Текст книги "Мечта империи"

– Тебе хочется погубить меня, Вер?

– Я хочу помочь твоей дочери.

Это желание он позаимствовал у Элия, но полюбил его, как усыновленное дитя. Он даже не мог иронизировать по этому поводу, и был уныло серьезен, как на похоронах.

– Забудь о ней. Это самое лучшее, что ты способен теперь для нее сделать. Я же сделала все, что под силу смертной. И даже немногим больше. – Сервилия взяла из рук продавщицы сверток, и удалилась с видом сошедшей на землю богини.

Вер, повинуясь наитию, поднял голову. В вышине, под стеклянным потолком галереи, мелькнул, растворяясь, платиновый зигзаг. Чей-то гений только что был здесь. В торговых рядах полно народу, неудивительно, что один из гениев решил проследить за легкомысленной матроной, что бессовестно транжирит состояние супруга. Впрочем, Вер знал, что гении давным-давно обленились и не занимаются подобными мелочами.

Вер был уверен, что минуту назад над ним парил его собственный гений.

«Может быть, ему не понравилась фигурка, которую я купил для ларария?» – попытался пошутить Вер.

XVI

В полночь Вер раскрыл ларарий. Серебряный алтарь стоял на месте, и новая статуэтка гения красовалась под сводами миниатюрного храма. Но, когда Вер положил на алтарь корешок клейма, случилось невероятное: зеленое пламя охватило не только клочок цветной бумаги, но и фигурку гения. Статуэтка корчилась в огне и дергала руками и ногами, как будто могла испытывать муки. Вер смотрел, как гибнет крошечный человечек из слоновой кости, и чувствовал, как лоб покрывается испариной.

Вдруг его гений тоже произнес некую формулу отречения?

– Великие боги, я не знаю, каковы ваши желания, и дозволите мне остаться прежним, или готовите новые испытания. Но, клянусь, что завтра на арене я никого не убью. Я – Вер, исполнитель желаний, и я исполню желание Гая Элия Мессия Деция. То, о котором он сам не ведает.

XVII

А в это время на своей вилле домна Фабия заправила в пишущую машинку чистый лист и начала печатать:

«Гость императора Деция вел себя странно. Во-первых, он явился в расшитой золотыми пальмовыми ветвями тунике и в пурпурной тоге, осыпанной золотыми звездами, будто триумфатор [67]67
  Полководец, получивший от сената право на триумф (торжественный въезд в Город) за одержанные победы в войне, надевал особый наряд.


[Закрыть], а во-вторых, не выказал перед императором никакого почтения. Лишь милостиво кивнул, как кивает господин добросовестному слуге из вольноотпущенников, и уселся на стул императора с пурпурной подушкой. Деций, пораженный дерзостью гостя, застыл неподвижно. Масляный светильник освещал перистиль тусклым светом. Где-то за стенами дома ругались беженцы за места под навесами. Блеяли овцы. Плач больного ребенка не умолкал уже несколько часов. Завтра утром Деций собирался покинуть Никополь и двинуться со своей армией наперерез готам. Его ожидала либо славная победа, либо поражение и смерть. У него осталась одна-единственная ночь, чтобы возродить былое величие Рима. Возродить то, что разрушалось почти сто лет.

– Я слышал, ты хочешь назначить Валериана цензором? – спросил гость.

– Да. Это так. Я хочу вернуть былые римские добродетели. Без них Рим обречен на гибель. Я в этом уверен.

– Но у прочих нет твоей уверенности, бедный Деций. Кому захочется быть добродетельным, если выгоднее и удобнее быть удачливым подлецом? Когда государства падают, выживают лишь подлые, а благородные гибнут. А ты благороден, мой бедный Деций. Я прекрасно помню твой ответ Филиппу Арабу. «Если я отправлюсь навстречу мятежникам, солдаты могут провозгласить меня императором. Тогда я не смогу отказаться». Филипп чуть не убил тебя на месте. Но потом передумал и велел прикончить тебя в лагере одному из своих преданных людей. К счастью, преданный человек Филиппа Араба забыл о своей преданности.

– Я этого не знал. – Лицо Деция передернулось.

– Как видишь, награда за благородство всегда одна и та же. Нет, мой бедный Деций, кроме разочарований, тебя на этом пути ничего не ждет. Вспомни бедного Гордиана. Его называли Благочестивым. Он так старался быть добродетельным, щедрым и смелым. А чем это кончилось? Краткий миг победы и мучительная смерть. Пресечение славного рода. Жди того же. Возможно, у тебя не будет даже славной победы. Когда миры рушатся, судьбы людей поражают однообразием. В такие мгновения личность перестает что-либо значить. А историки будут искать свидетельства подлости, а не честности. Благородные характеры не вписываются в концепцию подлых эпох. Когда ты проиграешь, тебе припишут слабость, трусость, подозрительность и некомпетентность. – Последнее слово гость произнес с особым удовольствием. – Мир ждут темные века.

– Ты видишь какой-то особенный выход? Как из мерзости выйти не мерзостным путем?

– Я хочу помочь тебе, мой бедный император. Ты не против, что я тебя так называю – мой бедный император? Ты и в самом деле бедный. Ибо, если я тебе не помогу, ты погибнешь в ближайшие месяцы. Я даже могу сказать каким образом. Ты утонешь в болоте.

Деций испытывал странное чувство перед гостем – раздражение и почтение одновременно. Он понимал, что гость имеет право разговаривать таким тоном, и все же не мог с этим смириться.

Ребенок наконец замолчал. Уснул? Или умер? В дурные времена рождается слишком мало детей, и они умирают слишком часто. Деций подумал о своих сыновьях – Гереннии и Гостилиане. Геренний отличный воин, не смотря на юный возраст. А вот из Гостилиана вряд ли выйдет полководец. Хотя еще рано говорить, кто же выйдет из Гостилиана, он совсем недавно снял детскую буллу. Он умен, сообразителен, но слишком слаб здоровьем. Но в нем есть странная холодная смелость. Смелость политика, а не полководца. В конце концов Октавиан Август тоже не отличался здоровьем, но это не помешало ему сделаться величайшим правителем Рима. Хотя он бывал зачастую жесток и не слишком благороден. Но именно из таких и получаются хорошие политики.

– Кто ты? И от чьего имени ты говоришь? От имени готов? – спросил Деций.

Гость расхохотался:

– Бедный император, ты и в самом деле ужасно бедный. Тебе повсюду мерещатся варвары, готовые разорвать Империю на части. Неужели ты не узнаешь самого гения Империи?

Только теперь Деций заметил слабое платиновое сияние, исходящее от гостя. От этого сияния статуи в перистиле приобрели серебристый оттенок. Император взглянул на свою руку. Она была серой, как у покойника.

– Есть две опоры, как две ноги, на которые должна опираться империя. Заметь, я называю Рим Империей, ибо это подлинная его суть, а не Республикой [68]68
  Республика – общее дело. В латыни так же – государство (любое).


[Закрыть], как именуют его по странной прихоти, хотя и сенат, и народ давным-давно утратили былую власть, и вряд ли у бедняков-арендаторов и хозяев латифундий есть какое-то общее дело. Так вот, Империя жизнеспособна, во-первых, когда жить в метрополии гораздо почетнее и выгоднее, чем в провинциях. А во-вторых, порок и коррупция не подтачивают управление. Я дам тебе способ реализовать оба эти условия. Причем сразу.

Гений сделал паузу, ожидая вопроса. Но Деций молчал. Возможно, он просто не знал, что сказать.

– Так вот: отныне каждый гладиатор, сражаясь на арене, может своей победой реализовать чье-то желание, которое будет заранее оговорено. Но это должно быть желание человека добродетельного. И твой бедный цензор Валериан будет именно с этой целью создавать список достойных граждан. Отныне Рим исполняет желания. Желания избранных. Благородные желания благородных людей. А гладиаторы заплатят за них кровью. Люди, стремитесь в Рим! Волшебную страну, где человеческая кровь на арене дарует счастливчику удачу. У тебя есть желание, Деций?

– Я хочу разбить готов.

– Такое маленькое желание. Я всегда замечал: у добродетельных людей слишком маленькие желания. Ну что ж… Устрой в Никополе гладиаторские бои, и пусть самый лучший боец исполнит твое желание, мой бедный Деций. Но если твой гладиатор не выиграет бой, Римская армия будет разбита, а сам ты утонешь в болоте. Поставь на самого лучшего бойца, Деций. Судьба Рима зависит от этого поединка.

Что за странная причуда! Или боги решили посмеяться над императором, или они в самом деле даруют столь необычную милость…

– Я собирался завтра утром покинуть Никополь. – Деций был в нерешительности.

– Покинь его через десять дней. Если твой гладиатор выиграет, готы никуда не убегут. Ты настигнешь их у Данубия. Обычай римлян велит устраивать перед отправлением на войну гладиаторские игры. Следуй Римским традициям, мой бедный Деций. И помни: гении отныне не спускают с людей глаз. Времена Нерона и Калигулы канули в Лету навсегда».

Фабия перестала печатать, и уставилась в темное окно, будто надеялась прочесть там следующие строки. Почему ее гость, заслышав стук машинки, не явился, как обычно? Почему она печатает сама, что ей в голову взбредет, а гений Империи не диктует, выверяя каждую литеру?

Сегодня, как и прежде, слова казались неудачными, а фразы лишенными изысканности. Фабия чувствовала себя беспомощной и старой. Ее библион никому не нужен. Она пишет то, что давным-давно известно, в сотый раз пережевывает старые истины. Как будто хочет что-то исправить, что-то опровергнуть и что-то утвердить. Навсегда утвердить…

– Гений!.. – крикнула она в раскрытое окно, но никто не отозвался.

«Боги любили Рим и не могли его потерять…»

Фабия выдрала из машинки лист и встала. Нет, так невозможно. Она ничего не знает. Может, этого не было? И некто точно так же, как теперь она, придумал все и написал. И теперь год за годом вымысел кочует из одной книги в другую.

Фабия открыла металлический тезариус [69]69
  Тезариус – сейф.


[Закрыть] и вытащила серый, тускло поблескивающий ларец. Фабия не смогла поднять его, и волоком перетащила с полки на стол. Ларец был свинцовый, ибо кому-то пришла в голову мысль отливать из этого металла не только пули. Фабия открыла крышку. Внутри лежала изрядно затрепанная книга и несколько черных камней, похожих на куски смолы. Фабия раскрыла книгу в том месте, где свисала плетеная закладка.

«Битва состоялась возле небольшого пограничного поселения Абритта. Теперь на этом месте можно видеть мемориальный комплекс, посвященный Децию и его старшему сыну, павшему в битве…»

На полях виднелась приписка от руки:

«На самом деле Траян Деций утонул в болоте, а его армия была разбита…»

Надпись была сделана графитовым стилом, но Фабия напрасно пыталась стереть ее ластиком. Буквы не исчезали.

«Надеюсь, боги простят тебе этот грех, моя глупая девочка», – прошептала она, положила книгу на место и заперла ларец.

Но сама не верила в то, что боги могут простить подобное.

Она вернулась за машинку и принялась спешно печатать:

«Сражение при Абритте началось на рассвете. Готы не желали идти в атаку, у них была отличная позиция – их тыл прикрывали болота. Они обстреливали римлян из луков. Смертоносный дождь поливал построенных в три шеренги легионеров. Одного взгляда, брошенного на поле, было достаточно, чтобы оценить соотношение сил. Римлян было слишком мало для того, чтобы атаковать. Но, повинуясь приказу императора, они двинулись вперед. Почва была болотистой. Под солдатскими калигами хлюпала вода. Геренний, командовавший когортой, едва успел выкрикнуть команду, как стрела угодила ему в глаз, и он свалился с лошади, всего в нескольких шагах от своего отца.

– О боги… – прошептал потрясенный центурион, поворачиваясь к императору.

Деций глянул на распростертое тело сына, и лицо императора исказилось от боли, но лишь на мгновение. Потом он повернулся к застывшей в растерянности шеренге.

– Гибель одного воина не может решить исход сражения. Вперед, солдаты…»

Фабия лихорадочно била по клавишам, будто надеялась, что описание знаменитой битвы затмит коротенькую фразу в книге, нацарапанную графитом. Но Фабия знала, что даже тысячи машинописных страниц не могут заставить исчезнуть проклятую надпись.

Она остановилась. Будто бежала и споткнулась. До этого места все походило на правду. Все было правдой. Дальше – нет. Дальше ей хотелось печатать совсем другое.

Что происходит? Почему она больше не верит, что Траян Деций победил в битве при Абритте? Неужели из-за этой надписи? Но если победы не было, то что же было тогда? Вся история – ложь? А настоящее? И будущее? Существует ли будущее вообще, если прошлое выдумано?

– Гений! – позвала Фабия.

Но никто не откликнулся.

Глава III
Третий день Аполлоновых игр

«Гибель гладиатора Варрона потрясла Рим. Создана комиссия для расследования.

«Так по описанию персидского репортера выглядит ныне город Мерв: «Дворцы были стерты с поверхности земли, подобно строкам письма, стираемого с поверхности бумаги; дома стали жилищем сов и ворон. И в таких местах крику сов вторил лишь крик совы, а ветру отвечал только ветер»».

«Разорения, производимые войсками Чингисхана, бессмысленны. Эта армия сама уничтожит себя своим варварством».

«Найденные недалеко от Пренесты два изуродованных тела, несомненно, принадлежат жертвам так называемых «поборников нравственности». Это общество заявляет, что любыми средствами будет бороться с подофилами и насильниками. Они казнят свои жертвы «по древнему обычаю»».

«Очередная катастрофа. Прекрасно подготовленный полет авиатора Корда закончился катастрофой. Сам Корд получил легкие ранения, но его летательный аппарат, много раз испытанный в лаборатории, взорвался и сгорел».

«Акта диурна», 8 день до Ид июля [70]70
  8 июля.


[Закрыть].

I

– Думала, буду радоваться, если погибнет Варрон. А я не радуюсь. Мне тошно, – Клодия хотела еще что-то добавить, но не решилась.

– Тебе его жаль? – Вер отметил с досадой, насколько равнодушно звучал его голос.

Как будто он спрашивал о ценах на рыбу. Впрочем, о ценах на рыбу лучше не спрашивать. Они всегда высоки.

Сегодня Вер выходил на арену третьим. Ему выпал жребий сражаться с Клодией. Разумеется, Клодия проиграет. Потому она и нервничает, у нее всегда нужда в деньгах.

– Говорят, у тебя всего одно желание… – гладиаторша сделала паузу, но Вер не отвечал. Она оглянулась, проверяя, не слышат ли их. – Ты должен мне поддаться. Просто обязан…

– Я никому никогда не поддавался.

И это была правда. Ни разу Вер не проиграл поединка по договоренности. Пусть другие гладиаторы воображают, что могут обхитрить богов, Вер знает, что подобное никому не удается – в этом случае все клейма сгорают, и желания обращаются в прах. Боги не терпят жульничества. Это они, пребывая в заоблачных высотах, могут безнаказанно обманывать людей.

– Послушай, – настаивала Клодия. – Речь не обо мне и не о тебе…

– Будь осторожна, – тут же встрял в разговор Цыпа. – Он – подлый боец и дерется подло. Моя воля – я бы исключил его из списков гладиаторов. Таким не место среди нас, честных апологетов Фортуны.

– Цыпа, заткнись! – оборвала его Клодия.

– Слышали последний анекдот? – хохотнул Кусака. – Вопрос: «Почему Марция Пизон не обратилась к «формулировщикам», беря клеймо»? Ответ: «У банкира Пизона не хватило денег».

– Я слышал другой анекдот: «Почему император больше не берет клейма? – Потому что у него нет денег на «формулировщиков»».

«А может, бросить все и уйти? – подумал с тоскою Вер. – Зачем сражаюсь? Сегодня – чтобы исполнить одно-единственное желание Элия, которое сам же и придумал вместо него, то есть, нарушая закон центурии. Я сошел с ума, как Элий!»

– Вер, уступи, – взмолилась Клодия. – От моей победы зависит слишком многое…

Она запнулась, продолжить не посмела.

– Так выиграй, – посоветовал Вер. – И твое желание исполнится.

– Ты сегодня кого-нибудь убьешь? – опять вмешался в разговор Авреол.

– Нет, – отвечал Вер. – Мы с тобой не в паре.

– А я теперь точно знаю, у Элия нет правой ноги, – заявил Авреол. – Недаром Вилда называет Элия безногим. Это забавно. Ха-ха…

– Жаль, что нельзя меняться противниками, – громко сказал Вер. – Ну, ничего, в следующий раз я выйду против Цыпы…

II

Арена встретила их напряженной тишиной. В пурпурном полумраке лица растекались розовыми кляксами. У Клодии против прямого меча Вера был кривой тяжелый клинок. На первый взгляд ее палаш казался неподъемным. Но Вер знал, как обманчиво это впечатление. Блеск меча как блеск слова – краток и ослепителен. И смертелен. Они сошлись – будто два партнера в танце радостно рванулись друг к другу. Встретились, коснулись клинками и разминулись в полете. Вновь замерли, высчитывая удары сердца, находя тот единственный, который совпадет с желанием ног метнуться вперед, с желанием стали – разить. И вот – совпало. Каждый двинулся в свою сторону, будто и не замечал другого, но вдруг, развернувшись, они очутились рядом, зазвенела сталь над головами бойцов, испытывая прочность. Клинки со свистом описали полуоборот и сошлись внизу. Короткое неуловимое движение. Опять звон стали. Клодия прыгнула назад, зная, что не выдержит, если начнет меряться силой с Вером. Гладиаторы закружили по арене. Зазвенела сталь, но опять никто не сумел одолеть. Бойцы расстались, стискивая зубы, пытаясь удержать рвущееся из грудей дыхание.

Вер понял голову. В вышине, окруженный платиновым сиянием, парил одинокий гений. Гений Клодии. Опять сражение шло против всяких правил. Где же Гюн? Почему его нет? Что задумали боги?

Вер прыгнул вперед по-звериному, рассчитывая на свою мощь и свой вес, но Клодия ожидала чего-то подобного. Ускользнула, заставив Вера податься вперед, напала сверху, но опять ее клинок встретил клинок Вера. Вслед за блоком последовал мгновенный выпад. Клодия попыталась уйти вниз, но не успела. Клинок Вера ударил ее по шее. И она, тихо охнув, опрокинулась на песок. Тут же меч Вера уперся ей в горло.

– Сбылась мечта Империи! – выкрикнул Вер клич победителя. – Я заклеймил желания! Побежденный умоляет пощадить!

Но Клодия не молила о пощаде – она была без сознания.

Служители, наряженные Меркуриями, подбежав, заметили неладное. И вновь на арене появились медики с носилками. Ропот пробежал по рядам. Одетые в черное почитатели Варрона вскочили. На арену вместо цветов полетели тухлые яйца. Амфитеатр забурлил. Как назло, Руфин на играх отсутствовал, а Цезарь, сидящий в императорской ложе, от страха закутался в пурпурную драпировку. Грозовая атмосфера сгущалась. Преторианцы появились в проходах между секторами, но все равно драка между сторонниками и противниками Вера грозила многочисленными жертвами. Элий подозвал к своей ложе дежурного медика, перемолвился с ним, после чего заспешил к комментаторским кабинам. Двое преторианцев помогали ему прокладывать дорогу, если зрители относились без должного почтения к тоге с пурпурной полосой.

Вскоре голос Элия разнесся над амфитеатром, перекрывая гул возбужденной толпы:

– Квириты! [71]71
  Квирит – полноправный римский гражданин.


[Закрыть] Сейчас роль комментатора взял на себя сенатор Элий. Прошу всех успокоиться. У гладиатора Клодии болевой шок. Но ни один жизненно важный орган не поврежден. Через пару часов она будет в норме, а завтра сможет принять участие в играх. Не забудьте, что сегодня вас ждут еще два поединка.

Квириты вспомнили о купленных клеймах и поутихли. Дежурившие в Колизее преторианцы вывели два десятка буянов. Объявили технический перерыв.

Тем временем в куникуле Клодия пришла в себя. Вер стоял подле нее и старательно изображал на лице жалость.

– Надеюсь, сегодня ты исполнил нечто важное, – прошептала Клодия и заплакала.

– Это было лучшее желание из всех, – ответил Вер.

Но вряд его признание утешило Клодию.

III

У выхода из Колизея Вера поджидал Пизон. Толстые губы банкира расползлись в самодовольной улыбке, как будто распорядитель лично одержал победу на арене.

«Сейчас он сообщит какую-нибудь гадость», – подумал Вер.

И угадал.

– По решению Большой коллегии, надзирающей над играми, ты дисквалифицирован, гладиатор Юний Вер! – объявил Пизон.

За спиной его стояли два преторианца в сверкающих позолотой шлемах и броненагрудниках, напоминающих старинные доспехи. В руках обнаженные мечи. Может, они воображали, что Вер кинется в ярости на главного распорядителя?

– Что значит – дисквалифицирован? – Вер не поверил собственным ушам. Может, Пизон неудачно шутит? Вер бы и сам пошутил, да не было охоты.

– Пока не установят точно, была ли смерть Варрона случайной или нет, ты не имеешь права принимать участие в играх. Вердикт вынесен. Ты должен уйти.

– Решение единогласное? – зачем-то спросил Вер, хотя это ничего не меняло.

Секретарь Пизона, юркий темнокожий коротышка, вынырнул из-за спины великана-преторианца и протянул Веру копию протокола. Все двенадцать подписей стояли внизу листа. Вер скомкал протокол и швырнул на пол. Невероятно! Его, Вера, выгоняют! Он не мог в это поверить. И он не виноват… Или виноват? Сердце ничего ему не говорило, разум мог привести любые доводы. Пизон еще не знает, что Вер заказал желание за Элия – это уж точно противозаконно.

– Мне уже известно, что сегодня ты угрожал убить Авреола, – продолжал Пизон. – Советую тебе как можно быстрее покинуть Колизей.

– Да я и сам мечтал уйти из этого зверинца! – выкрикнул Вер.

Но эти правдивые, идущие от самого сердца слова, прозвучали до отвращения фальшиво.

– О, разумеется, лисица, удаляясь от виноградной лозы, воскликнула: «Гроздья еще зеленые!» – хмыкнул Пизон.

Вер в ярости рванулся к нему. Но меж ним и Пизоном неожиданно возник Элий. Несколько секунд два бывших гладиатора боролись. Но справиться с Элием Вер так и не смог. Пизон с удовольствием наблюдал эту сцену.

– Прекрати, – выдохнул сенатор, отстраняя приятеля. – Он только и ждет, чтобы ты сделал какой-нибудь ляпсус.

Вер неожиданно сдался.

– Прислушайся к словам калеки, – снисходительно хмыкнул Пизон. – Иногда он говорит дельные вещи. Разумеется, когда не выступает в сенате.

– Надеюсь, мне никогда не посчастливится услышать там твои речи! – парировал Элий.

– Еще посмотрим, – прошипел Пизон, и лицо его перекосилось от злости.

Элий почти силой увел друга и усадил в свою «трирему». Кто бы мог подумать, что изгнание с арены причинит такую боль! Вер и сам хотел уйти, но уйти с гордо поднятой головой. А его выгнали пинком под зад.

– Мне все это очень не нравится, – сказал Элий.

– Мне тоже! Они не имели права меня дисквалифицировать. Ну, ничего, я подам апелляцию в Большую коллегию и обжалую решение в суде, – пообещал Вер мстительно.

– Разумеется. Но на это потребуется время. Полагаю, раньше следующего года ты на арене не появишься. Пизона мы как-нибудь одолеем. Но что делать с твоим гением?

– Тебе еще не надоело вмешиваться в мои дела?

– Не могу отстраниться. Я чувствую в происходящем угрозу Риму, – с грустью проговорил сенатор.

– Элий, ты ужасен! Начинаю понимать, почему столь многие тебя ненавидят! Говорю, отвяжись. Когда тебе вслед за ногами отрубят руки, ты вспомнишь о моем дружеском совете, – предостерег Вер.

Элий осуждающе покачал головой:

– Надеюсь, твои пожелания боги не слышат.

– Ладно, прости, друг… Меня никто уже не слышит, кроме тебя. Хорошо бы сейчас надраться до потери сознания. Жаль, не могу.

Напиться, чтобы заглушить гнев. Опять только гнев. Где же другие чувства? Впрочем, даже напиться он не может. Вино его не пьянит, а вот голова после нескольких бутылок вина поутру раскалывается. О боги! Наверное, он самый несчастный человек в Риме.

– Ты когда-нибудь бывал в гостях у Гесида? – поинтересовался Элий.

– Нет. Это кто-нибудь знаменитый?

– В своем роде. Хотя вряд ли он знаменит среди гладиаторов. Он кондитер из первой Римской центурии хлебопеков. Его пиры славятся на весь Рим. Поэтому я и решил, что вряд ли ты с ним знаком. Но сегодня нам с тобой надлежит отправиться к нему в гости.

Вер предпочел бы в этот вечер никуда не ходить, чтобы ненароком не угробить кого-нибудь. Потому что он в самом деле хотел кого-нибудь убить. Лучше всего – Пизона.

Элий откинулся на обитое пурпуром сиденье, и тогда Вер заметил, как вокруг головы сенатора вспыхнула красная аура, затем, угасая, сделалась оранжевой и, наконец, золотой. Вер знал, что означало это свечение: Парки спешно меняли узор на своем полотне. Непрошеным вмешательством Вер полностью изменил судьбу друга. Новая фиолетовая вспышка обвела контуром тело Элия. Сам сенатор не замечал, что происходит. Помертвевший взгляд Вера он истолковал по-своему и принялся, как мог, утешать гладиатора. Вер не слушал. Только теперь он понял свою роковую и непоправимую роль в людских судьбах. Сегодня он перекроил жизнь Элия на новый лад.

Поток нарядных людей, выливаясь из Колизея, катился по улице Триумфаторов в сторону Большого цирка, где вечером при свете прожекторов должны были проводиться состязания колесниц. Пурпурная машина сенатора медленно двигалась в людском потоке. Справа остался храм Юпитера Статора. Слева за деревьями проплыл ярко раскрашенный фронтон храма божественного Клавдия. «Трирема» проехала под аркой акведука, и тогда справа поднялись украшенные бесчисленными колоннами, сверкающие золотом дворцы Палатина. В Риме более четырехсот храмов, но ни один из них не может сравниться по роскоши с Палатинским дворцом императора. Власть – вот истинный бог Рима.

Напротив Палатинского дворца в долине между холмами высилась глыба Большого цирка. Он напоминал корабль, который заплыл в слишком узкий пролив, да так и остался на приколе, увязнув в тине. Со временем его обсыпали землей и окончательно приковали к земле. Но все равно он был слишком громоздок, и норовил еще вырваться, уплыть. А за цирком, венчая Авентинский холм, высилась бронзовая Либерта Победительница.

Наконец машина выехала на Аппиеву [72]72
  Аппиева дорога – первая римская мощеная дорога, построенная цензором Аппием Клавдием Слепым, ведет из Рима в Капую, и далее – в Брундизий.


[Закрыть] дорогу и тут же «трирема» прибавила скорость. Через полчаса она остановилась перед загородной виллой, окруженной великолепным садом. Портик тянулся вдоль фасада, четыре колонны ионического ордера с лихо закрученными рогами капителей поддерживали покрытый густой позолотой фронтон, на котором была начертана та же фраза, что и над входом в сады Эпикура – «Гость, тебе будет здесь хорошо: здесь удовольствие – высшее благо».

Едва замер вкрадчивый шорох шин, как дверь отворилась, и на пороге возник сам хозяин, невысокий толстяк с круглым лицом. Он был на вид так же сдобен, как дрожжевой пирог с птицей, который выпекал по праздникам в своей кондитерской, и за которым хозяйки Рима присылали с ночи своих служанок.

– Приветствую тебя, сиятельный муж Элий! – воскликнул Гесид. Голос у него был низкий, с хрипотцой. – Издали заметил твою тогу. Я же сказал – обед домашний, и тога у меня в гостях совершенно ни к чему.

– Без нее я чувствую себя раздетым. Или на арене, – признался Элий. – Но об этом достаточно. Сегодняшний вечер слишком важен, чтобы портить его стариковским брюзжанием.

– Это кто здесь старик? – наигранно возмутился Гесид. – Я всего лишь на десяток годков тебя старше, а ты еще воображаешь себя юнцом.

Элий приподнял край тоги и поставил ногу в специальную нишу в стене, чтобы смыть под краном пыль. Мальчик, такой же полный и кругленький, как и хозяин дома, вытер гостю ноги бумажным полотенцем.

– Ты что, носишь брюки под тогой? – удивился Гесид. – Смотри, узнает об этом Серпион, живо накатает на тебя эпиграмму.

– Разве меня когда-нибудь волновали эпиграммы Серпиона? – пожал плечами Элий. – Меня больше волнует, подадут ли сегодня к столу твой знаменитый пирог.

– Т-с с… – Гесид прижал палец к губам. – Не говори об этом так громко, иначе тут же явится сотня-другая незваных гостей.

– Шепни на ухо.

– Будет, конечно.

– Я ухожу, – сказал Вер. – Мне не хочется веселиться.

– Кто сказал, что пир будет весел? – Элий наигранно изобразил удивление. – Это будет самый грустный пир на свете, поверь мне. Но при этом нам предстоит решить очень важную задачу, – и, взяв Вера за локоть, он ввел друга в триклиний.

IV

Вместе с хозяином было девять пирующих, по три человека на каждом из лож. А вот блюда… Самому царю чревоугодников Апицию не могли пригрезиться яства, что подавались за столом Гесида.

Надо отдать хозяину должное, он был мастер устраивать пиры. Пища изысканная, гости остроумные. Был приглашен подающий надежды поэт Кумий – юноша лет двадцати трех с мягким бледным лицом и золотистыми, слабо вьющимися волосами. Рядом с Кумием возлежала молодая женщина, очень красивая и к тому же неглупая, на точеные ножки и прочие прелести которой постоянно бросал взоры сочинитель. Красавица поощрительно и кокетливо улыбалась. Но при этом старалась делить свои улыбки, взгляды и остроты между гостями поровну, и всем тонко льстила. Обедающие как бы невзначай, но при этом очень тактично старались развлечь Вера, считая, что душа гладиатора должна разрываться от боли. И Вер старательно хмурил брови, изображая мрачное состояние духа. Лишь один гость не обращал на гладиатора внимания – красавчик неопределенных лет, хорошо сложенный, с гладкой и нежной кожей и черными густыми кудрями, в венке из роз. За весь обед он не проронил ни слова, зато все время подкладывал новые куски на свою тарелку и медленно жевал, прикрывая глаза и наслаждаясь вкусом удивительных яств. Ничто его больше не интересовало. Сам не ведая почему, Вер все чаще и чаше смотрел на этого человека. И чем больше смотрел, тем сильнее его раздражал блеск безукоризненно белых зубов незнакомца, мягкие апатичные движения, равнодушный взгляд из-под полуприкрытых век и его привычка после каждого проглоченного кусочка пищи прикладывать к губам салфетку.

– Кто это? – спросил Вер.

– Гений объединения кухонного персонала города Рима, – ответил шепотом Элий.

– Настоящий гений? А где его платиновое свечение?

– Чтобы вкушать человеческую пищу, ему пришлось принять полностью человеческий облик. Он сейчас и летать не может, ходит по земле, как обычный квирит.

– Гесид принимает у себя в доме гения кухонного персонала? Неудивительно, что Гесид печет самые вкусные пироги в Риме. Но я всегда думал, что гении питаются амброзией, как и боги.

– Именно так. Наши предки считали гениев смертными, будто бы они рождаются и умирают вместе со своими подопечными. Древние были правы и не правы. Если этому гению полторы тысячи лет, смертен он или нет, как считать? А гении людей пьют воду Леты вместе с людскими душами и вновь возвращаются на землю. Чем старше гений, тем легче ему принимать людское обличье и вкушать нашу пищу. В отличие от богов гении обожают земные яства. К тому же, когда подадут фрукты, он начнет говорить. Ради этого я и привел тебя сюда. Его речь будет цветиста, а фразы витиеваты, любой бы ритор не поставил бы ему зачета за подобный симпозиум [73]73
  Симпозиум (греч.) – пир, на котором велись философские беседы.


[Закрыть], но в данный момент нас волнует не форма, а содержание.

– Надеешься разузнать у него о моем покровителе?

– И как ты догадался? Хвала богам, на арене тебе не отшибли последние мозги.

– Говорить остроумно и говорить умно – большая разница, мой друг сенатор.

Элий улыбнулся, давая понять, что оценил шутку.

– Совершенная правда, – вмешался в разговор их сосед, почтенный оратор, чье лицо примелькалось и казалось по-дружески знакомым, но имя почему-то никак не желало выныривать из закоулков памяти. – Рим постепенно утрачивают свои бесценные сокровища культуры. Обратите внимание прежде всего на язык. Из нашего словаря уходят многие прекрасные слова. Язык беднеет. И уже никто не в силах его возродить. Что мы будем делать, когда язык умрет?!