Текст книги "Автобиография. Вместе с Нуреевым"

Глава четырнадцатая
В ЦК КПСС

«В городском суде Ленинграда слушалось дело “О предательстве Родины артистом балета Р. Х. Нуреевым”. Суд был закрытый. Балетный педагог Рудика, Александр Иванович Пушкин нанял адвоката, – рассказала в интервью Тамара Закржевская. – Перед судом выступали артисты, рабочие театра, которые были на летном поле во время “побега”. Выступал и директор театра Георгий Коркин. Он говорил, что Нуреев не сделал ничего предосудительного, что работал он с утра до поздней ночи, что у Рудольфа почти не было свободного времени. Если Нуреев в чем-то и виновен, то только в том, что после работы не садился вместе со всеми в автобус, не ехал в гостиницу, а шел гулять. А гулял он ночью только потому, что город осмотреть хотел. Коркин не забыл упомянуть, что во французской прессе писали, что “Кировский балет привез своего Гагарина!” Все, кто был на заседании суда, пытались Рудику помочь. И только сотрудник КГБ – Стрижевский – говорил, что Нуреев “с самого начала” был несоветским человеком, искал в Париже знакомств, чтобы зацепиться и остаться там. Благодаря общим усилиям, Рудольфу дали семь лет колонии строгого режима с конфискацией имущества».

По иронии судьбы, имуществом, которое должны были конфисковать, оказалось то самое фортепиано, купленное Рудиком в ГДР на сэкономленные деньги. По словам Тамары Закржевской, родственники танцовщика успели переправить музыкальный инструмент в Уфу и продать его. Интересно, что инструмент обосновался в Уфимской опере – там, где Рудольф впервые увидел спектакль, где впервые вышел на сцену.

Примечательно, что руководство Кировского театра было в курсе предстоящей отправки Рудика из Парижа домой.

«Справедливости ради, надо сказать, что Константин Михайлович Сергеев – художественный руководитель театра и директор Георгий Коркин делали все, что могли, чтобы остановить игру КГБ, – в одном из интервью вспоминала подруга юности Рудольфа – Тамара Закржевская. – Они ходили в посольства, писали в министерства. Рудику до последнего никто ничего не говорил. Разве что пытались приструнить. У Руди, как и у всех был с собой билет. Он шел на посадку одним из последних. Билет у него отобрали».

Из архивных сведений историка Леонида Максименкова:

«2 августа 1961 года

Д. Поликарпов и А.Долуда – ЦК КПСС

В соответствии с поручением ЦК КПСС была проведена проверка обстоятельств измены Родине бывшего артиста Ленинградского государственного академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова Нуреева Р. Х.

С первых же дней пребывания в Париже Нуреев установил близкие отношения с политически подозрительными людьми: неким Лареном – театральным бизнесменом и балетмейстером (впоследствии Ларен помогал Нурееву с трудоустройством), Кларой Сен – женщиной сомнительного поведения, и другими элементами артистической богемы. Нуреев грубо нарушал дисциплину, пренебрегал интересами коллектива, систематически проводил время со своими новыми знакомыми, являясь в гостиницу глубокой ночью.

К началу июня, когда поведение Нуреева стало нетерпимым, заместитель руководителя балета т. Стрижевский и работники посольства внесли предложение о его досрочном командировании из Парижа.

3 июня комиссия по выездам за границу при ЦК КПСС дала указания о высылке Нуреева с соблюдением всех мер предосторожности.

Вместо того чтобы немедленно выполнить полученное указание, дирекция театра и работники посольства сочли нецелесообразным отправлять Нуреева, хотя было уже очевидно, что дальнейшее пребывание во Франции этого потерявшего совесть отщепенца грозит опасными последствиями.

14 июня было дано в третий раз указание о немедленном откомандировании Нуреева. Получив категорическое предписание, директор театра т. Коркин, как сообщает посольство, не считал необходимым отправлять Нуреева на Родину, мотивируя это тем, что его (Рудольфа) поведение изменилось к лучшему. В действительности Нуреев вел себя по-прежнему и даже в ночь перед отправкой проводил время с французами, возвратившись в гостиницу лишь к шести утра».

Из статьи Бориса Сопельняка «Смертельное па-де-де»:

«Передо мной – “Заключение по материалам уголовного дела, архивный № 50888”, утвержденное старшим помощником Генерального прокурора Российской Федерации Галиной Весновской. Речь в нем идет о бывшем артисте Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова Рудольфе Хамитовиче Нурееве. Управление КГБ по Ленинградской области возбудило уголовное дело, которое принял к своему производству капитан Валдайцев. Ситуация была нешуточной. За измену Родине, в соответствии со статьей 64 “а”, Нуреева ждал смертный приговор».

Открываем Уголовный кодекс РСФСР 1960 года. Находим вышеуказанную статью. Читаем:

«Статья 64. Измена Родине

а) Измена Родине, то есть деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание иностранному государству помощи в проведении враждебной деятельности против СССР, а равно заговор с целью захвата власти, – наказывается лишением свободы на срок от десяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества или смертной казнью с конфискацией имущества».

Но вернемся к материалу Бориса Сопельняка:

«Как водится, следователь начал с допроса свидетелей. Одной из первых была приглашена сестра Рудольфа – Розида, педагог по образованию. Она рассказала об их отце, который прошел всю войну, о матери, которая в труднейших условиях эвакуации тянула четверых детей, о том, что первое жилье, тринадцатиметровую комнату на шестерых, они получили уже после войны.

– Что вы можете сказать о политических взглядах своего брата?

– По-моему, их у него вообще не было… За два года он подготовил десять ведущих партий в балетных спектаклях Кировского театра. За это же время он научился играть на пианино, а после гастролей в Египте, не желая, как он говорил, быть глухим, засел за английский и довольно быстро его освоил. Я уж не говорю о том, что Рудольф не вылезал из музеев, театров и филармонии. Иначе говоря, он прекрасно понимал ущербность своего провинциального воспитания и, не жалея сил, ликвидировал многочисленные пробелы.

– Говорят, у него был довольно сложный характер?

– Да какой там сложный?! Он очень добрый, честный, заботливый и принципиальный парень. К тому же очень гордый и, видимо, из-за этого легко уязвимый. Не стану скрывать: Рудольф довольно вспыльчив, закипеть он может мгновенно – в такую минуту может нагрубить, а то и оскорбить. Но он очень быстро остывает, и тут же начинает раскаиваться и извиняться. Уверена, что теперь Рудольф рвет себе сердце, не зная, как выпутаться из этой истории. Если ему как-то деликатно помочь, он вернется на Родину.

– Известны ли вам близкие связи Нуреева?

– Поклонников и поклонниц было множество, а вот друзей, к великому сожалению, не припомню, – вздохнула Роза. – Единственным по-настоящему близким человеком Рудольфу был Александр Иванович Пушкин. Он был педагогом брата в хореографическом училище. Пушкина Рудольф любил и уважал, как никого на свете…»

Нетрудно догадаться, что Александра Ивановича Пушкина тут же вызвали и учинили довольно продолжительный допрос.

– Вы знаете Рудольфа Нуреева? Что вы можете о нем сказать? – начал следователь.

– Конечно, знаю, – пожал плечами Александр Иванович Пушкин. – Три года Рудольф занимался в моей группе в училище, а после регулярно посещал мой класс усовершенствования солистов театра. Таких одаренных людей я никогда не встречал! К тому же он очень упорный и целеустремленный. За три года окончить полный курс хореографического училища, в тот же год стать солистом одного из популярнейших театров мира, станцевать ведущие партии в десяти спектаклях, стать лауреатом конкурса в Москве, а затем и на фестивале в Вене – согласитесь, что такое далеко не каждому по плечу. А если учесть и жуткую травму, которую он получил на одной из репетиций, то можно себе представить, какой ценой доставались Рудольфу все эти достижения.

Он подвернул ногу, да так сильно, что не мог не то что танцевать, а даже ходить. Жил он тогда в общежитии, ухаживать за ним было некому, поэтому мы с женой взяли его к себе. Мы так привыкли друг к другу, что даже когда Рудольф выздоровел и получил комнату, то переезжать туда не стал, а поселил в ней сестру.

– Почему, по вашему мнению, Нуреев решил изменить Родине и остался за границей? Чего ему не хватало?

– Я думаю, что решение остаться за границей Рудольф принял в состоянии аффекта, вызванного совершенно неожиданным изменением его маршрута».

Следом за Александром Пушкиным вызвали директора театра Георгия Коркина и сотрудника КГБ Виталия Стрижевского, который числился заместителем руководителя гастрольной поездки.

Вот что рассказал следователю Коркин:

– Гастроли в Париже заканчивались 15 июня, а 16-го утром мы должны были вылететь в Лондон. И вдруг в последний день пребывания во Франции ни свет ни заря меня вызвали в посольство. Именно вызвали, а не пригласили! Вместе со мной затребовали и Стрижевского. Примчались, ждем… Я-то думал, что будут хвалить за успешные выступления, а нам объявили, что есть решение Москвы о немедленном откомандировании Рудольфа Нуреева в Советский Союз.

– И как вы действовали? – поинтересовался Валдайцев.

– Так, как мне велели. А сценарий, должен вам сказать, был довольно странный: мне было предложено объявить об этом решении в аэропорту, причем в тот момент, когда вся труппа будет проходить паспортный контроль перед посадкой в лондонский самолет. Я считал, что это неразумно, что это не только повергнет в шок самого Нуреева, но и может вызвать международный скандал. Но меня никто не слушал. Рано утром вся труппа отправила свой багаж на лондонский рейс, среди прочих были чемоданы Нуреева. В них, кстати, ничего не было, кроме театральных костюмов и… детских игрушек. Судя по всему, в родительском доме их не хватало, и теперь Рудольф восполнял для себя этот недостаток. Перед выходом на летное поле я вызвал Нуреева из очереди и сказал, что его срочно отзывают в Москву для участия в очень важном концерте.

“Этого не может быть!” – воскликнул Нуреев. Ему сразу стало плохо, он сильно побледнел, ослаб и едва не упал.

– Да-да, его состояние было близко к обморочному, – подтвердил на том же допросе Виталий Стрижевский. – Потом он пришел в себя, говорил, что не хочет в Москву, что хочет быть с труппой и должен выступать в Лондоне. Мы просили его взять себя в руки, понять, что Москва есть Москва, и мы ничего сделать не можем, что концерт в столице очень представительный, что билет на рейс Москва – Лондон для него уже заказан… На какое-то мгновение он в это поверил, стал сетовать, что его костюмы улетают в Лондон. В мою задачу входило обеспечить посадку Нуреева в самолет “Аэрофлота”, а потом догонять труппу. Мы зашли в кафе, заказали кофе, но Нуреев пить отказался. Он был страшно взвинчен и нервозен, поэтому мы не спускали с него глаз. И вдруг в кафе появилась Клара Сен!

– Кто такая Клара Сен? – уточнил следователь.

– Его поклонница, – ответил Стрижевский. – Она не отходила от Нуреева чуть ли не с первого дня гастролей. Мы считали, что именно из-за нее он пропадает по ночам.

– Вы знали о его отлучках и ничего не предпринимали? – посуровел следователь.

– Как это не предпринимали?! – возмутился Коркин. – Я не раз беседовал с ним на эту тему, требовал, увещевал и даже угрожал. И знаете, что он мне отвечал? “Если вы подчините меня общей дисциплине, я покончу жизнь самоубийством!”

– Я тоже просил его прекратить общение с сомнительными личностями, – поддержал Стрижевский».

«Никого не тронули. Все, даже Александр Иванович Пушкин, остались работать на прежних местах», – рассказала в интервью Тамара Закржевская.

В вышеизложенном документе читаем:

«Бюро обкома КПСС постановляет:

За неудовлетворительную подготовку коллектива балета к гастрольным поездкам и допущенные ошибки в руководстве гастрольной труппой за рубежом директора Ленинградского академического театра оперы и балета имени С. М. Кирова т. Коркина Г. М. снять с работы и объявить ему выговор с занесением в учетную карточку.

Поставить вопрос перед Министерством культуры СССР о привлечении к ответственности главного балетмейстера театра Сергеева К. М. за допущенные ошибки во время зарубежных гастролей.

Приказом председателя комитета т. Шелепина А. Н. за неудовлетворительную организацию агитационно-оперативной работы среди участников труппы и непринятие своевременных мер к отправке Нуреева в СССР старшему оперуполномоченному УКГБ по Ленинградской области капитану Стрижевскому В. Д. объявлен выговор».

Из статьи «Карьера предателя», опубликованной в одной из советских газет:

«Нашим читателям известна судьба отщепенца и предателя Родины, бывшего артиста театра имени С. М. Кирова Рудольфа Нуреева. Характерно, что даже буржуазная печать оценивает поступок Нуреева, как подлый и низкий, вызванный не политическими убеждениями, а погоней за легкой жизнью и жаждой славы. Эту оценку еще раз подтверждает американский критик – театровед Джон Мартин в своей статье о гастролях английского балета в США. “Нуреев не попытался даже в малейшей степени сблизиться с английской труппой, для него это лишь этап карьеры, так это все и воспринимают. Его единственная цель – возвысить себя над другими. Он сумасброден, неустойчив во взглядах, криклив и согласен танцевать только тогда, когда все его гладят по шерстке. Внешний вид Нуреева достоин только порицания: не причесан, небрежно, а то и странно одет. Кажется, что Альберт исполняется не мужчиной, а травести”. Резюмируя свои впечатления, Джон Мартин высказывает убеждение, что Нуреев способен предать и английскую труппу, что вскоре он перебежит на другие пастбища, которые покажутся ему более зелеными…»

Глава пятнадцатая
Сбить машиной, переломать ноги

– Скажите, у вас бывают кошмары? – поинтересовался один из журналистов у уже покорившего мир и состоявшегося во всех отношениях Рудольфа Нуреева.

– Были, – признавался он. – Мне снилось, что я в России, за мной гонятся и пытаются поймать. Со временем эти кошмары прекратились, лет пятнадцать назад.

Оставшись во Франции, Рудик боялся не бесприютности.

«…Меня отвезли в дом с видом на Люксембургский сад. Никто не знал, где именно я нахожусь. Насколько это возможно в данных обстоятельствах, я был счастлив в своем убежище. Меня навещали друзья: хозяин и его жена были исключительно гостеприимны и тактичны. Как ни странно, я не испытывал никакого беспокойства. Мне казалось, будто я все это однажды уже пережил. Я попросил дать мне газеты, которые описывали историю моего “прыжка к свободе”».

Он не боялся голода. Зарекомендовавший себя как блестящий танцор, он танцевал уже спустя шесть дней после того, как объявил о своем желании остаться в Париже. По-настоящему артиста волновало одно: его могли подкараулить сотрудники КГБ, похитить, вернуть на родину. Каждый раз, выходя на улицу, он брал с собой нож и носил его в кармане верхней одежды. Очень скоро начались звонки с угрозами о расправе.

«Рудольф очень переживал, плакал, пытался дозвониться до матери. Опасаясь за свою жизнь, часто менял квартиры», – вспоминал Пьер Лакотт.

Много позже в интервью радио Швеции Рудольф Нуреев расскажет: «Я понял, что для того чтобы успокоиться, мне надо держаться подальше от всего русского. Как гласит пословица: “В Риме будь римлянином”. Если вы приехали жить в Англию, живите, как англичане, если приехали в Германию – живите, как немцы. Так же поступал и я. И надо сказать, ностальгия меня не жрала, русских ресторанов я не открывал и русских самоваров не покупал».

«Рудольф был человеком, который не оглядывался назад, – рассказывал в интервью его личный массажист Луиджи Пинотти. – Он не говорил о прошлом. Вот только Нуреев время от времени вспоминал маму, рассказывал о каких-то моментах из детства, связанных с ней. Он был художником, мастером своего дела, а политика его вообще не интересовала. Я помню, как мы обедали с Джимми Картером[23]23
  39-й президент США.


[Закрыть], с Франсуа Миттераном[24]24
  Президент Франции с 1981 по 1995 год.


[Закрыть], с Джоном Кеннеди[25]25
  35-й президент США.


[Закрыть]. Ни разу не слышал, чтобы Нуреев разговаривал с ними о политике. Максимум: “Было приятно познакомиться”, и, конечно, беседы о погоде и искусстве. Он, действительно, с уважением относился к стране, в которой работал, к ее культуре, кухне. Помню, как Нуреев советовался со мной, что ему выбрать на обед, когда впервые оказался в Италии. Он любил есть ризотто, рукколу, помидоры черри, стейк. В Италии Рудольф становился итальянцем. Помню, как-то утром он постучал в дверь моего номера и сказал, что хочет посетить дом-музей Луиджи Пиранделло[26]26
  Итальянский писатель и драматург (1867–1936).


[Закрыть]. Я у него спросил, кто это такой? Он знал, кто такой Пиранделло, а я нет. С ума сойти!»

Меж тем на Родине о Рудольфе не забыли. Первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев был в бешенстве. Год назад они привечали этого юнца на правительственной даче – и вдруг такой поворот.

Народная артистка СССР, советская и российская балерина, балетмейстер Майя Михайловна Плисецкая вспоминала: «Один человек из КГБ писал в книге воспоминаний, что ему было дано задание переломать Нурееву ноги. Поговаривали, что поначалу Хрущев требовал разобраться с изменником Родины таким образом, но затем смягчился и приказал воздействовать на Нуреева через окружение».

«Хуже бегства танцовщика балета для Советского Союза могло быть только, если бы сбежал космонавт, – прокомментировал случившееся политический обозреватель Валентин Зорин. – Вспомните, это был 1961 год – разгар холодной войны. Своим поступком Нуреев нанес удар по репутации страны, по самолюбию руководителей этой самой страны».

«После того как Рудик “бежал”, мы понимали – с ним могут сделать что угодно, – рассказала в интервью Тамара Закржевская. – Могут сбить машиной, толкнуть под машину, сделать укол, после которого он не проснется».

Перед первым выступлением после «бегства» Нуреев получил три конверта – письма от мамы, отца и любимого педагога. Мама умоляла вернуться, отец проклинал.

«Письмо от Пушкина очень расстроило. Единственный человек, по-настоящему хорошо знавший меня, похоже, не мог понять, что со мной произошло. Он писал, что Париж – город упадка и его загнивание вскоре коснется и меня: что, если я останусь в Европе, я не только потеряю танцевальную технику, но и утрачу нравственный облик. Мне надо немедленно вернуться домой, ибо никто в России никогда не поймет моего поступка», – рассказывал Нуреев.

«Когда Пушкин узнал, что Рудик попросил политическое убежище во Франции, ему стало плохо, – вспоминает Тамара Закржевская. – Я была рядом с Александром Ивановичем. Давление у него зашкаливало. Пришлось несколько раз вызывать “скорую”. Через некоторое время после случившегося ему позвонили из компетентных органов, попросили написать своему ученику письмо и отдать сотруднику КГБ, не запечатывая конверт. Указаний, что именно нужно написать в письмах, не давали. Надеялись, что все, кто был близок Рудольфу (а письма должны были написать все эти люди), проявят благоразумие и будут просить его вернуться домой, в Ленинград».

Из интервью артиста:

«Однажды мне позвонила мама. Поначалу я был поражен: откуда мама могла знать, что я в Довиле? Как отыскала мой номер телефона? Потом сообразил: в КГБ знают, где я в настоящее время нахожусь. А значит, пора отсюда уезжать. Мама плакала в трубку и, как и в письме, просила вернуться. Я тогда сказал ей:

– Мама, ты забыла задать мне вопрос.

Она не расслышала и я повторил.

– Какой вопрос? – встрепенулась она.

– Ты счастлив здесь?

– Ты счастлив там, сынок?

– Да!»

И пусть вместе с самолетом и возможностью вернуться домой улетели от него коллекция балетных туфель и трико, которые он покупал в разных странах, любимый парик а-ля Мэрилин Монро и игрушечный электрический поезд, напомнивший ему о детстве… С ним остался он сам – мечты, надежды, жажда жить и танцевать.

Нет, он не боялся всего того, что ему напророчила переводчик. Он знал, чем заняться во Франции.

«Перед тем как вручить мне вид на жительство, чиновник задал несколько вопросов, главный из которых сводился к тому, каким будет мой источник доходов во время пребывания во Франции. Я ответил, что надеюсь в ближайшем будущем получить несколько предложений. Вероятно, источником моего дохода будет работа в труппе маркиза де Куэваса.

Уже в конце недели я действительно подписал официальный контракт», – рассказал в интервью Нуреев.

Известный в широких кругах, как маркиз Джордж де Куэвас, урожденный Хорхе Куэвас Бартолин, выходец из Чили, был, как сообщают некоторые источники, гомосексуалом. Тем не менее это не помешало ему в 1927 году жениться на внучке Джона Д.Рокфеллера, Маргарет Рокфеллер Стронг. Балетный хореограф и импресарио, в 1944 году маркиз де Куэвас организовал собственную балетную труппу «Большой балет Монте-Карло». Помимо своей театральной деятельности был известен тем, что в возрасте 72 лет сразился на дуэли во Франции с пятидесятидвухлетним балетмейстером и хореографом Сержем Лифарем. Спор между де Куэвасом и Лифарем произошел из-за изменений, внесенных в спектакль. Во время спора де Куэвас вспылил и дал Лифарю несильную пощечину на глазах у изумленной публики, после чего Серж отправил к нему секундантов. Дуэль на мечах состоялась на виду у пятидесяти газетных фотографов и закончилась объятиями и слезами дуэлянтов.

«О том, что Рудольф более или менее устроился в Париже, я узнала из газеты “Юманите”[27]27
  Ежедневная коммунистическая газета во Франции, основанная в 1904 году Жаном Жоресом.


[Закрыть], – рассказала Тамара Закржевская. – Время от времени я ходила в гостиницу “Европейская”, в которой продавали иностранную прессу. Из французских газет была только одна – “Юманите”. Однажды, открыв один из номеров, я прочитала: “Рудольф Нуреев танцует в Театре Елисейских Полей!”[28]28
  Государственный театр в Париже, известный, как площадка для концертных постановок опер и балетов, а также для концертов симфонической музыки.


[Закрыть] Уже потом я узнала от Рудика, что в государственные театры его не брали – никто не желал ссориться с Советским Союзом. А пригласили его в частный театр – балетную труппу маркиза де Куэваса».

Угрозы со стороны КГБ не прекращались. Правда, теперь угрожали не только Рудольфу, но и его работодателям. Однажды, когда он возвращался домой, ему показалось, что за ним следует Стрижевский. Или не показалось? Ужас обуял Нуреева. После того случая друзья наняли для Рудольфа охрану.

«Я жил под постоянным надзором, отлучаясь из квартиры только для занятий в классе, репетиций и обеда рядом с театром. В таком жестком режиме не было ничего нового для меня, о чем я и сказал газетчикам, которые интерпретировали мое угнетенное состояние желанием вернуться в Россию. Они не могли понять, что у человека, оторванного от тех, кто ему дорог, от семьи и родных, которые очень волнуются и, с одной стороны, хотят, чтобы он вернулся, а с другой стороны, боятся этого, испытывая давление властей, пытающихся заставить его вернуться, – есть основания для тревоги и депрессии. Вместе с тем я жил теперь во Франции и надеялся, что наконец волен танцевать, где хочу и что хочу».

23 июня 1961 года Рудольф Нуреев вышел на сцену Театра Елисейских Полей (Theatre des Champs Elysees) на свой первый после «побега» спектакль. Зал на две тысячи мест был переполнен. Поговаривали, что инициатива сорвать выступление исходила из Москвы. Сотрудники Советского посольства подкупили прокоммунистически настроенную французскую молодежь, которая толпой заявилась в театр. До сих пор рассказывают байку о том, что якобы не разбиравшиеся в балете и не знавшие Нуреева в лицо хулиганы, на всякий случай, начинали свистеть каждый раз, как на сцене появлялся новый артист, превратив таким образом весь спектакль в балаган. О том, как обстояло дело в действительности, рассказал в интервью друг Рудольфа Нуреева, оператор Владимир Рэн: «Рудик танцевал Голубую птицу в “Спящей красавице”. Как только он вышел, на галерке начался шум, гам. На сцену полетели помидоры, яйца. Оркестр затих, не понимая, что происходит. Остановился как вкопанный и Руди. А через мгновение он продолжил танцевать без музыки. Оркестранты пришли в себя и начали играть. Весь партер встал. Аплодисменты были сумасшедшие. Рудольф Нуреев победил!»

А вот как описал эту сцену в «Автобиографии» сам артист: «Не успел я выйти на сцену, как раздались крики и свист, почти заглушившие музыку Петра Ильича Чайковского. Я танцевал танец Голубой птицы, а за огнями рампы, в темном партере зрительного зала шла политическая манифестация. Я прекрасно сознавал, что оголтелые коммунисты пытаются сорвать представление: музыка была еле слышна, на сцену летели стекла. Но я продолжал танцевать. Почему-то я совсем не испугался. На меня даже сошло какое-то странное умиротворение: радость от того, что спокойно танцую, пока эти дураки делают из себя посмешище».