Текст книги "Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки"

Этот момент в Исх 6 поражает внезапностью: Бог вдруг объявляет, что меняет имя и теперь зовется не «Бог всемогущий» («Эль Шаддай»), а «Господь» («Яхве»). Свершиться так стремительно теологическое слияние в принципе могло: в Древней Месопотамии (глава 4) Саргон своей властью переименовал Инанну в Иштар. Но в том случае силы не были равны даже приблизительно, Саргон только что одержал победу над приверженцами Инанны. Между тем археологические свидетельства сравнимого господства севера Израиля над югом к концу II тысячелетия до н. э. или в начале I тысячелетия отсутствуют. Если подобные свидетельства и есть, то они обычно указывают в другом направлении, позволяя предположить, что библейские тексты преувеличивают силы древних южан – и действительно, южные территории Израиля были, вероятно, наиболее слабыми в первые два века первого тысячелетия⁶⁶.

Так что если в начале I тысячелетия до н. э и наблюдалось некое смешение северной и южной религий, можно полагать, что оно было постепенным, а не внезапной заменой Эль на Яхве. Следует ожидать чего-то более похожего на взаимодействие шумерских городов-государств еще до Саргона, в III тысячелетии до н. э. Взаимодействие государств становилось все более тесным, их боги образовывали общий пантеон, верховный бог наиболее влиятельного города-государства занимал соизмеримо возвышенное место в этом пантеоне. В случае Древнего Израиля эти обстоятельства предполагали ранний период сосуществования Эль и Яхве. Если и вправду странствующие племена юга присоединились к изначально более сильной северной конфедерации, условия сосуществования были неравными: Яхве могли принять в пантеон Северного Ханаана, но не на высший уровень, не наравне с великим богом-творцом Эль.

В Библии действительно содержатся крупицы свидетельств того времени, но найти их непросто, так как на протяжении веков редакторы и переводчики Библии не прилагали особых стараний, чтобы сделать на них акцент. Скорее, наоборот. Возьмем, например, ничем особым не примечательный на первый взгляд стих из главы 32 Второзакония в том виде, в каком он приведен в Библии короля Якова, изданной в 1611 году:

Когда Всевышний давал уделы народам и расселял сынов человеческих, тогда поставил пределы народов по числу сынов Израилевых. Ибо часть Господа народ Его; Иаков наследственный удел Его⁶⁷.

Несмотря на некоторую туманность этого стиха, в нем, видимо, говорится, что Бог – названный Всевышним (Most High) в одной фразе и Господом (the Lord) в другой – каким-то образом разделил людей мира на группы, а затем наделил преимущественным правом собственности одну из групп, Иакова. Однако это толкование опирается на предположение, что и «Всевышний», и «Господь» имеют отношение к Яхве. Но имеют ли?

Второй термин, «Господь», – определенно имеет: это стандартный для Библии перевод исходного древнееврейского YHWH. Но может ли «Всевышний», Элион, относиться к Эль? Вполне; эти два слова появляются в Библии рядом – Эль Элион – более двух десятков раз. Такое предположение из возможного делает вероятным странная история, связанная с другим фрагментом того же стиха – выражением «сыны Израилевы».

В Библию короля Якова эта фраза попала из Масоретского текста – редакции Библии на древнееврейском, которая обрела форму в начале Средневековья, спустя более чем тысячелетие после написания Второзакония. Откуда она взялась в Масоретском тексте, самом древнем из сохранившихся тексте Еврейской Библии, – загадка. Этой фразы нет ни в одной из двух более ранних версий этого стиха, ныне имеющихся в нашем распоряжении: ни в написанных на древнееврейском Свитках Мертвого моря, ни в греческом варианте Септуагинты, дохристианского перевода Еврейской Библии.

Зачем кому-то из редакторов понадобилось выдумывать эту фразу? Неужели таким способом что-то скрыли?

Ряд ученых, с помощью Свитков Мертвого моря и Септуагинты реконструирующих аутентичную версию этого стиха, утверждает, что «сыны Израилевы» послужили заменой «сынов Эль»⁶⁸. При таком восстановлении утраченного загадочный стих вдруг обретает смысл: Эль – самый верховный бог, Элион, – разделил народы мира на этнические группы и отдал по одной каждому из своих сынов. И Яхве, одному из этих сынов, достался народ Иакова. По-видимому, в тот момент истории Израиля (на давность этих событий ничто не указывает) Яхве был не Богом, а просто божеством – как и сыном Бога, одним из многих⁶⁹.

Так как же произошло повышение статуса Яхве? Как бог, поначалу предназначенный для низкой ступени пантеона, в конце концов слился с верховным богом Эль и даже в каком-то смысле потеснил его? Судя по другим примерам продвижения вверх по божественной иерархической лестнице в Древнем мире, одним из вероятных объяснений могло бы стать изменение в соотношении власти севера и власти юга Израиля, очага поклонения Эль и очага поклонения Яхве. Такой рост силы Южного Израиля вполне мог произойти в VIII веке до н. э. – и безусловно, приобрел более яркую форму ближе к концу века, когда, как мы увидим в следующей главе, север пал под натиском ассирийских завоевателей. Именно после сосредоточения сил на юге была написана большая часть текстов Еврейской Библии, поэтому у писцов с юга, приверженцев Яхве, появился шанс повысить его статус и принизить значимость северных, «Эль-центрических» взглядов⁷⁰.

Такой сценарий выглядит правдоподобно: Эль, могущественный бог севера, принимает Яхве на нижнюю ступень своего пантеона, позволяя странствующему народу Яхве вступить в политическую конфедерацию – Израиль – на правах младшего партнера народа Эль, и в конце концов с Израилем начинает ассоциироваться имя Яхве, а не Эль: по превратности судьбы народ Яхве становится более могущественным, а народ Эль – менее, и последний, в сущности, ждет катастрофа.

Но как бы правдоподобно ни выглядел этот сценарий, в нем есть недочеты. Например, если Иаков ассоциируется с севером, а значит, предположительно – с Эль еще до слияния Эль и Яхве, почему же тогда в этом стихе Второзакония Яхве является богом народа Иакова, хотя Эль, по-видимому, остается обособленным от Яхве на вершине пантеона? Разве Иаков вошел в круг Яхве не только после слияния Яхве и Эль? Возможно, никакая реконструкция древней истории Израиля не поможет дать убедительное объяснение всем противоречивым свидетельствам, в том числе описанию Яхве как сына Элиона в подлинной версии Втор 32 и слиянию Яхве и Эль Шаддай в Исх 6⁷¹. Как мы увидим в главе 8, решение может подсказать более поздняя история Израиля, события, произошедшие спустя долгое время после объединения колен и развития полноценного государства с правителем.

Но какой бы ни была на самом деле древняя история Яхве, одно мы можем сказать с уверенностью: редакторы и переводчики Библии иногда вносили в нее путаницу – видимо умышленно, в попытке скрыть свидетельства господствовавшего в древности политеизма⁷².

Тем не менее зримых свидетельств осталось достаточно, чтобы осложнить задачу тем, кто якобы видит значительную и выраженную разницу между авраамическим богом и божествами, обретающимися по соседству. Например, довольно часто ссылаются на такое различие: если языческие боги ведут сексуальную жизнь, то Яхве – нет. «Бог Израиля, – как высказывался Кауфман, – не имеет сексуальных свойств и желаний»⁷³. Действительно, в Библии нет восхвалений Яхве, сравнимых по характеру с угаритской похвальбой Ваала, совокупившегося с телкой 77 и даже 88 раз, или же с упоминанием о пенисе Эль, «протяженном как море»⁷⁴. Это обстоятельство озадачивает: если Яхве в конце концов слился с Эль, а у Эль была сексуальная жизнь, почему же у Яхве после слияния она отсутствовала? И почему, если ставить вопрос конкретнее, Яхве не унаследовал супругу Эль, богиню Асират?

Может, и унаследовал. В Библии упоминается некая богиня по имени Ашера, имя которой, согласно давнему предположению исследователей, просто Асират в записи на древнееврейском⁷⁵. Разумеется, библейские авторы не называют Ашеру женой Бога – к подобным теологическим мотивам они вообще стараются не обращаться – зато обливают презрением и ее, и израильтян, которые ей поклоняются. Но в конце XX века археологи обнаружили загадочные надписи, датированные примерно 800 годом до н. э. и относящиеся к двум разным местам раскопок на Ближнем Востоке. Эти надписи представляли собой благословение именем не только Яхве, но и «его Ашеры»⁷⁶. Это уточнение «его» показывает в другом свете отрывок из 4 Цар, в котором сообщается, что ближе к концу VII века Ашера (Астарта) находилась в храме Яхве. Один жрец, неприязненно относившийся к политеизму, «вынес Астарту из дома Господня за Иерусалим, к потоку Кедрону, и сжег ее у потока Кедрона, и истер ее в прах, и бросил прах ее на кладбище общенародное»⁷⁷. В следующей главе мы узнаем, насколько важную роль сыграл этот момент в эволюции монотеизма.

Вопрос о сексуальной жизни Яхве – компонент более обширного вопроса с высокими ставками: насколько мифологическим был Яхве? Не «мифическим», то есть не существовавшим, а относящимся к мифологии в той же мере, что и древнегреческие боги: существовали ли предания о впечатляющем общении Яхве с другими удивительными существами? Сражался ли он с другими богами или полубогами, водил ли дружбу с кем-нибудь в своем окружении? Был ли он героем сверхъестественной мыльной оперы?

Многие специалисты дают отрицательный ответ. И действительно, по мнению Кауфмана, «немифологический» характер Яхве составляет «сущность израильской религии» и ставит эту религию «особняком от всех форм язычества», в том числе, разумеется, и религии аборигенов Ханаана⁷⁸.

Есть и вдвойне прискорбная новость для тех, кто, подобно Кауфману, восхваляет Яхве как свидетельство решительного отступления от языческих мифов. Во-первых, по всем признакам отступление было не столь решительным: как и многие другие в истории религии, оно носило скорее эволюционный, нежели революционный характер. Во-вторых, если попытаться проследить эту эволюцию, мы увидим, что на генеалогическом древе Яхве растут еще более скандальные ветви, чем раннее слияние с ханаанским божеством Эль. Возможно, Яхве, даже унаследовав гены Эль, каким-то образом приобрел гены наиболее осуждаемого из всех ханаанских богов – Ваала.

Мифологичность Ваала не вызывает сомнений. Он воевал с богом моря Ямом (Йамму) и богом смерти Мотом (Муту). В одном угаритском тексте даже говорится, что он «сразил Лотана», семиглавого «дракона» или «змея»⁷⁹. Все это к вопросу о мифологии!

Опять-таки Библия воздает должное подобным подвигам Яхве: «Ты сокрушил головы змиев в воде. Ты сокрушил голову левиафана»⁸⁰. А древнееврейское слово «левиафан» – «левиатон» – это, насколько мы можем судить, форма Лотана; видимо, Яхве убил не просто многоглавых драконов, а того самого многоглавого дракона, с которым разделался Ваал. В той же главе Псалтири Яхве расторгает море⁸¹. А может, и Море: некоторые переводчики пишут это слово с большой буквы, подразумевая под ним «ям», древнееврейское имя бога моря, которого сокрушил Ваал⁸². Библия также обещает в Книге пророка Исайи, что благодаря Яхве «поглощена будет смерть навеки», а под «смертью» подразумевается еврейское имя Мота, бога смерти, с которым вел столь ожесточенную борьбу Ваал⁸³.

Так почему же в англоязычных переводах Библии значится не «Ям», а «море», и не «Мот», а «смерть»? В древнееврейском не было заглавных букв. Увидев слово «мавет» вне контекста, невозможно определить, то ли это имя собственное «Мот», то ли нарицательное существительное «смерть». Поэтому переводчикам Библии приходилось делать выбор, и, как правило, они выбирали нарицательные существительные. А нам остается только гадать о причинах этого выбора. Например, когда принималось решение о том, что «поглощал» Яхве – Мота или просто смерть: вряд ли можно считать простым совпадением то, что в ханаанской мифологии Мот был известен тем, что «глотал» людей в конце их жизни и таким образом отправлял в Шеол – загробный мир, или что Мот некогда поглотил соперника Яхве, Ваала⁸⁴.

Или возьмем озадачивающее библейское упоминание о гневе, которым Яхве воспылал на реки и его ярость на море⁸⁵. Чем реки и море расстроили его? Как можно обвинять воду в том, что она течет? Разве не стали бы эти отрывки более вразумительными, если бы древнееврейские слова «реки» и «море» («нахар» и «ям») были переданы как Нахар и Ям – сверхъестественные существа, с которыми Ваал сражался столь типичным для мифологии образом?⁸⁶ (Вероятно, поддавшись укорам совести, переводчики NRSV нехотя признали такую возможность, сделав примечания мелким шрифтом: «или против Реки» и «или против Моря».) Аргументов в пользу мифологического перевода становится еще больше, если посмотреть, как сам Яхве появляется в этих отрывках. Он покоряет силы природы, мчась на колеснице («Ты с конями Твоими проложил путь по морю»). Он потрясает луком, внушает робость луне и солнцу «светом летающих стрел» своих и «сиянием сверкающих копьев»⁸⁷.

Два последних образа обычно воспринимают как описание молний⁸⁸, и здесь фигурирует еще один пример размывания границы между мифами язычников-хананеев и религией Древнего Израиля: Яхве не только сражается с теми же силами природы, что и Ваал, и приобретает в описании антропоморфные характеристики, как часто случалось с мифологическими богами: его описывают как мифологического бога того же самого типа, как и Ваал: бога грозы и бури. В Пс 28 Яхве – глас грома и молний: «Глас Господень над водами; Бог славы возгремел… Глас Господа высекает пламень огня»⁸⁹.

В 1936 году Г.Л.Гинзберг, преподаватель иудейской богословской семинарии, предположил, что эти стихи изначально представляли собой гимн Ваалу. Поначалу эксцентричная, теория Гинзберга распространялась в массах по мере того, как появлялись ее новые подтверждения. Так, один исследователь заменил в этом стихе все имена «Яхве» на «Ваал», и обнаружил, что количество аллитераций резко возросло⁹⁰.

Видный библеист Фрэнк Мур Кросс утверждал, что одно из ключевых событий Библии – переход Чермного моря – уходит корнями в мифологию Ваала⁹¹. Он отмечает, что в этом эпизоде, по сути дела, говорится о том, как море подчиняется воле Божьей – слабый отголосок победы Ваала в бою над Морем (Ям). Безусловно, мифический оттенок ощущается и в рассказе о событиях Исх 15. В этой главе (вероятно, написанной позднее) нет ничего подобного Исх 14, о которой идет речь в «Десяти заповедях» Сесила Б. Демилла; воды не просто величественно расступились по требованию Моисея, а затем вновь сомкнулись и потопили египтян. Скорее, тут явно и антропоморфно участвовал Бог, его господство над морем выглядит соразмерно ярким: «От дуновения Твоего расступились воды, влага стала, как стена»⁹².

Но независимо от параллелей между эпизодом с Чермным морем и мифами о Ваале, между ними есть одно существенное отличие. Если действие мифов о Ваале происходит в сверхъестественном мире, то библейское повествование посвящено сугубо человеческой истории. Да, критическую роль в формировании этого повествования сыграло вмешательство свыше, но само действие происходило на земле. Как выражается Кросс, битвы Яхве, в отличие от типичных битв Ваала, «конкретизированы по времени и месту». «Мифический рисунок» заменен «эпическим»⁹³. Отсюда и название этой авторитетной книги 1973 года – «Хананейский миф и иудейский эпос» (Canaanite Myth and Hebrew Epic).

Даже когда Яхве действует явно в мифологической манере – допустим, убивает многоглавого змея, – библейские упоминания мимолетны: единая сюжетная линия отсутствует. «Библия изобилует мифическими образами», – отмечает Марк С. Смит, однако «миф как нарратив» практически отсутствует⁹⁴. Дефицит нарративного мифа Смит объясняет, помимо всего прочего, изьятием⁹⁵. Он утверждает, что ближе к середине I тысячелетия до н. э. мифологические мотивы устарели; иудейские писания, созданные в то время, представляют Бога менее антропоморфным, чем ранее, а иногда как не имеющим формы⁹⁶. Смит считает, что в этот период, когда к мифам относились неодобрительно, ранние тексты редактировали и корректировали; возможно, жрецы сочли свои представления о Яхве не согласующимися с ранними рассказами о его подвигах и решили «не сохранять их, тем самым, по сути дела, подвергая их цензуре»⁹⁷.

Но зачем было трудиться? Даже если миф вышел из моды, зачем понадобилось стирать память о его былой популярности? Вероятно, все дело в высоких теологических ставках. В конце концов, мифологические боги имели дело с другими могущественными богами, порой их воле перечили, а кто посмеет перечить Богу, если он один и всемогущ? Иными словами, мифология означала политеизм. Значит, вычеркивание из писаний ранних мифологических повествований могло быть частью более масштабного проекта: переписывания писаний, чтобы они подразумевали, что еще на заре существования израильской религии Яхве был всемогущим и достойным исключительного поклонения. (Марьо Кристина Аннета Корпель сравнила угаритские и библейские описания богов и обнаружила «поразительно» схожий язык с акцентом на «силу, честь, божественность и милосердие», в то время как «все, подразумевающее слабость, смирение или желание, исключено из Ветхого Завета».⁹⁸)

Эти мотивы могли бы объяснить, почему мифологические моменты определенного рода пережили редактирование. Не один раз сюжетная линия продолжается ровно настолько, чтобы указывать: если основа для политеизма и существовала когда-то, то теперь ее больше нет. В Пс 81 упомянутая выше сцена с «сонмом богов», среди которых Бог произносит суд, заканчивается тем, что Бог предсказывает смерть слушателей; или, согласно одной распространенной интерпретации, приговаривает их к смерти за провинности⁹⁹.

Подобно этому, встречи Яхве с богами Море и Река продолжаются лишь до тех пор, пока он не успевает мимоходом разделаться с этими докучливыми пережитками былого политеизма. Оставить в тексте эту часть наследия Ваала и приписать ее Яхве было безопасно с теологической точки зрения. А как же неудачи Ваала, например, то, что он «поглощен» Мотом, богом смерти? Подобное унижение не к лицу богу, достойному исключительного поклонения, и писания в отредактированном виде действительно не говорят о том, что Яхве унаследовал эту часть личности Ваала. Зато мы видим в Книге пророка Исайи обещание, что Яхве в конце концов «поглотит» Мота «навечно», – это явное утверждение превосходства Яхве не только над Мотом, но и над Ваалом¹⁰⁰.

Значит, редакторы середины I тысячелетия, по мнению Смита, способствовавшие демифологизации Библии, не были настроены на искоренение мифа как такового. И действительно, лишь позднее переводчики переделали «Море» в «море», «Реку» в «реку» и «Смерть» в «смерть». Скорее, врагом был миф, в котором значительные роли доставались богам помимо звезды спектакля. И поскольку нарратив вызывает интерес, только когда его результат неоднозначен – то есть когда могущественный персонаж в нем не один, – смерть подобных мотивов означала смерть истинного мифического повествования.

Переход от политеизма и мифического нарратива можно мельком увидеть отраженным в осколках мифов, уцелевших в Библии. В распространенном переводе один из стихов Книги пророка Аввакума гласит: «Бог грядет… от горы Фаран» и «пред лицем Его идет язва, а по стопам Его – жгучий ветер»¹⁰¹ [в английском тексте вместо «жгучего ветра» – «мор» или «чума». – Прим. пер.]. Но древнееврейскими словами «язва» и «чума» называли богов язвы и чумы, Дебера и Решефа¹⁰². В ханаанском пантеоне оба были яростными разрушителями¹⁰³, но как отмечал Смит, этот компонент их индивидуальности не вписывался в Библию. Скорее, они появились в ней как малозаметные члены свиты Яхве. И переводчики последующих времен, сделав из имен богов нарицательные существительные, превратили Язву и Чуму из малых богов всего лишь в проявления власти Яхве, причем абстрактные проявления. По-видимому, здесь Яхве повторяет стратегию, которую мы рассмотрели на примере Мардука в предыдущей главе, – отходит от монотеизма путем незаметных завоеваний, ассимилируя других богов и превращая их в самого себя.

Отрывок из Книги пророка Аввакума иллюстрирует рассуждения Смита о том, каким образом ханаанский политеизм вылился в израильский монотеизм. Боги, занимавшие в пантеоне места ниже Эль, такие, как Дебер и Решеф, постепенно утрачивали статус, пока не исчезли совсем. Когда с этой реорганизацией на среднем уровне было покончено, от сокращенного пантеона осталось лишь божество, занимавшее самую верхнюю ступень – теперь его звали Яхве – и сверхъестественные существа на самой низшей ступени – божественные вестники, или ангелы¹⁰⁴.