Текст книги "Магия отступника"

Я обдумывал эту мысль, спускаясь по холму к концу дороги. Склон был крутым, но вскоре я обнаружил оленью тропу и двинулся по ней. Над моей головой снова сомкнулся полог леса, окутав меня преждевременными сумерками. Я шел сквозь мягкую полутьму, наслаждаясь сладким ароматом живой земли. Жизнь окружала меня. За месяцы, прожитые на краю леса, я постепенно начал это понимать, но только сейчас сумел четко выразить мысль. Я привык считать живым лишь то, что двигается: зайцев, собак, рыб, других людей. Жизнь, имевшая значение, походила на меня, она дышала и кровоточила, спала и ела. Разумеется, я знал и о другом ее пласте – неподвижных, но живых созданиях, поддерживавших все прочие, – но расценивал его как низший, менее важный уровень.

Степь предназначалась для того, чтобы пахать ее или пасти скот. Земля, слишком скудная для посевов или скота, считалась пустошью. Я прежде не жил рядом с подобным лесом, но, поселившись здесь, понял, для чего он нужен. Деревья будут пущены на древесину, землю, чтобы она приносила пользу, нужно расчистить. Мысль о том, что лес, степь или даже пустоши стоит оставить как есть, никогда не приходила мне в голову. Что проку с земли, пока ее не обработают? Зачем она нужна, если на ней не растут пшеница, плодовые деревья или трава для скота? Достоинства каждого клочка земли, на который ступала моя нога, я оценивал в соответствии с его полезностью для человека. Теперь я смотрел глазами лесного мага. Здесь жизнь пребывала в равновесии сотни, а то и тысячи лет. Солнечный свет и вода – вот и все, что требовалось деревьям, чтобы расти. Деревья давали пищу существам, забредавшим под их сень, и питали почву, роняя листья, которые превращались в перегной. Это отлаженный и точный механизм надежнее любого созданного человеком. И работает безупречно.

Но тракт разрушит его с той же легкостью, с какой топор разобьет вдребезги точнейшие часы. Я видел ущерб от него с гребня холма и вблизи, когда побывал у конца дороги. И дело не только в деревьях, которые срубают, чтобы расчистить место. Строители делают одинаковым все на своем пути. Каждое углубление заполняется, каждый выступ заравнивается. Слои камней и гравия, ложащиеся в основание дороги, враждебны течению лесной жизни. Тракт стал бездушной преградой, рассекающей надвое сердце леса.

Но полоса смерти куда шире самой дороги. Речки заключены в трубы или перекрыты. Ручьи разлились, заболотив землю, которую они прежде питали. Тракт перерубил подземные корни, искалечив деревья по обе стороны от дороги. В пологе леса разверзлась огромная дыра, впустив свет туда, где все живое поколениями существовало в мягком сумраке. Обочины дороги походили на схватившиеся коркой края раны, а сама она казалась ядом, проникшим в кровь и подбирающимся к сердцу жертвы. Когда тракт наконец достигнет гор, лес уже больше никогда не станет прежним. Это будет целое, рассеченное надвое, и от линии раздела раскинутся по лесу другие дороги и тропы, как если бы тракт отрастил собственную губительную для жизни корневую сеть.

Люди проложат новые пути, с ответвляющимися от них дорожками. Под этой разрастающейся паутиной не сможет выжить ничто. Способна ли смерть расти? Неожиданно я осознал, что способна. Ее раскинувшиеся сети будут рассекать живой мир на все меньшие и меньшие части, пока они не перестанут годиться для жизни.

Я спустился к подножию холма и задержался у ручья, чтобы напиться прохладной сладкой воды. В прошлый раз я побывал здесь бестелесным, и со мной была Эпини. Эпини… На миг я вспомнил о ней и сделался прежним Неваром. Я надеялся, что она не будет слишком горько или слишком долго оплакивать меня и что скорбь не повредит ее беременности. Потом я сморгнул, и эти чувства и мысли отодвинулись на задний план. Я снова был лесным магом, сосредоточенным на своей задаче.

Я должен остановить тракт. Должен быть безжалостным. У меня есть сила – если только я сумею пустить ее в ход.

Казалось, прошли недели, а то и месяцы с той поры, когда я парил над этим ручьем бестелесной сущностью, а Эпини сорвала и попробовала на вкус пару алых ягод. На самом деле минуло всего несколько дней, и плодоносящий куст все еще предлагал мне обильное угощение. Утолив жажду, я уселся рядом с ним и принялся тщательно собирать урожай. Эти ягоды мощно питали магию, и, поглощая их, я чувствовал, как восполняются запасы, сожженные мною, чтобы бежать из тюрьмы, а также те, что отняло у меня дерево Лисаны. Раны на ладонях закрылись, боль в запястьях утихала, пока не угасла вовсе, кожа на животе натянулась вновь. Я наполнил себя магией гораздо в большей степени, чем едой.

Каким бы грузным и громоздким я ни был, магия наделила меня ловкостью, и я передвигался по лесу с тяжеловесным изяществом медведя или лося. У меня над головой невидимое солнце клонилось к западу, и лесной сумрак сгустился до кромешной темноты. Я не чувствовал усталости, хотя не мог припомнить, когда в последний раз мне удалось проспать целую ночь в уютной постели. Меня переполняли магия и целеустремленность. Точно грузная тень, я скользил по лесу к концу дороги.

Я добрался до него, когда рабочие заканчивали трудиться. Взрыв, устроенный Эпини, принес определенные плоды. Сегодня они не срубили ни одного дерева и не убрали уже поваленные. Вместо этого они целый день чинили фургоны и инструменты и восстанавливали разрушенные канавы, чтобы снова сделать дорогу проезжей. Я стоял в сумрачном укрытии леса и наблюдал за их суетой. Заключенные выполняли всю тяжелую работу – надрывались с лопатами, топорами и пилами в руках. За ними следили надсмотрщики, а тех в свою очередь проверяли солдаты. Сейчас, когда день подошел к концу, последняя группа оборванных, взмокших каторжан тащилась к поджидавшим их повозкам. Некоторые, в ножных кандалах, были скованы вместе по нескольку человек. Другие наслаждались относительной свободой в наручниках. Человек со скованными руками способен удержать топор или лопату. Цепи на рабочих громко звенели, пока они неловко карабкались в тяжелые фургоны, которые отвезут их на ночь в камеры в Геттисе.

Прежде чем сдвинуться с места, я дождался наступления ночи. Я незаметно прогулялся под прикрытием деревьев, оценивая сегодняшнюю работу, и с неудовольствием отметил, что они выставили стражу. Вероятно, их встревожил взрыв. Под одним из уцелевших навесов для инструментов горел свет. Я подкрался поближе и обнаружил там четверых охранников. Они мрачно расселись в круг, поставив фонарь посередине и передавая друг другу бутыль рома. Я им не завидовал. Высвободив свое восприятие, я ощущал настойчивое покалывание страха, тревожное чувство того, что зло наблюдает за ними из темноты и ждет лишь случая, чтобы схватить их одного за другим. У каждого под рукой ждало заряженное ружье. Я нахмурился. Пьяные и напуганные люди не замедлят схватиться за оружие. Магия может очень быстро меня исцелять, но не сумеет защитить от мгновенной смерти.

Я твердо решил не давать им повода всполошиться. Пока.

Я глубоко вдохнул ночь и удержал ее внутри. Затем отвел взгляд от желтого света фонаря и медленно выдохнул пойманный мрак. Чернота ночи окутала меня, словно облако. Завернувшись в нее, я тихо двинулся вперед. Глубокий мох приглушал мои шаги, пока я удалялся от сторожей. Ветви деревьев раздвигались в стороны, кусты безмолвно уступали мне дорогу, чтобы даже шорохом не выдать меня. При мне не было света, но я в нем не нуждался. Я стал частью окружавшего меня леса и чувствовал его всем своим существом.

На краткий миг это поглотило меня. Я чувствовал ковер жизни, тянущийся во все стороны от меня. Сам я был мошкой в его переплетающейся паутине. Жизнь уходила глубоко мне под ноги, в пышную почву, где торили свой путь древесные корни, ползали черви и шмыгали жуки. Деревья окружали меня и тянулись к небу высоко над моей головой. Зайцы, олени и лисы двигались в темноте, как и я сам, а где-то наверху сидели на ветвях спящие или бодрствующие птицы.

Но, едва начав постигать эту взаимосвязанность, я вдруг испытал острую боль. Я сжал зубы и обхватил живот, почти ожидая нащупать там смертельную рану. Но я был невредим. Болело не мое тело; от этой раны страдал огромный организм, в котором я существовал и сквозь который двигался.

Дорога была раной, глубокой и гниющей, какую лес не в силах исцелить сам. Строители располосовали зеленую живую плоть леса и забили порез щебнем, песком и камнями. Всякий раз, когда лес пытался укрыть его целительной листвой, люди снова вспарывали ее. Они не походили на личинок, копошащихся в ране, потому что личинки пожирают лишь мертвую плоть. Захватчики оберегали мертвенную полосу, которую проделали в лесу, и пресекали все его попытки исцелиться. Они должны уйти. Пока они не уйдут, лес не сможет залечить раны.

Для меня эта ночь стала ночью пробуждения. Я увидел лес как живое существо, почти равное богу в своем величии. Я понял, что, чтобы он выжил, захватчиков необходимо прогнать. Тракт уже глубоко врезался в его плоть, и чем дальше он продвинется, тем больше успеет навредить. Лесу известно, что, если дорога доберется до гор, он обречен.

Однако я все еще не понимал, чего хочет от меня магия.

Я вернулся обратно, в самого себя, голова слегка кружилась от новых ощущений. Было непросто отыскать свой крошечный человеческий разум и еще труднее приложить его к решению задачи, которую магия поставила передо мной. В нетерпении я решил, что у меня нет времени ждать, когда она сама обнаружит выход и сообщит о нем мне. Магия так естественно, так тесно переплетена с самой трудностью, что не сможет найти простое решение. Однако я был уверен, что именно оно нам и требуется. Нечто неожиданное и прямолинейное, как удар молота. Я предположил, что магия сама не видит выхода и именно поэтому выбрала меня. Очень старый стратегический принцип: лучший способ выявить слабости врага – это самому стать врагом. Лесная магия шагнула дальше – она превратила одного из своих врагов в союзника, вероятно именно за этим. Молот гернийской логики и познаний в инженерном деле обретет мощь, данную мне магией.

Я попытался отыскать внутри спокойствие, почувствовать, согласна ли магия с моими предположениями, но ничего не заметил. Однако мои выводы казались мне столь неоспоримыми, что я отбросил сомнения. Именно за этим магия создала меня. Во мне ее сила объединится с гернийской логикой. Время уловок прошло, настала пора действовать.

Я передвигался, словно сам мрак, легко перетекая и нигде не встречая преград. Я не обратил ни малейшего внимания на сторожей, они не имели для меня значения. Я видел то, чего не осознавала магия. Страх, не имеющий под собой оснований, не способен сильно поколебать людей.

Я дам их страхам основание.

Глава 4
Работа мага

На краю дороги я замешкался, затем оставил жизнь позади и ступил в тишину бездушного тракта. Я ощущал, как обрываю тем самым собственные корни. С каждым шагом мое чувство связанности с жизнью леса натягивалось и лопалось. К тому времени, как я встал на середине дороги, я уже ощущал себя маленьким и беззащитным. Над головой больше не было дружественного полога листвы и ветвей, лишь жуткий разрез, открывающий бездонное ночное небо. Мое спекское «я» отступило, выпустив на поверхность Невара. Я заморгал, словно просыпаясь, и огляделся по сторонам, оценивая то, что должен был сделать за одну ночь. Потом глубоко вздохнул и приступил к работе.

Я чувствовал себя командиром на холме, оглядывающим войско перед началом атаки, когда потянулся внутрь себя в поисках магии. Это оказалось непросто. Я пытался нащупать то, что не мог ощутить или увидеть обычным образом. А когда мне это удастся, я должен буду отыскать в себе не волю и не разум, а чувства, чтобы воспользоваться ею.

Это далось мне куда труднее, чем я ожидал. Как выяснилось, я устал чувствовать. Я испытал достаточно боли, познал предательство и отчаяние. Мне совсем не хотелось открывать свое сердце чувствам настолько сильным, чтобы заставить магию влиться в мою кровь. Но я обещал. Я на миг зажмурился, а затем снова открыл глаза ночи. Дневные краски угасли, кроме тех, что выжимал из окружающего мира бледный свет луны. Дорога вокруг меня казалась плоской серой полосой пустыни… Нет, не пустыни. Какой бы бесплодной ни казалась пустыня, в ней есть и жизнь, и связи. В дороге их нет. Сухая, лишенная собственной жизни и разрывающая связи между всем живым, что она разделяет. Когда я трудился на кладбище, я полагал, что имею дело со смертью. А в действительности там я был частью круговорота сменяющих друг друга жизни, смерти и снова жизни. Настоящая смерть притаилась здесь, где жизнь обрывалась.

Гнев во мне боролся с печалью об утраченном. Усилием воли я смирил ярость и вместо ненависти позволил своей душе наполниться скорбью. Эта мертвая полоска земли когда-то была полна жизни во всех ее проявлениях. Я горевал об ее утрате. Отбросил всю сдержанность и стал собственной скорбью.

И тогда использовал силу магии, направляемую гернийским разумом.

Хитч был прав. Я точно знал, что нужно сделать, и хотел этого больше всего на свете. Я поднял руки и развел широко в стороны. Затем опустил их в призывном жесте. Я был уверен. Магия должна прийти. Тем не менее я ощутил ее сопротивление, как будто она сомневалась в том, что я делаю. Магия не привыкла к тому, чтобы ее использовали подобным образом. То, что я задумал, не имело отношения к обычаям леса и спеков. Но я знал, что я делаю, и был уверен, что это поможет.

– Это гернийский путь, – мягко шепнул я ночному ветру. – Гернийская тактика, чтобы прогнать гернийцев. Разве не за этим я тебе нужен? Не затем, чтобы превратить меня в орудие против моего собственного народа? Тогда поверь, что я знаю, с какой стороны я острее.

Магия уступила. Она поднялась из глубин меня и выплеснулась наружу. Она наполнила мои руки мощью так, что кисти отяжелели. Я сжимал кулаки, сдерживая силу, пока не удостоверился в собственной сосредоточенности и целеустремленности. Тогда я раскрыл ладони и выпустил магию на волю.

Я начал с самого простого. Вода всегда приманивает жизнь. Эпини взорвала сточную трубу, и вода размыла часть дороги и еще столько же пропитала. Рабочие многое восстановили за сегодняшний день, но сырая земля все еще была готова принять то, что я должен дать.

Я потянулся к самым маленьким растениям, крошечным травинкам и прядям водорослей, ожидающим своего часа в стоячих лужах у обочины дороги. Если дать им время и не мешать, они за месяц снова заселят сырую почву и болотца, ежедневно подпитывая себя крошечными порциями силы от солнца и земли. Они проникнут во все свободные пространства, медленно заполняя их, насколько позволит почва.

Я раскрылся и уступил им силу, данную мне магией. За несколько коротких мгновений я скормил им то, что сами они собирали бы целый год. И они ответили. Точно разворачивающийся зеленый ковер, растения хлынули вперед, окутывая пустую дорогу. Их бледные корни углубились в слежавшийся щебень в поисках скудной влаги от выпавшей росы, поглощая крошки питания, застрявшие между камешками. Они казались новой кожей, стянувшей зияющую рану.

Я задушил восстановленную сточную систему зеленью. Я призвал пышные растения с толстыми стеблями и широкими листьями. Я слышал, как они шуршали, разрастаясь, и как захлебнулась, застыла и отхлынула мутная вода, еще мгновение назад свободно текшая по канаве. Тонкий прозрачный ручеек пробился сквозь растительный заслон, и вода в лужице у обочины дороги начала подниматься. По моим подсчетам, к утру поверхность тракта прорежет новый ручей. Я отвернулся.

Я шел по дороге, открытый лунному свету и далеким звездам. Я обращался к деревьям, растущим у обочины, и был безжалостен, как пастух, отбраковывающий скот. У большинства были повреждены боковые корни. Они протянут еще много лет, но уже умирают.

– Перестаньте цепляться за землю и падайте! – приказал я слабым.

– Вытаскивайте корни и ломайте дорогу! – велел сильным.

И, проходя дальше, я слышал за спиной, как это происходит. Я не оглядывался, чтобы посмотреть на устроенные мной разрушения. Я чувствовал их. Умирающие деревья с грохотом рушились на дорогу. Меня обдувало порывами ветра, кусочки коры взлетали и осыпались вниз. Другие деревья зашевелились, прорываясь корнями сквозь слежавшуюся землю и щебенку. Они не медленно разрастались в поисках пищи, а разрывали землю, как суслики, вспарывая и сминая поверхность дороги, словно тряпку. Я направлялся к окончанию Королевского тракта, и разрушение следовало за мной по пятам, подобно шагающему по земле великану.

Я подошел к навесу, где коротали ночь стражи. Они слышали, как падают деревья, как двигается земля, как вспучивается дорога. Сжимая ружья, они столпились у открытого края навеса, и их силуэты обрисовывал свет фонаря. Меня они не видели. Я был тенью в темноте, и их слабый свет не мог до меня дотянуться.

– Что это? Что происходит? – спрашивали они друг друга, но ни один не отважился покинуть жалкое укрытие, чтобы посмотреть самому.

Я прошел мимо, и тихий звук моих шагов затерялся в грохоте падающих деревьев и сдвигающихся камней за моей спиной. Я слышал, как они спорили, кому ехать в город и поднимать тревогу. Не соглашался никто.

– Какую тревогу, из-за кого?! – пронзительно, но вполне разумно возражал один из них. – Из-за чего? Из-за падающих деревьев? Я туда ни ногой.

Я хотел было обрушить навес им на головы. Я мог это сделать, мог приказать деревьям повалить его корнями, но не стал. Я пощажу этих людей, сказал я себе, не из-за того, что они некогда были моими соотечественниками, просто живыми и невредимыми они лучше послужат целям магии. Пусть они завтра расскажут, как сам лес обратился против дороги и напал на нее. Не замеченный ими, я прошел мимо, а по моим следам корни продолжали вспарывать поверхность тракта лишь для того, чтобы мигом позже его скрыли рушащиеся стволы. Испуганные вопли сторожей утонули в треске и грохоте. Свет фонаря и их крики остались позади, а я продолжал идти.

Я оставил за спиной законченную часть дороги и вышел на площадку, где шло строительство. Здесь почву еще не успели утрамбовать и выровнять. Корням было гораздо легче пронзать ее. Просеку окаймляло множество умирающих деревьев. Когда какое-то из них падало, мне казалось, будто я делаюсь меньше. Кто я, чтобы приказывать им пожертвовать оставшимися годами? Я ожесточил сердце, решив, что имею такое право. Я пытаюсь спасти не отдельные деревья, а сам лес. Однако магия, обрушивающая их, тоже требовала от меня ответа, словно моя безжалостность ужаснула ее. Взмахом руки я приказал лозе выбраться из канавы и опутать упавший ствол. Она зарылась корнями в бревно и потянулась вверх, разворачивая листья навстречу солнцу, которого здесь не было. Зато был я. Я дал им силу, в которой они нуждались, и почувствовал, как лоза становится толстой и жесткой, точно высушенная кожа. Воодушевленный успехом, я обратился к кустарникам. Подчинить их моей воле оказалось труднее. В почве не осталось почти ничего, что могло бы поддержать в них жизнь, и они противились мне, словно зеленое воинство, дрогнувшее под огнем. Я стиснул зубы и усилием воли отправил их туда, где они были мне нужны. Завтра утреннее солнце высушит их, но это не важно. Шипастый ковер, оставшийся после них, послужит еще одним препятствием для строителей. Пушечное мясо, подумал я про себя, прогнал из сердца сомнения и двинулся дальше.

По мере того как я тратил магию, мое тело уменьшалось. Ненавистный жир, вместилище моей силы, постепенно таял. Ощущение было довольно странным. Брюки обвисли на бедрах, но я не мог их поддернуть – мне нужны были руки, чтобы призывать магию. Застонав от досады на промедление, я прервался и затянул потуже ремень. Он впился в обвисшую складками кожу. Не важно. Я был уже у самого конца дороги. Я должен был продолжать, должен был достроить баррикаду против строителей. Снова собравшись с волей и чувствами, я выплеснул все запасы магии, что у меня оставались. На краткий миг магия воспротивилась мне, но вскоре снова подчинилась. Она пела в моей крови, одурманивая меня властью. Я быстрее обрушивал деревья и хохотал, когда дорога коробилась за моей спиной. Я говорил с сорной травой и кустами, выжившими у обочин, и они разрастались неистовым воинством, которое взбиралось по насыпи и расползалось по дороге. Мой парад разрушения превратился в настоящую атаку. Ничто не могло меня остановить.

Конец Королевского тракта виднелся впереди сгустком мрака. Я посмотрел туда ночным взглядом, и мое сердце замерло. Пение магии в моей крови превратилось в панихиду. Рабочие срубили еще одно дерево каэмбра, и павший великан рухнул на расчищенный участок, который должен был со временем стать частью дороги.

Я стоял, уставившись на место, где произошла трагедия, и остатки магии кипели во мне. До приезда в Геттис я и не представлял, что такие деревья существуют. Я вырос в Средних землях, на равнинах и плоскогорьях, где у ствола уходит пара десятков лет на то, чтобы вырасти на дюйм в обхвате. Попадались там и древние, перекрученные и искореженные, с древесиной жесткой, как железо.

Великаны из леса спеков все еще повергали меня в благоговейный трепет. Упавший ствол, преградивший мне путь, был слишком толстым, чтобы через него перелезть, – проще было бы перебраться через частокол, ограждающий форт Геттиса. Пока я огибал обрубленный конец ствола, на меня вдруг навалилось изнеможение и я начал спотыкаться. Пока я колдовал, я не ощущал усталости. Теперь же она обрушилась на меня всей тяжестью.

Под обвисшей на мне одеждой опустевшая кожа собралась складками. Лишняя плоть на руках, ногах, животе и спине едва ли не развевалась на ходу. Я ощупал свое тело и нашарил кости таза и ребра, словно поприветствовал старых друзей.

Я вдруг вспомнил предупреждение Джодоли – он, как и я, был из огромных толстяков-магов, кого спеки звали великими, но куда более опытным: «Ты можешь умереть от потери магии точно так же, как от потери крови. Однако это редко случается с нами без того, чтобы маг понимал, на что идет. Нужна очень сильная воля, чтобы сжечь всю свою магию. Маг не должен обращать внимание на боль и истощение. Обычно перед смертью он впадает в беспамятство. Тогда кормилица мага может вернуть его к жизни, если окажется поблизости. Если нет, великий может погибнуть».

Я мрачно усмехнулся сам себе, хромая к пню рухнувшего дерева. У меня не было кормилицы, чтобы прийти и спасти меня. Оликея, женщина из племени спеков, некоторое время служила мне ею. В последнюю нашу встречу мы поссорились из-за того, что я отказался поселиться среди спеков и обратиться против гернийцев. Перед уходом она долго бранила меня, я сильно разочаровал ее. Она соперничала со своей сестрой Фирадой, кормилицей Джодоли. Я с грустью задумался, заботил ли я ее когда-нибудь сам по себе или был для нее лишь могучим, но невежественным магом, которым она могла управлять. Если б не усталость, этот вопрос показался бы мне очень важным, но сейчас у меня не было сил переживать из-за этого.

Но я сделал то, что намеревался. Мои усилия задержат строительство дороги на долгие месяцы. На краткий миг меня согрели приятные мысли о том, как Эпини будет мной гордиться. Но следом пришел отрезвляющий холодок. Эпини никогда не узнает, что это моих рук дело. Она услышит о моей позорной смерти и будет отчаянно горевать по мне. Если ей расскажут о происшедшем в конце дороги, она спишет это на магию спеков. Для нее я умер. Для нее, для Спинка, для Эмзил и ее детей. И для моей сестренки Ярил – умру, как только ее достигнет это известие. И для сержанта Дюрила, наставника моей юности… Радость угасла, мрак окутал меня. Я мертв для всех, кого я люблю. Все равно что умер на самом деле.

Я устало опустился на колени. Это было ошибкой. Как только я перестал двигаться, проснулся голод и принялся терзать мои внутренности и горло. Куда сильнее обычной боли; казалось, мои кишки пожирают сами себя. Я застонал. Окажись здесь Оликея, словно в тумане думал я, она принесла бы мне ягод, корней и листьев, питающих магию. А потом пробудила бы во мне плотское желание и утолила его. Какой-то отчаявшийся часовой в моей голове отметил, что проку в этих сожалениях нет никакого. Небо начало сереть. Я потратил ночь так же опрометчиво, как и собственную магию. Близился рассвет. Надо было бежать.

Еще некоторое время ушло на то, чтобы встать. Я заковылял вперед, в ушах звенело, – казалось, я слышу, как вдали о чем-то переговаривается толпа людей. Голоса то вздымались, то падали, точно вода, накатывающая на берег. Я поднял взгляд, но никого не увидел. У меня снова подогнулись колени. Я не успел пройти и дюжины шагов. Я рухнул на землю рядом с могучим стволом каэмбры, едва успев извернуться, чтобы не угодить лицом в опилки и щепки, устилавшие лесную почву. С мучительным стоном я повернулся и прислонился спиной к пню. Никогда прежде я не испытывал такой усталости и истощения, даже в худшие дни голодовки в отцовском доме.

– Я умираю? – спросил я неумолимую ночь.

– Вряд ли, – ответил мрачный голос у меня за спиной. – А вот я умираю.

Я не повернул головы, даже не вздрогнул. Несмотря на собственные мучения, я устыдился, вспомнив, что другие страдают сильнее, чем я.

– Прости, – обратился я к дереву. – Мне очень жаль. Я пытался, но опоздал тебя спасти. Мне следовало стараться лучше.

– Ты сказал, что поговоришь с ними! – выкрикнул он. – Обещал сделать все, что в твоих силах, чтобы положить этому конец.

Его боль и ярость звоном отдались не столько в моих ушах, сколько в самом сердце.

Я закрыл глаза, чтобы лучше его чувствовать.

– Я думал, ты уже мертв, – не подумав, ляпнул я.

Крайняя усталость и мучительный голод дурно сказались на моих манерах. Магии во мне почти не осталось, и я едва чувствовал в дереве старого спека. Когда-то его волосы были темными, теперь же стали длинными и серыми, с едва различимыми седыми прядями. Бледно-голубые глаза казались почти белыми, а пятнистые отметины потускнели, словно россыпь веснушек. Неожиданно я понял, что он вошел в дерево уже стариком. Когда-то он был толстым великим, таким же лесным магом, как и я сам, но теперь истекал кровью. По мере того как магия покидала дерево, его плоть обвисала дряблыми складками. Я смотрел на него и спрашивал себя, выгляжу ли я сейчас так же, как он, и не ждет ли нас одинаковая судьба.

– Я мертв, – с горечью подтвердил он. – Конец может наступить быстрее или медленнее, но он уже близок. Они срубили меня холодным железом, многими, многими ударами холодного острого железа.

Я вздрогнул, представив, как это было больно. Возможно, даже хуже тысячи плетей. В отличие от меня, он не мог бежать от такой участи. Его жизнь зависела от меня, но мои жалкие попытки спасти его ни к чему не привели.

– Мне очень жаль, – искренне повторил я. – Я пытался, но опоздал. Но то, что я сделал этой ночью, испугает строителей. Если они наберутся смелости попытаться снова, им не так просто будет разгрести беспорядок, который я тут устроил. Даже если они начнут завтра же, пройдут месяцы, прежде чем они вернут все как было. Приближается зима, и все работы остановятся, когда выпадет снег. Я выиграл немного времени, чтобы придумать, как остановить их раз и навсегда.

– Месяцы, – презрительно бросил он. – Часть года? Что мне с этого? Теперь уже ничего! Я мертв, герниец. Моя смерть покажется тебе медленным увяданием, но меня не станет еще до наступления весны. И для меня эти месяцы промелькнут как мгновение. Обретая дерево, мы перестаем мерить время часами, днями или даже месяцами, как вы. Я мертв. Но пока меня еще хватает на то, чтобы говорить, я повторю тебе. Задержать их недостаточно. Ты должен прогнать захватчиков, так чтобы они больше никогда не вернулись. Если потребуется, убей их всех. Вот уже много лет мы не позволяем себе пойти на этот последний шаг, но, возможно, иначе их не остановить. Убей их всех. Задержка? Какой с нее прок? Ты, словно любой другой герниец, велел живым существам умереть ради собственных целей, а затем заявил, что осчастливил нас всех! Каким же надо быть глупцом, чтобы разбрасывать магию, как пыль, тратить столько, сколько уже много лет никто не видел!

У меня почти не оставалось сил, чтобы ему ответить, но его слова так уязвили меня, что я собрал все, что у меня еще было.

– Я сделал то, чего хотела от меня магия, – возразил я.

Он горько рассмеялся:

– Я не почувствовал, чтобы магия говорила с тобой, когда ты действовал. Зато я видел, как ты превозмог себя, чтобы заставить деревья погибнуть и растения – пустить корни там, где они не смогут выжить. Я видел, что ты сеял жизнь так же противоестественно, как захватчики смерть. Любой из нас мог бы сказать тебе, что у тебя ничего не выйдет. Завтра половина твоего колдовства будет разрушена солнцем, когда растения увянут и умрут. Какая пустая трата!

Меня охватила ребяческая обида – это все казалось несправедливым. Магия никогда не сообщала мне ясно, чего она от меня хочет. Деревья предков ни разу не предложили помощи.

– Я не знал, что могу спросить у вас совета, – сухо выдавил я.

Я смертельно устал. Даже выражать мысли словами и то было трудно.

– А зачем, по-твоему, мы существуем, если не затем, чтобы отвечать на вопросы и давать советы? Какое еще значение могут иметь деревья предков? Глупое, себялюбивое продление жизни и гордость? Нет. Наша задача – направлять народ. И защищать его.

– Но народ не сумел защитить вас. – Меня терзали глубокая печаль и стыд.

– Магия дана тебе, чтобы нас защитить. Используй ее так, как должно, и мы будем жить.

– Но… магия показала мне лес, живой и цельный. И дорогу – как смерть, прорезавшую его. Если я смогу изгнать смерть и вновь срастить половины леса…

– Ты похож на ребенка, который видит орех, но не понимает даже того, что он вырос на дереве, не говоря уже о том, что в нем сокрыто другое дерево. Смотри шире. Узри все целиком.

Он поднял меня или, возможно, позволил мне подняться. То, что он мне открыл, трудно выразить словами. Я снова увидел лес таким, каким его показала мне магия, – совершенное равновесие жизненного танца. И дорога по-прежнему вторгалась в него, словно лезвие смерти. Но лесной старейшина поднял меня еще выше, и тракт предстал моим глазам не единственной мертвенной полосой, а ищущим щупальцем чуждого существа. Он был корнем, пытающимся укрепиться в новой почве. А тропинки и дорожки, как я их себе и представлял, станут его мелкими корешками и отростками. Проследив его взглядом до основания, я увидел Гернийское королевство, растущее и распространяющееся, как лоза взбирается по стволу. Она тянется к свету, вовсе не желая причинить дереву вред, но невольно высасывает из него жизнь, разрастаясь, отнимая у него солнечный свет стеблями и листвой. Дороги кормят Гернию, и их заботит только ее благополучие. Чтобы Герния жила, тракт должен расти. Она не сможет существовать без его расползающихся во все стороны корней. Моя цивилизация и лес – это два организма, борющихся за выживание. Один отнимет свет у другого.