Текст книги "Магия отступника"

Я вошел в мир духов кидона, чтобы сразиться с их древним врагом. Но древесный страж захватил меня в плен и заявил на меня права, и с этого дня магия овладевала моей жизнью. Она тащила и подстегивала меня, пока не привела на границу. В Геттисе я предпринял последнюю попытку освободиться. Я вступил в армию под именем Невара Бурва и принял единственный предложенный мне пост – кладбищенского сторожа. Я старался от души и делал все возможное, чтобы наших мертвецов хоронили с почтением и не тревожили их покой. Я словно обрел новую жизнь; Эбрукс и Кеси стали мне приятелями, а Спинк, муж моей кузины и лучший друг еще со времен Академии, снова оказался рядом. В Геттис переехала Эмзил, и я осмеливался надеяться, что она неравнодушна ко мне. Я добился того, что начал что-то из себя представлять, и даже подумывал о том, чтобы предоставить сестре убежище от самодурства отца.

Но подобная жизнь не шла на пользу планам магии на мой счет, а магия, как предупреждал меня некогда разведчик Хитч, не смиряется с тем, что идет вразрез с ее замыслом. Его жизнь она разрушила, чтобы сделать своим слугой. Я знал, что должен буду умереть или покориться ей. Перед смертью Хитч во всем мне признался. По приказу магии он убил Фалу, одну из шлюх, работавших у Сарлы Моггам, и оставил улики, указывающие на меня. Он сделал это, хотя был мне другом и во всем прочем честным человеком. Я до сих пор не мог представить себе Хитча душащим Фалу, не говоря уже о столь подлом предательстве. Но он это сделал.

Я не хотел выяснять, что магия заставит меня сделать, если я продолжу ей противиться.

Глава 3
Лисана

Мой путь неуклонно уходил вверх. Где-то, несомненно, светило солнце и легкий ветерок тревожил ясный летний день. Но здесь, под кронами деревьев, царил мягкий изумрудный полумрак и воздух оставался неподвижным. Мои шаги приглушал многолетний слой палой листвы. Огромные деревья, впившиеся могучими корнями в склоны холмов, окружали меня и накрывали тенью, превращая лес в дворцовую колоннаду. Пот стекал по моему лицу и спине. Икры болели от постоянного подъема.

И я по-прежнему был голоден.

Последние десять дней я почти ничего не ел. В тюрьме мне давали только хлеб и воду, а еще отвратительное сероватое месиво, долженствующее изображать кашу. Эпини тайно передала мне крошечный пирожок, бесценный, поскольку начинкой ему служили ягоды, собранные в этом лесу. Когда древесная женщина разрушила своими корнями стены камеры, она принесла грибы, давшие силу моей магии. Это, галеты и пригоршня ягод, собранных утром, – вот и все, что мне досталось. Слишком поздно я вспомнил о том, что Эмзил упоминала о еде в моих седельных сумках. Но это последнее выражение ее приязни исчезло вместе с Утесом. Как ни странно, эта потеря не слишком огорчила меня. Я томился по еде, способной скорее подкрепить мою магию, чем насытить плоть.

Я уже давно понял, что ограничения в пище или даже пост мало что значат для моего тела. Я терял вес лишь от использования магии. За прошедшие сутки я прибегал к ней больше, чем когда-либо прежде, и теперь, соответственно, мечтал о еде, способной ее подкрепить.

– Я голоден, – вслух сообщил я лесу.

Я почти ожидал ответа: грибов, прорастающих прямо под ногами, или куста с ягодами, раскинувшего поблизости ветви. Но ничего не произошло. Я разочарованно вздохнул… остановился и глубоко втянул носом воздух. Вот оно. В лесном безветрии висел едва заметный запах, я двинулся за ним, принюхиваясь, словно взявшая след гончая, и вскоре пришел к зарослям синих цветов, пробивающихся из-под упавшего дерева. Я не помнил, чтобы Оликея кормила меня ими, но их благоухание раздразнило мой аппетит. Я опустился на землю. Что же я творю, собираясь съесть нечто, чего прежде даже ни разу не видел? Так же легко можно отравиться. Я сорвал один цветок, понюхал его, а затем попробовал на вкус. Было похоже на то, что я ем духи, чересчур ароматные, чтобы показаться привлекательными. Тогда я сорвал листок с толстым стеблем и ворсистыми краями и осторожно положил на язык. Резкий вкус показался особенно жгучим после цветочной сладости. Я съел полную горсть листьев и внезапно ощутил, что этой пищи мне достаточно, хоть я и не насытился. Не магия ли наконец заговорила со мной напрямую, как обещал древесный страж? Я не знал, так ли это, или же я обманываюсь. С ворчанием я тяжело поднялся на ноги и двинулся дальше. Когда я добрался до вершины холма, идти стало легче.

Я нашел и съел несколько ярко-желтых грибов, выросших во мху на древесном корне. Вышел к ползучему растению, высасывающему соки из старого ствола. Дерево теряло листья, и кое-где с него опадала кора, обнажая дыры и ходы насекомых, вознамерившихся его повалить. Но лоза, опутавшая умирающего старца, была полна сил, с пышной листвой и крупными каплевидными плодами такого густого пурпурного цвета, что в рассеянном солнечном свете они казались черными. Часть фруктов перезрела и полопалась, забродив. На землю сочился фиолетовый нектар. Вокруг возбужденно жужжали пчелы и прочие насекомые, а где-то вверху щебетали их соперники – маленькие птички. Несколько плодов упало на землю, и крупные черные муравьи деловито растаскивали их по кусочкам.

Все это убедило меня в том, что фрукты съедобны. Я подобрал один, понюхал и откусил крохотный кусочек. Плод оказался таким спелым, что сок и мякоть брызнули мне на язык, едва зубы проткнули его кожицу. Он оказался гораздо слаще сливы, вызревшей на жарком солнце, почти тошнотворно-сладким. Но уже в следующее мгновение его вкус омыл мой рот, и я едва не потерял сознание от наслаждения. Я сплюнул большую круглую косточку и потянулся за новым плодом.

Не знаю, сколько я съел. Когда я наконец остановился, пояс брюк уже снова врезáлся в мой живот, а руки стали липкими от сока до самых локтей. Я утер рот тыльной стороной кисти и чуть отдышался. У моих ног лежали кучкой десятка два косточек, а вместо тошноты пришло счастливое насыщение.

Неторопливо удаляясь оттуда, я трепетал от блаженства. Я слышал музыку леса, симфонию, состоящую из жужжания насекомых, голосов птиц, шелеста листьев на невидимом ветру над головой. Даже мои приглушенные шаги были частью целого. Эта симфония складывалась не из одних звуков. Запахи почвы и трав, листьев и плодов, телесное удовольствие от ходьбы, от скользящих по коже веток и обнимающего подошвы мха. Приглушенные мягким светом краски. Все это казалось поразительно цельным, переживание, поглотившее меня куда полнее, чем что бы то ни было в моей жизни.

– Я пьян! – крикнул я, и эти слова сплелись с кружащим падением листа и прилипшей к щеке паутинкой. – Нет, не пьян. Но одурманен.

Мне нравилось говорить вслух в лесу, поскольку так я в большей степени становился его частью. Я шагал вперед, восхищаясь всем вокруг, и вскоре запел без слов, позволив своим ощущениям управлять голосом. Я широко распростер руки, не обратив внимания, что куртка упала на землю. Я ушел от нее, вкладывая в пение всю душу – и все дыхание. Меня переполняла радость просто оттого, что я был самим собой, уходящим в чащу леса.

Просто оттого, что я был самим собой.

А кем я был?

Этот вопрос словно напомнил мне о забытом поручении. Я кто-то, идущий куда-то, чтобы совершить что-то. Я замедлил шаг, на некоторое время увлекшись этой мыслью. Я был сосредоточен и уверен в себе, но никак не мог определиться с собственным именем.

Невар. Мальчик-солдат. Точно медленный танец двух половинок, соединившихся, чтобы стать единым целым, и вновь разделившихся. Когда мальчик-солдат исчез из моего восприятия, я вдруг ощутил внутри зияющую брешь. Я был цельным существом, удовлетворенным собственной цельностью, но оказался вдруг чем-то меньшим. Я решил, что представляю себе, как чувствует себя человек, лишившийся конечности. Острое удовольствие, которое дарил мне лес, померкло до обычного восприятия приятных запахов и мягкого света. Общность с ним теперь стала лишь сплетением нескольких нитей, а не замысловатым кружевом. Я не мог вспомнить песню, которую только что пел. Я потерял свое место в мире. Я сделался меньше.

Я медленно моргнул и огляделся по сторонам, постепенно осознавая, что эта часть леса мне знакома. Если я взберусь на гребень впереди и направлюсь на восток, я приду к пню древесного стража. Неожиданно я понял, что именно туда и шел весь день.

«Домой», – подумал я, и это слово прозвучало эхом чужой мысли.

Мальчик-солдат считал это место своим домом. Я не был уверен, чем считал его Невар.

Впервые я встретился с древесным стражем в мире духов Девара. Тогда я ожидал воина-часового, а увидел толстую старуху с седыми волосами, прислонившуюся к дереву. Я не мог просто взять и напасть на нее, ведь отец сызмальства привил мне дух рыцарства. Так что я замешкался и заговорил с ней, и, прежде чем я осознал ее могущество, она одержала надо мной верх и захватила в плен.

Я стал ее учеником в магии. А потом любовником.

Мое сердце помнило дни, проведенные с ней. Разум – нет. Он отправился в Академию каваллы, ходил на занятия, завел друзей и выполнял все, что положено послушному сыну-солдату. А когда мне представилась возможность бросить ей вызов как врагу, я уже не колебался. Я уничтожил ту часть себя, что училась у нее, и вернул себе. А потом сделал все, что мог, чтобы убить ее саму.

Однако и в том и в другом я потерпел сокрушительное поражение. Спек, которого я вобрал в себя, затаился, словно пятнистая форель в глубокой тени у травянистого берега. Время от времени я замечал его, но мне ни разу не удалось схватить его и удержать. А древесный страж, которого я убил? Я не до конца разрубил саблей ее ствол. Этот поступок, невозможный в мире, который я считал реальным, оставил здесь след. На гребне высящегося передо мной холма остался пень ее дерева, и ржавеющий клинок по-прежнему торчал из него. Я повалил ее, но не перерубил ствол полностью. Останки ее дерева распростерлись на мшистом склоне, залитые солнцем, которое теперь пробивалось сквозь просвет в зеленом пологе леса.

Однако она не погибла. Из упавшего ствола пробилось новое, молодое деревце. А рядом с пнем я встретился с ее призраком. Мой враг остался жив, и прячущийся во мне спек по-прежнему ее любил.

Как древесный страж, она враждовала с моим народом и не скрывала надежды, что мне каким-то образом удастся повернуть вспять поток «захватчиков» и навсегда прогнать гернийцев из лесов и гор мира спеков. По ее указанию чума спеков охватила и продолжала терзать мою страну. Тысячи людей заболевали и умирали. Грандиозный замысел короля натолкнулся на препятствие; строительство дороги, ведущей на восток, замерло. Следуя всему, чему меня когда-либо учили, я должен был ненавидеть ее как врага.

Но я ее любил. С такой невероятной нежностью, какой никогда не испытывал по отношению к другим женщинам. Подобному чувству не было разумных причин, но я ничего не мог с собой поделать.

Я одолел последний крутой подъем и, выбравшись на гребень холма, поспешил к ней. И с каждым шагом росло нетерпение затаившейся части моего «я». Но, увидев ее пень, я в смятении остановился.

Он омертвел, подернувшись серебристым налетом. Даже неповрежденная часть, изогнутая упавшим стволом и сохранившая часть ветвей, сделалась серой и тусклой. Я не видел древесной женщины, не мог ее почувствовать. Молодой отросток, потянувшийся вверх, когда пал ствол, по-прежнему стоял, но едва-едва.

Я пробрался по мертвым веткам к лежащему бревну и юному деревцу. Когда страж рухнул, в зеленом пологе леса осталась огромная прореха, и теперь сквозь нее падали желтые солнечные лучи, пронзающие обычный лесной сумрак и освещающие росток. Когда я тронул его зеленые листочки, они оказались вялыми и дряблыми. Некоторые, на концах веток, побурели по краям. Деревце умирало. Я положил руки на стволик. Мои ладони как раз смогли его обхватить. Однажды во сне, притронувшись к этому деревцу, я почувствовал, насколько оно полно ее жизни и сути. Теперь же мои ладони ощущали лишь сухую, согретую солнцем кору.

– Лисана!.. – тихонько позвал я.

Я обратился к ней настоящим именем и затаил дыхание, ожидая ответа. Но ничего не почувствовал.

Сквозь дыру в лесном пологе просочился легкий ветерок, взъерошил мне волосы и закружил пылинки в луче солнца, в котором я стоял.

– Лисана, пожалуйста! – взмолился я. – Что случилось? Почему твое дерево умирает?

Ответ пришел ко мне таким ясным и четким, как будто она произнесла его вслух. Прошлой ночью я смог выбраться из тюрьмы, потому что корни дерева пробились сквозь камень и известку. Когда я перелезал через них, я чувствовал присутствие Лисаны. Неужели ее корни проросли весь путь отсюда до Геттиса, а потом взломали ради меня стены? Это невозможно.

Магия вообще невозможна.

И всякая магия имеет свою цену. Лишь несколько дней назад Эпини стояла тут, около пня Лисаны, и они призвали меня во сне. Оглядываясь назад, я понимал, что Лисана была тогда более эфемерной, чем обычно. И более раздражительной. Она враждебно держалась с Эпини и была жестока со мной. Я попытался вспомнить, как выглядело ее деревце. Его листья были поникшими, но это не обеспокоило меня – день выдался жаркий.

Уже тогда ее корни, должно быть, продирались сквозь глину и песок, камни и почву, тянулись к Геттису и тюрьме, где меня держали. Уже тогда она тратила всю магию, какую могла призвать, и все собственные силы на мое спасение. Мне следовало сообразить, что происходит, когда я почувствовал ее слабое присутствие в камере. Почему она так поступила? Магия ли заставила ее пожертвовать жизнью, чтобы спасти меня? Или это было ее собственным решением?

Я прижался лбом к тоненькому стволу. Ее присутствия совсем не чувствовалось, и я предположил, что оставшейся в юном деревце жизни оказалось недостаточно, чтобы поддерживать Лисану. Она умерла, а меня терзало сознание того, что я помнил нашу любовь, – но ни единой подробности о том, как она зародилась. Мне снились наши встречи, но, как обычно случается со снами, после пробуждения удавалось удержать лишь пестрые обрывки воспоминаний. Слишком призрачные и хрупкие, чтобы вынести яркий свет дня. Они не ощущались настоящей памятью, хотя испытываемые чувства, несомненно, принадлежали мне. Я прикрыл глаза и попытался оживить в памяти эти картины из снов. Мне хотелось хотя бы вспомнить нашу любовь. Лисана дорого за нее заплатила.

И в этом сосредоточенном прикосновении я вдруг ощутил, как след ее сущности мимолетно коснулся меня. Слабейший, словно луна, истаивающая на ущербе. Бессильным жестом она велела мне отстраниться, но я лишь прижался к деревцу сильнее:

– Лисана? Неужели я ничем не могу тебе помочь? Если б не ты, я был бы уже мертв.

Я ощущал шершавость ее ствола лбом и так крепко обхватил деревце, что кора впивалась мне в ладони. Внезапно ее образ сделался более четким.

– Уходи, мальчик-солдат! Пока еще можешь уйти. Я отдала свою сущность этому дереву. Оно поглотило меня и стало мной. Но это не значит, что я могу сдерживать его потребности. Жить хотят все, но мое дерево хочет жить отчаянно. Уходи!

– Лисана, пожалуйста, я…

Раскаленная вспышка боли обожгла мою ладонь, отдавшись в запястье.

– Отойди! – вскрикнула она и с неожиданной силой оттолкнула меня прочь.

Я не упал – дерево уже слишком сильно вцепилось в меня. Из кожи лба выдернулись впившиеся в нее корни, и кровь багряной пеленой хлынула мне в глаза. Я заорал от ужаса и отчаянным рывком отпрянул от ствола. Из отдернутых ладоней неохотно высвободились красные от моей крови корешки. Они извивались и тянулись ко мне, словно голодные черви. Спотыкаясь, я отошел от дерева, затем стер рукавом кровь со лба и глаз и в ужасе уставился на истерзанные руки. Кровь сочилась из полудюжины ранок и стекала на землю, и с каждой каплей мох вокруг меня вздымался и вздрагивал. Крошечные древесные корни выползали из почвы и, извиваясь, тянулись к блестящей, словно алые ягоды, россыпи. Я прижал окровавленные ладони к рубашке и попятился.

У меня кружилась голова – от ужаса или потери крови. Деревце Лисаны попыталось съесть меня. Мои израненные руки ныли до запястий. Я задумался было, как глубоко корни впились в плоть, но отбросил эти мысли, когда меня накрыла волна головокружения. Я заставил себя отойти еще на пару шагов назад. Меня мучили слабость и тошнота – и подозрение, не сделали ли со мной корни что-то помимо того, что проткнули кожу и напились моей крови.

– Отойди подальше, Невар. Еще. Вот так. Уже лучше.

Древесная женщина казалась туманным подобием себя прежней. Я мог видеть сквозь нее, но ощущение присутствия стало сильнее. У меня все еще кружилась голова, но я повиновался, прохромав подальше от деревца.

– Сядь на мох. Дыши. Скоро тебе станет лучше. Каэмбры иногда питаются живыми существами, а чтобы те не сопротивлялись, одурманивают их. Ты сделал глупость. Я предупреждала тебя, что дерево в отчаянии.

– Разве это дерево не ты? Почему ты так со мной поступила?

Я чувствовал себя больным и преданным.

– Это дерево не я. Я живу его жизнью, но я – не оно, а оно – не я.

– Оно пыталось меня съесть.

– Оно пыталось выжить. Все пытаются выжить. И теперь оно сумеет. В каком-то смысле это справедливо. Я взяла его силы, чтобы помочь тебе. А оно отняло твои, чтобы спастись.

– Значит… теперь ты будешь жить? – Мой разум ухватил лишь самую суть.

Она кивнула. Я с трудом различал ее в ярком солнечном свете, но все же заметил печаль в ее глазах, плохо вяжущуюся с нежной улыбкой.

– Да, я буду жить. Столько, сколько проживет дерево. Я потратила большую часть накопленного, чтобы добраться до тебя в той камере, и мне потребуется немало времени, чтобы восстановить силы. Но того, что ты дал мне сегодня, пока хватит. Теперь я смогу дотянуться до солнца и воды. Пока со мной все будет хорошо.

– В чем дело, Лисана? Что ты недоговариваешь?

Она рассмеялась – звук, который я скорее ощутил, чем услышал.

– Мальчик-солдат, как тебе удается знать так много и в то же время не знать ничего? Почему ты упорно остаешься разделенным надвое? Как ты можешь смотреть и не видеть? Никто этого не понимает. Ты используешь магию с беспечной властью, какой я прежде не встречала никогда. Однако не видишь правды у себя под носом.

– Какой правды?

– Невар, дойди до конца гребня и взгляни на этот свой Королевский тракт. Посмотри, куда он приведет, когда его проложат дальше. А потом возвращайся и скажи мне, буду ли я жить.

Боль в кистях уже начала утихать. Я утер лоб рукавом и ощутил под ним шершавую корку. Магия снова исцеляла меня с невероятной быстротой. Я был ей благодарен, хотя и немного удивлен – не тем, что она смогла меня вылечить, а тем, как легко я принял ее помощь.

Полный дурных предчувствий, я отправился к краю гребня. Почва там была каменистой, а деревья совсем чахлыми. Я остановился на скалистом выступе, где рос лишь низкий кустарник, – отсюда можно было увидеть всю долину. В ней, как в огромной чаше, лежали древесные кроны, но в это зеленое море вторгался Королевский тракт, прямой как стрела. Он вонзался в лес, словно указующий перст, а по обе стороны от него кренились к земле желтеющие деревья, чьи боковые корни подрезала растущая дорога. Клубы дыма еще висели над навесом с инструментами – точнее, над его останками. Эпини все тщательно продумала. Она устроила три взрыва, чтобы отвлечь внимание от моего побега. Фургоны и волокуши под обвалившимся навесом превратились в гору дров и колес. Второе рухнувшее здание еще тлело, наполняя летний воздух горькой вонью. И у меня складывалось впечатление, что она взорвала одну из сточных труб. Дорога обрушилась, и вода, прежде протекавшая под ней, теперь сочилась между камнями и пенилась в грязи. Бригады рабочих уже выгребали слякотную почву, готовясь проложить для потока новую трубу. Им придется восстановить эту часть дороги, прежде чем углубляться в лес.

Моя кузина, девица нежного воспитания, нанесла такой удар, какой мне, вымуштрованному сыну-солдату, даже и не снился. И ей удалось хотя бы временно приостановить строительство Королевского тракта.

Но моя улыбка, вызванная ее успехом, тут же застыла гримасой. Эта дорога, прорезающая горы и стремящаяся к морю, – величайший замысел моего короля. С ее помощью он надеялся восстановить былое могущество Гернии.

А я с радостью смотрел на задержку в строительстве и разрушения. Как я мог?

Я снова взглянул вниз, на обрывающуюся дорогу. Она указывала прямо на меня. Нет, не совсем прямо. Она пересечет долину, взберется на холм, на котором я стою… я медленно повернул голову влево и посмотрел туда, откуда пришел. Древесная женщина. Лисана. Ее пень и рухнувший ствол остались как раз на пути тракта. Если вырубка продолжится, она погибнет под ударами топора. Я вновь повернулся к дороге, и кровь застыла у меня в жилах. Там, где прервалось строительство, два только что рухнувших великана распростерлись в путанице сломанных ветвей. В падении они увлекли за собой деревья поменьше. Отсюда новая прореха в зеленом пологе выглядела словно болезнь, разъедающая живую плоть леса. И она устремлялась к дереву моей возлюбленной.

Я наблюдал за копошащимися внизу людьми. До меня не доносились их проклятия и выкрики, но я чуял дым вчерашнего пожара и видел поток фургонов и рабочих, трудившихся на дороге, точно муравьи, восстанавливающие разрушенный дом. Сколько времени им потребуется, чтобы привести в порядок дренажную канаву и дорогу? Несколько дней, при определенном усердии. А чтобы сделать новые фургоны и волокуши, возвести новый навес? Самое большее, несколько недель. Затем работа продолжится. Колдовской ужас, который напускали спеки, все еще сочился из леса, отпугивая рабочих и высасывая их волю. Но я сам, по собственной глупости, подсказал командующему фортом способ с этим бороться. Именно я предположил, что люди под воздействием спиртного и опиума будут не так остро чувствовать страх и смогут работать, невзирая на него. Я слышал даже, что теперь некоторые каторжане так страстно жаждали дурмана, что требовали отправить их на работу в конец тракта. Опоенные почти до бесчувственности, они проложат дорогу дальше в лес. И я сделал это возможным. Меня даже едва не повысили за это.

Я нехотя признал, что мое сердце все больше и больше склоняется к бедам леса. Раскол в моей душе углублялся. Я пока еще оставался гернийцем, но теперь этого уже было недостаточно, чтобы считать, будто тракт следует проложить любой ценой. Я оглянулся на пень древесной женщины. Нет. Для меня цена окажется слишком высокой. Строительство нужно остановить.

Как?

Я еще долго стоял на каменном выступе, наблюдая за рабочими внизу, пока день медленно клонился к вечеру. Даже с такого расстояния я видел, что они трудятся довольно вяло. Никто не спешил, мелкие происшествия то и дело вмешивались в ход работ. Полная камней повозка, пытаясь развернуться слишком круто, опрокинулась и высыпала весь груз. Часом позже другой фургон завяз в грязи, а третий возница, пытавшийся его обогнуть, загнал упряжку в канаву.

Однако, несмотря ни на что, работа продолжалась. Возможно, трубы заменят лишь завтра, и, наверное, еще через день поверхность дороги восстановят так, чтобы по ней снова стало возможно ездить. Но рано или поздно, словно трудолюбивые насекомые, они добьются своего. А потом двинутся дальше, безжалостно вгрызаясь в лес. Разве для меня имеет значение, когда они срубят ее дерево – на следующей неделе или три года спустя? Я должен их остановить.

Но как бы я ни мучился, придумать ничего не удавалось. Я побывал у полковника перед тем, как на нас обрушилась чума, и умолял его прервать строительство. Я объяснил ему, что деревья каэмбра священны для спеков и, если мы их срубим, нам грозит война на уничтожение с лесным народом. Он отмахнулся от меня и моих предостережений, назвав их глупыми предрассудками. Он полагал, как только мы срубим деревья и спеки уверятся, что ничего страшного не воспоследовало, они с готовностью примут предложенные им блага цивилизации. Он ни на мгновение не допускал мысли, что в верованиях спеков может содержаться зерно истины.

Когда я спросил, не может ли дорога обогнуть рощу каэмбр, он указал мне, что инженеры разработали наилучший путь, проходящий мимо Геттиса и через горный перевал, которым некогда пользовались купцы. Годами Герния вкладывала огромные средства в строительство дороги именно здесь. Рассматривался и другой вариант, по которому тракт прошел бы через Менди и Крепость, чтобы выйти к Рубежным горам там. Но если развернуть дорогу, на воплощение королевского замысла уйдет еще несколько лет, не говоря уже о том, что средства, потраченные на строительство до Геттиса и дальше, окажутся выброшенными на ветер. Нет. Такая мелочь, как роща древних деревьев, не воспрепятствует грандиозному начинанию владыки Гернии.

Полковник умер, пав жертвой чумы спеков. Они нанесли ответный удар по тем, кто уничтожал их деревья, единственным доступным им способом – исполнив танец Пыли для приехавших с инспекцией высокопоставленных чиновников из Старого Тареса и заразив всех зрителей. И об этом я его тоже предупреждал. Если полковник и пересмотрел свое отношение к моим словам, он унес эти мысли в могилу. Но даже если бы я мог вернуться в Геттис и поговорить с новым командующим, мои слова не произвели бы на него впечатления. Два мира, Гернии и спеков, просто не пересекались. Полковник даже не был способен понять, что спеки воюют с нами. Он считал, раз они каждый год приходят торговать с нами, значит мы достигли с ними своего рода согласия и они постепенно переймут наши обычаи. Каждый год во время этой торговли они атаковали нас, намеренно распространяя чуму.

Наши народы не могли прийти к согласию даже в том, что называть войной.

Я сомневался, что спеки понимали, насколько серьезный удар они нанесли нам последней вспышкой чумы. Болезнь поразила всех приезжих офицеров, находившихся на трибунах. Ее жертвой пал генерал Бродг, командующий армиями востока, а также его предшественник, почтенный генерал Прод. Эти потери отозвались эхом по всей Гернии. И в самом форту почти все офицеры заразились чумой, едва не оставив солдат без руководства. Командование Геттисом переходило из рук в руки трижды за месяц. Майор Белфорд, принявший его последним, никогда прежде не возглавлял гарнизон. Хотелось бы мне знать, озаботится ли король тем, чтобы сменить его, и кто теперь примет командование над армиями востока. Кто вообще захочет занять этот пост. Но эти вопросы теперь меня не касались. Я больше не солдат. Я даже не был уверен, герниец ли я.

Во мне медленно зрело решение: я должен остановить строительство тракта не только ради того, чтобы сохранить жизнь древесной женщине, но ради обоих народов. Я должен сделать его продвижение невозможным, чтобы король Тровен либо отказался от замысла, либо приказал отклониться на север, через Менди и Крепость. Когда король направит усилия на новый путь, Геттис потеряет свое стратегическое значение. Его, быть может, вообще оставят. И это положит конец войне между гернийцами и спеками. Возможно, мы сможем вернуться к мирной торговле, или еще лучшим выходом станет, если все отношения между моими народами угаснут.

Казалось, с моего разума сорвали пелену. Время взывать к здравому смыслу обоих народов прошло: я должен просто уничтожить дорогу. Не слишком детальный план, но даже он вызвал у меня душевный подъем. С другой стороны, я чувствовал себя слегка по-дурацки. Почему я не находил в себе подобной решимости прежде? Впрочем, ответить на это было несложно. Даже если теперь я знал, чего хочу, я не имел ни малейшего представления о том, как этого добиться. Мало смысла в том, чтобы собираться сделать невозможное. Невозможное для обычного человека, владеющего обычными средствами. Но я ведь больше не обычный человек, верно? Я подчинился магии и принял ее поручение. Я, Невар Бурвиль, собираюсь уничтожить Королевский тракт.

Затем мне и дана магия. Лисана и Джодоли, встреченный мной великий маг спеков, – оба настаивали, что я обязан прогнать гернийских захватчиков. Они твердили, что магия выбрала меня и сделала великим именно ради этого. Вывод напрашивался сам – я должен использовать чары, чтобы остановить строительство тракта.

Чего я так до сих пор и не знал – как я это сделаю.

Магия росла внутри меня, словно плесень, пожирающая плод, с тех пор как мне исполнилось пятнадцать. Несколько лет она пряталась так, что я совсем не замечал ее. Только отправившись из родного дома в Академию, я начал чувствовать внутри себя присутствие чего-то чуждого и странного. И лишь после того, как я переболел чумой спеков, магия принялась изменять мое тело. Она окутала меня слоем жира, навлекшим на мою голову поток насмешек и презрения, и испортила не только мою внешность, но и военную карьеру. Однако за все те годы, что она владела мной и преображала меня, мне лишь несколько раз удалось использовать ее в собственных целях. По большей части она пользовалась мной.

Она прибегала ко мне, чтобы шпионить за моим народом, чтобы лучше понять захватчиков и то, как их одолеть. Чтобы принести чуму в столицу и Академию каваллы, уничтожив целое поколение будущих офицеров. И снова – чтобы узнать, когда лучше нанести удар по Геттису, стерев с лица земли проводящих инспекцию офицеров и знать с запада.

Всякий раз, когда мне удавалось использовать магию, даже с самыми благими намерениями, она находила способ обернуться против меня. Лисана и разведчик Хитч предостерегали, чтобы я не пытался прибегать к ней ради собственной выгоды. Пожалуй, единственное, что я выяснил о ее действии, – это что она вспыхивает в ответ на мои чувства. Ни доводы, ни волевые усилия не способны ее разбудить. Она вскипала в моей крови лишь тогда, когда меня что-то захватывало до глубины души. Когда я сердился, боялся или задыхался от ненависти, магия приходила ко мне без малейшего усилия, а желание прибегнуть к ее помощи становилось почти нестерпимым. В иных обстоятельствах мне ни разу не удалось подчинить ее своей воле. Меня изрядно беспокоило, что разум, а не чувства побуждают меня обратить магию против тракта. Не слишком ли это гернийский отклик на беды спеков? Но возможно, именно поэтому она и выбрала меня. Однако, если я намерен магией остановить строительство дороги, сперва я должен от всей души этого захотеть.

Я оглянулся на пень Лисаны. Подумал о том, как едва не убил ее и как важно было для меня узнать, что она еще жива. О молодом деревце, некогда бывшем всего лишь веткой, и о том, как оно поднялось с ее рухнувшего ствола. Я уже видел такое раньше – как побеги на бревне идут в рост, словно настоящие деревья. Но лишь одно деревце пробилось из ствола Лисаны. А если здесь проляжет тракт, вскоре и его не станет.