Текст книги "Чувство движения. Интеллектуальная история"

Дж. Беркли о зрении и осязании

Локк, как и Рид вслед за ним, не анализировал чувства детально; он занимался тем, что называл логикой, то есть «исследованием происхождения, достоверности и объема человеческого познания вместе с основаниями и степенями веры, мнений и согласия» (Локк, 1985, с. 90). Однако другие авторы, проштудировавшие Локка, все-таки обращали внимание на детали воплощенности чувственной жизни. Наиболее влиятельной работой стал «Опыт новой теории зрения» Дж. Беркли (1709), в которой содержится знаменательное и впоследствии широко обсуждаемое утверждение о крайней важности идей, происходящих от осязания, по сравнению с идеями, восходящими к зрению, в особенности идеями размера и расстояния. Главный тезис Беркли состоял в том, что он считает «признанным, что оценка, какую мы даем расстоянию (и размерам. – Р. С.) объектов, значительно удаленных, есть скорее акт суждения, основанного на опыте, чем акт (зрительного. – Р. С. ) ощущения» (Беркли, 1912, с. 5). Он отвергал мнение, что зрение само по себе производит идеи расстояния или протяженности и размера, а также и то, что эти идеи, как считали авторы прошлого (в том числе Декарт), возникают благодаря углу, образуемого лучами, идущими от глазного яблока к разным концам объекта. Беркли полагал, что осязание первично, а зрение вторично. Осязание, доказывал он, «подсказывает» сознанию качества, которые потом приписываются зрению: «В течение долгого времени познавая опытным путем, что некоторые идеи, воспринимаемые осязанием– как то расстояние, осязаемая фигура и плотность, – связаны с известными зрительными идеями, я, воспринимая эти зрительные идеи, немедленно заключаю, что, вследствие привычной законосообразности природы, вероятно, должны последовать эти идеи осязания» (Беркли, 1912, с. 25). Именно «идеи осязания», утверждал Беркли, являются источником объективного знания о расстоянии и размере. Слово «осязаемый» стало использоваться все настойчивее, когда хотели обозначить нечто известное наверняка. Беркли упорно разделял зрительные и осязаемые данные, связывая первые с тем, что находится в сознании, а вторые с тем, что находится вне сознания, в окружающем мире: «Ибо все видимые вещи одинаково находятся в духе [сознании] и не наполняют собой внешнего пространства; и, следовательно, все они равно отстоят от осязаемой вещи, которая существует вне духа [сознания]» (Беркли, 1912, с. 63). Таким образом осязание становится своего рода мостом между сознанием и миром, воспринимаемым в метафорических терминах «внутреннего» и «внешнего». Зрительное чувство создает картинку, но именно осязательное чувство создает знание о том, что действительно существует. Эти рассуждения дали жизнь ярким фигурам речи, используемым и по сей день. Теория Беркли также включала движение: здесь он, несомненно, понимал, как и все обычные люди, важную роль движения в направлении к объекту и от него для определения расстояния.

Илл. 2. Фронтиспис к «Энциклопедии, или Толковому словарю наук, искусств и ремесел» под редакцией Д. Дидро и Ж.-Л. д’Аламбера. Т. I. Движение раскрытия истины

Вопрос о вкладе каждого из чувств – зрения и осязания – в познание внешнего мира был и долго оставался в форме гипотетического, который ранее задал Уильям Молинью, ирландский корреспондент Локка:

«Предположим, человек, рожденный слепым, научился во взрослом состоянии наощупь различать куб и сферу. <…> Предположим, куб и сферу поставили перед ним на столе, а человек прозрел. Сможет ли он только при помощи зрения, не пощупав их, различить, где куб, а где сфера?»[45]45
  Вопрос этот перефразирован Локком (Locke, 1965, vol. 1, p. 114; см.: Morgan, 1977). Практически на этот вопрос нет однозначного эмпирически полученного ответа, в частности, из-за определенных ментальных расстройств послеоперационного состояния при восстановлении зрения.


[Закрыть]

Локк и Беркли думали, что прозревший человек не сразу «увидит» разницу: распознавание форм куба и сферы, говорили они, происходит благодаря осязанию, которое подсказывает эти идеи зрению. В середине XVIII века шотландский врач Уильям Портерфилд, наоборот, приписывал присущую одному лишь зрению (без осязания) способность определять расстояние и форму, и поэтому на вопрос Молинью дал положительный ответ (Wade, 2012, p. 464–465, 478–479)[46]46
  Марк Патерсон (Paterson, 2016) связал задачу Молинью и дискуссии XVIII века с историей изучения слепоты.


[Закрыть]. Тем не менее позиция Беркли (или близкая к ней) оставалась доминирующей, по крайней мере, в Великобритании вплоть до 1830–1840-х годов, когда ее стали критиковать Уильям Гамильтон и Самуэль Бейли. Но и тогда Дж. С. Милл и другие отстаивали принципиальную позицию Беркли[47]47
  Против мнения Александра Бэна о мышечном чувстве в зрении были собраны критические аргументы (Abbott, 1864).


[Закрыть]. С исторической точки зрения важно подчеркнуть, что теория зрения Беркли сосредоточила интерес на осязании как на первичном и главном чувстве, передающем идеи (если использовать термин Локка) об окружающем мире.

Чувствительность

Дискуссия о психологии чувств и источниках знания не ослабевала в образованном, культурном обществе, которое в те годы росло очень быстро, преимущественно в Великобритании, Франции и в центрах сосредоточения культуры других стран, и она проходила либо под эгидой аристократии, либо вдохновленная республиканским духом. Опыт и образная система, связанные с осязанием, были в центре нового воспитания чувств как цели и средства цивилизованной или утонченной жизни. Характеризуя вторую половину XVIII века как «эпоху чувствительности» (выражение, введенное в оборот Нортропом Фраем), литературоведы великолепно продемонстрировали, как чувствительность, говоря современным языком, пересекала границы физиологии, медицины, литературы, искусств и светского общества. Это была культура, в которой процветал язык осязания, включающего в себя сознание, тело и нервы. Дискуссии о теле, осязании и движении находили живой отклик в повседневной жизни и, конечно, в размышлениях о самой жизненной природе (cм.: Figlio, 1975).

Хотя подобных дискуссий об осязании было довольно много, однако, насколько мне известно, обращения именно к чувству мышечного движения не наблюдалось до конца столетия. Это можно заметить, читая тексты, продолжающие линию Локка и Беркли в отношении трактовки чувств.

Нейробиологи теперь восхищались трудом Дэвида Гартли «Размышления о человеке, его строении, его долге и упованиях» (1749) в связи с описанием вибраций в нервной системе, с рассмотрением нервных процессов параллельно с мозговой деятельностью. Ранее психологи хвалили этот труд за системное исследование ассоциаций как средства, с помощью которого соединяются идеи, чтобы наполнить сознание этим объединенным содержанием. Слово «ассоциации» (социальная метафора, как утверждал Курт Данцигер) стало излюбленным термином для обозначения того, как соединяются элементарные единицы сенсорного опыта, выделяемые последователями Локка (Danziger, 1990, p. 339–344). Такое соединение, как считал Гартли и некоторые другие авторы, происходит благодаря схожести или временной близости идей, что формирует содержание сознания, а следовательно, и поведение. Однако, если посмотреть на труд Гартли в исторической перспективе, следует помнить, что в первую очередь он был вкладом в естественную теологию, в познание Бога через познание Его творения и в познание провиденциального мироустройства для гарантии нравственного и материального прогресса человечества.

Рассуждая о том, что он называл «ощущениями», присущими чувству осязания, Гартли в определенном смысле различал две модальности, хотя считал, что они нередко объединяются: ощущение, производимое сокращением мышц, и ощущение, происходящее от «давления». При сокращении мышц, писал он, «мы преодолеваем vis inertiӕ [силу инерции] собственных тел и тех, которые нам пришлось передвигать или останавливать», и таким образом нервные вибрации сообщают нам знание о материальных объектах (Hartley, 1967, vol. 1, p. 130)[48]48
  О диапазоне интересов Гартли см.: Allen, 1999.


[Закрыть]. Он считал, что, если нервные вибрации, идущие от глаза к мозгу, все же могут быть сильнее вибраций от органов осязания, то вибрации, происходящие от давления, могут быть еще более значимыми. Именно испытываемое давление, которое вызвано сопротивлением к осязанию, полагал он, дает знание о важнейших свойствах материи, то есть знание о движении и качествах протяженности, весомости, непроницаемости. По мнению Гартли, зрение не столь надежный источник познания. Как и доктор Джонсон, он предоставлял познание реальности осязанию: «Мы называем осязание реальностью, а свет – тем, что представляет нам эту реальность» (Hartley, 1967, vol. 1, p. 138). Впоследствии главный пропагандист работ Гартли в Великобритании, теолог-радикал, натурфилософ и политический утопист Джозеф Пристли вновь повторил, что сопротивление – это то, «единственно на чем основано наше мнение о твердости или непроницаемости материи» (Priestley, 1777, p. 4). Далее я остановлюсь на том, как он полемически сделал это философским обоснованием материалистической теории познания, в которой понятие силы играло ключевую роль.

Младший современник Гартли женевский натуралист и философ Шарль Бонне также создал христианскую «психологию», возводя по знание к чувственному опыту, возникающему благодаря существованию нервных волокон. Его подход в рамках христианского учения был все-таки нетрадиционен. При том, что Бонне верил в бессмертие души, он утверждал, что ее невозможно постичь с помощью разума. Приняв эту точку зрения, он ощущал себя свободным от религиозных ограничений при рассуждении о духовном опыте чувствований (как мы его понимаем) и свободным для метафорического изображения того, как внешний мир материально контактирует с нашими нервными окончаниями. Каждое нервное волокно, писал он, предназначено для передачи определенного ощущения точно так же, как струны музыкального инструмента настроены, чтобы производить звук определенной высоты[49]49
  См.: Grober, 1995; Hatfield, 1995, p. 205–207; Vidal, 2011, p. 160–172. Хотя Бонне выделял силу как активный принцип в природе, мне неизвестно, уделял ли он особое внимание чувствам осязания или сопротивления движению.


[Закрыть]. Даже если, как в случае со зрением, восприятие возникает не в результате ощущений контакта, отношения души с окружающим миром, предполагал Бонне, осуществляются именно через контакт. Подобной была система рассуждений Гартли. Утверждая, что чувственные процессы соотносятся с нервной системой, эти авторы трактовали сенсорные процессы в целом как формы осязания. Представление о познании «реального» в «эпоху чувствительности» основывалось на убеждении, что чувствительность зависит от контакта. Образный характер чувства, который определял представление о себе как о чувствительном человеке, не отстающем от моды, требовал многократного использования слов «трогательность», «трогательный», «трогательно». Осязание было наиболее прямым источником чувствительности.

Рассматривая, как тело с помощью нервов воздействует на душу, Бонне заметил, что «душа начинает чувствовать, что движет моей рукой, потому что рука воздействует на мозг»[50]50
  «L’âme sent qu’elle meut son bras, pas la réaction du bras sur le cerveau» (Bonnet, 1783, p. 133; cм.: Starobinski, 2003, p. 123).


[Закрыть]. Филолог Жан Старобинский назвал эту фразу предвестником теории кинестезии. Я бы сказал, что она, скорее, иллюстрирует общий интеллектуальный контекст второй половины XVIII века в дискуссиях об отношении души к телу, о чувствительности и о принципах жизненной организации.

Труд Бонне был использован в статье общего характера «Психология», появившейся во втором швейцарском издании французской Энциклопедии. Однако в Энциклопедии была и отдельная статья «Осязание», и ее автор шевалье Луи де Жокур просто сообщал, что осязание отвечает за познание качеств тел – их формы, расстояния и движения.

Жокур также утверждал, не вдаваясь в детали, что «осязание – наиболее надежное из всех чувств, и именно оно исправляет остальные, результатом которых часто были бы лишь иллюзии, не приди осязание на помощь»[51]51
  «[Le tact] est le plus sûr de tous les sens, c’est lui qui rectifie tout les autres, dont les effets ne feroient souvent que des illusions, s’il ne venoit à leur secours» (Jau-court, 1765, p. 819).


[Закрыть]. Эпистемологический статус осязания как основного чувства в познании реальности был установлен со всей очевидностью. Дидро, главный редактор первого издания Энциклопедии, уже обозначил осязание как «чувство, которое должно устанавливать не только их [предметов] фигуры и другие свойства, но даже само наличие их» (Дидро, 1986, Т. 1, с. 307; см.: Riskin, 2002, ch. 2). Однако наиболее тщательный анализ чувственного опыта провел Кондильяк с целью заложить основы для действий души. Кондильяк, в отличие от Дидро, был христианским автором, хотя повлиявший на умонастроения общества разговор о языке и образовании, который он затеял, внес существенный вклад в секуляризацию взглядов. Последовавший вслед за публикацией его работы подробный анализ природы и компонентов осязания способствовал выделению чувства движения как принципиального для природы человека.

Глава 4
От Э. Кондильяка до Мен де Бирана

Самое большое удовольствие для детей состоит, по-видимому, в движении; даже падения не отвращают их от этого. <…> Действительно, именно движению они обязаны самым ясным сознанием своего существования. Зрение, слух, обоняние, вкус, по-видимому, ограничивают это сознание одним каким-нибудь органом; движение же распространяет его на все части тела и дает возможность пользоваться всем телом. Если движение представляет для детей самое любимое удовольствие, то тем более это относится к нашей статуе, ибо она не только не знает ничего, что могло бы отвлечь ее от этого, но и убеждается в том, что только движение может доставить ей все доступные для нее удовольствия.

Этьенн Бонно де Кондильяк (1982, с. 2 59)[52]52
  Это перевод «Трактата об ощущениях» издания 1788 года, в котором имеются некоторые изменения по сравнению с первым изданием 1754 года.


[Закрыть]

Статья Э. Кондильяка и воплощенное осязание

В конце XVIII века, но не ранее, в трудах о сенсорном знании начали появляться отдельные описания чувства движения. В этой главе мы рассмотрим работы французских авторов, последователей традиции Локка, созданные, однако, в контексте католической веры в существование души. Три автора – аббат Этьенн Бонно де Кондильяк, Антуан-Луи-Клод Дестют де Траси и Мен де Биран – предложили исторически обусловленную аргументацию, приведшую к появлению трудов, трактующих именно чувство движения. Их работа охватывала позднее Просвещение, периоды Французской революции и Реставрации 1815 года.

Кондильяк известен главным образом благодаря своему исследованию сенсорного мира путем мысленного эксперимента с оживающей статуей. Исторически его вклад в науку был, впрочем, гораздо существеннее и состоял в предложении всеобъемлющей педагогической системы, основанной на анализе обретения знания и языка. Его основополагающий принцип состоял в том, что «происхождение и успехи наших знаний целиком зависят от того, как мы пользуемся знаками» (Кондильяк, 1980, с. 299–300). В мысленном эксперименте, о котором рассказывается в «Трактате об ощущениях», мы находим один из многих пересказов легенды о Пигмалионе. Кондильяк дает запоминающееся изображение изначально холодной статуи, которая пробуждается к чувственной жизни с помощью движения (Carr, 1960). Далее будет необходимо боле подробно сказать о воображаемом источнике движения, но пока достаточно отметить, что образная система Кондильяка не вписывалась в его широкий взгляд на возникновение знания. Образ статуи предполагает пассивность, однако статую Кондильяка пассивной не назовешь. Фактически Кондильяк подчеркивает ее активное желание. Он также указывает на выразительные движения (включающие кряхтение), которые привели к языку и образованию знания как системы знаков[53]53
  Важность работы Кондильяка о языке заставила Ханса Аарслеффа (Aarsleff, 2001) перевести во второй ряд сочинение, которое до этого было наиболее известным – «Трактат об ощущениях» – с его запоминающимся образом статуи. О введении в историю исследования жеста см.: Kendon, 2004, ch. 2–5.


[Закрыть]. Для Кондильяка жест, а не пассивная восприимчивость, является отправной точкой познания, как и отправной точкой возникновения языка, музыки и танца.

Тем не менее Кондильяк все же придумал статую. Но его статуя начинает двигаться и в этом движении знакомится с миром и собственным материальным телом как формами плотности. Осязание, возникающее от прикосновения рукой, по Кондильяку, открывает плотность, непроницаемость или материальность тел, их протяженность или пространственность. До такого прикосновения, писал Кондильяк, статуя не имеет ясной идеи ни о разнице между частями своего тела, ни о разнице между собой и другими предметами. Обретение статуей ощущения плотности есть решающий шаг от (субъективного) чувства к (объективному) знанию. С этим чувством статуя, двигаясь, открывает различия: «Касаясь себя самой, она сможет открыть, что она обладает телом, лишь в том случае, если она сумеет отличить разные части его и признает себя в каждой такой части за то же самое чувствующее существо; а существование других тел она откроет лишь потому, что не найдет себя в тех телах, к которым она прикоснется» (Кондильяк, 1982, с. 255). Восприятие тел, полагал Кондильяк, происходит благодаря их непроницаемости: статуя узнает, что две вещи не могут занимать одно и то же место. Таким образом, понимание плотности является, строго говоря, результатом не ощущения, а суждения, которое имеет своим источником ощущение сопротивления движению. Это ощущение сопротивления есть первое, первоначальное познание тел.

«Так как особенность ощущения твердости заключается в том, что оно представляет одновременно две вещи, которые исключают друг друга, то душа не сможет воспринимать твердость как одну из тех модификаций, в которых она находит только себя самое; она обязательно станет воспринимать ее как модификацию, в которой она находит две исключающие друг друга вещи, и, значит, она станет воспринимать ее в обеих этих вещах.

Вот, следовательно, ощущение, благодаря которому душа выходит за пределы себя самой; мы начинаем здесь понимать, каким образом она открывает тела» (Кондильяк, 1982, с. 255).

Илл. 3. Оноре Домье. Пигмалион. 1842. Скульптура оживает, приходит в движение и тянется – за помадой?

Назвав руки главным органом осязания, Кондильяк определил, что источник знания воплощенного понимающего субъекта, отличного от других тел, находится в прикосновении одной руки статуи к другой или к какой-либо иной чувствующей части ее тела. Это стало основой теории эмпирического происхождения узнавания себя и другого путем осязания[54]54
  Heller-Roazen, 2007, p. 221–228. Кондильяк высказал эту мысль не слишком ясно, но, как утверждает Хеллер-Роузен, Кондильяк все же считал ощущение руки, касающейся тела, источником познания себя и другого.


[Закрыть]. Когда Кондильяк описывал, как статуя прикасается рукой к собственному телу, он установил способ рассмотрения животных или людей как (относительно) пассивных при контакте и (относительно) активных в движении. Это сформировало модель или метафору разнообразных отношений, касающихся наших рук и тел. И фактически стало моделью социальности.

Я уже говорил, что образ статуи обманчив. Статуя Кондильяка была на самом деле вполне живая. У нее возникла потребность, которая привела к желанию, то есть к причине движения, а движение в свою очередь привело к знанию, жесту и, далее, к речи. В том, что движение естественно, Кондильяк был твердо убежден: «Начать должна природа, – писал он, – природа должна произвести первые движения в членах статуи» (Кондильяк, 1982, с. 253). Движение происходит, потому что у человека или у оживающей статуи появляются потребности. Потребности же возникают, полагал он, потому что у человека или у статуи есть память, и память эта осуществляет возможное сравнение удовольствия в прошлом с болью в настоящем, которая ведет к желанию, а желание актуализирует движение.

Кондильяк продолжил свои рассуждения о том, как человек обретает знания, введя их в более широкий контекст социальной коммуникации. Что, в свою очередь, дало пищу для появления всесторонней образовательной программы, систематизированного курса разумного образования в шестнадцати томах. После Французской революции его программа, исправленная и дополненная, дала жизнь «идеологии», проекту, в котором предполагалось из знаний, полученных благодаря чувственным идеям в виде языковых знаков, выстроить всеобъемлющую науку о человеке[55]55
  Для Жоржа Гюсдорфа идеология была кульминацией той долгой истории, которая привела к современным гуманитарным наукам (см.: Gusdorf, 1978).


[Закрыть]. В 1790-е годы этот проект получал официальную поддержку, но даже когда при Наполеоне такая поддержка прекратилась, проект продолжал удовлетворять растущий интерес французских авторов к созданию науки об обществе. «Идеологи» взялись за создание науки о человеке, применимой социально и политически, науки для граждан нового века, основанной на анализе сознания в терминах сенсорного опыта и языковых конструкций, приписываемых Кондильяком человеческой природе[56]56
  Тогда предпочитали слово «идеология», заимствованное из науки идей Кон-дильяка, слову «психология», имевшему современные ассоциации с метафизической теорией души (см.: Vidal, 2011, p. 15).


[Закрыть].

Оказалось, что проект этот предполагает далеко идущие исследования чувства движения применительно к познанию. Здесь можно выделить три стадии (см.: Heller-Roazen, 2007, p. 221–236). Первая стадия: как уже говорилось, Кондильяк связывал познание мира с ощущением плотности и разделял опыт восприятия плотности самого себя и плотности другого. Он заметил, что, когда рука дотрагивается до тела, возникает двойное ощущение: ощущение плотности и ощущение прикосновения к руке. И это, полагал он, является основанием для разграничения себя и другого, своего «я» и остального мира. Вторая стадия: ведущий «идеолог» Дестют де Траси изложил этот формообразующий опыт в терминах ощущения сопротивления. В дальнейшем он утверждал, что каждое ощущение движения, а не только прикосновение руки к телу предполагает элемент сопротивления. Это общее восприятие сопротивления, заключил он, является источником познания себя и другого. Третья стадия: Мен де Биран высказал мнение, что осознание пары «усилие – сопротивление» возникает всякий раз, когда человек хочет совершить движение. Существует знание самого себя даже без соприкосновения с внешними объектами. Биран говорил о первичном осознании действия, называя его «волевым усилием», феноменологическим осознанием себя как волевого деятеля. Далее он утверждал, что именно усилие, ощущаемое как действие, которое противостоит мышечному сопротивлению, является источником познания себя в мире.