Текст книги "Директива Джэнсона"

Глава пятая

Попав в мощную турбулентную струю двигателей, разрываемую потоками ледяного воздуха, Джэнсон сразу же постарался принять правильное положение тела. Это называлось «свободным падением», однако он не чувствовал, что падает. Покорившись силе притяжения, Джэнсон ощущал себя застывшим на месте – совершенно неподвижным, отданным на растерзание свирепому, громко завывающему ветру. К тому же в данном случае свободное падение будет каким угодно, только не свободным. В четырех милях внизу вздымался волнами океан. Для того чтобы добиться движения по требуемой траектории, Джэнсону необходимо было тщательно рассчитывать каждую секунду своего полета. Если следующие две минуты пройдут не так, как запланировано, операция завершится, еще не успев начаться.

Но воздушные завихрения очень затрудняли контроль за падением.

Джэнсон словно наткнулся на воздушную подушку и тотчас же начал вращаться, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Проклятье! У него закружилась голова, он стал терять ориентацию в пространстве. На такой высоте – смертельное сочетание.

Оказавшись лицом вниз, Джэнсон что есть силы выгнул спину дугой, широко раскидывая руки и ноги. Его тело прекратило вращаться, и головокружение отступило. Но сколько времени он потерял?

Человек при свободном падении развивает скорость около 110 миль в час. Стабилизировав свой полет, Джэнсон постарался как можно больше замедлить движение. Для этого он принял позу паука, раскинув руки в стороны и выгнув спину буквой С. Ледяной ветер, как будто взбешенный его сопротивлением, вырывал у него парашют и снаряжение, трепал одежду, забирался под очки и шлем. Пальцы рук, несмотря на теплые перчатки, онемели, словно под воздействием новокаина. Медленно, очень медленно Джэнсон поднес правую руку к лицу и всмотрелся сквозь очки в большой подсвеченный циферблат альтиметра и прибора Джи-Пи-Эс.[14]14
  GPS – Global Positioning System, глобальная система позиционирования, позволяющая с помощью спутников точно определить местонахождения объекта на земле, на море, в воздухе и даже в космосе.


[Закрыть]

Дальше настал черед высшей математики. За оставшиеся сорок секунд Джэнсону предстояло точно выйти на место приземления. Инерционный волоконный гироскоп определит, в правильном ли направлении он движется; увы, даже этот умный прибор не поможет ему рассчитать, как скорректировать курс.

Джэнсон вывернул шею, пытаясь отыскать взглядом Катсариса.

Грека нигде не было видно. Что было нисколько не удивительно. Разве можно что-нибудь разглядеть в этой кромешной темноте? Быть может, Катсарис от него в каких-то пяти футах. А может быть, в пятидесяти? В сотне? В тысяче?

Вопрос был отнюдь не праздный: двое парашютистов, кувыркающихся вслепую в сплошном черном облаке, могли случайно столкнуться друг с другом – а это неизбежно привело бы к роковым последствиям. Вероятность такого столкновения была мала; с другой стороны, вся операция бросала вызов рациональному подсчету вероятностей.

Если в момент приземления они отклонятся от заданной точки всего на каких-нибудь двадцать футов, последствия будут катастрофическими. Те самые тучи, что обеспечивают незаметность, неизмеримо затрудняют точное попадание в цель. В обычных условиях парашютист приземляется на хорошо видимую площадку – как правило, обозначенную сигнальными огнями – и в основном ориентируется на свое зрение, управляя стропами. Для опытного парашютиста все сводится к автоматическим движениям. Но в данном случае от этих навыков нет никакого толка. К тому моменту, когда Джэнсон и Катсарис снизятся настолько, что смогут что-либо разглядеть, будет уже слишком поздно. Поэтому они были вынуждены вместо чутья полагаться на устройства глобальной системы позиционирования, надетые на запястья, – по сути дела, играть в электронную версию путешествий Марко Поло.

Тридцать пять секунд. Время летит стремительно; ему надо как можно быстрее выходить на позицию.

Откинув руки назад, Джэнсон постарался изменить положение тела. Все тщетно: боковой ветер с силой урагана ударил ему в грудь, бросая его в отвесное падение. Джэнсон сразу же понял, в чем дело. Он быстро теряет высоту. Слишком быстро.

Можно ли как-нибудь на это повлиять?

Ему нужно затормозить. В то же время, для того чтобы попасть в крепость, он должен лететь как можно быстрее. Одно исключает другое.

Неужели он сорвал операцию всего через несколько секунд после ее начала?

Этого не может быть.

И тем не менее именно к этому все и шло.

Завывающий ветер хлестал Джэнсона ледяными бичами. Негромкий голос трезвого рассудка, ищущего выход из любых ситуаций, заглушался монотонным нытьем самобичевания. Ты же знал, что у вас ничего не получится. И не могло ничего получиться. Слишком много неизвестных факторов, слишком много неподвластных переменных величин. Почему ты согласился взяться за эту работу? Тобой двигала гордость? Профессиональная гордость? Но эта гордость – худший враг профессионализма; Алан Демарест не переставал это повторять, и вот яркое подтверждение его слов. Гордость приведет тебя к гибели. С самого начала не было никаких шансов на успех. За это задание не взялся бы ни один здравомыслящий человек, хоть что-нибудь понимающий в военном деле. Вот почему обратились именно к тебе.

Но вдруг тихому голосу удалось пробиться сквозь однообразное нытье.

Максимальное скольжение.

Ему нужно принять позу, необходимую для скольжения. Он услышал свой собственный голос, донесшийся сквозь десятилетия, из того времени, когда он учил молодое пополнение, прибывшее в отряд «Морских львов».

Максимальное скольжение.

Удастся ли ему? Уже много лет Джэнсон не пробовал выполнить этот прием. И уж точно ему ни разу не приходилось осуществлять скольжение, прыгая по приборам Джи-Пи-Эс. Для скольжения необходимо превратить свое тело в воздушный парус, придать ему горбатый профиль крыла самолета, чтобы приобрести подъемную силу. В течение нескольких секунд Джэнсон набирал скорость, опустив голову и разведя ноги. Затем он чуть согнул руки в локтях и сложился пополам, словно приготовившись отвесить низкий поклон; его ладони сложились горстями. И вдруг он резко откинул голову назад и свел ноги вместе, вытянув носки наподобие балетного танцора.

Ничего не произошло. Он так и не начал скользить.

Ему потребовалось ускоряться еще в течение десяти секунд, прежде чем он ощутил, что его словно поднимает вверх. Траектория полета стала более пологой. Выполняя максимальное скольжение, человек может заставить свое тело двигаться под углом сорок пять градусов к вертикали.

Теоретически может.

При максимальном скольжении горизонтальная скорость может практически сравняться с вертикальной – так что спуск на каждый ярд будет продвигать парашютиста вперед почти на целый ярд к месту приземления.

Теоретически может.

А на практике он был обременен полной боевой экипировкой коммандос; под летным комбинезоном оттопыривались сорок лишних фунтов снаряжения, уложенного в пояс и карманы куртки. На практике он был сорокадевятилетним мужчиной, чьи суставы застыли от пронизывающего арктического ветра, забирающегося под комбинезон. Для выполнения скольжения требовалось находиться в идеальной физической форме, а Джэнсон не знал, сколько времени смогут продержаться в максимальном напряжении его мышцы.

На практике каждый взгляд, который он бросал на альтиметр и экран Джи-Пи-Эс, нарушали идеальную форму его тела, от которой так много зависело. Однако без этих приборов он просто бы летел вслепую.

Джэнсон полностью освободил голову, прогнал все заботы и тревоги; на некоторое время он превратится в машину, в автомат, сосредоточенный на выполнении единственной задачи: обеспечении заданной траектории снижения.

Он еще раз мельком взглянул на закрепленные на запястье приборы.

По мигающему датчику Джи-Пи-Эс Джэнсон понял, что отклонился от курса. Как сильно? Градуса на четыре, быть может, на пять. Сложив руки, он отвел их на угол сорок пять градусов, и наградой стал едва заметный разворот его тела.

Прибор Джи-Пи-Эс перестал мигать, и Джэнсона захлестнула безграничная, немыслимая надежда.

Он продолжал скользить, вспарывая иссиня-черное небо; воздушная подушка позволяла ему сохранять высоту, несясь к точке назначения. Он был во всем черном, небо было черным, он слился воедино с воздушными потоками. Ветер дул ему в лицо, но при этом поддерживал его в воздухе, словно рука ангела-хранителя. Он был жив.

Запястьем Джэнсон ощутил слабую вибрацию. Тревожный сигнал альтиметра.

Предупреждение о том, что он приближается к минимальной критической высоте – ниже которой непременно разобьется при приземлении. В учебниках это выражалось не столь драматично: «минимальная высота раскрытия парашюта». Но во время затяжного прыжка с большой высоты этот параметр очень приблизительный; если открыть парашют слишком поздно, земля ударит его с силой тяжело груженного трейлера, мчащегося по автобану.

С другой стороны, сейчас Джэнсон находился от точки приземления дальше, чем рассчитывал. Он надеялся раскрыть парашют непосредственно над крепостью. Во-первых, маневрировать в стремительно перемещающихся воздушных потоках значительно труднее с раскрытым куполом. Во-вторых, медленный полет над стенами Каменного дворца сопряжен с риском обнаружения. Гораздо труднее разглядеть в небе крохотный комок, несущийся со скоростью 160 миль в час, чем человека, неспешно парящего под большим прямоугольным куполом.

Риск и так и так. Необходимо принять решение. Без промедления.

Джэнсон покрутил головой, стараясь разглядеть хоть что-нибудь, все равно что, в окружающем сплошном мраке. Впервые в свободном падении он ощутил совершенно непривычное чувство: клаустрофобию.

Это и определило его выбор. Внизу обязательно будет туман. Ни комбинезон, ни черный купол парашюта не будут видны на фоне беззвездного неба. Выгнувшись, Джэнсон перевел тело в вертикальное положение и, нащупав вытяжное кольцо, рванул что есть силы. Послышался легкий шелест плотно свернутого парашюта, разворачивающегося в воздухе, и стропы натянулись. Он ощутил знакомый толчок, его словно подхватили за плечи и под ягодицы. Завывание ветра разом прекратилось, словно кто-то отключил звук с помощью пульта дистанционного управления.

Отбросив вытягивающее кольцо, Джэнсон поднял взгляд, убеждаясь, что купол из черного нейлона раскрылся правильно. Он сам с большим трудом различил в кромешной темноте контуры прямоугольника, хотя до него было всего пятнадцать футов. При других обстоятельствах это бы его обеспокоило; сегодня он испытал облегчение.

Вдруг его резко толкнул вбок поток воздуха, и в этом ощущении было что-то материальное, как будто его щекотали. Но пора думать о том, как управлять парашютом; если он пролетит мимо точки приземления, возвратиться назад будет практически невозможно. Джэнсон прекрасно понимал, насколько четкими должны быть его движения: если чересчур отпустить управляющие стропы, парашют приобретет слишком большую горизонтальную скорость.

Индикатор Джи-Пи-Эс снова замигал, предупреждая о том, что он значительно отклонился от нужного курса.

О господи, только не это!

Барахтаясь в воздушных завихрениях, Джэнсон думал о том, что было хорошо известно и ему, и Катсарису: впереди их ждут гораздо более трудные испытания. Им предстоит бесшумно, никем не замеченными приземлиться во внутренний двор крепости, обнесенный стенами. Малейшая ошибка, совершенная одним из них, поставит под угрозу обоих. Но даже если им удастся безукоризненно выполнить первую фазу операции, останутся тысячи непредвиденных обстоятельств, любое из которых может стать роковым. Если во дворе окажется хотя бы один вооруженный солдат – а это не запрещалось никакими приказами, – они погибли. Операция завершится, не начавшись. И, по всей вероятности, тот, ради кого все это затеяно, также будет немедленно убит. Таково железное правило их друзей-террористов. На операцию по освобождению заложника следует один ответ – уничтожение заложника.

Джэнсон резко потянул за правую стропу. Ему нужно быстро выполнить разворот, пока новый порыв ветра не пронес его мимо цели. Последствия сказались незамедлительно: он почувствовал, как его словно выбрасывает из-под купола в сторону. А большой круглый циферблат альтиметра подтвердил его ощущение: скорость спуска значительно возросла.

Плохо. Он находится слишком близко к земле. Но все же можно надеяться, что он вернулся на нужный курс. Джэнсон отпустил управляющие стропы, позволяя куполу развернуться на все свои двести пятьдесят квадратных футов, обеспечивая максимальное замедление падения. Он мастерски владел искусством маневрирования в воздушных потоках, однако в данном случае непредсказуемость воздушных течений делала бесполезными обычные расчеты. Джэнсон лишь понимал, что он покинул полосу ветров; ему необходимо карабкаться вбок, чтобы вернуться в нее. Как не раз до этого, Джэнсон подергал стропы, определяя направление господствующих ветров, и в конце концов установил, что может извиваться плавным серпантином вокруг основного течения, возвращаясь назад каждый раз, когда его отнесет в сторону. Такое маневрирование требовало от него полной сосредоточенности, так как над поверхностью нагретого океана тут и там беспорядочно поднимались восходящие потоки. Небо над Анурой было похоже на жеребца, упрямо не желающего, чтобы его объездили.

Вдруг у него участился пульс. Впереди в тумане мачтами корабля-призрака показались башни и шпили крепости. Древние стены из белого известняка сияли в слабом свете, пробивающемся сквозь покрывало туч. Увидев открывшийся перед ним вид, Джэнсон испытал легкое потрясение; с того момента, как он шагнул в люк, перед его глазами впервые что-то появилось. Он быстро стянул перчатки и летный шлем и бросил все в океан. Затем мысленно повторил маневр при посадке. Заход поперек ветра. Спуск по ветру. Выход на точку приземления. Касание.

Для того чтобы максимально сбросить скорость приземления, требовалось зайти на посадку строго против ветра. Боковой поток отнес Джэнсона на тысячу футов вправо. Затем он спланировал пятьсот футов по ветру, умышленно пролетев мимо цели. Последние двести пятьдесят футов ему придется преодолевать против ветра. Это был очень сложный, но необходимый маневр. Конечно, можно было бы замедлить поступательное движение, с помощью обеих управляющих строп потянув за углы купола, но при этом обязательно слишком возросла бы вертикальная скорость. Поэтому Джэнсон решил заставить поработать встречный ветер, уменьшив с его помощью горизонтальную скорость.

Он молил Бога лишь о том, чтобы при приземлении в центре внутреннего двора крепости ему не пришлось выполнять резкий разворот, ибо такое движение также могло значительно увеличить скорость снижения. Последние пятнадцать минут спуска должны пройти безукоризненно. Запаса возможностей нет; для ошибки нет места. Высокие крепостные стены исключают возможность планирующего подлета.

Внезапно Джэнсон почувствовал, что воздух стал невыносимо влажным – у него возникло такое ощущение, будто он из морозильника попал в парилку. Его замерзшая одежда покрылась слоем конденсата. Ухватясь за кольца строп, Джэнсон почувствовал, что у него мокрые руки, и ощутил резкий прилив адреналина: нельзя допустить, чтобы стропы выскользнули у него из пальцев.

Отпустив полностью стропы – то есть расправив купол, – он направил парашют на середину двора, который виднелся лишь как что-то черное разных оттенков. Как только у него освободились руки, он отключил приборы на запястье, чтобы свечение циферблатов не выдало его.

Его сердце учащенно заколотилось: он почти у цели. Теперь осталось выяснить, сможет ли он своими влажными, скользкими пальцами выполнить последнее движение.

Главное – четко определить нужный момент. Сейчас? Его ботинки находились в пятнадцати футах над землей; Джэнсон определил это по тому, что до купола и до земли было приблизительно одинаково. Нет, слишком рано. Даже во внутреннем дворе, обнесенном стеной, порывы ветра могли быть непредсказуемы. Надо подождать, пока расстояние до земли не сократится вдвое.

Сейчас!

Джэнсон подвел кольца до уровня плеч, а затем одним плавным движением вывернул кисти рук и опустил кольца вниз, к бедрам, полностью остановив поступательное движение. Пролетая последние несколько футов вниз, он напряг мышцы ног, поворачивая тело в сторону падения, и чуть подогнул колени. За две секунды до приземления ему нужно было решить, как себя вести: плавно перекатиться на бок – а это означало держать ноги вместе или попытаться устоять на ногах, для чего их надо было раздвинуть. Назвался груздем, полезай в кузов. Джэнсон принял решение опускаться на ноги.

Расслабив мышцы, он коснулся земли подошвами ботинок. Мягкая резина специально разрабатывалась для того, чтобы обеспечить бесшумность движений, и сейчас она не подвела. Джэнсон беззвучно опустился на пятки, готовый к тому, что ему не удастся удержаться. Но он устоял.

Итак, он находится посреди внутреннего двора крепости.

Он выполнил невыполнимое.

Джэнсон огляделся вокруг. В темноте беззвездной ночи он с трудом смог разобрать смутные очертания пустынного двора, который в длину был почти втрое больше, чем в ширину. В нескольких ярдах от него возвышалось большое белое сооружение – старинный фонтан, как было указано на чертежах. Джэнсон находился почти в центре площадки размером в половину футбольного поля, завороженно притихшей. Ни тени движения. Он убедился, что его приземление осталось незамеченным.

Сняв со спины ранец, Джэнсон скинул летный комбинезон и быстро свернул вольготно раскинувшийся на брусчатке черный купол парашюта. Все это нужно убрать до того, как перейти к дальнейшим действиям. Даже в безлунную ночь какой-то свет пробивается к земле. Черный нейлон, невидимый на фоне беззвездного неба, выделялся на фоне светло-серого булыжника. Ни в коем случае нельзя оставлять его на земле.

Но где же Катсарис?

Джэнсон огляделся по сторонам. Неужели Катсарис перелетел через крепость? Приземлился на берегу, далеко внизу? Или на плотно укатанной дороге, вымощенной щебнем, ведущей к крепости? И та и другая ошибки могут привести к катастрофическим последствиям – как для самого Катсариса, так и для всех остальных, участвующих в операции.

Проклятье! У него в груди снова сжался кулак злости и страха. Ну как он мог – имея за плечами такой опыт! – стать жертвой самонадеянности, совершить ошибку, простительную разве что дилетанту, ни разу в жизни не покидавшему своего кабинета. Только такой человек может надеяться, что то, что осуществимо на бумаге, с легкостью переносится в реальные боевые условия. Требования были слишком жесткими. Это сознавал каждый член отряда; просто остальные четверо смотрели на Джэнсона прямо-таки с благоговейным почтением, и ни у кого не хватило духа ему возразить. Такой прыжок требовал мастерства, близкого к совершенству, а в нашем мире, трещащем по швам, для совершенства не осталось места. Джэнсона охватило отчаяние: кто-кто, а он-то должен был это понимать. Самому ему удалось выполнить первую фазу операции лишь по чистой случайности.

Его мысли были прерваны едва слышным шелестом, донесшимся прямо сверху, – звуком складывающегося нейлонового купола. Подняв голову, Джэнсон всмотрелся в ночное небо. Это был Катсарис, плавно опускавшийся вниз. Погасив парашют, грек мягко и бесшумно перекатился на бок. Вскочив, он быстро подбежал к Джэнсону.

Теперь их стало двое.

Двое. Двое прекрасно обученных и опытных бойцов.

И они прибыли на место – во внутренний двор Каменного дворца. Джэнсон очень надеялся, что здесь никто не ждет незваных гостей.

Их двое – но им противостоит целый батальон вооруженных террористов.

И все же начало было положено.

Глава шестая

Включив переговорное устройство, Джэнсон цыкнул в пленочный микрофон, закрепленный у рта. Щелчок и шипящая согласная, как того требуют армейские правила.

Катсарис последовал его примеру: быстро сняв летный комбинезон, он свернул парашют.

Они сбросили нейлоновые купола и костюмы в сырой бассейн большого мраморного фонтана, возвышавшегося в середине двора. Когда-то впечатляющее скульптурное сооружение, созданное выдающимся резчиком по камню, теперь он был наполнен зацветшей дождевой водой. Стены большой мраморной чаши были покрыты налетом водорослей, поглощающим свет не хуже черного бархата. Вот и отлично. Черное на черном: защитная окраска ночи.

Джэнсон провел руками по куртке и брюкам, ощупывая каждый предмет своей экипировки. Катсарис, встав напротив, сделал то же самое; затем они осмотрели друг друга, проверяя, в порядке ли маскировочная одежда и снаряжение – обязательное требование при выполнении специальных операций. Обоим пришлось долго лететь в турбулентных воздушных потоках. Многое могло произойти за это время. Поборовшись с ветрами, побывав в завихрениях, парашютист может по дороге растерять часть своей экипировки, как бы надежно она ни была закреплена. Джэнсон уяснил это во время службы в «Морских львах»; Катсарис узнал это от него.

Джэнсон внимательно оглядел своего напарника. Белки глаз были единственными маяками на выкрашенном черной краской лице грека. Затем он разглядел у него на левом плече бледное пятно. Упав при приземлении, Катсарис разорвал рубашку, и открылся участок светлой кожи. Знаком показав ему, чтобы он стоял не двигаясь, Джэнсон вытащил из брючного кармана моток черной липкой ленты и склеил шов. Светлое пятно исчезло. «Самое время заниматься рукоделием», – подумал Джэнсон.

И все же подобные мелочи могут сыграть решающую роль. Черная одежда поможет диверсантам скрыться в тени безлунной ночи, но даже несколько дюймов открытого тела могут блеснуть предательским серебром в свете случайно наведенного фонарика часового.

Как Джэнсон объяснил своим людям на Кэтчолле, у повстанцев нет современных высокотехнологичных охранных систем, зато у них есть то, с чем пока что не может сравниться никакая техника: пять органов чувств человека, находящегося настороже. Способность распознавать любое отклонение от привычного в зрительной, слуховой и обонятельной сферах, превосходящая возможности любых компьютеров.

Спуск на парашюте проходил преимущественно в воздушных слоях с отрицательными температурами. Но на поверхности земли даже в четыре часа утра воздух был нагрет до восьмидесяти пяти градусов[15]15
  По Фаренгейту.


[Закрыть] и очень влажный. Джэнсон почувствовал, что начинает потеть – потеть по-настоящему, а не покрываться конденсированными атмосферными парами. Он знал, что пройдет немного времени, и его будет выдавать запах его тела. Белки его кожных клеток – белки западного человека, употребляющего в пищу много мясных продуктов, – будут чуждыми жителям Ануры, питающимся преимущественно овощами и рыбой. Остается надеяться, соленый морской ветер замаскирует все запахи, способные выдать его присутствие.

Отстегнув от куртки очки ночного видения, Джэнсон поднес их к глазам; просторный внутренний двор крепости вдруг окунулся в мягкое зеленоватое свечение. Он проследил за тем, чтобы черные резиновые наглазники плотно прижались к его лицу, и только потом прибавил яркости экрану: малейший отблеск света мог предупредить бдительного часового. Однажды на глазах у Джэнсона боец подразделения «Морских львов» был убит патрульным, заметившим предательский зеленоватый отсвет и выстрелившим вслепую. Более того, как-то раз он стал свидетелем того, как человек погиб из-за люминесцентного циферблата часов.

Они с Катсарисом встали спиной к спине, оглядывая в приборы ночного видения противоположные сектора наблюдения.

В северной стороне двора светились три оранжевых пятна; два сблизились друг с другом – и вдруг между ними сверкнула ослепительная белая вспышка. Отключив питание, Джэнсон опустил прибор ночного видения и посмотрел в ту сторону невооруженным взглядом. Даже на расстоянии двадцати ярдов он отчетливо различил дрожащий язычок пламени. Кто-то зажег спичку – большую, деревянную, какими раньше разжигали камины, – и двое часовых прикуривали от огня.

«Дилетанты», – подумал Джэнсон. Часовой на посту ни в коем случае не должен выдавать себя дополнительным освещением и чем бы то ни было занимать свои руки – самое важное оружие.

С другой стороны, кто эти люди? Между Халифом и его приближенными, прошедшими школы подготовки террористов на Ближнем Востоке, и их последователями, по большей части набранными в деревнях из числа неграмотных крестьян, лежит огромная пропасть.

Здесь обязательно есть хорошо обученные часовые и солдаты. Но все их внимание обращено на то, что находится вокруг Каменного дворца. Они несут караул на крепостных стенах и башнях. А тем, кто остался во дворе крепости, поручена относительно простая задача поддерживать внутренний порядок, следить за тем, чтобы никакой обкурившийся гашиша буян не побеспокоил сон Халифа и его высших офицеров.

Несмотря на то что они стояли всего в нескольких футах друг от друга, Катсарис заговорил шепотом в пленочный микрофон, и Джэнсон услышал в наушнике его многократно усиленный голос:

– Один часовой. В юго-западном углу. Сидит. – Секундная пауза. – Похоже, в полудреме.

– Трое часовых, – также шепотом ответил Джэнсон. – На северной веранде. Спать и не думают.

Ни тому ни другому не нужно было напоминать, что при освобождении заложников идти надо в ту сторону, где больше охраны. Если, конечно, противник не поставил засаду: часовые на виду, в одном месте, то ценное, что они охраняют, – в другом, а где-то притаился еще один отряд охраны. Однако в данном случае места для сомнений не было. Из чертежей четко следовало, что подземелье находится под северной частью двора.

Джэнсон медленно направился влево, вдоль стены, а затем под нависающей западной верандой, двигаясь полупригнувшись и прячась за парапетом. Нельзя чересчур полагаться на темноту: палочку в сетчатке человеческого глаза может активизировать один-единственный фотон. Даже самой черной ночью есть тени. Джэнсон и Катсарис собирались по возможности держаться этих теней: они крались вдоль стен, избегая открытых мест.

На какое-то мгновение Джэнсон застыл и даже перестал дышать: он только слушал. Издалека доносился ровный, приглушенный рев моря, набегающего на скалы, на которых стояла крепость. Где-то кричала ночная птица – наверное, баклан, – а в лесах к югу от дворца трещали и жужжали тропические насекомые. Это был звуковой фон ночи, и его следовало принимать в расчет. Невозможно двигаться абсолютно бесшумно: ткань шелестит о ткань, волокна нейлона шуршат, соприкасаясь с конечностями человека. Подошвы, даже сделанные из толстой мягкой резины, издают звук, соприкасаясь с землей; твердые панцири мертвого жука или цикады хрустнут, раздавленные ногой. Акустический гобелен ночных тропиков одни шумы скроет, а другие нет.

Джэнсон вслушался в тишину, стараясь различить движения Катсариса, напрягая слух так, как это не делал ни один часовой, но ничего не услышал. А ему удается двигаться так же бесшумно?

Десять футов вдоль стены, двадцать футов. Послышался негромкий скрежет, и тут же вспыхнул огонек – третий часовой тоже решил закурить.

Джэнсон находился настолько близко, что разглядел в деталях каждое движение. Часовой чиркнул толстой самозажигающейся спичкой по кирпичу, поднес огонь, похожий на пламя свечи, к тонкой длинной сигарете. Через двадцать секунд до Джэнсона дошел аромат табака – он определил, что на самом деле часовой закурил сигариллу. Джэнсон немного успокоился. Яркая вспышка воздействовала на зрачки часовых, что на время ослабило остроту их зрения. Табачный дым выведет из строя их обоняние. А сам процесс курения существенно снизит их способность к адекватным действиям в быстротечной схватке, где доля секунды может разделять жизнь и смерть.

Теперь Джэнсон был в пятнадцати футах от северной веранды. Он смог разглядеть покрытый ржавым налетом известняк и чугунную решетку. Терракотовые плиты крыши дома миссионера, уложенные относительно недавно, смотрелись весьма странно на здании, выстроенном несколько столетий назад и неоднократно перестраивавшемся с тех пор. Четыре этажа; просторные помещения на втором этаже, где окна в свинцовых переплетах, карнизы с лепниной и выгнутые дугой ригели намекали на превращение португальской крепости в то, что голландский генерал-губернатор высокопарно называл своим «дворцом». Большинство окон были темными; кое-где виднелись тусклые отблески света из коридоров. А где проводит эту ночь Халиф, созидатель смерти? У Джэнсона имелись свои предположения на этот счет.

Все было бы так просто. Осколочная граната, брошенная в переплетчатое окно. Посланница смерти, врывающаяся в спальню. И Ахмада Табари больше нет в живых. От его тела останется не больше, чем осталось от Хелен. Джэнсон решительно прогнал эту мысль прочь. Всего лишь безумные мечты, а он сейчас не может позволить себе предаваться им. Это не имеет никакого отношения к цели операции. Петер Новак – великий человек. И дело не только в том, что Джэнсон обязан ему жизнью; возможно, весь мир будет обязан ему своим избавлением. И моральные, и стратегические соображения не терпят возражений: спасение великого человека важней даже такого легкого уничтожения злодея.

Оторвав взгляд от бывших губернаторских покоев, Джэнсон снова посмотрел на северную веранду.

До ближайшего часового оставалось пятнадцать футов. Джэнсон уже мог разобрать лица. Широкие крестьянские лица, безмятежные и простые. Гораздо моложе, чем он ожидал. С другой стороны, подумал опытный сорокадевятилетний солдат, эти люди не показались бы ему молодыми в то время, когда он только начинал службу в армии. Им было больше лет, чем ему, когда он ходил в разведку в Зеленый Пояс на границе с Камбоджей. Больше, чем было ему, когда он впервые убил человека, когда его самого впервые чуть не убили.

У них были крепкие, мускулистые руки, но, несомненно, от работы в поле, а не от занятий боевыми искусствами. Да, это не профессионалы, снова подумал Джэнсон, не находя особого удовлетворения в этой мысли. ФОК славится своей организованностью, поэтому вряд ли такое ценное сокровище доверили охранять бывшим крестьянам. Они образуют лишь первую линию обороны. Первую линию обороны на том направлении, откуда с точки зрения здравого смысла вообще нечего ждать нападения.

Но где же Катсарис?

Джэнсон обвел пристальным взглядом двор, шестьдесят футов кромешного мрака в поперечнике, но ничего не смог различить. Катсарис стал невидимым. Или исчез.

Он тихо цыкнул в пленочный микрофон, стараясь замаскировать этот звук под голоса насекомых и акустический фон ночи.

У него в наушнике тотчас же прозвучало тихое «цк». Катсарис был здесь, на месте, готовый к действию.

Очень важно точно определить, каким будет первый шаг: безопасно ли расправиться с этими часовыми. А может быть, это подсадные утки – которых держит за веревку охотник, притаившийся в кустах?