Текст книги "Магия отступника"

Ликари сел, заморгал и потер глаза кулачками:

– Какую еду, великий?

– Любую, какую сможешь найти, и побольше. Иди.

Мальчик умчался.

– Не вини его, если он не сумеет найти много хорошей еды, – заметила Оликея из-за моей спины. – Время щедрого сбора прошло. Поэтому мы и уходим на зимовье.

– Я знаю.

Мальчик-солдат отвернулся и двинулся к берегу ручья, вверх по течению от Оликеи. Тяжело вздохнув, он опустился на землю, потянулся, сорвал горсть прибрежной травы, ополоснул в воде грязь с корней и счистил с них скользкую шкурку. Затем он скусил их со стеблей и принялся жевать, одновременно выдергивая новую порцию. На вкус эта еда отдаленно напоминала лук.

К тому времени, как Ликари вернулся с полной охапкой сморщенных слив, мальчик-солдат успел очистить от травы немалую часть берега. Он ел методично, как пасущаяся корова. Оликея занималась своим делом: она ошпарила свою добычу в слое листьев и теперь отрывала им ноги и счищала панцири. Кусочки мяса, обнаруживающиеся внутри, размером не превосходили мой мизинец, но пахли чудесно.

Они поели вместе, но львиная доля досталась мальчику-солдату. Сливы успели высохнуть на жарком солнце, их мякоть оказалась плотной, вязкой и сладкой, приятно сочетаясь с мясом тварей. Когда еда закончилась, мальчик-солдат велел обоим своим кормильцам найти еще, а сам улегся спать. К его пробуждению они успели запечь груду желтых корней совершенно крахмального вкуса, а на огне готовился дикобраз. Ликари убил его дубинкой. Под шкурой и иголками зверя обнаружился толстый слой жира.

– Сам видишь, какая скоро настанет погода! – предупредила Оликея.

– Оставь эти заботы мне, – отмахнулся от нее мальчик-солдат.

Уже спустилась ночь, когда трапеза была окончена. Они улеглись спать вместе: Оликея – у его живота, Ликари – прижавшись к спине. Мальчик-солдат потратил чуточку магии, чтобы превратить мох вокруг них в уютное гнездышко, пока Ликари собирал палую листву, чтобы ею накрыться. Поверх листьев он накинул теплое одеяло, прихваченное из хижины на кладбище, хотя и Оликея, и Ликари жаловались на странный запах. Он выяснил, что они выбросили его одежду, сразу как нашли его. Оликея срезала блестящие латунные пуговицы с его формы и приберегла их, но остальное бросила где-то в лесу по дороге. Итак, от моей прежней жизни он сохранил теплое одеяло и пригоршню пуговиц. В этом было что-то закономерное.

Когда они устроились на ложе и Оликея прислонилась теплой спиной к его груди, а крепкими ягодицами – к бедрам, в мальчике-солдате шевельнулось явственное плотское желание, но он решительно его отбросил. Позже, когда он восстановит хотя бы часть своего веса, он насладится ею. А пока ему стоит тратить усилия только на то, чтобы собирать и поглощать пищу. Что же до Оликеи, она не выказывала к нему подобного интереса, а Ликари, по счастью, кажется, не замечал никакого напряжения между взрослыми.

Следующие два дня были как две капли воды похожи на первый. Пока света хватало на то, чтобы видеть, Оликея и Ликари находили еду, а мальчик-солдат ее поглощал. Они дважды сменили место стоянки, двигаясь вниз по течению ручья, и он последовательно собирал и съедал все, что только мог найти.

На третью ночь пришли заморозки. До этого тоже, случалось, примораживало так, что жухли листья, но той ночью холод пробрался под кроны деревьев. Несмотря на моховое ложе и толстое лиственное одеяло, они втроем дрожали до самого утра. После пробуждения у мальчика-солдата ныло все тело, а Оликея и Ликари встали мрачными и раздражительными.

– Мы отправимся в путь этой ночью, – пообещал мальчик-солдат в ответ на нытье Оликеи. – Я восстановил достаточно сил, чтобы путешествовать быстро. Пока что займитесь сбором пищи. Я скоро вернусь.

– Куда ты собрался?

– К концу дороги. Я не задержусь там надолго, приготовьте еду к моему возвращению.

– Это глупо и опасно. Там будут рабочие, они могут на тебя напасть.

– Они меня не увидят, – отрезал мальчик-солдат на прощание и ушел.

По мере того как он восстанавливал свои запасы, то же происходило и со мной. Он так и не стал таким огромным, как прежде, но набрал вес и силы. Сейчас он целеустремленно шагал через лес. Палая листва ковром устилала мох и шуршала под его ногами. Приблизившись к концу дороги, мальчик-солдат замедлил шаг и пошел осторожнее. Для такого крупного человека он двигался очень тихо и часто останавливался, прислушиваясь.

Слышал он лишь птичьи голоса и, один раз, топоток спугнутого им кролика. Приободрившись, он приблизился к тому месту, где совсем недавно пролегала дорога. Здесь царила тишина.

К этому часу рабочие уже должны были прибыть, но их нигде не было видно. Он осторожно прошел вдоль обочины дороги. Растения, которые я послал на нее, пожухли, а вот лоза и колючий кустарник выжили и выглядели непотревоженными. Там, где я запрудил зеленью дренажные канавы, образовались болотца, и над ними с жужжанием вились насекомые.

Он подошел к навесу, где в ту ночь укрывались сторожа. Там оказалось пусто. Внутри, на столе, валялись забытые игральные кости. С той ночи сюда никто не возвращался.

– Возможно, магия потрачена не совсем зря, – неохотно признал он. – Похоже, захватчики перепугались. Не думаю, что они вернутся раньше весны.

Он уже повернул обратно к лесу, когда я сообразил, что он обращался ко мне.

– Мне казалось, я делаю то, чего от меня хотела магия.

Я никак не мог решить, хочу ли я извиниться перед ним или нет. Казалось странным извиняться перед самим собой, а уж за действия, к которым меня так подталкивали, – и того удивительнее. Я даже не был уверен, слышит ли он то, что я пытался ему сказать. Я вспомнил те разы, когда я словно бы ощущал внутри шевеление мальчика-солдата, те мгновения, когда мои мысли казались скорее спекскими, чем гернийскими. Я всегда полагал, что он сознательно от меня прячется. Теперь же я задумался, не пытался ли он поделиться со мной своими взглядами – для того лишь, чтобы я задавил его точно так же, как сейчас задыхаюсь сам.

Он снова заговорил, нехотя, словно не желая признавать само мое существование:

– Это моя магия, и не тебе ее тратить. Она говорит со мной, а не с тобой. Тебе не стоило встревать.

Похоже, он презирал меня не меньше, чем я его. Мне это казалось несправедливым. Это ведь он вторгся в мою жизнь. Но я сдержал возмущение, чтобы задать ему самый насущный вопрос:

– Ты знаешь, чего хочет от тебя магия?

Он ухмыльнулся. Я ощущал, как он сомневается, стоит ли отвечать на мой вопрос. Когда он решился, я знал, что он не устоял перед желанием похвастаться.

– Я уже несколько раз выполнял ее желания.

– Когда? Что ты сделал?

– Ты не помнишь Танцующее Веретено?

– Разумеется, помню.

Мои действия у Веретена навсегда остановили его танец и рассеяли магию народа равнин. Теперь я знал, что мальчик-солдат впитал тогда столько их магии, сколько смог в себе удержать.

– Но что еще? Когда еще ты следовал воле магии?

Он ухмыльнулся шире:

– Ты не знаешь, верно? Так забавно. Потому что тогда мне казалось, что ты пытаешься мне помешать. И даже сейчас я полагаю неразумным рассказывать тебе о том, к чему меня побудила магия. Это были крохотные поступки, не имевшие для меня смысла. Но я их совершил. И сохранил в тайне от тебя, чтобы ты не попытался все переделать. Тебе казалось, что ты подавил меня, поглотил и сделал собственной частью. Но тогда я победил. И сейчас снова взял над тобой верх, герниец. И так будет всегда.

Я едва не предупредил его, чтобы он не был в этом чересчур уверен, но сдержался – мне ни к чему, чтобы он оставался настороже. Он больше со мной не разговаривал, а направился вдоль ручья к Оликее и Ликари. Она сидела у костра, обхватив руками свое обнаженное тело. Днем потеплело, но не слишком.

– Поиски еды помогут тебе согреться, – бросил он ей. – Это последний день, который мы здесь проведем. Мы поедим, а потом будем спать до заката.

– Здесь уже почти нечего собирать! – возразила Оликея, но Ликари тут же опроверг ее заявление.

Он подбежал ко мне и с гордостью предъявил шесть серебристых рыбин, подвешенные за жабры на ивовом пруте.

– Я их сам поймал! – крикнул он, его руки до локтя раскраснелись от ледяной воды.

– Замечательно! – похвалил мальчик-солдат и взъерошил ему волосы.

Ребенок завертелся под его ладонью, точно счастливый щенок. Оликея с кислым видом взяла рыбу и пошла ее чистить. Мальчик-солдат вернулся к ручью и поеданию травяных корней. Он бы предпочел еду, более насыщенную магией, но в ее отсутствие набивал мой живот всем, что казалось съедобным.

Оликея вернулась с наспех сплетенным мешком, наполненным крупными грибами и колючими шишками. Шишки она отдала Ликари, и тот принялся бить их о камень у ручья, вытряхивая крупные семена. Грибы оказались плотными и крепкими, с рядами трубочек вместо пластинок под оранжевыми шляпками. Оликея нарезала их крупными кусками, чтобы поджарить над огнем вместе с рыбой.

Поев, все трое устроились в гнезде из мха и листьев, чтобы проспать остаток дня. Я в отдыхе не нуждался. Вместо этого в кромешной тьме за закрытыми веками мальчика-солдата мои мысли гонялись за собственными хвостами по замкнутому кругу. Что он сделал по воле магии такого, о чем я даже не узнал, и когда это произошло? В ужасе я вспоминал те случаи, когда приходил в себя вне дома после того, как бродил во сне. Случилось ли это тогда? Или дома, в Широкой Долине, или даже пока я еще учился в Академии? Я вспомнил, как танцоры-спеки пришли с балаганом в Старый Тарес. Когда я увидел их, я поднял руку и подал знак обрушить на столицу смертоносную чуму. Да, теперь я понимал, что это сделал мальчик-солдат. Но что еще он натворил, о чем я не имею ни малейшего понятия? Повлиял на мои мысли об отце? Ускорил нашу ссору с Карсиной?

Когда я счел эти рассуждения бессмысленными, мои мысли вернулись к Эпини, Спинку и Эмзил. Я гадал, удалось ли Эпини благополучно добраться до дома, сумела ли она убедить Спинка и Эмзил, что я жив и они меня не подвели. И об остальном Геттисе я тоже думал. Очевидно, что моя смерть никого особенно не обеспокоит. Я даже сомневался, что будет предпринято серьезное расследование. В Геттисе в основном жили солдаты, каторжники, освобожденные заключенные и их семьи. Магия спеков наполняла город чередующимися волнами ужаса и отчаяния. Здесь насилие и преступления сделались столь же привычными, как пыль на улицах. То, что человека растерзала толпа, вызовет у жителей лишь краткое потрясение, но за пределы форта эта новость не выйдет. А в официальном рапорте, если таковой вообще составят, полагаю, будет значиться, что осужденный Невар Бурвиль был застрелен при попытке к бегству.

Правду о том, что на самом деле я сын лорда Бурвиля с востока, полковник Гарен унес с собой в могилу. Я был убежден, что он никому об этом не говорил. Значит, отец официального извещения не получит. Я раздумывал, как Спинк и Эпини сообщат о моей смерти Ярил и поделится ли та этой новостью с отцом и сержантом Дюрилом, моим старым наставником. Я надеялся, что сестре хватит силы воли промолчать. Отец отрекся от меня, и известие о том, что я погиб при попытке сбежать от казни, только подкрепит его дурное мнение обо мне. Что же до сержанта Дюрила, он знает, как легко солдаты теряют связь с семьями и друзьями. Я бы предпочел просто исчезнуть из его воспоминаний и жизни, чтобы он никогда не узнал о моем позоре. Не хотел бы, чтобы старый солдат думал, что его воспитание каким-то образом испортило меня или что я пренебрег всем, чему от него научился. Пусть лучше они оба меня забудут.

А на что я надеюсь для себя? Надежда. Теперь это слово казалось пропитанным горечью. На что я могу надеяться, став пленником в собственной плоти и зная, что меня вскоре перенесут на спекское зимовье? Я не имел ни малейшего представления о том, где оно находится, и не подозревал даже, что намерен предпринять мальчик-солдат. Вне всякого сомнения, он предан магии и сделает все, что считает необходимым, чтобы прогнать гернийцев обратно на запад. Как далеко он готов зайти?

До меня доходили слухи о другом великом спеков, могущественнейшем из всех. Я напряг память и вспомнил, как его зовут. Кинроув. Оликея упоминала его в надежде, что я его превзойду. Видимо, она рассчитывала, что мальчик-солдат вытеснит его с места величайшего из великих. Лисана, как и Джодоли, упоминала его в другой связи. Кинроув порождал танец, чем бы тот ни являлся. Годами он поддерживал с его помощью магию, которая должна была остановить, а то и вовсе прогнать захватчиков. Но он не преуспел, и теперь молодежь забеспокоилась, заговорив о настоящей войне с гернийцами, такой, какой, по их разумению, должна стать война. Нет, поправил я себя – по «нашему» разумению. Я ведь все еще герниец, разве нет?

Было непросто определить, кто я теперь. Я даже не мог решить, как о себе думать – «я» или «он».

Мое другое «я» казалось мне пугающе загадочным. Я не знал, что он уже сделал по приказу магии и на что способен. Неожиданно я понял, что это не совсем так. Он отдал столицу Гернии спекской чуме, он сознательно заразил моих товарищей-кадетов в Академии каваллы, наполовину сократив целое поколение будущих офицеров. Если он способен на это, то перед чем же остановится? Неужели это безжалостное существо – на самом деле часть меня, которую древесный страж отделила и наделила магией? Если бы он остался во мне, неужели и я был бы способен на такие ужасные, предательские поступки? Или та часть меня, которую я считаю собой, смогла бы сделать его лучше, уравновесить его воинственную природу философскими и этическими принципами? Может, он лучший солдат, чем я, потому что его обременяет только верность «его» народу и делу?

Может быть, он именно такой солдат, каким хотел бы видеть меня отец?

Подобные мысли совсем не ободряли меня, особенно теперь, когда я был заключен в спящее тело своего врага. Я попытался представить, что у меня есть свобода выбора. Ведь я помешал ему убить Эпини! Значит, какая-то власть над ним у меня есть. А еще я успешно заставил его услышать мои мысли. Значит ли это, что я могу на него влиять? Или даже, как верит Эпини, однажды снова над ним возобладаю?

Я попытался почувствовать свое тело, как прежде: щекотку листьев на коже, волосы Оликеи, падающие мне на лицо, теплый комочек свернувшегося за спиной Ликари. Все это я ощущал, но, когда попытался пошевелить рукой или поднять ногу, ничего не вышло. Единственное, чего мне удалось добиться за этот вечер, пока они спали, – это сосредоточиться на прикосновении волос Оликеи к моему лицу. Мне было щекотно. Лицо зудело. Хотелось отстраниться. Это раздражало. Я ныл и донимал этими мыслями спящего мальчика-солдата, пока наконец он не поднял с тихим ворчанием руку, чтобы отбросить ее волосы с лица. Мне удалось!

Или же он просто сам, по собственной воле, убрал то, что ему мешало? Кто знает.

Когда стемнело, они заворочались, сначала Ликари, потом мальчик-солдат и Оликея. Им не нужно было много времени на сборы. Оликея и Ликари покинули перебирающийся на зимовье народ в спешке, торопясь ко мне на помощь. У нее на бедрах висел ремень с инструментами и кармашками. Мальчик наполнил водой мех. У нас было теплое одеяло, прихваченное мною из хижины. Оликея приберегла немного жареной рыбы и корней в плетеной сумке. Мальчик-солдат зевнул, потянулся и потер лицо, потом раздраженно поскреб небритые щеки.

– Пора в путь, – сообщил он им. – Идите со мной.

Ребенка он взял за руку, но, похоже, решил, что Оликея сможет последовать за ним сама. Я недоумевал, каким образом он определяет, кто отправится быстроходом с ним. Как распространяет действие магии, чтобы она включила и их? Как он вообще прибегает к магии? Я ничего не чувствовал, только его желание переместиться как можно быстрее. Возможно, большего и не требуется?.. Некоторое время они шли, как мне показалось, обычным образом, тихо пробираясь сквозь сумрачный лес. Вскоре они вышли на едва различимую тропу среди деревьев, и мальчик-солдат что-то проворчал, а потом кивнул, как будто обрадованный какой-то находкой.

После этого мы двигались быстрее. Он не ускорял шага. Мне казалось, он идет так же, как и раньше, и ощущения мои немногим отличались от обычной ходьбы. Время от времени я чувствовал головокружение, как будто от качки, или спотыкался, словно тропа неожиданно поднималась у меня под ногами. Это сбивало с толку. Деревья и кусты не проносились мимо нас, однако на крутой склон мы взобрались всего за три шага, еще полдюжины потребовалось, чтобы пройти по длинной гряде, и еще несколькими мы спустились в долину, переправились через реку и поднялись по противоположному склону. Несмотря на сгустившуюся ночь, нас окружал лишь легкий серый полумрак.

Мы взобрались на гору, преодолев крутой подъем, прошли по перевалу, а затем пересекли еще один склон, при этом поднимаясь все выше и выше.

По мере того как мы продвигались вверх, ночь вокруг становилась все холоднее. Оликея и Ликари обхватили себя руками, и их дыхание в лунном свете казалось белыми облачками. Деревья так высоко уже не росли. Земля у нас под ногами была холодной и жесткой. Я внутренне содрогался, сознавая, по какой местности иду босиком, но мальчик-солдат не уделял этому внимания.

Вскоре мы подошли ко входу в ущелье. По обе стороны от него высились горы, не оставляя нам выбора. У входа было обустроено место для стоянки со множеством небольших кострищ. Все указывало на то, что здесь совсем недавно прошла большая группа людей – или даже несколько групп.

– Мы остановимся здесь до завтра? – спросила Оликея.

Мальчик-солдат лишь продолжил идти. Мы прошли через ущелье, вьющееся между двумя крутыми горными склонами. Воздух был сухим и холодным, и вскоре мы порадовались тому, что Ликари наполнил мех. Постепенно я начал ощущать, как мальчик-солдат использует магию, текущую ровным потоком. Оликея и Ликари не отставали от него, но я чувствовал их усталость. Магия помогла им преодолеть огромное расстояние за краткий срок, но часы ходьбы по холоду быстрым и ровным шагом начали на них сказываться.

– Сколько мы еще собираемся пройти сегодня? – наконец почти проскулила Оликея.

– Мы остановимся на отдых на рассвете, – снизошел до ответа мальчик-солдат.

– Но мы же прошли лучшую стоянку, – пожаловалась она. – Я не готова к каменному проходу. Я думала, у меня будет возможность набрать хвороста и еды, прежде чем мы войдем туда.

– Где бы мы ни оказались на рассвете, отдыхать будем там, – положил он конец обсуждению.

Мальчик-солдат шагал и шагал вперед. Оликея, хмурясь, принялась подбирать вещи, брошенные теми, кто прошел перед ними. Она металась из стороны в сторону за остатками факелов и не до конца прогоревшими дровами. Мальчик-солдат ничем не показал, что заметил это, но слегка замедлил шаг. Когда Ликари начал приотставать, он сердито велел малышу пошевеливаться. Мне было жаль ребенка: ему не могло быть больше лет шести или семи, и заставлять его идти быстрым шагом так долго, да еще в такую холодную ночь, казалось жестоким. Если мальчик-солдат вообще что-то об этом думал, я его мыслей не уловил. Ущелье становилось все уже и уже, а склоны по сторонам все отвеснее. Мне казалось, что этот путь запросто может завести нас в тупик, но они продолжали идти так, будто хорошо знали дорогу.

К тому времени, как заря окрасила небо в серые тона, оно превратилось в тонкую полоску у нас над головой. Казалось, будто мы идем по пещере с узкой трещиной в потолке, а не по горному ущелью. Я даже представить себе не мог подобного места. В рассеянном свете я видел, что совсем недавно здесь прошло множество людей. По обе стороны от нашей тропы валялся мусор, обычный для дорожных обочин, – обрывки ткани, потрепанная корзина, объедки и прочий хлам. Оликея на ходу подхватила корзину и сложила в нее собранные по дороге дрова. Свет стал ярче, но мальчик-солдат продолжал идти вперед. Джодоли был прав, когда говорил, что магию при свете дня призвать труднее, чем ночью. Он начал уставать, у него кружилась голова от того, как кренился и подпрыгивал окружающий пейзаж, пока он шел мимо. Он резко остановился.

– Здесь мы отдохнем, – объявил он.

– Здесь? – удивленно спросил Ликари. – Но здесь же нет стоянки.

– Теперь будет, – мрачно ответил мальчик-солдат.

Оликея промолчала. По жесту мальчика-солдата мех с водой передали по кругу. Оликея кучей высыпала свою горючую добычу наземь и многозначительно покосилась на него. Он надул щеки в отрицании:

– На разжигание огня уходит слишком много магии. Сама справишься.

На миг она сердито оскалилась, но тут же повернулась к нему спиной, достала гернийское огниво с кремнем и занялась делом. Мальчик-солдат скрипнул зубами из-за неприятной близости железа. Оликея использовала кусок корзинки вместо трута, чтобы подхватить искры, и обугленное дерево быстро занялось. Костер вышел небольшой, но он разогнал тени и даже дал немного тепла. Они разделили еду, прихваченную Оликеей. На каменной тропе не росло мха, чтобы мальчик-солдат мог сделать для них удобную постель, и листьев, чтобы укрыться, тоже не нашлось. Он выбрал место у края тропы и лег. Земля была жесткой и холодной. Оликея с несчастным видом обошла его по кругу и в конце концов улеглась рядом. Ликари вытянулся вдоль его спины. Одного одеяла на троих не хватало, а умирающий огонь почти не грел.

– Мне холодно, – тихонько хныкнул Ликари.

Мальчик-солдат ему не ответил, но я почувствовал, как он высвободил часть запасенной магии, и мое тело согрелось. Оликея и Ликари придвинулись теснее к нему. Вскоре я услышал, как мальчик громко вздохнул и расслабился.

Оликея касалась спиной моего живота. Она прижалась к нему плотнее и зевнула. Наступила тишина, и я решил было, что она заснула, когда она вдруг спросила:

– Ты что-то задумал? На то время, когда мы доберемся до зимовья?

Мальчик-солдат довольно долго молчал, но я знал, что он не спит. Я вместе с ним устало смотрел на каменные стены ущелья. Когда он моргал, я чувствовал резь в глазах. Магия горела в нем, словно крохотный костер, поглощая собранные им запасы. Когда он заговорил, обращаясь к темноте, я задумался, не успела ли Оликея уже уснуть.

– Мне придется подождать, пока мы не прибудем. Ты же знаешь, я там прежде не бывал.

– Но ты знаешь дорогу. Откуда? – неуверенно спросила Оликея.

– От Лисаны. Она поделилась со мной многими воспоминаниями. Она проходила здесь десятки раз, сперва обычной девушкой, потом великой. Я полагаюсь на ее память.

Они снова замолчали, и я почувствовал, как Оликея расслабилась в тепле его тела. Он обнимал ее, прижимая ко мне. Мне было ее жаль. Мальчик-солдат лежал с закрытыми глазами и думал о Лисане. А мои мысли устремились к Эмзил. Если бы только я обнимал сейчас ее. Оликея оборвала мои мечтания.

– Ты не один из нас, – тихо заметила она. – Некоторым это не понравится. Они даже могут рассердиться, когда ты явишься туда.

– Я знаю. Это не облегчит мою задачу.

– Тебе придется как-то проявить себя, прежде чем они примут тебя как часть клана, не говоря уже о том, чтобы признать в тебе великого.

– Я об этом думал.

Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула, собираясь спать.

– Когда мы доберемся до зимовья?

– Мы могли бы прибыть уже завтра. Но я не хочу двигаться слишком быстро и явиться перед ними обессилевшим. Мы пойдем медленнее и остановимся раньше.

– Звучит разумно, – признала она и добавила: – А теперь мне нужно поспать.

– Да, – подтвердил мальчик-солдат.

Но прошло еще некоторое время, прежде чем он закрыл глаза. Я чувствовал, что он взвешивает открытые ему возможности и обдумывает стратегию. Но я не мог пробиться в эти мысли и предположил, что он сознательно скрывает их от меня.