитываешь.

Хаукинз снова зажал сигару между зубов, его глаза оживились.

– Я все сделаю так, – энергично и в то же время вдумчиво заговорил он, – как этого от меня хотят все эти недоноски. Услужу им и словом, и делом. Если хотите, я покрою поцелуями каждую плитку на площади Сон Тай. Но взамен я выдвигаю два условия. Во-первых, меня должны увезти из Китая и одновременно уволить из армии. И, во-вторых, я хочу провести три дня в архивах «Джи-2», находящихся в округе Колумбия, чтобы посмотреть там только свое досье… Ведь это же я, черт побери, писал всю ту чертовщину! И желал бы теперь бросить последний взгляд на все то, что я сделал. В присутствии любой охраны. Впишу свои последние оценки и дополнения. Вообще-то, это обычная процедура для уволенных офицеров разведки. Что вы думаете по этому поводу?

– Я не знаю, – неуверенно проговорил Сэм. – Ведь это секретные материалы…

– Но не для офицера же, который делал все то, о чем в них сообщается! Кстати, об этом говорится и в параграфе семь-семь-пять Устава о секретных операциях. В данном параграфе даже содержится требование о внесении уволенным офицером его последних оценок.

– Вы в этом уверены?

– Ни в чем в своей жизни я не был так уверен, как в этом, парень!

– Хорошо, если так положено…

– Я только что процитировал тебе устав. А ведь это военная библия, парень!

– В таком случае я не вижу никаких препятствий.

– Я желаю получить от тебя письменное подтверждение принятия моих требований. В обмен на то самое письмо и пленку, которые удостоверят, что я устал настолько, что жрал дерьмо ящериц. Короче говоря, я предъявляю вам ультиматум, суть которого сводится к следующему: или в Вашингтоне готовится приказ, предписывающий мне выполнить по прибытии в Штаты соответствующие требования параграфа семь-семь-пять, или же я выбираю силос в Монголии! После возвращения домой у меня найдется еще немало сторонников. Может, они несколько простоваты, но шума наделают достаточно.

Маккензи Хаукинз усмехнулся. Торчавшая у него во рту сигара превратилась в бесформенную массу. Теперь настала очередь Сэма скосить глаза.

– О чем вы думаете?

– Так, ни о чем, парень. Просто ты кое о чем напомнил мне. Каждый – свое собственное изобретение, сумма его частностей. И за пределами армии существует чертовски огромный мир. Где тоже идет борьба.

Часть вторая

Любая замкнутая корпорация – то есть компания с ограниченным числом инвесторов, вне зависимости от размера ее капитала, – должна возложить ответственность за финансовую деятельность на людей, обладающих благородным сердцем и беспримерной отвагой, которые преданностью своей и целеустремленностью придадут динамизм всей структуре.

«Экономические законы Шеперда», кн. CVI, гл. 38

Глава 7

Народный суд закончился к удовольствию всех заинтересованных сторон. Хаукинз, превосходно сыграв отведенную ему роль, предстал перед судом смиренным и раскаявшимся в своих злодеяниях грешником, этакой мягкой и ласковой кошкой. И по прибытии на военно-воздушную базу в Трэвисе, в Калифорнии, он, сойдя с самолета с выражением стоика, четко отвечал перед камерами на вопросы целых толп журналистов и всевозможных лунатиков, чем буквально покорил собравшихся на аэродроме простых людей и разочаровал оравших во все горло суперпатриотов.

В весьма простых выражениях он объяснил, что пришла пора, когда старые солдаты должны достойно сойти со сцены, что времена изменились, а значит, произошла неизбежная в таких случаях переоценка ценностей. И то, что считалось вероломством и предательством десять лет назад, сейчас воспринимается нормой в отношениях между людьми. Предназначение военного человека – отнюдь не решение каких-то международных спорных вопросов, и нацеливать его на это нельзя. Вполне достаточно и того, что он – простой воин национальной армии… И так далее, и тому подобное.

Что же касается лично его, генерал-лейтенанта Маккензи Хаукинза, то он по-прежнему остается приверженцем общепринятых истин под тем углом зрения, под каким он видит их.

В общем, все было весьма живо. Весьма искренне. Весьма бравурно.

А сам Хаукинз был превосходен.

Было отмечено, что за этой встречей наблюдал и сам хозяин Овального кабинета. Он прекрасно провел время, сидя в глубоком кресле перед телевизором, рядом с которым расположился, оберегая хозяина, его любимец – стопятидесятифунтовый дог по кличке Питон. Смеялся, хлопал ладонями собаку по спине и хихикал. Вместе с ним веселилась и вся его семья, точно так же смеясь, хлопая в ладоши, хихикая и притопывая ногами. И хотя его близкие не были вполне уверены в том, что их отец действительно столь счастлив, тем не менее они никогда так не радовались с того самого дня, когда он выстрелил тому ужасному маленькому спаниелю в живот.

Сэм Дивероу следил за превращением Маккензи Хаукинза из рычащего медведя в забитого опоссума с сомнением и страхом. Ястреб превратился в этакого мягкоклювого птенца без особой на то причины. И дело было даже не в том, что Сэм не принимал во внимание возможность тюремного заключения генерала в Монголии или Ливенуорсе. Коль скоро Хаукинз согласился признать справедливым предъявленное ему обвинение, публично покаяться, написать и зачитать письмо и не возражать против появления в газетах фотографий, снятых во время последнего судебного заседания, ознаменованного оглашением приговора, согласно которому он получил сто условных лет, и изображавших его с поникшей головой, то он мог вернуться к своим армейским замашкам, дать возможность разгореться обуявшим его страстям. Вместо этого он делал все возможное для того, чтобы гасить их. Создавалось впечатление, что он и на самом деле решил сойти со сцены. Причем сам Сэм считал эту фразу ужасной.

Конечно, Сэм не мог не догадываться о том, что такое поведение Хаукинза каким-то образом связано с обещанной Вашингтоном услугой за услугу – с допуском Хаукинза к архивам «Джи-2» в соответствии с параграфом семь-семь-пять о секретных операциях. И если это было так, то генерал напрасно старался вести себя подобным образом, поскольку три разведслужбы уже просмотрели востребованные Хаукинзом папки и не нашли в них ничего важного с точки зрения национальной безопасности. Ведь по большей части речь в них шла о давних тайных заговорах в Сайгоне, нескольких старых нечистоплотных мероприятиях в Европе, а также о всевозможных предположениях и сплетнях, то есть о разной чепухе.

И если Хаукинз искренне верил в то, что он сможет извлечь нечто полезное для себя – а иначе какой смысл настаивать на допуске к документам? – из этих устаревших, неподтвержденных донесений, то в этом не было ничего опасного. А вообще же вследствие инфляции и значительно уступающей зарплате пенсии, которую теперь должен был получать генерал, а также из-за шаткости его положения дела Хаукинза в целом складывались далеко не блестяще. И поэтому никого не волновало, что генерал собирается делать со своим старым досье. Ну а если из этого и вышло бы что-нибудь непредвиденное, то в распоряжении Пентагона имелось его письмо.

– Я рад снова слышать тебя, парень! – громко и энергично произнес Хаукинз.

Сэм убрал телефонную трубку подальше от уха. Частично этот жест объяснялся тем, что Хаукинз буквально оглушил его, а частично и тем, что Сэм просто испугался, снова услышав его.

Дивероу вернулся в Вашингтон около двух недель назад, оставив Ястреба в Калифорнии сразу же после пресс-конференции в Трэвисе. До отставки Сэма оставалось всего три дня, и он только тем и занимался, что приводил свои дела в тот образцовый порядок, который бы соответствовал столь славному часу.

Хаукинз не имел никакого отношения к его настоящим занятиям, но его постоянное присутствие представляло для Сэма некую абстрактную опасность.

– Привет, Мак! – осторожно ответил Сэм: они прекратили называть друг друга по званиям еще в начале процесса в Пекине. – Ты в Вашингтоне?

– Где же еще, парень? Завтра я собираюсь в «Джи-2», чтобы выполнить требование параграфа семь-семь-пять. Ты что, не знаешь об этом?

– Я был очень занят, поскольку мне надо многое тут закончить. Да и кто стал бы докладывать мне об этом твоем параграфе?

– Как «кто»? – ответил Хаукинз. – Ты же едешь вместе со мной, и я полагал, что тебе известно об этом.

Сэму показалось, что в его желудке застрял огромный кусок. Он машинально выдвинул один из ящиков своего стола и, доставая оттуда бутылку «Мэлокси», сказал:

– Сопровождать тебя? Но зачем? Ты что, сам не знаешь, где находится этот «Джи-2»? В случае чего я дам тебе адрес, Мак, он у меня здесь. Не клади трубку, Мак!.. Сержант, разыщите мне адрес архивов «Джи-2»! И побыстрее!

– Постой, Сэм! – прокричал в трубку Хаукинз. – Это обычная армейская формальность, и только. Ничего из ряда вон выходящего и неудобного. Адрес я знаю, но тебе все равно придется сопровождать меня! Это решено, Сэм…

– Но я не желаю ехать с тобой! – воскликнул Дивероу. – Какой, к черту, из меня сопровождающий? И я уже попрощался с тобой в Калифорнии!

– Ты можешь снова поздороваться со мной за сегодняшним обедом, Сэм! Что ты, кстати, думаешь по этому поводу?

Тяжело вздохнув, Сэм отпил из бутылки и сделал своему секретарю из женской вспомогательной службы знак рукой, чтобы та вышла.

– Сожалею, Мак, но у меня очень много дел… Возможно, мы увидимся в конце недели или, если удастся, послезавтра в четыре часа…

– Нам следует выехать в «Джи-2», Сэм, завтра утром… Я хочу сказать, что ты обязан быть там, парень. Это в порядке вещей. Ведь мы же не хотим, чтобы там случилось что-нибудь непредвиденное, не так ли? Поскольку в случае чего – бог ты мой! – нас с тобой просто не выпустят оттуда.

– Где ты собираешься обедать? – спросил Дивероу. Положив трубку, он поморщился. Бутылка «Мэлокси» была пуста.

«Ты же едешь вместе со мной, и я полагал, что тебе известно об этом… Это в порядке вещей. Ведь мы же не хотим, чтобы там случилось что-нибудь непредвиденное, не так ли?»

Конечно, нет…

Дивероу тряхнул головой. Парочка в соседней кабине уставилась на него. Он опомнился и с идиотским видом улыбнулся. Нашептавшись между собой, те двое отвели глаза. Их реакция была понятной.

Под шторами арки прошел высокий человек и двинулся в глубь зала. Сэм впился в него глазами. Причем со страхом.

Это был Хаукинз. Сэм не сомневался в этом, несмотря на то, что осторожно пробиравшийся сквозь забитый людьми зал рослый мужчина имел лишь отдаленное сходство с растрепанным, жевавшим сигару Маккензи Хаукинзом, искоса рассматривавшим его через окошечко в двери пекинской камеры. И еще меньше направлявшийся к Сэму человек напоминал того коротко остриженного Хаукинза, который некогда гордо шествовал с выпрямленной спиной, печатая шаг, словно маршировал на параде под оркестром. Прежде всего в глаза бросалась бородка в стиле Ван Дейка. И хотя Хаукинз только что отпустил ее, она уже успела отрасти и выглядела довольно ухоженной. Изменилась и прическа. Его волосы не только стали длиннее, но и были подстрижены таким образом, что седоватыми волнами спадали ему на уши. В целом он выглядел весьма презентабельно. Что же касается его глаз, то увидеть их было нельзя – из-за темных очков в светлой оправе из черепахового панциря, придававших ему вид ученого или даже дипломата без всякого намека на таинственность.

А его походка? Боже милосердный! Армейскую деревянность Хаукинза сменила, черт побери, элегантность обладающего вкусом человека. И вообще во всей его фигуре и манере держаться появились расслабленность и мягкость, некая естественная пластичность, характерная больше для Палм-Бича, нежели для Форт-Беннинга.

– Я заметил, как ты наблюдаешь за мной, – сказал Хаукинз, входя в кабину. – Не так уж и плохо, а, парень? Никто из этих дерьмоносцев не остановил меня. Что ты думаешь по этому поводу?

– Я удивлен, – ответил Сэм.

– Ну и зря, парень… Первое, чему необходимо учиться при переходе границы, так это способности адаптироваться в новых условиях. Не только к природной среде, но и, главным образом, к местным привычкам и поведению. Это своеобразная форма психической войны.

– Что ты городишь?

– Мы за линией фронта, Сэм, на вражеской территории. Неужели до тебя не доходит это?

Хаукинз элегантным движением помешал лед в коктейле. И затем перешел к тому главному, ради чего он и затеял этот обед с Дивероу. Это же главное заключалось всего в одном, но весьма взрывоопасном имени – генерал-майор Хизелтайн Броукмайкл… Совсем еще недавно служил в штабе американских войск в Бангкоке, а ныне пребывал в Вашингтоне в полном забвении.

– Да, Сэм, старина Броуки был вместе со мной в Корее… Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, хотя и был немного горяч. К тому же ему постоянно приходилось бороться со своим тупицей кузеном… У того еще было это идиотское имя – Этелред. Можешь себе такое представить? Подумать только – два Броукмайкла в одной чертовой армии, и оба с дурацкими именами!

– Я уже наелся, – произнес спокойно Дивероу. Хаукинз между тем продолжал:

– И вот ты, сэр, долбанул из тяжелой мортиры по карьере Броуки. Он не получит больше ни одной звездочки на воротник, если даже соберет для этого всех астрологов в Пентагоне. Сам знаешь, они никогда не бывают уверены в чем бы то ни было. Согласен, один из этих чертовых Броукмайклов мошенник, но ты ведь так и не доказал этого.

– Мне бы не позволили! – прошептал Сэм так громко, что его услышал не только Хаукинз.

Парочка в соседней кабине снова посмотрела на него, и Сэму пришлось состроить им гримасу.

– У меня имелись доказательства, я подготовил все необходимые материалы, но меня заставили закрыть дело!

– И все же хороший парень был сражен в тот самый момент, когда начальники штабов с благосклонностью посматривали на него… Жалко, скажу я тебе!

– Хватит об этом, Мак! – не выдержал Сэм. – Я сыт по горло этим идиотом…

– Не такой уж он идиот… Что же касается тебя, то ты тогда пошел даже на серьезные правонарушения, чтобы только добыть эти твои так называемые доказательства.

– Я сознательно шел на риск, поскольку был чертовски зол. И заплатил за это двумя годами жизни в этой петушиной форме! Но теперь все, я хочу уйти!

– Все это очень плохо. И мне очень неприятно слышать, как ты говоришь об этом, потому что тебе, возможно, придется еще какое-то время поработать в генеральной инспекции, если я…

– Перестань! – перебил Хаукинза Дивероу похожим на рычание шепотом. – Через день я снова стану свободным человеком, и ничто – слышишь, ничто! – не изменит этого.

– Я тоже надеюсь, что так оно и будет. Но позволь мне закончить. Ты действительно можешь задержаться в армии, если мне не удастся отговорить старину Броуки от его сумасбродной идеи. Дело, видишь ли, в том, что обвинения, выдвинутые против тебя в Бангкоке, вовсе не преданы забвению. В силу целого ряда довольно сложных обстоятельств и всех этих нападок штатских уродов на армию они как бы повисли в воздухе. В данный момент Броуки ничего не имеет против тебя, но ему как-то хочется определиться, и, думаю я, ты прекрасно это понимаешь. Он воображает, что если снова выдвинет против тебя те обвинения, то ты, откопав соответствующие документы, сможешь показать лицо настоящего Броукмайкла и возвратить ему таким образом благосклонность Объединенного комитета начальников штабов, которой он пользовался всегда. Не буду скрывать, тебе лучше пойти на это, поскольку в противном случае ты можешь оказаться в каменоломнях. Это не займет много времени: всего шесть или семь месяцев. Ну, год или в крайнем случае полтора, если суд затянется. Но в результате вы оба получите то, что хотите…

– Единственное, что я желаю, так это уйти из армии! – воскликнул Сэм, скручивая салфетку с такой силой, что она заскрипела. – Я заплатил за свой аморальный поступок. Теперь все это для меня в прошлом!

– В прошлом – для тебя, но не для старины Броуки.

– Факты таковы. Я приготовил это проклятое извинение. В письменной форме. Послезавтра, после шестнадцати часов, я продиктую его – и продиктую штатскому секретарю – за считаные секунды. Но дела этого не открою снова!

– Нет, откроешь, ибо в противном случае старина Броуки извлечет на свет божий некую бангкокскую папку и отдаст приказ о твоем аресте. Не забывай, Сэм, он – действующий генерал!

Хаукинз замолчал и, сжав губы, покачал головой, невинно глядя на Дивероу через свои затемненные очки.

– Ладно, Мак, – произнес Сэм, – пора кончать эту игру! Ты сказал: «Если мне не удастся отговорить старину Броуки от его сумасбродной идеи…» Но ты сумеешь это провернуть?

– Я могу либо отговорить Броуки от этой затеи, либо на пару дней убрать его со сцены. В общем, сделать что-нибудь одно из двух. Как только ты выйдешь в отставку, парень, Броуки будет чертовски трудно уговорить кого бы то ни было начать преследовать тебя. А ты знаешь, что у этих бумаг есть срок давности. Хотя я не должен был говорить тебе об этом.

– Скажи мне прямо, какой гадости ты хочешь от меня?

Хаукинз снял очки и мягкими движениями стал протирать стекла. И делал он это так, будто шлифовал камень.

– Видишь ли, Сэм, в последнее время я очень много думаю о своем будущем. И мне кажется, что в нем есть место и для тебя, хотя я в этом не уверен…

– Это не имеет никакого значения! – покачал головой Сэм. – На следующей неделе я снова займу свое место в конторе Арона Пинкуса, лучшей юридической фирме штата Бей.[5]5
  Бей – неофициальное название штата Массачусетс.


[Закрыть]

– Мог бы и потерпеть еще немного. Ну, скажем, с месяц? Боже мой, Сэм, ты же провел на службе целых четыре года, так что для тебя какие-то несколько недель?

– В один прекрасный день Арон Пинкус займет место в Верховном суде. Каждый проведенный с ним рядом день является для меня настоящей школой, и я не намерен отказываться от тридцати лет оплаченного образования. Кстати, Мак, что ты имел в виду, говоря о месте для меня? Чем я должен был бы заниматься?

– Мне может понадобиться адвокат, Сэм, – пояснил Хаукинз. – И считаю, ты самый лучший из всех, с которыми я когда-либо имел дело.

– Наверное, потому, что я был единственным, с кем ты встречался…

– Правда, у тебя имеются слабые места, хотя их и не так уж много, – перебил его генерал, снова надевая очки. – Ты меня извини, но это так. И поэтому я еще не знаю, найму я тебя или нет. Мне надо как следует подумать.

– А заодно и нейтрализовать Броукмайкла?

– Прежде скажи, ты сможешь представить мне свои соображения относительно работы в качестве моего адвоката? Только на две недели? Кое-какие деньги у меня есть…

– Я знаю совершенно точно, чем ты располагаешь, Мак, – сочувственно покачал головой Дивероу. – Я должен был это знать… Ты хочешь получить от меня совет относительно инвестиций?

– Что-то вроде этого…

– Тогда я помогу тебе, Мак, даже не имея соответствующей квалификации. Я говорю серьезно. – Сэму было известно, что за всю свою жизнь, полную приключений и риска, Хаукинзу удалось скопить всего пятьдесят тысяч долларов. Ни авуаров, ни недвижимости, ни домов, ни акций у него не было. И на эти деньги плюс пенсия он должен был прожить все оставшиеся годы. – А если я не сумею дать тебе совет – тот, в котором ты, на мой взгляд, нуждаешься, Мак, – то я найду еще кого-нибудь, кто сможет сделать это.

– Весьма признателен тебе, сынок.

Может быть, это только показалось Сэму, а возможно, и на самом деле в суровых глазах генерала сверкнули слезы. Но сказать об этом с уверенностью было трудно из-за темных очков.

– Это – то немногое, что я могу сделать для тебя. Может быть, это звучит и несколько категорично, но мне кажется, что такая несложная работа под силу каждому. Ты немало совершил славных дел, но был раздавлен мелкими людишками. Я знаю это.

– Ладно, парень, – глубоко вздохнув, несколько высокопарно произнес генерал, – каждый делает то, что он должен делать в этом мире. Сейчас же… Ох, этот чертов пиджак жмет сильнее парадной формы, которую я надевал в День памяти!

Хаукинз вытащил из нагрудного кармана сложенный журнал, некоторые страницы которого были загнуты и помечены красным карандашом.

– Что это? – поинтересовался Сэм.

– Пропагандистское издание китайских коммунистов. которое косоглазые оставили у меня в камере. Самая заурядная коммунистическая чепуха, написанная на отвратительном английском языке. В одной из статей говорится о той несправедливости, которая буквально царит в церкви как религиозном учреждении. У папы римского есть двоюродный брат, так что вместе они являют собою некое подобие братьев Броукмайклов. Правда, у папы и его кузена разные имена, хотя похожи они друг на друга как две капли воды: их невозможно отличить. Кузен даже вынужден был отрастить бороду, чтобы отличаться от его преосвященства.

– Я что-то не понимаю. При чем тут несправедливость?

– Этот кузен, третьеразрядный певец в какой-то небольшой оперной труппе, половину времени сидит без работы. Китайцы без особого труда делают сопоставление: певец, исполняя арии, рвет, что называется, свою душу во имя культуры и в то же время влачит полуголодное существование, тогда как его кузен папа предается чревоугодию и обворовывает бедных.

– И это настолько заинтересовало тебя, что ты решил отметить все это?

– Да нет, парень. Просто я отметил все эти несоответствия, чтобы обратить твое внимание на этого священника, моего друга. Возможно, это удивит тебя, но я кое-что почитал о том, о чем прежде никогда особенно не задумывался. Ну, скажем, о боге, церкви и тому подобном… И прошу тебя, не смейся сейчас.

– Я никогда не смеюсь над такими вещами, Мак, – мягко улыбнулся Дивероу. – Не думаю, что в них есть что-нибудь смешное. Мы ведь не только имеем закрепленное конституцией право на религиозные чувства, но зачастую и черпаем в них самую настоящую поддержку.

– Это ты здорово сказал. По-настоящему проникновенно, Сэм. Кстати, я хочу предупредить тебя кое о чем относительно этого дела с Броукмайклом. Завтра утром в «Джи-2» держи свой поганый рот на замке и делай то, что я велю тебе!

Когда Дивероу подъехал к отелю, Хаукинз, с кейсом в руке, судя по виду, весьма дорогим, стоял под большим навесом, ожидая его. Открыв дверцу машины свободной рукой, он сел в нее. Его лицо расплылось в широкой улыбке.

– Черт побери, какое чудесное утро!

На самом деле утро в тот день вовсе не было чудесным. Более того, оно было холодным и промозглым, а небо грозило в любую минуту разразиться проливным дождем.

– Твой барометр немного барахлит.

– Ерунда! Восприятие погоды, как и возраста, зависит исключительно от того, как ты себя чувствуешь. Я же чувствую себя сегодня превосходно!

Хаукинз провел руками по лацканам твидового пиджака и, поправив красный галстук, повязанный поверх модной полосатой рубашки, осторожно коснулся пальцами волос над ушами.

– Рад видеть тебя в таком прекрасном настроении, – проговорил Сэм, трогая машину с места и направляя ее в поток уличного движения. – Но я не хотел бы раздражать зря охрану и поэтому не советую тебе брать с собой этот твой кейс. Тем более что все равно ты не сможешь утащить ни одной бумаги: из «Джи-2» ничего не исчезает.

Хаукинз только засмеялся в ответ. Вытащил из кармана рубашки сигару и отрезал серебряными ножницами ее конец.

– Не забивай свою законопослушную голову мелочами! Я уже обо всем этом позаботился.

– Тебе не о чем заботиться. Я отвечаю за тебя и сделаю все возможное, чтобы не вляпаться в какую-нибудь историю в остающиеся двадцать четыре часа!

Дивероу выплеснул все свое раздражение через автомобильный сигнал, многократно усиленный загудевшими вокруг другими машинами.

– Боже мой, ты в плохом настроении! Следи-ка лучше за дорогой и не думай о флангах.

– Черт возьми, неужели не осталось никого, кто бы говорил на английском? Что это еще за «фланги»? Что это значит?

– Это значит то, что я сказал тебе при последней встрече, – ответил Хаукинз, прикуривая сигару. – Делай то, что я велю тебе, и не суетись. Кстати, ты хочешь узнать, как зовут того человека, который заправляет в архивах «Джи-2»? Впрочем, тебе это ни к чему. Только имей в виду, что это настоящий сукин сын и настоящий гений. Я и подумать не мог, что делаю для службы, когда вытаскивал его из находившегося к западу от Ханоя лагеря несколько лет тому назад. Он тоже окончил Вест-Пойнтскую академию. Представляешь себе? В тысяча девятьсот сорок седьмом году. Вместе со мной, черт побери! Бывают же совпадения!

– Нет!.. Нет, Мак!.. Нет!.. Нет, нет и нет! Ты не сможешь делать это! Я не позволю тебе!

Сэм снова набросился на сигнал, резко подав его хромой старой леди, которая выбрала для перехода через перекресток не самое подходящее время. Бедняга втянула в испуге голову в свои подрагивающие плечи.

– Параграфом семь-семь-пять вполне определенно предусмотрено присутствие сопровождающего военного юриста. Сопровождающего, Сэм, а не наблюдающего. Он обязан привести офицера, имеющего допуск к секретной работе, и затем увести его из «Джи-2», но входить в специальную комнату, где происходит вся процедура, ему запрещается.