Текст книги "Ночлег Франсуа Вийона"

Дени поневоле пришлось покориться. Все, чего он желал, это как можно скорее узнать самое худшее, что его ожидает. Поэтому он тотчас же встал и учтиво поклонился. Сир де Малетруа последовал его примеру и, прихрамывая, опираясь на руку священника, пошел к часовне. Священник откинул портьеру, и все трое вошли.

Строение выделялось своей архитектурой. Легкий красивый свод покоился на шести больших колоннах и был богато украшен. Круглое пространство за алтарем также украшалось массой рельефных орнаментов; оно было пронизано многими окнами в форме звезд, трилистников и кругов. В окна плохо были вставлены стекла, и ночной воздух свободно разгуливал по часовне. Восковые свечи, около полусотни которых было зажжено на алтаре, задувались ветром, и свет то был очень ярким, то наполовину ослабевал. На ступеньках алтаря стояла на коленях молодая девушка, одетая богато, как невеста. Мороз пробежал по телу Дени, когда он увидел наряд невесты. С отчаянной силой он пытался отбросить рождавшиеся предположения. Нет, ничего подобного не могло, не должно было произойти!..

– Бланш, – сказал старик своим наиболее тонким голосом, – я привел к вам друга, который очень желает видеть вас, моя маленькая девочка. Обернитесь и дайте ему свою ручку. Очень хорошо быть набожной, но надо же быть и вежливой, племянница моя.

Девушка поднялась с колен и обернулась к пришедшим. Она пошла к ним колеблющимися шагами. Утомление и стыд сквозили в каждой линии ее молодого существа; голова была низко опущена, глаза глядели в пол, пока она медленно приближалась. Вдруг взор ее упал на ноги Дени де Болье – ноги, которыми, надо заметить, он очень гордился и которые обувал в самую элегантную обувь даже во время путешествий, – и она остановилась, точно от вида его желтых башмаков ей стало особенно неловко. Девушка быстро подняла глаза на Дени. Взгляды молодых людей встретились. Выражение стыда сменилось на лице девушки выражением ужаса: губы ее побелели, с пронзительным воплем она закрыла лицо руками и упала на пол часовни.

– Это не тот! – вскричала она. – Дядя, это не тот!

Сир де Малетруа любезно прошептал:

– Конечно, нет, я так и ожидал. Очень неприятно, что вы не смогли вспомнить его имени.

– Это правда, правда, я никогда до этой минуты не видела этого господина! – закричала она. – Я никогда и глаз на него не поднимала, и я не хочу его видеть! Мессир, – добавила она, обращаясь к Дени, – если вы благородный человек, вы подтвердите мои слова. Видела ли я вас когда-нибудь, видели ли вы меня когда-нибудь до этой минуты?

– Что касается меня, то я никогда не имел этого удовольствия, – ответил молодой человек. – В первый раз в жизни, мессир, я вижу вашу уважаемую племянницу.

Старик пожал плечами.

– Очень грустно это слышать, но что же делать! – сказал он. – Я сам был мало знаком со своей покойной женой в то время, как женился на ней, и это доказывает, – добавил он с гримасой, – что такие неожиданные браки часто влекут за собой великолепное согласие в последующей жизни. Что касается жениха – он, вероятно, желает иметь голос в этом деле, – то я даю ему два часа, которые он может провести до церемонии бракосочетания. – И он направился в сопровождении священника к двери.

Девушка мгновенно вскочила на ноги.

– Дядя, не может быть, чтобы вы серьезно это говорили! – вскричала она. – Клянусь богом, я скорее наложу руки на себя, чем выйду за этого молодого человека! Вся душа моя возмущена! Бог запрещает такие браки! Вы позорите свои седые волосы! О, дядя, сжальтесь надо мной! Нет женщины во всем мире, которая не предпочла бы смерть такому браку! Может быть, – добавила она прерывающимся голосом, – вы не верите мне, может быть, вы до сих пор думаете, что… – И она посмотрела на Дени, дрожа от страха и презрения. – Вы до сих пор думаете, что это тот?

– Говоря откровенно, – ответил старик у порога, – я так думаю. Позвольте мне, Бланш де Малетруа, раз и навсегда изложить вам мой образ мыслей на этот счет. С тех пор как вы унизили себя и готовы были обесчестить мой род и имя, которое я носил и в мирное, и в военное время больше шестидесяти лет, вы потеряли право не только обсуждать мои решения, но даже смотреть мне в глаза. Если бы жив был ваш отец, он избил бы вас и выгнал из дома. У него была железная рука. Вы должны благодарить Бога за то, что имеете дело с бархатной рукой дяди, сударыня! Моя обязанность выдать вас замуж. Из чистого доброжелательства я постарался найти для вас вашего собственного поклонника. Полагаю, что преуспел в этом. Но если это и не удалось мне, то – клянусь господом богом и всеми святыми ангелами Его! – это мне совершенно все равно. Потому позвольте мне рекомендовать вам быть любезнее с вашим юным другом, так как ваш лакей, например, был бы вам менее подходящим женихом.

С этими словами он вышел с капелланом, следовавшим за ним по пятам, и портьера опустилась.

Девушка повернулась к Дени со сверкающими глазами.

– Что все это значит, сударь? – спросила она.

– Один господь ведает, – ответил он мрачно. – Я пленник в этом доме, который кажется мне домом сумасшедших. Больше я ничего не знаю и ничего не понимаю.

– Скажите, пожалуйста, как вы вошли сюда? – спросила она.

Он вкратце рассказал.

– В конце концов, – добавил он, – может быть, вы последуете моему примеру и попробуете разрешить эти загадки? Боже мой, чем может все это кончиться?

Она стояла молча, и он видел, как дрожали ее губы, а глаза без слез горели лихорадочным огнем. Потом она закрыла лицо руками.

– О, как болит голова! – сказала она усталым голосом. – Что я могу сказать о себе? Но я обязана сообщить вам свою историю, как ни мало женственным это покажется. Мое имя Бланш де Малетруа. Я давно осталась без отца и матери – так давно, что едва помню их. Действительно, я была очень несчастна всю свою жизнь. Три месяца назад один молодой капитан ежедневно становился около меня в церкви. Я видела, что нравлюсь ему. Конечно, я заслуживаю порицания, но я так рада была, что хоть кто-нибудь любит меня, что, когда он подсунул мне письмо, я принесла его домой и прочла с большим удовольствием. С того времени он писал часто. Он боялся заговорить со мной, несчастный юноша! Он просил меня оставлять иногда вечером дверь отворенной, чтобы мы могли поговорить минуты две на лестнице, так как знал, насколько дядя доверяет мне!

У молодой девушки вырвалось нечто вроде рыдания, и прошло несколько мгновений, прежде чем она смогла продолжить.

– Дядя мой человек жесткий и очень ловкий. Он проделывал массу хитрых штук на войне, был большим вельможей при дворе и очень близок к королеве Изабелле в прежние времена. Почему он стал подозревать меня – не знаю, но скрыть что-либо от него очень трудно. Сегодня утром, когда мы вернулись от обедни, он схватил меня за руку, заставил разжать ее и прочел маленькую записку. После прочтения он вежливо возвратил мне ее. В записке меня просили оставить открытой дверь – вот это-то и погубило нас всех. Дядя продержал меня в моей комнате до самого вечера, а потом приказал мне надеть этот наряд – жестокая насмешка для молодой девушки, не правда ли? Я предполагаю – так как дядя не мог добиться от меня, чтобы я назвала имя капитана, – что он устроил для него ловушку, в которую, по воле божьей, попали вы. Я была в большом смущении. Могла ли я знать, что капитан захочет жениться на мне при таких тяжелых обстоятельствах? Может быть, он просто хотел подшутить надо мной и я показалась ему недостойной стать его женой? Поистине, я не представляла себе, что меня постигнет такое постыдное наказание! Не могу думать, что Бог допустит девушку до такого позора перед молодым человеком! Я все сказала вам и не могу рассчитывать на то, чтобы вы меня не презирали.

Дени почтительно поклонился.

– Сударыня, – сказал он, – вы оказали мне большую честь, сделав такое признание. Мне остается только доказать, что я достоин ее. Где может находиться теперь сир де Малетруа?

– Должно быть, он пишет в соседнем зале, – ответила она.

– Могу я провести вас туда, сударыня? – спросил Дени.

Он подал ей руку, и оба вышли из часовни.

Бланш была очень сконфужена и расстроена, а Дени шел гордо, с сознанием важной миссии, которую он надеялся выполнить с честью.

Сир де Малетруа встал, приветствуя их ироническим поклоном.

– Сир, – произнес Дени, принимая самый важный вид, – я имею сказать вам нечто по поводу этого бракосочетания. Должен сообщить вам, что не приму участия в том, чтобы принуждать молодую леди к этому браку. При других условиях я был бы горд получить ее руку, так как чувствую, что она так же добра, как и прекрасна, но при нынешнем положении дел, под давлением насилия я имею честь отказаться, мессир, от этой руки.

Бланш с благодарностью смотрела на него, а старик все улыбался и улыбался до тех пор, пока не довел этим Дени до тошноты.

– Боюсь, господин де Болье, – сказал Малетруа, – что вы не совсем поняли меня. Я предлагаю вам выбор. Прошу вас, подойдемте к окну.

И он направился к одному из больших открытых окон.

– Видите, – сказал старик, – тут имеется железное кольцо на верху окна, и сквозь него можно продеть очень крепкую веревку. Теперь слушайте меня внимательно. Если ваше нерасположение к моей племяннице будет непреодолимо, я велю вас повесить на этом окне еще до восхода солнца. Конечно, я прибегну к этому крайнему средству, поверьте, с большим сожалением, потому что я вовсе не желаю вашей смерти. Я только желаю выдать замуж свою племянницу. Если же вы будете упрямиться, то пеняйте на себя. Ваш род очень почтенный, господин де Болье, но если бы даже происходили от Карла Великого, то и тогда вы не могли бы безнаказанно отказываться от руки де Малетруа – даже если бы невеста была так же вульгарна, как первая попавшаяся простонародная девка, и так же безобразна, как горгульи над моей дверью. В данном случае я забочусь не о ней, не о вас и даже не о собственных чувствах – вынуждает меня поступать таким образом честь моего дома. Она была скомпрометирована, и я считаю вас виновником этого. Быть может, я ошибся, но, во всяком случае, теперь вы знаете наш секрет и вряд ли будете удивляться моему требованию смыть это пятно. Если вы не хотите – да падет кровь на вашу голову! Не могу сказать, чтобы мне было особенно приятно видеть ваши останки болтающимися под моими окнами, но из двух зол приходится выбирать меньшее, и, если мне не удастся сегодня восстановить честь моего дома, я по крайней мере затушу скандал.

Наступило молчание.

– Я полагаю, что существуют другие способы для улаживания запутанных положений между джентльменами, – сказал Дени. – Вы носите шпагу, и я слышал, что отлично владеете ею.

Сир де Малетруа сделал знак капеллану, и тот большими шагами молча пересек комнату и поднял портьеру одной из трех дверей. Только на одно мгновение поднялась портьера и снова опустилась, но Дени успел заметить полутемную комнату, полную вооруженных людей.

– Если бы я был помоложе, господин де Болье, – сказал старик, – я с восторгом принял бы ваш вызов, но теперь я слишком стар. Верная стража – сила стариков, и мне приходится ею пользоваться. Очень тяжело сознавать, что стареешь, но с некоторым терпением можно и к этому привыкнуть. Вы и племянница, как вижу, желаете еще подумать и поговорить? Я предоставляю вам этот зал на два часа, так как не хочу пойти против вашего желания. Не спешите! – добавил он, поднимая руку, когда увидел угрожающее выражение лица Дени. – Если вас возмущает мысль быть повешенным, то для вас достаточно будет времени в течение двух часов, чтобы выброситься из окна или схватиться с копьями моей стражи. Два часа жизни – все же два часа. Многое может измениться даже и в меньший срок. Кроме того, если я ясно понимаю выражение лица моей племянницы, она собирается что-то вам сказать. Вы не захотите испортить последних часов своей жизни невежливостью по отношению к даме.

Дени взглянул на Бланш. Она смотрела на него с умоляющим видом.

Казалось, старик был чрезвычайно доволен этим симптомом соглашения, потому что, улыбнувшись им обоим, любезно добавил:

– Если вы дадите мне честное слово, господин де Болье, подождать моего возвращения в течение двух часов и не предпринимать чего-нибудь отчаянного, я удалю стражу и предоставлю вам полную свободу беседовать с девицей.

Дени опять взглянул на девушку, которая, казалось, побуждала его согласиться.

– Даю честное слово, – проговорил Дени.

Мессир де Малетруа поклонился и заковылял по комнате, прочищая горло тем странным щебетаньем, которое так раздражало слух молодого человека.

Сначала старик взял какие-то бумаги со стола, потом подошел к двери мрачной комнаты и, казалось, отдал какое-то приказание людям, находившимся за портьерой. Наконец, он направился к той двери, через которую вошел сюда Дени. На пороге он обернулся, чтобы послать последний поклон и улыбку молодой парочке, и вышел в сопровождении капеллана, державшего в левой руке светильник.

Как только они ушли, Бланш подошла к Дени с протянутыми руками. Лицо ее возбужденно горело, в глазах стояли слезы.

– Вы не должны умирать! – воскликнула она. – Вам придется жениться на мне.

– Вы думаете, сударыня, – ответил Дени, – что я очень боюсь смерти?

– О нет, нет! – вскрикнула она. – Я вижу, что вы не трус. Но я не могу вынести мысли, что вы можете быть убиты из-за такого недоразумения.

– Боюсь, – возразил Дени, – что вы недостаточно оцениваете трудность положения, сударыня. Я не могу принять то, что вы великодушно мне предлагаете, – я слишком горд. В момент благородного сострадания ко мне вы забыли о том, который, быть может, имеет уже право на ваши чувства…

Говоря это, он скромно опустил глаза и продолжал стоять так, чтобы не видеть ее смущения. Она с минуту стояла молча, затем быстро отошла и, бросившись в кресло своего дяди, разразилась рыданиями.

Дени был в великом затруднении. Он огляделся, как бы ища чего-нибудь для вдохновения, и кончил тем, что, увидев стул, опустился на него, будто собираясь что-нибудь обдумать. Некоторое время он играл рукояткой шпаги, и если мысли у него и были, то лишь о том, что в тысячу раз лучше бы умереть раньше, чтобы тело бросили в самую грязную помойную яму Франции. Глаза его блуждали по залу, но не могли ни на чем остановиться. Он всматривался в широкие пространства между украшениями стен, терявшиеся в темноте комнаты; его пронизывало ощущение какой-то холодной пустыни. Постепенно Дени начало казаться, что он никогда не видел такой большой и мрачной церкви и такой печальной могилы. Всхлипывания девушки раздавались в правильные промежутки, и казалось, что ими можно измерить время, как тиканьем часов. Потом Дени обратил глаза на фамильный герб Малетруа и начал читать надписи на нем; дочитал и стал читать снова, пока глаза совершенно не утомились. Он перевел взгляд в темные углы зала – ему показалось, что они кишат какими-то ужасными животными. Несколько раз он начинал дремать, но тотчас его пробуждала мысль, что последние два часа непрерывно убавляются, а смерть – все ближе и ближе.

Сперва изредка, а потом все чаще и чаще бросал он взгляды на Бланш. Она сидела наклонившись вперед и закрыв лицо руками; слезы ее перемежались иногда судорожными спазмами горла, но Дени, несмотря на такое печальное состояние, далеко не благоприятное для наружности молодой девушки, находил, что хотя она и полненькая, но чрезвычайно изящна. Он любовался ее смуглой кожей, которая, как казалось ему, дышит теплотой; а что касается ее кос, то он решил, что ни у одной женщины в мире не может быть таких прекрасных волос. Он заметил, что кисти ее рук очень похожи на холеные руки дяди, но, конечно, они более шли к ее изящной фигуре; к тому же они казались бесконечно нежными и ласкающими. Он вспомнил взгляд ее голубых глаз, когда она на него смотрела сперва с выражением гнева, потом с признательностью и состраданием, и чем больше он любовался ею, тем ужаснее начинала казаться смерть, тем глубже он страдал от непрекращавшихся слез несчастной Бланш. Он чувствовал, что нет ни одного мужчины, который нашел бы решимость расстаться с жизнью, прощаясь с такой прекрасной девушкой. И он дал бы сорок минут из своего последнего часа, если бы можно было вернуть назад его жестокие последние фразы, – как будто их никогда и не было.

Внезапно громко и резко закричали вторые петухи. Этот звук в тишине ночи был точно лучом света в темноте – он вернул их к действительности.

– Боже мой, неужто я ничем не могу вам помочь? – спросила она, подняв голову.

– Сударыня, – ответил Дени, – если я сказал что-либо для вас неприятное, обидное – поверьте, я думал о вашем спасении, а не о своем.

Она поблагодарила его взглядом, полным слез.

– Я нахожу ваше положение ужасным, – продолжал он. – Ваш дядя – позор человечества! Его поведение по отношению к вам более чем жестоко. Но, поверьте мне, сударыня, нет такого молодого джентльмена во всей Франции, который не согласился бы, даже не обрадовался бы случаю пожертвовать жизнью, чтобы только оказать вам услугу.

– Я сразу поняла, что вы очень храбры и великодушны, – ответила она, – но мне нужно, мне необходимо знать, как я могу вам помочь, чем услужить теперь или… потом, – прибавила она с дрожью в голосе.

– О, очень легко, – ответил он с улыбкой. – Смотрите на меня как на друга, а не как на непрошеного бродягу, ворвавшегося сюда самым нелепым образом. Постарайтесь забыть, в какое неестественное положение нас поставили. Пусть мои последние минуты пройдут беззаботно, приятно – и вы мне окажете самую большую услугу, какая только теперь в вашей власти.

– Вы слишком любезны, – произнесла она, и лицо ее выразило глубокую печаль, – и ваша любезность… она меня огорчает. Сядьте, пожалуйста, ближе и, если у вас есть что-нибудь сказать мне вполне откровенно, говорите. Я вас слушаю внимательно, я никогда не забуду того, что вы мне скажете. Ах, сир де Болье! – вырвалось у нее внезапно. – Сир де Болье, как я могу смотреть вам в глаза? – И она разрыдалась с еще большей силой.

– Сударыня, – сказал Дени, взяв ее ручки в свои, – подумайте о том коротком времени, которое осталось для моей жизни, и не омрачайте мои последние минуты зрелищем горя, которому я не в силах помочь, пожертвовав даже своей жизнью!..

– Правда, я думаю только о себе, – ответила Бланш. – Я буду тверже, сир де Болье, если это для вас приятно. Но подумайте, не могу ли я быть полезной вам, хотя бы в будущем? Нет ли у вас друзей, которым вы хотели бы передать ваше последнее прощание? Дайте мне какие угодно поручения: чем они труднее, тем душе моей станет легче. Дайте мне возможность делом выразить вам мою безмерную благодарность, а не только слезами!

– Моя мать вторично вышла замуж, и у нее есть о ком заботиться. Мои земли наследует брат Гишар, и я вряд ли ошибусь, если скажу, что это вполне его утешит после известия о моей смерти. Жизнь есть легкий пар, который пролетает мимо, – кажется, так говорится в священных книгах. Когда человек стоит на хорошей дороге и перед ним открыта вся жизнь, ему кажется, что он человек очень важный на этом свете. Конь встречает его веселым ржаньем; когда он проезжает по городу впереди своей свиты, трубы громко трубят и девицы бросаются к окнам, чтобы взглянуть на героя. Отовсюду он получает – даже от самых знатных особ – выражения доверия и уважения. Неудивительно, что иногда успех кружит ему голову. Но как только он умер, то, будь он при жизни так же славен, как Геркулес, или так же мудр, как Соломон, все его скоро забудут. Не прошло десяти лет, как отец мой пал в бою и с ним вместе много известных в свое время рыцарей – бой был доблестный, о нем говорили с восхищением, – а теперь, я уверен, что не только о них не думают, но даже забыли их имена. Нет, сударыня, если вы только вдумаетесь, вы увидите, что смерть есть темный, покрытый пылью угол. В нем человек обретает себе глухую могилу, из которой выйдет лишь в Судный день. Теперь, при жизни, у меня было очень мало друзей, а как только умру – ни одного не останется.

– Ах, сир де Болье! – воскликнула она. – Вы забыли Бланш де Малетруа…

– У вас очень мягкий и добрый характер, сударыня, и вы склонны оценивать маленькую услугу намного выше ее истинной цены!

– Это совсем не так, – ответила она. – Вы совершенно меня не понимаете, если думаете, что я так удручена своим собственным горем. Я говорила так потому, что вы самый благородный человек, какого я только встречала; потому что у вас такой ум, такая душа, которая сделала бы даже человека простого звания знаменитым в своем отечестве.

– И однако, я должен умереть здесь, в мышеловке, – промолвил он, – и мой предсмертный крик звучит не громче, чем писк убиваемой мыши.

Бланш не знала, что ответить. Лицо ее исказилось от горя, от непереносимой нравственной боли, но вдруг в глазах блеснул светлый луч, и она заговорила с улыбкой:

– Я не могу допустить, чтобы мой рыцарь так уничижал себя. Всякий, кто жертвует своей жизнью ради другого, будет встречен в раю всеми герольдами и ангелами Господа. И затем у вас нет причин отчаиваться, потому что… Скажите, считаете ли вы меня красивой? – спросила она, зардевшись.

– О, конечно, сударыня!

– Я этому чрезвычайно рада, – ответила она с воодушевлением. – А как думаете, много ли во Франции найдется мужчин, которым красивая девушка – собственными своими устами! – сделала бы предложение на ней жениться и которые отказались бы от этого предложения? Я знаю, что вам, мужчинам, нравятся победы другого рода, но мы, женщины, знаем, что более всего драгоценно в любви.

– Вы слишком добры, – сказал он, – но вы не заставите меня забыть, что предложение сделано мне из сострадания, а не по чувству любви.

– Почему вы так думаете? – спросила она, опустив голову. – Я сама еще не была уверена в своих чувствах. Выслушайте меня до конца, сир де Болье. Я знаю, что вы должны меня презирать, и сознаюсь, что слова дяди, да и собственные мои признания о том человеке, капитане… дают на это право. Я слишком ничтожное существо, чтобы занять ваши мысли, хотя, увы, именно из-за меня вам придется умереть. Но когда я просила вас жениться на мне, то, конечно… поверьте мне, конечно, это было оттого, что я не только уважала вас и восхищалась вами, но и потому, что полюбила вас всей душой. Я полюбила вас с того мгновения, когда вы стали на моей стороне против моего непреклонного дяди. Если бы вы могли видеть самого себя, как вы были благородны и красивы в ту минуту! Вы жалели бы меня, а не презирали! И теперь, – воскликнула она, стремительно протянув руки вперед, – хотя я вам откровенно высказала все свои чувства, помните, что я узнала ваши чувства ко мне! Поверьте мне: я не буду больше утомлять вас неприятными для вас просьбами о согласии. Я слишком горда для этого и объявляю перед лицом нашей Пресвятой Богоматери, что, если вы не возьмете назад своих слов, я не выйду за вас замуж. Это для меня, урожденной де Малетруа, так же невозможно, как выйти за конюха моего дяди!

На лице Дени показалась горькая усмешка.

– Невелика та любовь, – сказал он, – которая зиждется на гордости.

Она не ответила, хотя, вероятно, на этот счет у нее было совершенно другое мнение.

– Уже рассветает, – сказал он, вздохнув, – подойдите сюда, к окну.

Действительно, начинало рассветать. На горизонте появилась светлая полоска. Над извилинами реки и сводами леса расстилался легкий туман. Вокруг все было тихо, и эта тишина нарушилась лишь криками петухов, оживленно встречавших начало дня. Над верхушками деревьев, под самыми окнами, повеял легкий ветерок. Свет разливался все шире, и наконец показался раскаленный красный шар солнца. Дени вздрогнул. Он взял руку Бланш и машинально удерживал ее в своей.

– Что ж, день уже начался? – проговорила она, а затем с достаточной нелогичностью воскликнула: – Как долго тянулась эта ночь! Но увы, что же мы скажем дяде, когда он вернется?

– То, что вы захотите сказать! – ответил Дени, пожимая ее пальчики.

Она молчала.

– Бланш, – проговорил он быстрым, но неровным, страстным голосом, – вы видели, что я не боюсь смерти! Вы знаете, что мне легче выброситься из этого окна, чем коснуться вас пальцем без вашего свободного и полного согласия! Но если вы хоть немного заботитесь обо мне, не давайте мне кончить свою жизнь с чувством тяжкого недоразумения, потому что я полюбил вас всей душой – полюбил больше, чем весь мир! И хотя я с наслаждением готов умереть за вас, но теперь я променял бы все награды рая на то, чтобы остаться жить, любить вас, служить вам всю свою жизнь!

Когда он кончил свою речь, где-то внутри дома громко ударил колокол, и бряцание оружия в коридоре возвестило, что стража вернулась на свой пост. Два часа времени уже истекли.

– И это после всего того, что вы слышали обо мне? – прошептала она, склоняясь к нему.

– Я ничего не слышал, – ответил он.

– Имя капитана было Флоримон де Шандивер, – прошептала она ему на ухо.

– Я не слышал этого имени! – ответил он, обнимая стройную фигуру девушки и покрывая поцелуями ее влажное от слез личико.

Сзади послышалось щебетанье, а за ним какое-то квохтанье, но на этот раз смех сира де Малетруа показался Дени очень мелодичным.

Он обернулся.

Дядя пожелал своему новоиспеченному племяннику доброго утра.