Текст книги "Остров сокровищ. Владетель Баллантрэ"

С обрывистого каменистого склона посыпался гравий и покатился вниз, шурша и подскакивая между деревьями. Я невольно посмотрел вверх и увидел странное существо, стремительно прыгнувшее за ствол сосны. Что это? Медведь? Человек? Обезьяна? Я успел заметить только что-то темное и косматое и в ужасе остановился.

Итак, оба пути отрезаны. Сзади меня стерегут убийцы, впереди – это неведомое чудовище. И сразу же я предпочел известную опасность неизвестной. Даже Сильвер казался мне не таким страшным, как это лесное отродье. Я повернулся и, поминутно оглядываясь, побежал в сторону шлюпок.

Чудовище, сделав большой крюк, обогнало меня и оказалось впереди. Я был очень утомлен. Но даже если бы я не чувствовал усталости, я все равно не мог бы состязаться в быстроте с таким проворным врагом. Странное существо перебегало от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно двигалось на двух ногах, по-человечески, хотя очень низко пригибалось к земле, чуть ли не складываясь вдвое. Да, то был человек, в этом я больше не мог сомневаться.

Я вспомнил все, что слыхал о людоедах, и собирался уже позвать на помощь. Однако мысль о том, что предо мною находится человек, хотя бы и дикий, несколько приободрила меня. И страх мой перед Сильвером сразу ожил. Я остановился, размышляя, как бы ускользнуть от врага, и тут меня осенило: у меня есть пистолет! Как только я убедился, что я не беззащитен, ко мне вернулось мужество, и я решительно двинулся навстречу островитянину.

Он опять спрятался, но, как видно, зорко наблюдал за мной, потому что, едва я направился к нему, как он вышел из засады и сделал было шаг мне навстречу. Потом в нерешительности потоптался на месте, попятился и вдруг, к величайшему моему изумлению и смущению, упал на колени и с мольбой протянул ко мне руки.

Я снова остановился.

– Кто вы такой? – спросил я.

– Бен Ганн, – ответил он; голос у него был хриплый, как скрип заржавленного замка. – Я несчастный Бен Ганн. Три года я не разговаривал ни с одной христианской душой.

Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица были, пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже губы у него были черные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на темном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, этот был самый оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса и матросской робы. Один лоскут этой невообразимой рванины скреплялся с другим самым замысловатым и нелепым способом: либо медной пуговицей, либо прутиком, либо просмоленным обрывком шпагата. Единственной неизодранной вещью из всего его костюма был кожаный пояс с медной пряжкой.

– Три года! – воскликнул я. – Вы потерпели крушение?

– Нет, приятель, – сказал он. – Меня бросили тут, на острове.

Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного высаживали на какой-нибудь отдаленный и пустынный остров и оставляли там одного с небольшим количеством пороха и дроби.

– Брошен на этом острове три года назад, – продолжал он. – С тех пор питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Я так думаю, что человек способен жить везде, куда бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, друг, как стосковалось мое сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.

– Если мне удастся вернуться к себе на корабль, – сказал я, – вы получите вот этакую голову сыра.

Он щупал мою куртку, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги и, замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.

Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то лукавством.

– Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? – повторил он мои слова. – А кто же может тебе помешать?

– Уж, конечно, не вы, – ответил я.

– Конечно, не я! – воскликнул он. – А как тебя зовут, приятель?

– Джим, – сказал я.

– Джим, Джим… – повторял он с наслаждением. – Да, Джим, я вел такую жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты, глядя на меня, что моя мать была очень благочестивая женщина?

– Поверить трудновато, – согласился я.

– Она была на редкость благочестивая женщина, – сказал он. – Я рос вежливым, набожным мальчиком и умел так быстро повторять наизусть Катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И вот что из меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище играть в орлянку. Начал с орлянки да и покатился. Мать, святая душа, говорила, что я плохо кончу, и ее предсказание сбылось. Да только само Провидение послало меня на этот остров. Я много размышлял здесь в одиночестве и раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от выпивки я не откажусь и сейчас, но самую малость, не больше наперстка, на счастье… Я дал себе слово исправиться и теперь уже не собьюсь! А главное, Джим… – он оглянулся и понизил голос до шепота, – ведь я сделался теперь богачом.

Тут я окончательно убедился, что несчастный сошел с ума в одиночестве. Вероятно, эта мысль отразилась на моем лице, потому что он повторил с жаром:

– Богачом! Говорю тебе – богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя человека! Ах, Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый нашел меня!.. – Вдруг лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. – Скажи мне правду, Джим, не Флинта ли это корабль?

Меня осенила счастливая мысль: этот человек может сделаться нашим союзником. И я тотчас же ответил ему:

– Нет, не Флинта, Флинт умер. Но раз вы хотите знать правду, вот вам правда: на корабле есть кое-кто из команды Флинта, и для нас это большое несчастье.

– А нет ли у вас… одноногого? – выкрикнул он, задыхаясь.

– Сильвера? – спросил я.

– Сильвера? Да, его звали Сильвером.

– Он у нас кок. И верховодит всей шайкой.

Он все еще держал меня за руку и при этих словах чуть не вывихнул ее.

– Если ты подослан Долговязым Джоном, – сказал он, – я пропал. Но знаешь ли ты, где ты находишься?

Я сразу же решил, что мне делать, и рассказал ему все – и о нашем путешествии и о трудном положении, в котором мы оказались. Он слушал меня с глубоким вниманием и, когда я кончил, погладил меня по голове.

– Ты славный малый, Джим, – сказал он. – Но теперь вы все завязаны мертвым узлом. Ладно, положитесь на Бена Ганна, и он выручит вас, вот увидишь. Скажи, как отнесется ваш сквайр к человеку, который выручит его из беды?

Я сказал ему, что сквайр – самый щедрый человек на всем свете.

– Так-то оно так… Но, видишь ли, – продолжал Бен Ганн, – я не собираюсь просить у него лакейскую ливрею или место привратника. Нет, этим меня не прельстишь! Я хочу знать: согласится он дать мне хотя бы одну тысячу фунтов из тех денег, которые и без того мои?

– Уверен, что даст, – ответил я. – Все матросы должны были получить от него свою долю сокровищ.

– И доставит меня домой? – спросил он, глядя на меня испытующим взором.

– Конечно! – воскликнул я. – Сквайр – настоящий джентльмен. Кроме того, если мы избавимся от разбойников, ваша помощь будет очень нужна на корабле.

– Да, – сказал он, – значит, вы и вправду возьмете меня? И он облегченно вздохнул.

– А теперь послушай, что я тебе расскажу, – продолжал он. – Я был на корабле Флинта, когда он зарыл сокровища.

С ним было еще шесть моряков – здоровенные, сильные люди. Они пробыли на острове с неделю, а мы сидели на старом «Морже». В один прекрасный день мы услыхали выстрел с берега и увидели шлюпку, а в шлюпке сидел Флинт, голова его была повязана синим платком. Всходило солнце. Он был бледен как смерть и плыл к нам… один, а остальные шестеро были убиты… убиты и похоронены… да… Как он расправился с ними, никто из нас никогда не узнал. Была ли там драка, резня или внезапная смерть… А он был один против шестерых!.. Билли Бонс был штурманом, а Долговязый Джон квартирмейстером. Они спросили у него, где сокровища. «Ступайте на берег и поищите, – сказал он в ответ. – Но, клянусь громом, корабль не станет вас ждать». Вот как он сказал им. А три года назад я плыл на другом корабле, и мы увидели этот остров. «Ребята, – сказал я, – здесь Флинт зарыл сокровища. Сойдем на берег и поищем». Капитан очень рассердился. Но все матросы были со мной заодно, и мы причалили к этому берегу. Двенадцать дней мы искали сокровища и ничего не нашли. С каждым днем товарищи ругали меня все сильней и сильней. Наконец они собрались на корабль. «А ты, Бенджамин Ганн, оставайся! – сказали они. – Вот тебе мушкет, заступ и лом, Бенджамин Ганн… Оставайся здесь и разыскивай денежки Флинта». С тех пор, Джим, вот уже три года живу я здесь и ни разу не ел по-христиански. А теперь взгляни на меня: разве похож я на простого матроса?.. Нет, говоришь, не похож? Да и не был похож никогда.

Он подмигнул мне одним глазом и сильно ущипнул меня за руку.

– Так и скажи своему сквайру, Джим: он никогда не был похож на простого матроса, – продолжал он. – Скажи ему, что Бен три года сидел тут, на острове, один-одинешенек, и днем и ночью, и в хорошую погоду и в дождь. Иногда, может быть, думал о молитве, иногда вспоминал свою престарелую мать, дай-то Бог, чтобы она еще была жива, так и скажи ему. Но большую часть времени… уж это ты непременно ему скажи… большую часть времени Ганн занимался другими делами. И при этих словах ущипни его вот так.

И он снова ущипнул меня самым дружеским образом.

– Ты ему, – продолжал он, – вот еще что скажи: Ганн отличный человек – так ему и скажи, Ганн гораздо больше доверяет джентльмену прирожденному, чем джентльмену удачи, потому что он сам был когда-то джентльменом удачи.

– Из того, что вы мне туг толкуете, я не понял почти ничего, – сказал я. – Впрочем, это сейчас и неважно, потому что я все равно не знаю, как попасть на корабль.

– Да, – сказал он, – видишь, какая загвоздка. Ну да ладно, у меня есть лодка, которую я смастерил себе сам, собственными руками. Она спрятана под белой скалой. В крайнем случае попробуем добраться на ней, когда станет темнее… Но постой! – закричал он вдруг. – Что это там такое?

Как раз в эту минуту с корабля грянул пушечный выстрел. Гулкое эхо подхватило его и разнесло по всему острову. А между тем до захода солнца оставалось еще добрых два часа.

– Там идет бой! – крикнул я. – За мною!

И кинулся бежать к стоянке корабля, забыв свои недавние страхи. Рядом со мной легко и проворно бежал злополучный пленник.

– Левее, левее! – приговаривал он. – Держи левее, друг Джим! Ближе к деревьям! Вот в этом месте в первый раз я подстрелил козу. Теперь козы сюда не спускаются, они бегают только по горам, потому что боятся Бенджамина Ганна… А! А вот кладбище. Видишь холмики? Я приходил сюда и молился изредка, когда я думал, что, может быть, сейчас воскресенье. Это не то что часовня, но все как-то торжественней. Правда, я был один, без капеллана, без Библии…

Он болтал на бегу, не дожидаясь ответа, да я и не мог отвечать.

После пушечного выстрела долгое время была тишина, а потом раздался залп из ружей.

И опять тишина. И потом впереди над лесом, в четверти мили от нас, взвился британский флаг.

Часть четвертая
Частокол

Обе шлюпки отчалили от «Испаньолы» около половины второго, или, выражаясь по-морскому, когда пробило три склянки. Капитан, сквайр и я сидели в каюте и совещались о том, что делать. Если бы дул хоть самый легкий ветер, мы напали бы врасплох на шестерых мятежников, оставшихся на корабле, снялись бы с якоря и ушли в море. Но ветра не было. А тут еще явился Хантер и сообщил, что Джим Хокинс проскользнул в шлюпку и отчалил вместе с пиратами на берег.

Мы, конечно, ни минуты не думали, что Джим Хокинс изменник, но очень за него беспокоились. Матросы, с которыми он уехал, были так раздражены, что, признаться, мы не надеялись увидеть Джима снова. Мы поспешили на палубу. Смола пузырями выступила в пазах. В воздухе стояло такое зловоние, что меня чуть не стошнило. В этом отвратительном проливе так и пахло лихорадкой и дизентерией. Шестеро негодяев угрюмо сидели под парусом на баке. Шлюпки стояли на берегу возле устья какой-то речонки, и в каждой сидел матрос. Один из них весело насвистывал «Лиллибуллеро».

Ждать становилось невыносимо, и мы решили, что я с Хантером поеду на разведку в ялике.

Шлюпки находились справа от корабля. А мы с Хантером направились прямо к тому месту, где на карте обозначен был частокол. Заметив нас, матросы, сторожившие шлюпки, засуетились. «Лиллибуллеро» смолкла. Мы видели, как они спорят друг с другом, очевидно, решая, как поступить. Если бы они дали знать Сильверу, все, вероятно, пошло бы по-другому. Но им, видимо, было велено не покидать шлюпок ни при каких обстоятельствах. Они спокойно уселись обратно, и один из них снова засвистал «Лиллибуллеро».

Берег в этом месте слегка выступал вперед, и я нарочно правил таким образом, чтобы этот мысок заслонил нас от наших врагов, прежде чем мы пристанем. Выскочив на берег, я побежал во весь дух, подложив под шляпу шелковый платок, чтобы защитить голову от палящего солнца. В каждой руке у меня было по заряженному пистолету.

Не пробежал я и ста ярдов, как наткнулся на частокол.

Прозрачный ключ бил из земли почти на самой вершине большого холма. Тут же, вокруг ключа, был построен высокий бревенчатый сруб. В нем могло поместиться человек сорок. В стенах этой постройки были бойницы для ружей. Вокруг сруба находилось широкое расчищенное пространство, обнесенное частоколом в шесть футов вышиной, без всякой калитки, без единого отверстия. Сломать его было нелегко, а укрыться за ним от сидящих в срубе – невозможно. Люди, засевшие в срубе, могли бы расстреливать нападающих, как куропаток. Дать им хороших часовых да побольше провизии, и они продержатся, даже если их осадит целый полк.

Особенно обрадовал меня ручей. Правда, в каюте «Испаньолы» тоже неплохо: много оружия, много боевых припасов, много провизии, много превосходных вин, но об одном мы не позаботились – в ней не было воды. Я размышлял об этом, когда вдруг раздался ужасающий предсмертный вопль. Не впервые я сталкивался с насильственной смертью – я служил в войсках герцога Кемберлендского и сам получил рану под Фонтенуа, – но от этого крика сердце мое сжалось. «Погиб Джим Хокинс», – решил я.

Много значит быть старым солдатом, но быть врачом значит больше. В нашем деле нельзя терять ни минуты. Я сразу же принял решение, поспешно вернулся на берег и прыгнул в ялик.

К счастью, Хантер оказался превосходным гребцом. Мы стремительно понеслись по проливу. Друзья мои были потрясены. Сквайр сидел бледный, как бумага, и – добрый человек! – раздумывал о том, каким опасностям мы подвергаемся из-за него. Один из матросов, сидевших на баке, был тоже бледен и расстроен.

– Этот человек, – сказал капитан Смоллетт, кивнув в его сторону, – еще не привык к разбою. Когда он услышал крик, доктор, он чуть не лишился чувств. Еще немного – и он будет наш.

Я рассказал капитану свой план, и мы вместе обсудили его.

Старого Редрута мы поставили в коридоре между каютой и баком, дав ему не то три, не то четыре заряженных мушкета и матрац для защиты. Хантер подвел шлюпку к корме, и мы с Джойсом принялись нагружать ее порохом, мушкетами, сухарями, свининой. Затем опустили в нее бочонок с коньяком и мой драгоценный чемоданчик с лекарствами.

Тем временем сквайр и капитан вышли на палубу. Капитан вызвал второго боцмана – старшего на корабле.

– Мистер Хендс, – сказал он, – нас здесь двое, и у каждого пара пистолетов. Тот из вас, кто подаст какой-нибудь сигнал, будет убит на месте.

Разбойники растерялись. Затем, пошептавшись, кинулись к переднему сходному тамбуру, собираясь напасть на нас с тыла, но, наткнувшись в узком проходе на Редрута с мушкетами, сразу же бросились обратно. Чья-то голова высунулась из люка на палубу.

– Вниз, собака! – крикнул капитан.

Голова исчезла, и все шестеро горе-вояк куда-то забились и на время утихли.

Мы с Джойсом нагрузили ялик доверху, бросая все как попало. Потом спустились в него сами через кормовой борт и, гребя изо всех сил, понеслись к берегу.

Второй наш рейс сильно обеспокоил обоих часовых на берегу. «Лиллибуллеро» умолкла опять. И, прежде чем мы перестали их видеть, обогнув мысок, один из них оставил свою шлюпку и побежал в глубь острова. Я хотел было воспользоваться этим и уничтожить их шлюпки, но побоялся, что Сильвер со всей шайкой находится неподалеку и что мы потеряем все, если захотим слишком многого.

Вскоре мы причалили к прежнему месту и начали перетаскивать груз в укрепление. Тяжело нагруженные, мы донесли наши припасы до форта и перебросили их через частокол.

Охранять их поставили Джойса. Он оставался один, но зато мушкетов у него было не меньше полдюжины. А мы с Хантером вернулись к лодке и снова взвалили груз на спину. Таким образом, работая без передышки, мы постепенно перетащили весь груз. Джойс и Хантер остались в укреплении, а я, гребя изо всех сил, помчался назад к «Испаньоле».

Мы решили еще раз нагрузить ялик. Это было рискованно, но не так уж безрассудно, как может показаться. Их, конечно, было больше, чем нас, но зато мы были лучше вооружены. Ни у кого из съехавших на берег не было мушкета, и, прежде чем они подошли бы к нам на расстояние пистолетного выстрела, мы успели бы застрелить по крайней мере шестерых.

Сквайр поджидал меня у кормового иллюминатора. Он сильно приободрился и повеселел. Схватив брошенный мною конец, он подтянул ялик, и мы снова лихорадочно стали его нагружать свининой, порохом, сухарями. Потом захватили по одному мушкету и по одному кортику для меня, сквайра, Редрута и капитана. Остальное оружие и порох мы выбросили за борт. В проливе было две с половиной сажени глубины, и мы видели, как блестит озаренная солнцем сталь на чистом песчаном дне.

Начался отлив, и шхуна повернулась вокруг якоря. Около шлюпок на берегу послышались перекликающиеся голоса. Хотя это и доказывало, что Джойс и Хантер, которые находились восточнее, еще не замечены, мы все же решили поторопиться.

Редрут покинул свой пост в проходе и прыгнул в ялик. Мы подвели его к другому борту, чтобы взять капитана Смоллетта.

– Ребята! – громко крикнул он. – Вы слышите меня?

С бака никто не ответил.

– Я обращаюсь к тебе, Абрахам Грей.

Молчание.

– Грей, – продолжал мистер Смоллетт, повысив голос, – я покидаю корабль и приказываю тебе следовать за твоим капитаном. Я знаю, что, в сущности, ты человек хороший, да и остальные не так уж плохи, как стараются казаться. У меня в руке часы. Даю тебе тридцать секунд на то, чтобы присоединиться ко мне.

Наступило молчание.

– Иди же, мой друг, – продолжал капитан, – не заставляй нас терять время даром. Каждая секунда промедления грозит смертью и мне и этим джентльменам.

Началась глухая борьба, послышались звуки ударов, и на палубу выскочил Абрахам Грей. Щека его была порезана ножом. Он подбежал к капитану, как собака, которой свистнул хозяин.

– Я с вами, сэр, – сказал он.

Они оба спрыгнули в ялик, и мы отчалили.

Корабль был покинут. Но до частокола мы еще не добрались.

Этот последний – пятый – рейс окончился не так благополучно, как прежние. Во-первых, наша скорлупка была страшно перегружена. Пятеро взрослых мужчин, да притом трое из них – Трелони, Редрут и капитан – ростом выше шести футов, – это уже больше чем надо. Прибавьте порох, свинину, мешки с сухарями. Неудивительно, что планшир на корме лизала вода. Нас то и дело слегка заливало. Не успели мы отойти на сотню ярдов, как мои штаны и фалды камзола промокли насквозь.

Капитан заставил нас разместить груз по-другому, и ялик выпрямился.

И все же мы боялись дышать, чтобы не перевернуть его.

Во-вторых, благодаря отливу создалось сильное течение, направлявшееся к западу, а потом заворачивавшее к югу, в открытое море, через пролив, в который утром вошла наша шхуна. Перегруженный наш ялик могла перевернуть даже легчайшая рябь. Но хуже всего было то, что течение относило нас в сторону и не давало пристать к берегу за мысом, где я приставал раньше. Если бы мы не справились с течением, мы достигли бы берега как раз возле двух шлюпок, где каждую минуту могли появиться пираты.

– Я не в силах править на частокол, сэр, – сказал я капитану. Я сидел за рулем, а капитан и Редрут, не успевшие еще устать, гребли. – Течение относит нас. Нельзя ли приналечь на весла?

– Если мы приналяжем, нас зальет, – сказал капитан. Вы уж постарайтесь, сэр, держите прямо против течения. Постарайтесь, пока не ляжем на нужный курс…

Нас относило к западу до тех пор, пока я не направил нос прямо к востоку, под прямым углом к тому пути, по которому мы должны были двигаться.

– Этак мы никогда не доберемся до берега, – сказал я.

– Если при всяком другом курсе нас сносит, сэр, мы должны держаться этого курса, – ответил капитан. – Нам нужно идти вверх по течению. Если нас снесет, сэр, – продолжал он, – в подветренную сторону от частокола, неизвестно, где мы сможем высадиться, да и разбойничьи шлюпки могут напасть на нас. А если мы будем держаться этого курса, течение скоро ослабеет, и мы спокойно сможем маневрировать у берега.

– Течение уже слабее, сэр, – сказал матрос Грей, сидевший на носу. – Можно чуть-чуть повернуть к берегу.

– Спасибо, любезнейший, – поблагодарил я его, как будто между нами никогда не было никаких недоразумений.

Мы все по молчаливому согласию обращались с ним так, как будто он с самого начала был заодно с нами.

И вдруг капитан произнес изменившимся голосом:

– Пушка!

– Я уже думал об этом, – сказал я, полагая, что он говорит о возможности бомбардировать наш форт из пушки. Им никогда не удастся переправить пушку на берег. А если удастся, она застрянет в лесу.

– Нет, вы оглянитесь назад, – сказал капитан.

Второпях мы совсем забыли про девятифунтовую пушку.

Пятеро негодяев возились возле пушки, стаскивая с нее «куртку», как называли они просмоленный парусиновый чехол, которым она была накрыта. Я вспомнил, что мы оставили на корабле порох и ядра и что разбойникам ничего не стоит достать их – нужно только разок ударить топором.

– Израэль был у Флинта канониром, – хрипло произнес Грей.

Я направил ялик прямо к берегу. Мы теперь без труда справлялись с течением, хотя шли все еще медленно. Ялик отлично повиновался рулю. Но, как назло, теперь он был повернут к «Испаньоле» бортом и представлял превосходную мишень.

Я мог не только видеть, но и слышать, как краснокожий негодяй Израэль Хендс с грохотом катил по палубе ядро.

– Кто у нас лучший стрелок? – спросил капитан.

– Мистер Трелони, без сомнения, – ответил я.

– Мистер Трелони, застрелите одного из разбойников. Если можно, Хендса, – сказал капитан.

Трелони был холоден, как сталь. Он осмотрел запал своего мушкета.

– Осторожней, сэр, – крикнул капитан, – не переверните ялик! А вы все будьте наготове и во время выстрела постарайтесь сохранить равновесие.

Сквайр поднял ружье, гребцы перестали грести, мы передвинулись к другому борту, чтобы удерживать равновесие, и все обошлось благополучно: ялик не зачерпнул ни капли.

Пираты тем временем повернули пушку на вертлюге, и Хендс, стоявший с прибойником у жерла, был отличной целью. Однако нам не повезло. В то время как Трелони стрелял, Хендс нагнулся, и пуля, просвистев над ним, попала в одного из матросов.

Раненый закричал, и крик его подхватили не только те, кто был вместе с ним на корабле: множество голосов ответило ему с берега. Взглянув туда, я увидел пиратов, бегущих из леса к шлюпкам.

– Они сейчас отчалят, сэр, – сказал я.

– Прибавь ходу! – закричал капитан. – Теперь уж неважно, затопим мы ялик или нет. Если нам не удастся добраться до берега, все погибло.

– Отчаливает только одна шлюпка, сэр, – заметил я. Команда другой шлюпки, вероятно, побежала по берегу, чтобы перерезать нам дорогу.

– Им придется здорово побегать, – возразил капитан. А моряки не отличаются проворством на суше. Не их я боюсь, а пушки. Дьяволы! С такого расстояния и ребенок не промахнется. Предупредите нас, сквайр, когда увидите зажженный фитиль, и мы попробуем увернуться.

Несмотря на тяжелый груз, ялик наш двигался теперь довольно быстро и почти не черпал воду. Нам оставалось каких-нибудь тридцать – сорок раз взмахнуть веслами, и мы добрались бы до песчаной отмели возле деревьев, которую обнажил отлив. Шлюпки пиратов уже не нужно было бояться: мысок скрыл ее из виду.

Отлив, который недавно мешал нам плыть, теперь мешал нашим врагам догонять нас. Нам угрожала только пушка.

– Хорошо бы остановиться и подстрелить еще одного из них, – сказал капитан.

Но было ясно, что пушка выстрелит во что бы то ни стало. Разбойники даже не глядели на своего раненого товарища, хотя он был жив, и мы видели, как он пытался отползти в сторону.

– Готово! – крикнул сквайр.

– Стоп! – как эхо, отозвался капитан.

Он и Редрут так сильно стали табанить веслами, что корма погрузилась в воду. Грянул пушечный выстрел – тот самый, который услышал Джим: выстрел сквайра до него не донесся. Мы не заметили, куда полетело ядро. Я полагаю, что оно просвистело над нашими головами и что ветер, поднятый им, был причиной нашего несчастья.

Как бы то ни было, но наш ялик зачерпнул кормой воду и начал медленно погружаться. Глубина была небольшая, всего фута три. Мы с капитаном благополучно встали на дно друг против друга. Остальные трое окунулись с головой и вынырнули, фыркая и отдуваясь.

В сущности, мы отделались дешево – жизни никто не лишился, и все благополучно добрались до берега. Но запасы наши остались на дне, и, что хуже всего, из пяти ружей не подмокли только два: мой мушкет я, погружаясь в воду, инстинктивно поднял над головой, а мушкет капитана, человека опытного, висел у него за спиной замком кверху, он тоже остался сухим. Три остальных нырнули вместе с яликом.

В довершение всех бед в лесу, уже совсем неподалеку, слышны были голоса. Нас могли отрезать от частокола. Кроме того, мы сомневались, удержатся ли Хантер и Джойс, если на них нападет полдюжины пиратов. Хантер – человек твердый, а за Джойса мы опасались; он услужливый и вежливый слуга, он отлично чистит щеткой платье, но в военной обстановке человек не слишком полезный.

Встревоженные, мы добрались до берега вброд, бросив на произвол судьбы наш бедный ялик, в котором находилась почти половина всего нашего пороха и всей нашей провизии.