Текст книги "Аварийная команда"

Глава 7

Что верно, то верно: первый со времен образования Проекционного Спектра прорыв шатунов в Ядро должен был стать заметной вехой в истории мира чемпионов. Этакая маленькая революция, грозившая основательно встряхнуть здешние устои. Еще сутки назад будущие революционеры занимались своими земными делами и ни сном ни духом не ведали, во что выльется их обыденная поездка в город Калиногорск. Как, впрочем, и остальные земляне, чей родной мир лопнул и исчез, будто мыльный пузырь. Тяжкое небось испытание: жить в удобном, как домашние тапки, мире и вдруг однажды оказаться жалким энергетическим сгустком на бескрайних просторах чужого космоса. Испытание куда похлеще, чем то, что выпало на долю героям экстравагантной советской комедии «Кин-Дза-Дза»…

Нам – находящимся под защитой Концептора шатунам – было, конечно, легче, нежели выброшенным за пределы Проекционного Спектра собратьям. Во-первых, мы продолжали жить в знакомых реалиях. И пусть, по мнению Рипа, реалии те являли собой одно сплошное ограничение, зато они не вгоняли нас в ступор своей откровенной чужеродностью. Во-вторых, прежде чем нам была открыта ужасная правда, мы успели свыкнуться с тем, что с окружающим миром явно не все в порядке. И потому история, что услышали мы на берегу озера Рефлектор, никому из нас не показалась бредом умалишенного горбуна. Следовало ли до конца считать ее правдивой? Наверное, нет. Но за неимением иного логичного объяснения творившейся вокруг катавасии пришлось пока довольствоваться версией Рипа. И, разумеется, выполнять его рекомендации.

Адаптер советовал немедленно выдвигаться в путь, но нам потребовалось еще полчаса, чтобы, фигурально выражаясь, вписаться в резкий поворот, начерченный нам злодейкой-Судьбой. Тяжко было не только мне – нечаянному виновнику гибели целой Вселенной, – но и пятерым моим товарищам по несчастью. А вернее, жертвам алчности Глеба Свекольникова, который позарился на загадочный артефакт и не внял конкретным предостережениям. Хотя что проку было теперь сокрушаться. Имейся в моей практике прецедент, когда изымание чужих долгов привело бы мир к катастрофе, я бы, конечно, сто раз померил, прежде чем отрезать. Но все мы сильны только задним умом – тоже, наверное, одно из ограничений, навязанных Держателем человечеству.

Сидевшая на прибрежном песке Веснушкина понурила голову и тихонько зарыдала. Дядя Пантелей хотел было утешить бедную Леночку, но передумал и, состроив выразительные глаза Тумакову, кивком попросил его позаботиться о девушке. Вот она, житейская мудрость. Паша тоже сейчас не находил себе места, того и гляди норовя удариться в панику. Но Иваныч быстро смекнул, как погасить охватившее молодежь отчаяние. Не сказав ни слова, он переключил внимание юноши и девушки друг на друга, после чего за них можно было больше не переживать. Тумаков нежно обнял Веснушкину за вздрагивающие плечи и начал что-то негромко шептать ей на ухо. Леночка отвечала Паше молчаливым киванием и хоть плакать не перестала, но давала понять, что старается обуздать волнение. А Пантелей Иваныч уселся неподалеку от молодежи и взялся молча размышлять о чем-то своем.

Охрипыч, напротив, пытался вернуть себе душевное равновесие, расхаживая взад-вперед по берегу и рассуждая вслух обо всем, только что услышанном. Я ненароком подметил, что, разговаривая сам с собой в спокойном тоне, прапорщик совершенно не употребляет бранных слов. Даже самых безобидных – тех, которые дозволял себе использовать при разговоре с дамами. А я уж было решил, что в этом плане Хриплый неисправим, как матерый рецидивист, и, наоборот, скорее изгнал бы из своего лексикона обычные слова, чем намертво въевшийся туда мат.

Но больше всех меня опять огорошила наша несравненная Агата Юрьевна. Даже тогда, на крыше крепости, когда Банкирша добровольно затесалась ко мне в команду, я был удивлен не так сильно, как теперь. Не иначе, нравилось Агате сначала создавать о себе стойкий стереотип, а потом вдруг рубануть сплеча и разрушить сложившееся о ней мнение.

Я стоял неподалеку от омываемой волнами армиллы и отрешенно пялился на прибой и бродившего по берегу прапорщика. После жесткого падения на мелководье тело мое ныло, а голова побаливала. Настроение, как и у всех, было отвратительнее некуда.

Агата приблизилась почти беззвучно – так, словно хотела застать меня врасплох, – и встала рядом, вертя в пальцах зажигалку. Я поморщился и совсем скис: мне сейчас только выговора от Банкирши недоставало. Но вместо того чтобы выразить шатуну Свекольникову общее презрение, она сунула в зубы сигарету, а затем протянула мне полупустую пачку и зажигалку.

– Угощайся, – предложила Агата примирительным тоном, чем и вогнала меня в замешательство.

Я исподлобья взглянул в карие глаза Банкирши и не обнаружил в них привычного недружелюбия. Его сменили усталость и обреченность. Однако, что характерно, в этом взгляде наличествовало куда больше естественности, чем в прежнем – надменном и холодном. А вообще красивые у Агаты глаза. Большие и выразительные, как у восточной царицы. Надумай Банкирша податься в кинематограф, шутя прошла бы кастинг на роль Клеопатры. И не исключено, что затмила бы на этом поприще саму Элизабет Тейлор…

Я и забыл, когда в последний раз закуривал, но счел невежливым отказываться от такого подарка. А он и впрямь был щедрым. Ведь Агата уже выяснила, что в Ядре нет табачных лавок, и, стало быть, разжиться сигаретами ей повезет лишь по возвращении в родную Проекцию. К тому же хитрая дамочка прекрасно знала, что я не курю, и потому ее поступок требовалось рассматривать не в качестве широкого жеста, а как попытку возведения моста взаимного доверия. И я был вовсе не против: путь предстоял опасный, да и финал его виделся слишком туманным. Самое время пойти на компромисс и растопить этот никчемный лед неприязни, дабы путешествие не стало для нас обоих в тягость.

Курево оказалось легким, однако с непривычки у меня все равно запершило в горле. Но я упорно скурил сигарету до фильтра, тем самым подчеркнув, что отнесся к дипломатическому жесту Банкирши с должным уважением.

– Наверное, пора бросать курить, – сказала Агата, пряча в карман зажигалку и пачку. – Все-таки не девочка уже, чтобы перед парнями светскую львицу изображать. Вот добью пачку и завяжу, пока есть возможность. И Держателя этого попрошу: пусть в настройках покопается и введет в Трудном Мире табачный мораторий. Полагаю, многие мне за это спасибо скажут… То есть сказали, если бы узнали, конечно. По крайней мере, в обществе анонимных курильщиков, где я одно время состояла, – точно.

– А что, разве у нас тоже есть такие общества? – поинтересовался я, пытаясь нащупать тему для поддержания разговора. Говорить об утраченном мире в прошедшем времени не хотелось – должна же была у нас остаться хоть мало-мальская надежда? – Мне всегда казалось, что это только за рубежом люди помешаны на разных обществах по интересам, где принято публично плакаться друг другу в жилетку и каяться в собственных грехах. Даже не верится, что ты посещала такие собрания.

– Да, была там пару раз, – с усмешкой призналась Банкирша. – Думала, это и впрямь поможет мне завязать с курением. Но как посмотришь на кислые рожи тех, кто тусуется на таких собраниях, послушаешь, о чем говорит эта публика, так рука сама за сигаретой тянется… Короче, плюнула, развернулась и ушла. Хотя многие мужики, наверное, разочаровались. Они-то ждали, когда я начну им душу изливать и обниматься с ними полезу, а тут такой облом. Забросить бы сюда всю эту чувствительную компанию и посмотреть, как им это понравится.

– Им сейчас по-любому хуже, чем нам, – заметил я. – Так что неизвестно, кто кому еще завидовать должен.

– У тебя остался кто-нибудь… там? – Агата задумалась, но так и не нашла подходящего определения для нашей погасшей Проекции. – Жена, дети, родители?

– Только отец, – ответил я. – В прошлом году семидесятилетний юбилей отпраздновал. Все сетовал, что мать не дожила, а так заодно бы и золотую свадьбу справили. Да как обычно, по традиции, бранился, что и он, похоже, не успеет понянчиться со своими внуками…

Я осекся. Странно все-таки повлиял на меня пережитый стресс. Стою и откровенничаю перед малознакомой женщиной, чего раньше не позволял себе даже с друзьями. Нет, так дело не пойдет. Надо держать себя в руках, а язык – на привязи. А то, не ровен час, впаду в ностальгию, расклеюсь и пиши пропало. Наедут в следующий раз уборщики или вышибалы, а Глеб Матвеевич – в глубокой депрессии. Вяжи его, враги, тепленьким, тащи прямиком на Катапульту, а он и слова против не вякнет.

– И не говори: такая же история, – махнула рукой Банкирша. – У меня младшая сестра в девятнадцать лет замуж выскочила. Так мама-папа ее поначалу ругали, а через три года, когда у нее уже двое детей народилось, мне в пример начали ставить. Забавно, да?.. Словно Агата у нас в родне ущербная какая-то! Но зато я теперь могу гордиться, что есть на свете человек, который ради меня даже пошел на убийство.

– Не было никакого убийства, – уточнил я. Рип проинформировал нас, что в Ядре для бессмертных чемпионов и шатунов мой пистолет, копья вышибал и когти уборщиков – суть одного поля ягода. А именно: устройства для кратковременного шока, способствующие обузданию нарушителей закона перед их препровождением на Катапульту. – Если бы я не выбросил тех чемпионов в Беспросветную Зону, они наверняка оправились бы от ран и уже через пять минут гнались за нами по пятам.

– Но ведь тогда ты еще не знал, что вышибалы бессмертны, – не согласилась Агата. – А это полностью меняет дело. Поначалу я, как цивилизованный человек, была, конечно, шокирована такими радикальными методами отстаивания справедливости. Но когда немного успокоилась, поняла, на какой риск ты пошел, применив огнестрельное оружие против того ублюдка. Везешь при себе деньги и драгоценности, знаешь, что если арестуют, то просто так не отмажешься, однако не убегаешь от вышибал, а достаешь пушку и вешаешь на себя три трупа. И все это – ради пятерых незнакомых людей, которые могут запросто выдать тебя милиции… Я почему-то считала, что ты только и ждешь повода, чтобы от нас отвязаться.

– Хотел бы отвязаться – сделал бы это безо всякого повода, – хмыкнул я, припомнив свое горячечное желание избавиться от свидетелей, после чего отшутился: – Просто неохота было в одиночку шляться по этим тоскливым холмам. Вот и решил, что с вами веселее. Какая-никакая, а компания.

– Извини за нескромный вопрос: давно ты занимаешься своей работой? Обычное любопытство, ведь раньше мне никогда не приходилось тесно общаться с такими людьми, как ты…

– С бандитами? – переспросил я.

– А кем ты сам себя считаешь? – увильнула от ответа Банкирша.

Я замялся: какой элементарный и одновременно заковыристый вопрос! Ставить себя в один ряд с отморозками, которые жили по принципу «украл – выпил – в тюрьму», было бы неправильно. Хотя общественное мнение и Уголовный кодекс не делали между нами особой разницы.

– Я – директор охранного агентства… – За столь короткий срок мне не удалось подыскать себе более приличную характеристику. – Охранная деятельность – понятие очень растяжимое. Я, конечно, не граблю людей на улицах, но иногда мне тоже приходится заниматься не вполне респектабельной работой. Раньше это случалось часто, теперь – время от времени. И так уже пятнадцать лет. Не исключено, что мне приходилось отстаивать интересы и директора твоего банка. Мир тесен… Когда в молодости я выбрал для себя эту жизнь, она казалась мне достаточно престижной. Просто в начале девяностых у молодежи был иной приоритет ценностей… Сегодня это всего лишь обычная работа. К сожалению, крайне узкоспециализированная и со строго ограниченным карьерным ростом. Если скажу, что после стольких лет она продолжает доставлять мне удовольствие, значит, совру. Видимо, это признак того, что я занимаюсь не своим делом, а может, просто кризис среднего возраста. В молодости передо мной лежал огромный выбор путей, но у меня не было опыта, чтобы отыскать для себя верный. Нынче опыта хоть отбавляй, а вот с выбором, увы, негусто. Точнее, его попросту нет. Поэтому приходится утешаться тем, что я не один такой, кто, вступая в жизнь, ошибся дверью.

Агата посмотрела на меня с таким видом, будто я не ответил на ее вопрос, а выдвинул очередную мудреную теорию происходящего вокруг нас безобразия.

– Наверное, приятели называли тебя философом, – предположила Банкирша.

– Почти угадала, – ответил я. – Не философом, а Лингвистом. Из-за полутора курсов высшего образования. А также потому, что я чересчур усердно «фильтровал базар» и принципиально не употреблял модных жаргонных словечек. Некоторых сверстников мои манеры нервировали, зато со «стариками» я всегда находил общий язык. Вот один из них и приклеил мне это прозвище.

– А где ты учился, если не секрет? – полюбопытствовала Агата. Я назвал институт и год, когда меня выперли оттуда со второго курса. Собеседницу мой ответ искренне удивил: – Серьезно? Да ведь я тоже в тот вуз поступила, только годом позже и на экономический факультет! Возможно, мы с тобой даже где-нибудь встречались. Я тогда с парнем дружила, твоим одногодком, но вы с ним на разных факультетах учились. Борис Кучумов его звали. Он еще боксом занимался…

– Это Борька-Монгол, что ли? – в свою очередь удивился я. – Как же, знаю! Друзьями мы с ним не были, но на ринге не раз встречались. Я ему однажды бровь сильно рассек, чуть глаз не выбил.

– Помню-помню, когда это случилось! – улыбнулась Агата. – Так вот кто, оказывается, моего парня покалечил! А он, паразит, в красках рассказывал мне про нападение пятерых хулиганов!.. И впрямь, тесен мир… А Борька через два года сначала меня бросил, потом – институт, и с тех пор мы с ним ни разу не виделись. Где он теперь, интересно знать.

– Убили его десять лет назад, когда центровая и григорьевская группировки железнодорожный рынок делили… – ответил я. Не следовало сообщать Агате такие известия именно сейчас, но я поздно спохватился. – Монгол за интересы григорьевских выступал. Их тогда много полегло – чуть ли не половина всей бригады. Мы – курганские – в том переделе не участвовали, поэтому как именно Борька погиб и где похоронен, мне неизвестно… Сочувствую.

– Да ладно, все в порядке, я и лица-то его почти не помню, – отмахнулась Банкирша, но в глазах у нее все же блеснула грустинка. – Говоришь, десять лет назад это случилось?.. Значит, если наш местный черномордый друг не лжет, Борька сейчас должен быть десятилетним пацаном… или девчонкой. И жить где угодно… Просто абсурд какой-то!

– Когда восстановим Трудный Мир и вернемся назад, мы об этом даже не вспомним. – Я нарочно сказал «когда», поскольку хотел немного обнадежить Агату. В действительности мне нужно было произнести лишь робкое «если», ибо делать крупные ставки на такое будущее, как у нас, являлось неразумным. – И ты ничего не узнаешь о Борьке Кучумове, потому что вряд ли я вообще буду с тобой о чем-нибудь говорить. Мы сойдем с поезда и разбежимся по своим делам, понятия не имея, куда заезжали по дороге.

– А тебе хочется, чтобы все закончилось по-другому?

– И да, и нет, – честно признался я. – Мы собираемся восстановить самый отвратительный мир из всех, которые создал Держатель, даже не задумываясь о том, что, возможно, в соседних Проекциях нам жилось бы гораздо легче. Мы так привязаны к нашей реальности, что любую другую готовы априори считать враждебной. Но, с другой стороны, кто я такой, чтобы решать за вас и за остальное человечество? Так что придется исправлять свои ошибки, хочется мне того или нет. В конце концов, наш Трудный Мир был не так уж и плох, иначе стали бы мы вообще горевать о нем?..

Единственный доступный нам путь в Ядро был той самой лифтовой шахтой, что находилась внутри крепости. Концептор отлично справлялся со своей задачей и делал все возможное, чтобы облегчить нам восприятие чужой действительности. Мы обязаны были перемещаться из пограничной Карантинной Зоны к центру Ядра – так называемой Оси. Она являлась средоточием всех технических служб Проекционного Спектра, единственным связующим звеном между Источником и Рефлектором, а также главной несущей конструкцией самого Ядра. В ней же обитал и Держатель Пуп. Нарисованное нам Концептором мироустройство, как и маршрут нашего продвижения, выглядело в целом логично. Шахта шла вертикально вниз, и если предположить, что в данный момент мы находились на поверхности иной планеты, то, начав путешествие на лифте, стали бы углубляться в ее недра. То есть прямиком к Ядру.

Впрочем, с некоторыми логическими задачками Концептор все же не справился. Не будь с нами Рипа, мы никогда не сумели бы вызвать лифт и управлять им. Не потому что пульт управления являлся чересчур мудреным – на лифте вообще отсутствовали какие-либо рычаги и кнопки. Это была обычная железная платформа, приводимая в движение опять же непонятно чем. Узкий зазор между краем платформы и стеной шахты не позволял нам рассмотреть подъемный механизм.

Транспорт прибыл через пять минут после того, как мы возвратились в крепость. Ситуация с лифтом была такой же парадоксальной, как и со здешними дверьми. Только теперь все произошло с точностью до наоборот. Пока мы в недоумении ходили вокруг шахты и заглядывали в ее жерло, Рип непостижимым для нас образом приказал лифту отправиться наверх. А сообщил компаньон нам об этом лишь тогда, когда Хриплый не выдержал и осведомился, не пора ли наконец дернуть нужный рубильник.

– В каком смысле «уже дернул»? – переспросил прапорщик горбуна, когда тот объяснил ему, что все тип-топ и беспокоиться не о чем. – Ты, мужик, мне мозги не компостируй – я с тебя глаз не спускаю, так и знай! Или кнопка от лифта у тебя в кармане пальто запрятана?

– Нет здесь никаких кнопок, – просветил его адаптер. – Рип – чемпион и, стало быть, может в рамках дозволенного манипулировать энергией Света. Все, что вы видите вокруг себя, – это и есть Свет, которому Концептор придал удобную для вас материальную форму. Конечно, я не могу мысленным приказом, например, разрушить или возвести крепостные стены – такая трудоемкая операция по силам лишь Держателю Пупу. Но управлять транспортом – это мы запросто.

– Значит, ты просто пожелал, чтобы лифт поднялся, и все? – спросил я.

– Нет, не все, – помотал головой Рип. – Я заикнулся о мысленном приказе лишь затем, дабы вы уяснили принцип, по которому в Ядре работают подобные технологии. На самом деле все гораздо сложнее. Вот вы сумеете объяснить мне, как вам удается открывать наши двери?

– Чего там объяснять: берем и открываем, – пожал плечами Хриплый.

– То-то и оно, – горестно вздохнул адаптер. – Это для вас все элементарно, а для меня – невыполнимо. А здесь обратный случай. Я беру и вызываю лифт, а вы сколько ни тужьтесь, все без толку.

– Quod liced Jovi, non liced bovi! – важно изрек Тумаков, подводя итог очередной просветительской лекции. – Что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Так древние римляне говорили.

– Не умничай, студент, – цыкнул на Пашу Хриплый. – И без тебя голова пухнет. Вы лучше с Леночкой свои вещички перетряхните и, что не нужно, оставьте. Не резон к Держателю с таким багажом переться. Сдается мне, погоняют нас еще по Ядру чемпионы, как обожравшихся клевера коров. Так что лучше сразу от балласта избавьтесь, чем зря силенки на него переводить.

Этот практичный совет Охрипыча, как и предыдущие, тоже был очень своевременным. После непродолжительной сортировки содержимого наш багаж утрясся до двух спортивных сумок, портфеля и перевязанной скотчем коробки из-под Леночкиных туфель. Одна сумка являла собой «квинтэссенцию» некогда объемной поклажи Тумакова и Веснушкиной. Вторая – та, что принадлежала Агате, – вместила в себя необходимые вещи хозяйки и мои деньги, бросать которые на берегу я наотрез отказался, хотя их ценность в Ядре и упала до уровня туалетной бумаги. Впрочем, никто меня за это не осудил: выбрасывать деньги, пусть даже обесценившиеся, без особой нужды было глупо – ведь еще неизвестно, каким сектором повернется к нам колесо фортуны. Инкассаторские обязанности я по-прежнему закрепил за собой, хоть и зарекался намедни пальцем притрагиваться к багажу Банкирши. Но кто бы мог тогда предугадать, что не пройдет и суток, как мы окажемся с этой кареглазой стервой на дружеской ноге.

Портфель дяди Пантелея тоже заметно похудел, оставив в крепости компактный радиоприемник, набор хрустальных фужеров (судя по всему, купленных Иванычем кому-то в подарок) и пухлый том Достоевского. При всем уважении к гению русской словесности, в Ядре его книгу пришлось оценивать не по литературным критериям, а по весу, который оказался отнюдь не в ее пользу.

А в коробку из-под обуви мы упаковали наш бесценный Концептор – мощное, по словам прапорщика, тактическое оружие и последнюю надежду ввергнутого во мрак чужой Вселенной человечества. Забота об артефакте была поручена самому аккуратному и ответственному члену нашей команды – Агате Юрьевне. Можно было бы поручить это дело и дяде Пантелею, но в пользу Банкирши говорила ее хорошая физическая форма, что для хранителя Концептора являлось куда более важным требованием.

Ранее претендовавший на эту должность Рип что-то недовольно проворчал, но возмущаться не стал. Несмотря на его клятвенные заверения в дружбе, он прекрасно осознавал, что мы не доверим наше единственное сокровище чемпиону, который в любой момент может сбежать вместе с Концептором и бросить нас у разбитого корыта.

Когда лифт был еще далеко, я спросил Рипа о том, что раз уж все мы бессмертные и умереть нам здесь, в общепринятом смысле, не светит, не проще ли будет прыгнуть в шахту и долететь до Ядра, так сказать, своим ходом. Ляпнул я это, естественно, не подумав, и адаптер быстро остудил мой нездоровый энтузиазм.

– Дерзай, – ехидно проговорил Рип и сделал в сторону шахты приглашающий жест. – Только помни, что вдали от Источника все полученные тобой при приземлении травмы будут заживать со стандартной земной скоростью. Прикинь, сколько пройдет времени, прежде чем мешок дробленых костей снова превратится в полноценного человека и сможет продолжить путь? За этот срок уборщики успеют отправить тебя в Беспросветную Зону столько раз, сколько ты в своей Проекции жизней не прожил.

Я потер ушибленную намедни спину и мысленно зарекся впредь выдвигать столь идиотские предложения.

– Кстати, о чем ты шушукался с теми уборщиками, пока мы собирались? – спросил я.

– Просто порекомендовал им впредь держаться подальше от нас и передать это остальным, – ответил адаптер. – Как думаешь, в каком направлении полетит эта стая, когда мы удалимся и воздействие Концептора на уборщиков закончится?

– Сомневаюсь, что ты их напугал, – поморщился я. – Парни явно не дураки и сообразят, что без поддержки Рефлектора мы для них – легкая добыча.

– Безусловно, ты прав, – не стал отрицать Рип. – Но, по крайней мере, инстинкт самосохранения я в уборщиках пробудил. Так что пока мы будем двигаться по тоннелю, они не свалятся нам на головы…

Платформа прибыла, и мы, не мешкая, перебрались на нее. Рип таким же непостижимым для нас образом активировал лифт, а затем – плиты крепостного пола, сомкнувшиеся над нашими головами, как только мы опустились в шахту. Едва это произошло, стены тут же зажглись мягким белым светом, отчего я почувствовал себя словно внутри большой люминесцентной лампы. Хорошо, хоть платформа не обладала такой подсветкой, а иначе казалось бы, что мы не ехали на лифте, а парили в световом потоке, подобно настоящим чемпионам. Уму непостижимо, как они ориентировались в сплошной белизне, раскинувшейся на огромное пространство, и при этом не могли самостоятельно освободиться из своих примитивных тюрем. Впрочем, пора было уже прекращать удивляться подобным вещам и мерить Ядро земной логикой.

Я никогда не страдал клаустрофобией, но чем глубже мы опускались в тоннель, тем сильнее накатывало на меня беспокойство. На равномерно освещенных, идеально гладких стенах глазу было совершенно не за что зацепиться. Поэтому я судил о скорости нашего спуска лишь по собственным ощущениям. Кровь прилила к голове, а к горлу подкатила тошнота. Мы двигались вниз достаточно быстро и, если судить по времени, спустились за первые пять минут на приличную глубину. И пусть пространственно-временные параметры были в Ядре относительны, мне все равно не удавалось избавиться от мерзкого страха, что испытывает человек, впервые угодив в глубокое подземелье. Наше нахождение здесь казалось абсолютно противоестественным: земная твердь была обязана лежать у меня под ногами, а не возвышаться над головой миллионами тонн грунта. Благо тут отсутствовала жара, что на аналогичном уровне земных недр уже наверняка сварила бы нас заживо.

Все в напряжении молчали. Веснушкина робко прижалась к Пашиному плечу, от чего раньше Тумаков просто сиял бы от радости, но теперь на его лице была написана та же неуверенность, что и у подруги. Агата нервно покусывала губу и барабанила пальцами по коробке с Концептором. Дядя Пантелей задумчиво уставился под ноги. Охрипыч озирался по сторонам и ежеминутно посматривал на Рипа. А он стоял у края платформы, скрестив руки на груди, и что при этом думал, являлось для всех загадкой. Главный индикатор человеческих чувств – лицо – был скрыт у адаптера непроницаемой черной пеленой, но поза компаньона выглядела уверенной, а значит, все пока шло по плану. Вот только по какому плану: по нашему общему или же по секретному плану Рипа, использующего нас в своей политической игре?..

– Что внизу? – спросил его прапорщик, указав в пол. – В смысле, далеко ли до дна и где именно мы должны выйти?

– Хороший вопрос! Понятия не имею! – развел руками Рип. – По милости Концептора я еду по этому тоннелю впервые, как и вы. А насчет точки прибытия могу сказать лишь одно: если сравнивать Ядро с вашими городами, то у вас подобное место называлось бы окраиной. В этой части Ядра обитают чемпионы, которые прибыли сюда незадолго до открытия Проекционного Спектра. Так сказать, последние счастливчики, кому удалось проскочить в городские ворота, перед тем как они закрылись намертво.

– Нам нужно опасаться этих чемпионов?

– Нам нужно остерегаться каждого обитателя Ядра. Но из всех чемпионов «молодежь», пожалуй, самая безобидная. Занятий ей не дают, а значит, мы для них не представляем никакого интереса. Однако есть один нюанс: если Пуп бросит клич, что тому чемпиону, кто остановит нас на окраине, будет позволено вне очереди переселиться поближе к центру, нам могут устроить весьма горячий прием… Но в любом случае этого не случится до тех пор, пока уборщики не вернутся и не доложат о своем поражении…

Поездка продолжалась еще минут двадцать – не иначе, на поверхность пустая платформа поднималась и вовсе с устрашающей скоростью. Мое разыгравшееся воображение уже начало рисовать потоки раскаленной магмы, что бурлили за стенами шахты. Сколько километров в земном исчислении мы отмахали за это время, нельзя было счесть даже приблизительно. Но наверняка тоннель простирался в глубь иллюзорной планеты не меньше, чем знаменитая Кольская буровая скважина – на Земле.

Остановка выдалась неожиданной и жесткой. Наши ноги подкосились, и все мы, кроме Рипа, попадали на площадку. На сей раз прапорщицкую брань поддержала даже благородная прослойка нашего общества. Банкирша и Иваныч коротко, емко и с чувством отозвались обо всех без исключения чемпионах, пожелав им отнюдь не доброго здравия. Хитрый Рип тут же открестился от обвинений в свой адрес и заверил, что будь он в курсе неисправности тормозной системы лифта, то загодя известил бы об этом компаньонов.

– Ну и куда теперь? – гневно спросил Охрипыч, поднимаясь с пола и потирая ушибленный локоть.

Раздражение прапорщика было вызвано не столько болезненным падением, сколько видом финишного пункта, на котором мы совершили не то резкую остановку, не то аварийную посадку. Платформа больше не двигалась – это очевидно, – но нас окружали все те же светящиеся стены, в коих не было ничего даже мало-мальски похожего на выход: ни дверей, ни люков, ни отдушин.

– Застряли, – констатировал факт дядя Пантелей и обратился к адаптеру: – Уважаемый, вызывайте диспетчера, пусть он вытаскивает нас отсюда. Лучше добровольно сдаться властям, пока они сами сюда не нагрянули. Возможно, явка с повинной нам зачтется.

– Один момент, – попросил Рип и начал медленно обходить шахту по периметру. – Это вам не Земля. Здесь лифты не ломаются и не выключаются на полдороге по чьей-либо прихоти. Сейчас разберемся, в чем причина… Ага, нашел! Просто мы прибыли не на конечный пункт, а в распределительный узел. Когда вышибалы тащили меня наверх, я не обратил на это внимания, но сейчас вижу, куда именно нас занесло.

И продолжил обход. Боясь ему помешать, мы молча дождались, пока изучающий обстановку Рип не обогнет всю площадку. Но он счел необязательным посвящать компаньонов в суть сей процедуры и, как только закончил ее, сразу поманил нас к участку стены, выбранному адаптером по одному ему известному признаку.

– Нам сюда, – твердо заявил Рип, ткнув пальцем в стену. – Уверен на сто ваших земных процентов.

– Не так шустро, счетовод хренов, – осадил его Хриплый. – Что за распределительный узел и на кой ляд я должен биться головой именно в эту стену, а не в противоположную?

– Ну почему из шести миллиардов шатунов Трудного Мира мне достались только самые отъявленные скептики! – взмолился чемпион, но просьбу Охрипыча уважил. – Распределительный узел – это специальный транспортный шлюз, через который здешние обитатели могут попасть в любую отдаленную точку Ядра, минуя закрытый для них центр. А данный узел обладает вдобавок выходом в Карантинную Зону, откуда мы с вами только что прибыли. И если в обычном тоннеле нам не пришлось бы выбирать, куда идти, то в распределительном узле мы имеем возможность проложить для себя наиболее оптимальный маршрут. Чем я сейчас и занимался. Или желаете сделать эту работу сами? Пожалуйста, я не возражаю.

– Не злитесь, уважаемый, – встрял в перебранку дядя Пантелей. – Архип вовсе не хотел вас обидеть. Просто растолкуйте необразованным шатунам, где здесь двери, и все.

– Тут нет дверей в известном вам смысле, – пояснил адаптер. – Видимо, поэтому Концептор и отказывается их демонстрировать. Однако и стен как таковых тоже нет. Вернее, они есть, но это не обычные стены, а мембраны, закрывающие входы в каналы для мгновенного перемещения… Короче, вы идете или остаетесь здесь?

– Так бы сразу и сказал! – буркнул Охрипыч. – Думаешь, мы настолько тупые, что не въехали бы с полпинка? Ладно, показывай, куда нырять. Только чур, чемпионы – вперед. Сам понимаешь, негоже шатунам вперед батьки в мембрану лезть…