Текст книги "Полярные аргонавты"

Глава XIII

Все это я видел и был так захвачен зрелищем, что забыл о грозившей нам самим опасности. Я услышал пронзительный крик ужаса – и покинутая женщина забилась на дно лодки, закрывая лицо руками. Я увидел, как лодка взлетела, закачалась и нырнула вниз в зловещее чрево ущелья. Река несла нас неудержимо, мы были уже в ущелье. С обеих сторон, так близко, что мы, казалось, могли дотронуться до них веслами, возвышались до головокружительной высоты мрачные древние скалы. Река бурлила и металась, как вепрь, изгибая спину в средине течения, которое вздымалось на четыре фута выше, чем у берегов. Она пенилась большими валами, зелеными, высокими, как горы, и ужасно крутыми – воистину жидкими слаломными трассами. Мы нырнули вниз, взлетели вверх, и черные, запятнанные мхом скалы, мелькая, пролетали мимо. Приблизительно на середине ущелья находился огромный омут, подобный древнему кратеру вулкана, в котором отлого поднимался водоворот, и здесь-то, пролетая круг за кругом, метался умчавшийся челнок. Покинутая женщина все еще корчилась в нем. Свет почти померк, и брызжущая пена ослепляла нас, но я прирос к своему месту на носу и внимательно следил.

– Сторонись лодки! – услышал я чей-то крик. – Берегись водоворота!

Было уже поздно. Злополучный челнок закружился и налетел на нас. Еще мгновение – и мы были бы разбиты и перевернуты, но я увидел, как Джим и Банка Варенья отчаянным усилием налегли на весла, и челн, кружась, промчался на расстоянии каких-нибудь двух футов от нас. Я снова взглянул и в диком паническом ужасе узнал в скорченной фигуре Берну. Я помню, как выпрыгнул – поток был, должно быть, футов пять глубиной – и направился к берегу по пояс в воде. Помню, как упал в изнеможении на него на мгновение, но тут же вскочил и бросился к челну. Я слышал крики тех, кого течение сметало за борт в ущелье и помню, как, осмотревшись, выкрикнул проклятье, потому что оба весла были унесены за борт; помню, наконец, как, нагнувшись над Берной, крикнул ей:

– Будьте спокойны, я с вами.

Если бы ангел слетел для ее спасения с небесной вышины, я не думаю, что и тогда девушка была бы более поражена. Мгновение она пристально вглядывалась в мое лицо, не веря глазам. Я стоял на коленях около нее, она положила руки мне на плечи, как бы желая убедиться, что это был действительно я. Затем, полурыдая, полуплача от радости, она крепко охватила руками мою шею. Что-то в ее взгляде, в прикосновении ее прильнувшей фигурки заставило возликовать мое сердце. Я снова прокричал над ее ухом:

– Все благополучно, не бойтесь. Мы выберемся.

Нас снова вынесло на главное течение. Вновь мы попали в ревущий поток с его ужасающими безднами и взлетами, с его вздымающимися стенами, распахнутыми веками, пропитанными мраком вечных сумерек. Вода трепала и била нас, безжалостно кружила и хлестала тяжелой пеной. С закрытыми глазами, с бьющимися сердцами мы ждали. Затем внезапно свет опять стал ярче, предвечные скалы исчезли. Мы плыли спокойно, и по обеим сторонам от нас полого поднимались уступами к смеющемуся небу зеленые долины. Я разжал руку и посмотрел вниз, туда, где лежало ее лицо, наполовину спрятанное на моей груди.

– Хорошо, что мне удалось настичь вас.

– Да, – ответила она слабо, – о, я думала, что все уже кончено. Я чуть не умерла от страха. Это было ужасно.

Но едва она успела выговорить это, как я понял с невыразимым ужасом, что опасность еще далеко не миновала. Мы беспомощно неслись, увлекаемые бешеным течением, и я уже слышал рев Бурных Порогов. Они уже клубились и пенились вдали, кроваво-красные в сиянии заката.

– Будьте молодцом, Берна, – прокричал я снова, – все будет хорошо. Верьте мне, дорогая!

Она тоже глядела вдаль расширенными от ужаса глазами. Однако, услыхав мои слова, она стала удивительно спокойна, и на лице ее появилось светлое радостное выражение, от которого сердце мое преисполнилось гордостью. Она примостилась около меня. Плоскодонка была легка и очень крепка. Мы заметались и закружились, как пробка в мельничном колесе. Злобная щелкающая волчья стая бурунов подбрасывала нас в воздухе и разрывала, когда мы падали. Промокшие до костей, оглушенные, ошеломленные яростными, потрясающими нервы ударами, мы готовились каждый момент пойти ко дну. Мы были в огненном котле. Рев гибели раздавался в наших ушах, гигантские руки с клещами из пены вонзались в нас, хлестали нас плетьми ревущей воды. Вопли ярости оглушали нас, когда один демон перебрасывал нас другому. Неужели этому не будет конца? Грохот, треск, рев, от которого замирали наши сердца… Нас накреняло, подбрасывало, било, перекидывало… Затем вдруг наступило спокойствие. Мы, должно быть, выбрались.

Мы открыли глаза. Мы снова плыли спокойно, огибая излучину реки, в тени высокого мыса. Если б только можно было пристать! Но нет. Течение уносило нас снова. Я видел, как оно проносилось под скалистым берегом, и понял тогда, что худшее еще впереди. Ибо там-то, на расстоянии примерно двухсот ярдов, находились грозные пороги Белого Коня.

– Закройте глаза, Берна, – закричал я, – ложитесь на дно и молитесь, как никогда не молились раньше!

Мы были уже около них. Скалистые берега так сблизились, что, казалось, готовы были сомкнуться. Они образовали узкие скалистые ворота, и сквозь эти плотно стиснутые челюсти должна была прорываться река. Шумно корчась на своем устланном валунами ложе, ускоряясь от каждого ужасного толчка, она собирала силы для последнего отчаянного рывка к свободе.

Но тут как раз на дороге вставал гигантский валун. Вода налетала на него с грохотом в ужасающем порыве – и была разбита, сломлена, отброшена назад и с ревом побежденного вздымалась высоко в воздух в неистовом аде пены и бури. На мгновение пучина превращалась в поле битвы стихий, неистовой, титанической борьбы. Затем река, вырвавшись на свободу, падала в водоем по ту сторону порогов.

– Ложитесь, Берна, и держитесь за меня.

Мы оба упали на дно плоскодонки, и она так крепко обхватила меня, что я удивился ее силе. Я чувствовал, как ее мокрая щека прижималась к моей, как губы ее льнули к моим…

– Теперь, дорогая, еще одно мгновение – и все будет кончено.

Снова яростный рев воды. Плоскодонка доблестно держалась, рассекая носом волны. Снова мы закружились, как перышко в вихре, подбрасываемые валами от одного бешеного порыва к другому. Снова мы метались, качаясь, наклоняясь, надрываясь. Наши сердца висели, распятые на острие смертельного ужаса. Воды плясали огненную сарабанду, каждая волна казалась демоном, бичующим нас, попадающихся под его могучие удары.

Это было стадо обезумевших от ужаса лошадей с развевающимися огненными гривами. Мы судорожно прижались друг к другу. Неужели это никогда, никогда не кончится? Тогда… Тогда… Казалось, настал конец. Мы взлетали все выше и выше. Мы как будто повисли, неуверенно качаясь, точно подвешенные на волоске над зияющей бездной. Душа моя заныла в предсмертной тоске. Но нет, мы снова выправились. С головокружительной быстротой мы преодолели верхнюю точку и стремительно слетели вниз. О, это было ужасно. Мы были в пчелином гнезде разъяренных вод, и они жалили нас насмерть. Мы были в глубокой пещере, покрытые сводами шипящей пены. Взбесившиеся лошади топтали нас миллиардами копыт. Я потерял всякую надежду на спасение и чувствовал, что девушка лишается сознания в моих объятиях. Как долго это длилось! Я жаждал конца. Быстрые молоты ада дробили нас, не давая ни мгновенья роздыху… Наконец, залитые водою от носа до кормы, наполовину перевернутые, потрясенные и разбитые, мы выплыли в мирный водоем реки по другую сторону порогов…

Глава XIV

В низинах, окружающих пороги Белого Коня, росло великое множество полевых цветов. Падучие звезды оживляли прогалину блеском золота. Синие колокольчики одевали лесные ложбины аметистом. Огненный бурьян заливал холмы розовым кораллом. Прелестно изгибаясь, как грозди жемчуга, покачивались чашечки орхидей, в роскошном изобилии цвели бегонии, фиалки и северные маки, и все это сверкало в оправе ярчайшего изумруда. Но над всем царила дикая роза, красуясь повсюду, насыщая своим ароматом ласковый ветерок. Вытащенные на берег лодки и плоскодонки тянулись на целые мили вдоль берега. На насыпях сушились на солнце пропитанные водой припасы. Мы также зачерпнули по пути много воды и должны были выждать несколько дней, пока просохнет груз. Таким образом, на мою долю выпало несколько часов праздности, и я мог вдоволь наглядеться на Берну.

Мадам Винкельштейн была со мной удивительно любезной. Она сладко улыбалась, причем в зубах ее, белых как снег, блестело вкрапленное золото. У нее были мягкие вкрадчивые манеры, которыми она обезоруживала врагов. Винкельштейн, казалось, забыл наш последний разговор и протягивал мне длань лицемерной дружбы.

Я волен был видеть Берну, сколько мне хотелось.

Мы бродили по лесам и холмам, собирая полевые цветы, испытывая почти детскую радость. За эти несколько дней я заметил в ней сильную перемену. Ее щеки, бледные, как лепестки дикой орхидеи, как будто позаимствовали краски у шиповника, а глаза отражали сияние озаренного солнцем неба. Казалось, в бедной девушке оживала долго подавлявшаяся способность радоваться.

Сотни лодок и плоскодонок прорывались через пороги, и мы следили за ними с неослабевающим волнением. Это было самое захватывающее зрелище в мире. Исходом его были жизнь или смерть, гибель или спасение, и от зари до темноты через каждые несколько минут повторялась роковая борьба. Лица участников были исполнены ужаса и волнения. Любопытно было следить за изменениями человеческого лица, с которого безмерным страхом была сорвана маска. Притом это были жизненные драмы, драмы радости и слез, всегда трепетные и часто трагические. Каждый день на берег выбрасывало трупы – пороги требовали своих жертв. Люди Пути должны платить дань. Мрачная окровавленная река изрыгала свою добычу, и мертвецы без замедления и молитвы опускались в безымянные могилы. В первый же день у порогов мы встретили метиса, который собирался спускаться дальше по реке. А где же банковский клерк? О, они опрокинулись при переправе. Когда он в последний раз видел маленького Пинклува, тот барахтался в воде. Как бы то ни было, оставалась надежда обнаружить его тело в ближайшее время. Он нанял двух человек, чтобы отыскать и похоронить его, ему же самому некогда было ждать.

Мы не осуждали его. В эти безумные дни упорной гонки и золотой лихорадки человеческая жизнь стоила немного. Еще один «пловец», замечал кто-нибудь и хладнокровно удалялся. Равнодушие к смерти, носившее почти средневековый характер, витало в воздухе, и друзья покойного торопились еще больше других, обогатившись его припасами. Все это было мне странно, ново и чуждо. Жизнь срывала покровы человечности, обнажая себялюбие и алчность.

На следующее утро тело было найдено – жалкая бесформенная нелепая масса с совершенно раздавленным черепом. Мои мысли вернулись к миловидной девушке, которая так горько плакала, расставаясь с ним. Может быть, теперь она думала о нем, мечтая о его возвращении, представляя себе блеск торжества в его ребяческих глазах. Сначала она будет ждать и надеяться, потом – ждать и отчаиваться. Потом это будет уже другая женщина с бледным лицом, которая скажет: «Он отправился в Клондайк и больше не вернулся. Мы не знаем, что стало с ним». Воистину путь к золоту был безжалостен.

Берна была со мной, когда его хоронили.

– Бедный мальчик, бедный мальчик, – повторяла она.

Ящик из неотесанных плохо сколоченных досок заменил гроб. Люди собирались опустить его в могилу на крышку другого гроба. Я воспротивился так решительно, что они начали копать новую могилу. Берна была очень расстроена, увидев этот грубый, бесформенный гроб; при взгляде на него она не выдержала и горько заплакала. Наконец она осушила слезы и, взглянув на меня просветлевшим взглядом, попросила немного подождать, пока она вернется. Возвратившись вскоре, она принесла с собой кусок черного сатина и начала кроить его ножницами; при этом я заметил покрывавшие его складки. Щеки ее ярко вспыхнули, встретив удивленный взгляд, которым я окинул ее значительно сузившееся платье, потом она принялась натягивать и прилаживать черную материю на гроб.

Закончили копать новую могилу, которая имела всего три фута глубины – выступившая вода помешала рыть глубже. Когда мы опустили гроб в яму, он со своей черной крышкой выглядел вполне прилично. Вначале он закачался на воде, но после нескольких брошенных комьев земли опустился с громким бульканьем. Казалось, будто мертвец негодует на свои жалкие похороны. Мы увидели, как могильщики сбросили еще несколько лопат земли и ушли, насвистывая.

Бедная маленькая Берна! Она все еще плакала, затем сказала:

– Нарвем цветов.

Из шиповника она смастерила крест и венок, и мы с благоговением возложили их на кучу грязи, которая обозначала могилу банковского клерка.

О, жалкая ирония!

Глава XV

Вскоре я узнал, что мы с Берной должны расстаться; это случилось спустя две ночи. Было еще совсем светло, и весь лагерь был на ногах, хотя время приближалось к полуночи. Я помню, как мы сидели у реки несколько в стороне от лодок. На том месте, где село солнце, небо казалось подернутым вуалью восхитительного зеленого цвета, и в этом прозрачном освещении лицо девушки было полно нежной прелести и казалось, что оно явилось из ночных грез. Печальный ветер прошумел в дрожащих ивах, и вглядываясь в милые черты, я заметил, что ее охватила глубокая печаль. Все счастье немногих последних дней, казалось, покинуло ее, унося с собой надежды. Когда она сидела, молча стиснув руки, казалось, будто тени, только-только рассеявшись немного, теперь вновь охватили ее еще большей печалью.

– Скажите мне, Берна, что вас тревожит?

Она покачала головой, глаза ее были расширены, как будто она старалась прочесть будущее.

– Ничего, – произнесла она почти шепотом.

– Нет, я знаю, что-то есть, не скрывайте от меня.

Она опять покачала головой.

– В чем дело, мой маленький друг?

– Ничего, это только моя глупость. Если я расскажу вам, мне это нисколько не поможет. И потом, это пустяки. Вы не обратите даже внимания на такие глупости.

– Все же вы должны сказать мне, Берна. Я буду мучиться, если вы не сделаете этого.

Она вновь отказалась. Я ласково настаивал, я уговаривал, я умолял. Она долго упрямилась, но, наконец, согласилась.

– Хорошо, если вы так хотите знать, – сказала она. – Но это все так низко, так подло. Я ненавижу себя, я презираю себя за то, что мне нужно сказать вам это.

Она нервно мяла пальцами тонкий платочек.

– Вы заметили, как мадам Винкельштейн была мила со мной последнее время. Она покупала мне новые платья, дарила безделушки. Так вот, на это есть причина. Она имеет на примете мужа для меня.

Я вскрикнул от удивления.

– Да, вы знаете, она нарочно позволяет нам гулять вдвоем – чтобы привлечь его. О, разве вы не заметили? Неужели ничего не подозревали? Вы не знаете, как горячо они ненавидят вас.

Я закусил губу.

– Кто этот мужчина?

– Джек Локасто.

Я вздрогнул.

– Вы слышали о нем? – спросила она. – У него есть на Бонанзе участок в миллион долларов.

Слышал ли я о нем? Кто не слыхал о Черном Джеке, его необыкновенной игре в покер, его метеорическом возвышении, его театральных выходках!

– Конечно, он женат, – продолжала она, – но это не имеет значения здесь. На это существует такой обряд, как клондайкская свадьба, и говорят, что он очень щедр со своими оставленными любов…

– Берна, – прервал я ее гневно и раздраженно, – никогда не произносите при мне этого слова. Один звук его есть уже скверна.

Она рассмеялась резко и горько:

– Что такое вся жизнь, как не скверна? Во всяком случае, он хочет меня.

– Но вы ведь не согласитесь на это, правда, не согласитесь?

Она порывисто повернулась ко мне:

– За кого вы принимаете меня? Я думала, что вы немного лучше меня знаете. О, вы заставляете меня почти ненавидеть вас.

Внезапно она прижала платочек к глазам и начала судорожно всхлипывать. Напрасно я старался успокоить ее шепча:

– О, дорогая моя, расскажите мне все, я так огорчен, девочка, так огорчен.

Она перестала плакать и продолжала горячо и взволнованно:

– Он приходил в ресторан в Беннете и смотрел на меня, не отрываясь, его глаза постоянно следили за мной. Мне было страшно, и я дрожала, прислуживая ему. Ему нравилось, что я дрожу, он чувствовал в этом свою силу. Затем он начал делать мне подарки: бриллиантовое кольцо и медальон в форме сердечка, дорогие подарки. Я хотела возвратить их, но она не позволила мне, отняла их и спрятала. Потом у него с ней начались длинные разговоры. Я знаю, что они говорили обо мне. Вот почему я пришла к вам в ту ночь и просила жениться на мне – спасти от него. Теперь все идет хуже и хуже с каждым днем. Сеть стягивается вокруг меня, несмотря на мои усилия.

– Но он не может овладеть вами против вашей воли! – воскликнул я.

– Нет, нет, но он ни за что не откажется от меня. Он будет преследовать меня, пока я продолжаю сопротивляться. Я приятна ему только как забава и препровождение времени. Говорят, он всегда добивается своего там, где замешана женщина. Я не могу передать вам, насколько боюсь его. Он властный и безжалостный, в его улыбке холодное презрительное приказание. Его ненавидишь, но ему повинуешься.

– Это безнравственное чудовище, Берна, он не жалеет ни времени, ни денег, чтобы удовлетворить свои желания и не знает жалости.

– Я знаю, я знаю.

– Он очень мужествен, красив яркой цыганской красотой – высокий, сильный и покоряющий, но грубый и развратный.

– Да, он таков, и разве можно удивляться, что мое сердце полно страха, что я встревожена, что я просила вас о помощи. Он безжалостен, и из всех женщин он желает меня. Он будет колесовать меня бесчестием! О боже!

Ее лицо было почти трагическим от отчаяния.

– И все против меня. Они все помогают ему. У меня нет ни одного друга, никого, кто постоял бы за меня, помог бы мне. Раньше я думала о вас, но вы не оправдали моих надежд. Разве удивительно, что я почти обезумела от этого ужаса. Разве удивительно, что я настолько отчаялась, что просила вас спасти меня. Я одинока, без друзей, жалкая слабая девушка. Нет, я не права. У меня есть друг – смерть. И я умру, умру, клянусь в этом, раньше, чем позволю ему овладеть собой.

Слова вылетали стремительно, перекрываемые сдавленными рыданиями. Трудно было успокоить ее. Я никогда не считал ее способной на такой порыв, такую страсть, и был ужасно огорчен, не зная, как ободрить ее.

– Полно, Берна, – уговаривал я, – пожалуйста, не говорите таких вещей. Помните, что вы имеете во мне друга, человека, который сделает все, что в его силах, чтобы помочь вам.

Она с минуту глядела на меня.

– Чем вы можете помочь мне?

– Жениться на вас. Хотите выйти за меня замуж? Хотите быть моей женой?

– Нет.

Я был поражен.

– Берна!

– Нет, я не вышла бы за вас, даже если бы вы были последним мужчиной, оставшимся на земле! – крикнула она запальчиво.

– Почему? – Я старался сохранять спокойствие.

– Почему? Потому, что вы не любите меня, вы равнодушны ко мне.

– Нет, люблю, Берна, действительно люблю, так люблю, что прошу вас быть моей женой.

– Да, да, но вы не любите меня по-настоящему, не так сильно и глубоко, как нужно по-вашему. Не так, как вы говорили мне тогда. О, я знаю, это отчасти жалость, отчасти дружба. Другое дело, если бы я относилась к вам так же, а не гораздо, гораздо глубже.

– Это правда, Берна? Вы так любите меня?

– Откуда я знаю? Как я могу сказать? Как может кто-нибудь из нас сказать это?

– Нет, дорогая, во всяком случае, я знаю одно. – Я поднялся на ноги. – С той минуты, как я поднял на вас глаза, я полюбил вас. Я любил вас уже задолго до нашей встречи. Я только ждал вас, ждал. Сначала я не мог разобраться и не понимал этого, но теперь я уверен непоколебимо. Для меня никогда не существовало никого, кроме вас. Никогда не будет никого, кроме вас. С начала времен мне было суждено полюбить вас. А вы как относитесь ко мне?

Она встала, слушая мои слова. Она не позволяла мне дотронуться до себя, но в глазах ее зажегся яркий свет. Потом она заговорила, и голос ее дрожал от страсти, вся безучастность исчезла.

– Ах, вы слепец, трус. Неужели вы не увидели, неужели не почувствовали? В тот день в лодке ко мне пришла любовь – такая, о какой я никогда не грезила, упоительная, вдохновенная, мучительная. Знаете, чего я желала, когда мы проходили пороги? Чтоб это был конец, чтоб в эту высочайшую минуту мы пошли ко дну, прижимаясь друг к другу, чтобы в смерти я могла держать вас в своих объятиях. О, если бы вы остались таким же потом и встретили любовь объятиями любви! Но нет, вы снова перешли к дружбе. Теперь я чувствую между нами ледяную преграду. Я постараюсь никогда не вспоминать о вас. Теперь оставьте меня, оставьте, потому что я не хочу больше вас видеть.

– Нет, Берна, вы должны, должны. Я продам свою бессмертную душу, чтобы завоевать вашу любовь, моя дорогая, дорогая. Я проползу вокруг света, чтобы поцеловать вашу тень. Я так люблю вас, так люблю.

Я прижимал ее к себе и страстно целовал, но она оставалась холодна.

– Вы ничего не можете сказать мне, кроме красивых слов?

– Будьте моей женой, будьте моей женой, – повторил я.

– Теперь?

Я снова заколебался. Неожиданность этого слова подействовала на меня, как холодный душ. Видит Бог, что я горел любовью к девушке, но, как бы то ни было, условности продолжали опутывать меня.

– Теперь, если вы хотите, – я запнулся, – но лучше, когда мы будем в Доусоне. Лучше, когда я устроюсь там. Дайте мне год, Берна. Год, и тогда…

– Целый год!

Внезапный свет надежды погас в ее глазах. В третий раз я обманывал ее ожидания, но мое проклятое благоразумие было сильней меня.

– О, он пройдет быстро, дорогая. Вы будете в безопасности. Я буду близко, буду бодрствовать, охраняя вас.

Я успокаивал ее, горячо объясняя, насколько будет лучше, если мы подождем еще немного.

– Целый год, – повторила она, и голос ее показался мне бесплотным. Потом она повернулась ко мне с внезапной вспышкой страсти. Ее лицо было умоляюще взволнованно и скорбно. – О, мой милый, мой милый, я любила вас больше всего на свете, но я думала, что вы достаточно тревожитесь обо мне, чтобы жениться сейчас. Верьте мне, так было бы лучше. Я думала, что вы поймете мое положение, но обманулась в вас. Хорошо, пусть будет так. Мы подождем год.

– Да, поверьте мне, доверьтесь мне, дорогая; я буду работать для вас, служить вам, думать только о вас и через двенадцать коротких месяцев отдам всю жизнь, чтобы сделать вас счастливой.

– Правда, милый? Впрочем, теперь все равно… Я люблю вас.

Всю эту ночь я боролся с собой. Я чувствовал, что должен жениться на ней сейчас же, чтобы защитить ее от наступающей опасности. Она казалась мне ягненком среди стаи волков, я старался успокоить свою совесть. Я был молод, и женитьба казалась мне ужасно ответственным шагом.

Но в конце концов все лучшее во мне восторжествовало, и прежде, чем лагерь проснулся, я вскочил на ноги. Я решил обвенчаться с Берной в тот же день. Чувство облегчения охватило меня. Как могла мне показаться возможной отсрочка? Я чувствовал необыкновенный подъем духа. Я спешил сообщить ей свое решение и представлял себе ее радость. Я почти задыхался. Слова любви трепетали на кончике моего языка, казалось, я не вынесу минутного ожидания. Я добежал до места, где они стояли, и остановился, не веря глазам. Ужасное чувство крушения и непоправимой ошибки придавило меня.

Плоскодонка ушла.