Текст книги "Эволюция Бога. Бог глазами Библии, Корана и науки"

Если сравнить современную жизнь с жизнью сообщества охотников-собирателей, различия окажутся колоссальными. У нас есть развитая продуктивная экономика, для нашего общества характерны разделение труда, капиталовложения и высокие технологии. Есть и правительство со сложной структурой, авторитет которого опирается на законы, определяющие соблюдение правопорядка и законности. Все это дает возможность людям мирно и продуктивно взаимодействовать даже с теми, с кем они едва знакомы или не знакомы совсем. Система в целом рационализирована; хотя частично опорой ей служит нравственная интуиция, а основой – религиозные чувства («да поможет мне Бог»), мы оправдываем свою политическую, юридическую и экономическую системы с практической точки зрения, пересматривая их на предмет эффективности.

Но к этому рационализму мы пришли далеко не самым рациональным путем. Когда социальное устройство сделало первый значительный шаг по дороге к современному миру, когда сообщества охотников-собирателей развились до уровня земледельческих вождеств, они во многом полагались на богов. Не во всех известных науке вождествах религия была такой же вездесущей, как в полинезийских, но по сравнению с современным обществом вождества в целом были пропитаны ею насквозь. В вождествах боги были хранителями политической силы и надзирателями за экономической деятельностью, они поддерживали соблюдение социальных норм, благодаря которым удавалось сосуществовать небывало большому количеству людей. Эта скученность, высокая концентрация мозгов и самолюбий, внесли свой вклад в эффект творческой синергии, ускорили темпы технических и социальных изменений, с силой подтолкнули общество к его нынешней форме. Какого бы мнения вы ни были о мире, в котором оказались, благодарите за него божества вождеств.

Но насколько благодарными следовало быть полинезийцам? Была ли их социальная система справедливой? Была ли религия, поддерживающая ее, предназначена для общественного блага? Или боги оставались лишь орудием угнетения, навязанным правящим классом, который не желал расставаться с привычным образом жизни?

В Полинезии найдены свидетельства в пользу последней точки зрения. Например, у вождей было много жен, как и подобало полубогам. В целом правящий класс не испытывал недостатка в пище. На Гавайях драгоценные источники протеина – свинина, курятина, рыба – попадали в основном на стол элиты, в то время как овощи были доступны гораздо более широким кругам⁴⁸. На островах Общества простолюдины не имели права входить на территорию храма, место обильных жертвоприношений богам, а жрецы могли и частично съедали пищу, принесенную богам, – точнее, съедали ее материальную составляющую. Прибыль полинезийским жрецам также приносили чтимые шаманские обряды и служения, приобщение к сверхъестественному за определенную мзду. Работой жрецов, в частности, было исцеление от болезней путем определения провинностей, которыми они вызваны⁴⁹. Один методистский миссионер XIX века описывал вхождение жреца на Самоа в «диагностический транс»: для этого жрец усердно зевал и кашлял, затем перешел к судорогам и конвульсиям, пока наконец бог не вселился в него и не прописал оздоровительное искупление, то есть «принесение даров жрецу»⁵⁰.

Представители элиты не знали отказа в медицинском обслуживании. Когда на островах Тонга заболевал простолюдин, жрецы могли прописать скромное исцеляющее жертвоприношение: отрезание фаланги пальца родственнику больного, стоящему на более низкой ступени иерархической лестницы. Но если хворал вождь, порой единственным лекарством признавалось удушение ребенка⁵¹.

Равенство перед законом не было краеугольным полинезийским принципом. В Тонга за убийство обычно карали тем или иным способом, но не в том случае, если это было убийство простолюдина вождем⁵². В Самоа прелюбодеяние могло навлечь широкий спектр неофициальных наказаний, но если его совершала жена вождя, ее ждал небогатый выбор официальных казней: либо путем утопления, либо путем забивания до смерти⁵³. В вопросе человеческих жертвоприношений тоже, видимо, действовал фактор высших классов. Один антрополог отмечал, что на островах Общества кандидаты в жертвы относились к нескольким категориям: военнопленные, богохульники и «лица, вызывающие неприязнь вождя или жреца»⁵⁴.

Что может функционалист сказать в защиту утверждения, будто бы религия идет на пользу обществу в целом, если ему представлены подобные факты? Больше, чем можно было бы предположить.

Возьмем, например, принесение в жертву людей и беспристрастно оценим его с точки зрения функционализма. Даже капитан Кук, считавший жертвоприношения «отвратительным расточительством рода человеческого», отмечал, что многие взрослые люди, принесенные в жертву, были преступниками. А среди остальных преобладало «отребье, которое бродило без цели, перебиралось с острова на остров, не имея ни постоянного жилья, ни сколько-нибудь очевидного способа получения честного заработка»⁵⁵.

В наше время смертная казнь выглядит чересчур суровой карой за многие преступления, особенно за бродяжничество и нищету. Но и спустя годы после того как Кук написал эти строки, в его родной Англии бедняков сажали в долговые тюрьмы. Во всяком случае, изоляция от общества людей, которые получают от него больше, чем отдают, в строго экономическом смысле не является «расточительством». Напротив, она может способствовать укреплению и эффективности вождества, таким образом сделав его более «функциональным» с социальной точки зрения, что бы вы там ни думали о его моральных принципах. (У веры в сверхъестественное есть другие способы искоренения недостойных. В разных сообществах, в том числе охотников-собирателей, люди, которых обвиняли в колдовстве или чародействе и карали либо изгнанием, либо смертью, чаще всего решительно отказывались сотрудничать или были антиобщественными лицами.⁵⁶) В более общем смысле полинезийская религия, по всей видимости, поддерживала работу этого механизма. Под неусыпным надзором богов строили лодки, ловили рыбу, выращивали свиней и ямс.

Но неужели не существовало более простого способа добиться добросовестной работы – например, дать возможность командам строителей лодок соревноваться между собой за право продавать лодки рыбакам, или же стимулировать развитие мастерства прибылью? А как же свобода предпринимательства?

Все эти вопросы задаются с перспектив современности, в обществе, в котором есть и деньги, и эффективный рынок. Но когда общество делало первые шаги к этому миру, совершало переход от мелких деревень охотников-собирателей к более крупным, включающим несколько деревень земледельческим сообществам, подобная логика была не столь очевидна. Да, в полинезийских вождествах существовал товарный обмен. Но всему тому, что теперь происходит благодаря магии рынка, ранее требовалась поддержка со стороны правительства и/или религии. На пиршествах, которые устраивали вожди – в основном за счет приношений, сделанных земледельцами и рыбаками под воздействием свыше, – простолюдины, угощавшиеся деликатесами с дальних островов, по сути дела, обменивали свой труд на вожделенную пищу, чего мы теперь достигаем с помощью денег.

Полинезийская религия выполняла задачи, которые даже во многих современных обществах остаются в ведении правительства, а не рынка: руководила строительством дорог и оросительных систем, обеспечивала социальную защиту. На многих островах вожди пользовались своими привилегиями для заполнения продовольственных складов, запасы из которых в скудные времена распределяли между всеми членами общества, – подобным образом современные правительства собирают налоги для помощи пострадавшим от стихийных бедствий. У рыбаков Самоа имелся примитивный аналог страховки на случай безработицы: после ловли бонито каждая лодка отдавала часть улова таутай – старшему рыбаку, который с помощью собранного устраивал пир для всех рыбаков⁵⁷. Так как лодки, улов которых был скудным, освобождали от подобных сборов, но их экипажи получали свою долю угощения на пиру: можно сказать, что происходило перераспределение благ: то, что принадлежало имущим, частично переходило к неимущим. Религиозный контекст – тот факт, что таутай был своего рода религиозным лидером – сдерживал недовольство рыбаков, которым постоянно сопутствовала удача.

С точки зрения функционалиста, некоторые привилегии вождей следует рассматривать как плату за административную службу. В конце концов, в современном обществе титаны бизнеса и политики обладают богатством и/ или властью, которые защищены (по крайней мере теми, кто их защищает) как компенсация за жизненно важные социальные функции. Да, вид компенсации, которую получали полинезийские вожди, может показаться нам странным. С праведной гордостью мы можем заявить, что не душим детей ради прихоти власть имущих. Тем не менее нам следовало бы умерить свое самодовольство. В вождествах влиятельные мужчины получали много жен, в то время как в современном обществе им достается (при желании) много любовниц. В вождествах власть имущие имели права на поступки, которые сочли бы тяжкими преступлениями, если бы их совершил кто-то другой. В современном обществе та же привилегия дается менее официальным образом: богатые и влиятельные нанимают дорогих адвокатов и пользуются связями, чтобы надавить на судей, а провинившиеся бедные попадают в тюрьму.

Более того, если привилегии вождей кажутся нам странными, то и цена за них платится не менее удивительная. В Тонга вожди приносили в жертву собственных детей, хотя и рожденных от женщин низкого происхождения и таким образом не имеющих права наследовать вождю⁵⁸. Никого не удивляли и менее впечатляющие формы «ноблесс оближ». Как отмечал антрополог Маршалл Салинс, «даже самые высокопоставленные» полинезийские вожди знали, что «на них возложена нравственная обязанность быть щедрыми и великодушными»⁵⁹.

В сущности, нам следовало бы удивляться не тому, что вождь эксплуатировал свою власть, а существованию пределов этой эксплуатации и в социальном обеспечении, которым он занимался, и в жертвах, которые приносил. Казалось бы, потомок богов в ореоле ритуальной святости мог бы не утруждаться ни тем, ни другим. Почему же этого не происходило?

Прежде всего, потому что люди не безмозглы. Наш мозг заточен естественным отбором для того, чтобы защищать нас от опасности, в том числе от эксплуатации. В силу причуд истории эволюции люди склонны к религиозным идеям и чувствам, но этими идеями и чувствами не так-то просто ослепить их. У таитян есть эпитет для вождей, которые «переели власти»⁶⁰. В интересах вождей было избегать подобных прозвищ; как отмечал в «Эволюции полинезийских вождеств» археолог Патрик Кирх, в Полинезии в целом «чрезмерно раздутая власть вождя могла создать угрозу мятежа»⁶¹. Или призрак бескровного переворота. На Таити жрецы и другие представители элиты являлись к непомерно деспотичному вождю и советовали: «Ступай, съешь свиную ногу, приправленную навозом! У тебя больше нет власти, теперь твоя участь – месить ногами песок, ходить как простолюдины»⁶².

Кроме того, оставаться честными вождей побуждало соперничество с другими вождествами. Войны были обычным делом в Полинезии; как правило, вождества вели их между собой⁶³. Война показывает истинную цену социальной эффективности. Правящие классы, ведущие исключительно паразитический образ жизни, присваивающие себе плоды общего труда и никак не поощряющие его, оказываются проигравшими, их «вождецентрические» культурные шаблоны отправляются на свалку истории. В отличие от них религия, способствующая социальной сплоченности и производительности, не только выживает, но и преобладает, в ходе завоеваний распространяясь на более слабые сообщества. По этой причине она воспроизводится мирным путем. Как люди подражают преуспевающим сверстникам, так и сообщества подражают более сильным и действенным сообществам.

Эта динамика – сдвиг в сторону функциональности в ходе конкуренции сообществ – предлагает по меньшей мере гипотетические объяснения фактов, которые в противном случае вызывали бы недоумение. Почему вожди приносили в жертву богам родных детей? (Потому что религия, не призывающая элиту к демонстративным жертвоприношениям, с трудом добивалась поддержки простонародья, следовательно, не способствовала социальному рвению, необходимому для победы в межобщественной конкуренции?) Почему актерам на островах Общества, актерам, предназначенным для рая, о котором простолюдины могли только мечтать, позволялось высмеивать вождя во время представлений? (Потому что социальная сатира помогала обуздывать склонность вождя к самовозвеличиванию до того, как она нарушала равновесие в обществе и толкала его на путь, ведущий к саморазрушению?)

Закономерность, прослеживающаяся в полинезийских вождествах, простирается за их пределы, охватывает другие вождества и даже сообщества других типов. С одной стороны, правящий класс, состоящий, разумеется, из людей, осознанно или бессознательно пытается приспособить культуру, в том числе религиозные верования, к своим корыстным целям. Но это стремление сталкивается с двумя противодействующими силами: одной – внутренней и одной – внешней. Внутренняя – это сопротивление народа эксплуатации; менее влиятельный, но более многочисленный простой люд будет сознательно или неосознанно защищать свои интересы. Это может означать мятеж, а может и сопротивление несостоятельным религиозным идеям. (В Тонга элита была убеждена, что у простонародья нет загробной жизни; некоторые простолюдины дерзали с этим не согласиться.⁶⁴) Внешняя сила, сдерживающая стремление правящего класса к власти, – соперничество с альтернативными социальными системами, то есть с соседними сообществами.

Отсюда постоянная диалектика: элита пользуется своей властью, чтобы сосредоточить в своих руках еще больше власти, но такое самовозвеличивание неизбежно вызывает непрекращающееся сопротивление низов и в отдельных случаях дает отрицательный эффект в виде революции, поражения в войне или упадка экономики. Сообщества, сформированные этими силами, в изобилии обеспечивают наглядными примерами из жизни как «марксистов», так и функционалистов, не являясь полным подтверждением ни тех, ни других взглядов.

В этом эволюционном процессе практически не уделяется внимания мифическим или космологическим деталям религии. Неважно, называется бог Тангалоа или Тангароа – это не оказывает заметного влияния на эффективность общества, как и представления о том, как именно он способствовал сотворению – поднимал небеса или вылавливал острова. Но поступки, за которые боги наказывают и награждают, имеют значение. Производительность труда и социальное согласие – активы межобщественной конкуренции, поэтому нескончаемые веяния культурной эволюции благосклонны к ним. Неудивительно, что если биографии богов имели существенные различия в полинезийских вождествах, являясь продуктом, в сущности, произвольного сдвига, то в более практичных вопросах чаще проявлялись постоянство и стабильность. По всей Полинезии религия поощряла добросовестный труд и осуждала воровство, как и другие антиобщественные поступки.

Разумеется, по нашим меркам полинезийская религия может показаться далекой от оптимальной эффективности: сколько бессмысленных суеверий, какой упор на точное соблюдение исключительно ритуального аспекта! Разве более действенная религия не перераспределила бы время, чтобы большая его часть приходилась не на жертвоприношения, а на строительство лодок? Разве не стала бы она активнее поощрять честность, великодушие, другие качества, способствующие гармонии в обществе? Разве не были бы гораздо более убедительными ее кнуты и пряники? Конечно, угроза болезни и смерти достигает цели. Но если уж на то пошло, почему бы не применить тяжелую артиллерию – вроде рая и ада?

Ответ один: культурной эволюции требуется время. Не стоит рассчитывать, что действующий вслепую, методом частых ошибок, процесс за одну ночь совершит чудо, особенно в эпоху вождей. В то время культурные инновации еще не возникали и не распространялись в море миллионов умов, связанных воедино электроникой. Существовали только тысячи умов, образующих сообщество, а связь между ними обеспечивали технологии каменного века: ходьба пешком и разговоры. Контакты же за пределами одного сообщества были гораздо более сложным делом.

Несмотря на это, в процессе развития полинезийская религия приобрела ряд довольно изощренных особенностей. Мана, та самая идея, которая наделяла вождей таким могуществом и оправдывала их неприкосновенность, могла также стать причиной их падения. Если от природы обильная мана вождя способствовала эффективному управлению, то явно скверное управление свидетельствовало об угасании мана. Следовательно, если вождь проигрывал несколько сражений, власть мог узурпировать какой-нибудь высокопоставленный воин, победы которого на поле боя считались признаком обилия мана⁶⁵. К этому механизму обратной связи, способу отделаться от бездарного вождя до того, как его оплошности приведут к катастрофическим последствиям, культурная эволюция явно благоволила, так как вождества, в которых подобный механизм отсутствовал, в конце концов захватывали обладавшие им.

Вместе с тем этот принцип подкреплен элементарной логикой. Если вожди, к которым боги благосклонны, преуспевают, значит, вождь, чьи фиаско следуют непрерывной чередой, впал в немилость богов. И действительно, неудача должна была это означать, чтобы религия выдержала жизненные взлеты и падения. Чтобы пройти элементарную проверку логикой, каждая религия должна иметь объясняющие ее лазейки. В случае с полинезийскими вождями, как и с шаманами из предыдущей главы, одна из таких лазеек – предпосылка, согласно которой угасание земной силы означает потерю связи с божественным. Эта лазейка устанавливает предел эксплуатации, который существует даже для наместника богов.

Согласно общему принципу, между божественным и земным действует двусторонняя связь. Людям, которые верят, что божественное управляет земным, порой приходится в результате перемен на земном уровне пересматривать свои представления о том, что происходит на уровне божественном. Это что-то вроде закона непреднамеренной симметрии, и как мы увидим в следующей главе, этот закон оказал значительное влияние на эволюцию богов со времен вождеств.

Религия сформирована межгрупповой напряженностью – элита против простонародья, одно сообщество против другого, – однако формирующее действие также происходит и на более сложном уровне. Если религиозный мем не приживается в отдельно взятых умах, он не может распространяться от одного к другому и в конце концов не может характеризовать группу в целом. Один из способов, которым мем может добиться теплого приема в чьем-либо уме, – вызвать приятные чувства.

Полинезийская религия может показаться суровой и аскетичной (и действительно, она налагает на полинезийцев множество нравственных и ритуальных обязательств, наряду со страхом перед возможной неудачей), но в то же время она справляется с задачей, которую часто брала на себя религия: утешает людей в минуты неуверенности или сомнений. В эпоху вождей сомнения не носили философского характера: как и во времена охотников-собирателей, людей заботило материальное благополучие, возможность оставаться живым и здоровым. На островах Общества молитва на ночь начинается словами⁶⁶:

 
Спаси меня! Спаси меня!
Сейчас вечер,
Это вечер богов.
Оберегай меня, о мой бог!
 

Затем в молитве просили защиты от «внезапной смерти» и других бед, в том числе от «свирепого воина», чьи «волосы всегда стоят дыбом». Молитва заканчивалась словами: «Дай мне и моему духу жить, принеси этой ночью мирный сон, о мой бог!»

Предоставление подобных утешений – освященный временем способ процветания религиозных учений, но по мере культурной эволюции меняется и то, что может служить людям утешением. Дело в том, что меняется прежде всего то, что вызывает у людей потребность в утешении. Жители островов Общества просят в молитве защиты от «ссор из-за межевых знаков» – распрей того вида, которые просто не могли возникнуть в типичном сообществе охотников-собирателей. Религия – характерная особенность культурной эволюции, которая, помимо всего прочего, отзывается на тревоги, порожденные культурной эволюцией; она помогает оберегать социальные перемены от них самих.

Но сегодня культурная эволюция не только создает условия для новых тревог, но и представляет угрозу для возвышенного инструмента, предусмотренного для обращения с ними. Для многих людей появление современной науки подорвало саму идею существования богов и стало угрозой для перспектив религии в целом.

Парадоксальным при этом выглядит долг науки перед религией. Полинезийцы прилежно изучали ночное небо. Капитан Кук писал, что таитяне способны предсказывать сезонное появление и исчезновение звезд «с точностью, в которую вряд ли поверит европейский астроном»⁶⁷. Подобно многим особенностям полинезийской культуры, это искусство развивалось по практическим причинам (в основном в связи с потребностями навигации), однако в слова их облекла религия. Полинезийские «мореплаватели-жрецы-астрономы», как назвал их один исследователь, следили за движением небесных тел с наблюдательных постов на храмовых возвышениях⁶⁸. Звезда, играющая важную роль в навигации жителей островов Общества, Таи-Рио-айту, считалась олицетворением Рио, который, будучи богом ловцов длинноперого тунца и тунца-бонито, естественным образом обеспечил рыбаков этим ориентиром⁶⁹.

Если вспомнить полинезийские верования о божественности звезд и о том, что боги управляют погодой, неудивительно, что полинезийцы пытались предсказывать погоду, разглядывая ночное небо⁷⁰. Гораздо больше удивляет то, что они в этом преуспели. Кук писал, что «они могут предсказывать погоду, по крайней мере ветер, с большей уверенностью, нежели мы»⁷¹. Напрашивается объяснение, что и ночное небо, и преобладающие ветра менялись в зависимости от сезона. Значит, между звездами и погодой и вправду существовала корреляция, только полинезийцы дали ей неверное объяснение. Тем не менее именно так зачастую начинается научный прогресс – с поиска корреляции между двумя переменными и предложения правдоподобного, хоть и ложного объяснения. В этом отношении «наука» восходит к дописьменным временам.

Дальнейшее уже известно. Древние рассуждения и объяснения корреляции в конце концов привели к современному мировоззрению, считающему эти первые объяснения настолько примитивными. Современная наука, подобно современным экономике, праву и структурам власти, развилась из зачаточных форм, симбиотически связанных с религиозными убеждениями. В сущности, нет очевидных свидетельств тому, что у нас появился бы любой из этих современных институтов, если бы не было древней религии, внесшей значительный вклад в дело преодоления социальной организацией и культурой человека стадии охотников-собирателей.

После вождеств следующим значительным этапом в эволюции социальной организации стало сообщество уровня государства (или, как иногда говорят, «цивилизация»). Сообщества уровня государства крупнее вождеств, им свойственно наличие более сложного, даже бюрократического, правительства, их информационные технологии более совершенны – как правило, имеется в виду полноценная письменность. Но в одном отношении они очень похожи на вождества: жизнь в них проходит в религиозной атмосфере.

Как мы увидим в следующей главе, этот факт особенно полно задокументирован во времена двух великих цивилизаций, окружающих землю, где предстояло зародиться авраамическому богу: Месопотамии с севера и востока и Египта с юга и запада. Это обрамление носит не только географический характер. В Египте и Месопотамии появились теологические мотивы, которые, возможно, не просто по совпадению позднее вновь возникли в религии Древнего Израиля, – элементы божественной личности, обнаруженные в ДНК авраамического бога Яхве.

Кроме того, Египет и Месопотамия – места появления богов, которые сохранились и стали частью формирующей среды Яхве. Некоторые из этих богов мигрировали в Израиль и там собрали приверженцев, поклонение которых могло бы в противном случае достаться Яхве, чем и возбудили его ревность. Другие сопровождали и вдохновляли месопотамских захватчиков, которые вторглись на земли израильтян, и в ходе события, имеющего наиболее значительные последствия для истории религии, разрушили храм Яхве.

Все это способствовало определению характера Яхве как монотеистического, развившегося на земле израильтян и заронившего семя трех современных авраамических религий. В Древней Месопотамии и Египте мы начнем движение от эволюции религии вообще и эволюции богов в целом к эволюции западной религии и эволюции Бога.