Текст книги "Томка, дочь детектива"

Томка, дочь детектива
Роман Грачев

© Роман Грачев, 2016

© Роман Грачев, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо пролога

Суслик, ей-богу.

Раскидала ногами покрывало, засунула указательный палец в ноздрю и свистит оставшейся половинкой носа.

Иной раз удивляюсь, как у меня получилось. Отродясь чудес не совершал. Слыл сухим и жестким. Временами жестоким, пусть и без фанатизма. В душе – лирик, снаружи – терминатор. А что делать, служба такая. Дважды два – четыре, солнце вращается вокруг земли, Буратино придумали под кайфом.

Но нет. Проросло.

И вот теперь сопит этот суслик на моей половине кровати, сунув палец в нос на целую фалангу, и видит сладкие сны, причмокивая от наслаждения. И завтра будет так. И послезавтра. И через неделю. Через год. До самого совершеннолетия, пока не явится на порог Принц На Белом Коне с безупречной родословной, которому я смогу вручить свою Принцессу с чистой совестью.

Но до тех пор каждые пять минут – «Пап-чка! Пап-чка! Пап-чка!»…

Моя жизнь мне давно не принадлежит.

Она принадлежит – ей.

Без остатка…

Черт, куда я задевал чеки на сандалики? Разорвались, недели не проходила.

1. Параллельная реальность. Вечер трудного дня

– Том!

Нет ответа.

– Том!

Нет ответа.

– Тамара!!!

Шелест журнальной страницы, вялый отзыв:

– Пап, я занята.

– Чем?!

– Читаю.

– Так увлекательно?

– Ага.

– Ну-ка вслух давай!

– Не буду.

– Почему? Что ты читаешь?

– Тут какие-то тёти… и тити.

– Так, положи на место, это мое!

– Баба Соня говорила, что такие журналы читать нельзя ни детям, ни взрослым.

– Если бы баба Соня в молодости читала такие журналы, я вырос бы в полноценной семье, а не с матерью-одиночкой.

– Чего?

– Ничего. Спать пора!

– Я еще немного почитаю.

– Я тоже посчитаю – до трех, и ты кладешь журнал на тумбочку. Раз…

Вздох. Даже не вздох – рассерженный рев. Томка бросает свежий номер «Максима» на мою прикроватную тумбочку и шлепает по полу босыми ногами. Прошмыгивает у меня за спиной, скидывает на пол трусики и вскоре исчезает за мутным стеклом душевой кабины. Включается вода, затем почти сразу начинается песня – «Часики» Валерии. Она ее обожает, все время поет; текст, правда, местами прожевывает, но зато в нотах не соврала ни разу. У дочки поразительные музыкальные данные.

Я заканчиваю бриться. Тамара одновременно со мной выключает воду и открывает дверь кабины. Мордашка розовая, рот раскрыт в довольной улыбке. Не хватает двух зубов. Через прореху Томка высовывает кончик языка.

– Пап, полотенце дай.

Протягиваю большое банное полотенце. Дочь пропадает в нем с макушкой, усиленно натирается. Помощи не просит, и это к лучшему, хотя мне порой очень хочется снова возиться с ней, как с пупсиком.

Вскоре она уже стоит передо мной в голубой пижаме с короткими штанишками.

– Пап, я лягу с тобой?

Теперь уже я издаю рассерженный рев. Нет, вру – стон. Мне не хочется, чтобы она спала рядом. Во-первых, я не высыпаюсь; она всю ночь ворочается, кладет ноги мне на грудь, делает немыслимые кульбиты, нередко попадая коленом в пах. Во-вторых, девочка не должна все время спать с отцом. Не так давно детский психолог популярно объяснила мне, чем это чревато. Даже не хочу повторять – жуть.

Но я ничего не могу поделать, когда она смотрит на меня «честными глазами Кота В Сапогах». Она знает мои слабые места лучше меня самого.

– Слушай, мышонок. – Я присаживаюсь перед ней на колени и беру за ручки. – Вообще-то ты не заслужила моего снисхождения сегодня.

– В смысле?

– В смысле ты меня огорчаешь.

Искреннее изумление:

– Как?!

– Бойкотируешь гимнастику.

Она задумывается. Выражение круглого личика становится еще более трогательным. Иногда ей не понятны сложные термины, но она старается думать.

Поясняю претензии:

– Тебе не нравится гимнастика, Том?

Она опускает голову.

– Нравится. Там канаты…

– Тогда в чем дело?

– Не знаю. – Томка пожимает трогательно плечиками, заглядывает мне в глаза снизу вверх, и я вижу, что тучка улетает. – В общем, я все равно лягу с тобой, да?

– Если прямо сейчас соберешь с пола своей комнаты все монетки и медальки, тогда я обещаю подумать.

Она тут же, сверкая пятками, удирает к себе. Вскоре из комнаты доносится звон монет, разбросанных ею час назад по полу. Томыч обожает старые монетки и медальоны, может возиться с ними часами, перекладывая из стопки в стопку, оттирая от пыли и жира. В ее коллекции есть все монеты советского периода, включая несколько юбилейных рублей, посвященных государственным праздникам, пара коллекционных серебряных долларов с изображением орла и кучерявой свободолюбивой женщины; есть даже один старинный медальон с изображением креста, переплетенного с буквой «М» (его подарила Марина, а ей самой он достался в наследство от кого-то еще) и целая пригоршня современных гривенников, от которых отказываются в магазинах. Некоторые раритеты Тамарка постоянно носит в узких джинсах, не желая расставаться с ними ни на минуту, но они все время выпадают из дырявого кармана. У меня никак руки не доходят заштопать дырку.

Судя по звукам, монеты отправляются на ночь в пластмассовую шкатулку. Через мгновение Томка вновь стоит передо мной. Выражение на лице – как у собачки, ожидающей кусочек печенья. Не хватает виляющего хвостика.

– Все сделала?

– Да!

– Тогда еще одно задание.

Томка кривится:

– Пап, ты меня обманываешь!

– Нет, все честно, я ведь обещал только подумать. Пока я думаю, загадай мне еще одну загадку, и если я ее не отгадаю, так и быть, ляжешь со мной.

Это наша развивающая игра. Недавно Томка нашла нечто привлекательное в загадывании загадок. С каждым разом получалось все лучше.

– Та-ак, – говорит дочь, прижав указательный пальчик к щеке и задумчиво глядя в потолок, – он гладкий… умеет улыбаться… стучит маленькими зубками, кушает рыбу и немножко похож на акулу, но не акула, потому что добрый. Кто это?

Я делаю вид, что для моего скудного умишка эта задача слишком сложна. Тоже прижал указательный палец к щеке и смотрю в потолок.

– Улыбается, гладкий, с зубами, но добрый. Даже не знаю… осьминог?

– Неправильно! – искренне радуется дочь моему позорному провалу и удирает в спальню.

– Если хоть раз пнешь меня, унесу на балкон! – кричу вслед.

– Не унесешь, на балконе холодно! Ты тоже добрый!

Я смеюсь, потому что ничем не могу возразить. Она права, я как дельфин – с зубами, но добрый.

Лишь ближе к полуночи Томка засыпает. Я лежу под светильником, читаю новый детектив Питера Джеймса. По сюжету, одного молодого пьяного идиота за день до свадьбы друзья решили разыграть: положили в гроб и закопали в лесу, а потом все до единого погибли в автокатастрофе; чувак остался в гробу с телефоном, но дозвониться ни до кого не может, и никто не знает, где он находится. Реальная жесть.

Вскоре у меня слипаются глаза. Я почти проваливаюсь в сон, как вдруг босая пятка, торчащая из штанины пижамки, утыкается мне в щеку.

– Тамара, блин!

Она чмокает губами, переворачивается в кровати валетом и припечатывает напоследок:

– Никуда не пойду… я сказала.

Так и живем.

Томке едва исполнилось шесть. Спросите меня, когда она успела повзрослеть и стать такой важной колбасой, и я вам ничего не отвечу. Кажется, будто еще на прошлой неделе я убаюкивал на груди маленький сопящий комок, а вот она уже попастая девица с длиннющими светлыми волосами, красит губы бесцветной помадой и отвечает на мои одергивания вульгарным «Всё, я заткнулась».

Видимо, я просто замотался. Когда ушла Марина, я работал столько, сколько было нужно для безбедной и комфортной жизни нас двоих – меня и моей дочери. При Маринке я, бывало, пропадал в офисе днем и ночью. Да, я набрал толковых помощников, способных честно работать без надсмотрщика, но у них имеются свои семьи и собственное представление о мировой гармонии. Пару раз они бросятся на амбразуру ради начальника, но на третий сошлются на трудовой кодекс. И будут правы. Каким бы фанатом своего дела ни был я, это только мое дело, а кодекс приходится чтить. Считайте меня социально ответственным леваком.

Но, повторюсь, это было до ухода Марины. Когда год назад моя жена и мать Томки заявила, что жить так дальше не желает, мне пришлось существенно скорректировать свой распорядок. Теперь нужно было не просто много работать, но и успевать заниматься дочерью. Хочется верить, что я справляюсь.

Впрочем, я сейчас не о работе. Грусть вызывает другое обстоятельство: шести лет как не бывало! Конечно, с Томкой жизнь не всегда была безмятежной, как и с любым другим маленьким ребенком. Пусть болела она реже остальных (я, признаться, даже не знаю, где находится наша районная поликлиника, потому что нас обслуживают знакомые врачи), но возрастные кризисы мою девочку преследовали так же, как и всех ее сверстников: «Не хочу, не буду, не опоздаю, не потеряю, не упаду!»… миллион отрицаний на каждое разумное предостережение. Все было – и температура под сорок, и подозрение на сотрясение мозга от неудачной встречи с тумбочкой, и конфликты с педагогами. Было все… и ничего не было. Короткий вжик – и ей через год уже в школу, а у меня на макушке назревает лысина.

Персонаж Билла Мюррея в «Трудностях перевода» с грустью констатировал: когда рождаются дети, ты понимаешь, что твоя собственная жизнь больше не имеет смысла.

Ужель он прав?

Ладно, долой самобичевания и самокопания.

Спать…

2

Утром солнце заливало кухню ярким майским напалмом. Голова гудела с недосыпа. Томка всю ночь мутузила меня ногами, а один раз даже заехала локтем в висок. В таких случаях я бываю весьма агрессивен, вырываюсь из плена беспокойного сна с явным желанием разорвать на куски обидчика… и едва удерживаюсь, чтобы не сбросить родную дочь на пол. Утром, конечно, все проходит, но ночью я опасен. Потому и не люблю, когда она спит со мной.

Я приготовил завтрак. Папе – яичница, дочери – вишневый йогурт и печенье с молоком. Тамара категорически не желает завтракать в садике, хотя иногда там подают неплохие блюда. Воспитательница Олеся Лыкова, наша соседка по подъезду, оставляла для нее тарелку с кашей и бутерброд с маслом, но Томка всегда приходила сытая. Мне оставалось лишь разводить руками. К счастью, Олеся не обижалась.

Дочь долго не поднималась с кровати. Я включил в ее комнате бумбокс. Услышав «T. N. T» от «AC/DC», Томка открыла глаза, посмотрела сонными и смеющимися глазами.

– Отнеси.

– Ага! Давай поднимайся, умывайся, переодевайся. Носки, шортики и футболка в гостиной.

Я развернулся, но в спину полетело:

– Отнеси-и-и!

Я был непреклонен.

Спустя несколько минут она выплыла в кухню одетая. Села за стол, принялась за завтрак. Я сел напротив.

Мы кушали и молчали. Томка время от времени бросала заинтересованный взгляд на мою тарелку, где еще оставались ломтики ветчины. Я заподозрил самое худшее.

– Пап…

– Да?

– Я тоже хочу колбаски.

Я вздохнул. Отломил вилкой кусочек ветчины и переложил в ее блюдце. Она съела молниеносно и вновь ожидающе стала глядеть на меня, точь-в-точь как наша кошка Тика, питающаяся отрезками мяса, которые я бросаю ей во время приготовления ужина.

– Это последний, – сказал я, – иначе я сам останусь голодный.

Она проглотила второй кусочек колбаски и честно выполнила условия договора, вернувшись к своему завтраку. Я тем временем налил в чашку свежесваренный кофе. Я бываю очень счастлив теми утрами, когда успеваю заварить настоящий кофе, а не бурду из пакетиков.

Впрочем, радовался я рано. Зазвонил мой мобильный телефон.

– Алло?

Это Олеся. Она была взволнованна и снова извинялась. Она всегда извинялась, когда звонила, и до сих пор, на четвертом году нашего знакомства, продолжала упорно говорить мне «вы» даже без свидетелей.

– Антон, доброе утро, извините, что беспокою.

– Привет. Сдается мне, утро уже не очень доброе. Случилось чего?

– В садике нет воды, всех распускают по домам.

Я беззвучно чертыхнулся. Томка смотрела на меня со сдержанным любопытством.

– То есть я ребенка могу не вести?

– Ага. Извините уж.

– Перестань извиняться, Олесь, ты здесь ни при чем. Они могли бы и предупредить.

– Они предупреждали. На двери подъезда два дня висело объявление, что воды не будет во всем квартале. Вы не видели?

Я снова чертыхнулся, теперь уже вслух. Объявление я видел, но напрочь о нем забыл.

– Что ж делать-то? Бабушка наша занята.

– Я могла бы посидеть с Томкой.

– Нет, спасибо. Возьму ее на работу.

– Ну, смотрите.

– Олесь…

– Да?

Я кивком велел Томке кушать побыстрее.

– Хватит мне «выкать». Ты вынуждаешь меня делать то же самое, а я этого не хочу, потому что мы тысячу лет знакомы и живем в одном подъезде.

Она смутилась еще сильнее. Кажется, даже трубка в моей руке вспотела.

– Просто я вас… тебя… уважаю.

– За что, господи?

– Ну, вообще. Редкие мужчины в наше время способны самостоятельно воспитывать дочь.

Теперь уже смутился я (хотя, признаться, мне было довольно приятно).

– Уважай чуть меньше, иначе я лопну от важности.

– Договорились.

– Тогда до завтра… надеюсь, завтра вода будет?

– Завтра суббота.

– Да что ж такое!.. Ну, тогда до понедельника.

Томка уже закончила с завтраком и болтала ногами.

– Сегодня едешь со мной.

Неописуемый восторг.

– С тобой?!

– Ага.

– На работу?!

– Да. Но учти, будешь мне мешать…

– Ладно-ладно, раскомандовался!

В машине Томка потребовала «Невесту Чаки». Недавно увидела у меня на мониторе компьютера рекламный баннер этого молодежного ужастика, изображающий заштопанную нитками куклу-убийцу, и захотела посмотреть. Обычно я внимательно слежу за тем, что она смотрит и слушает, но вместе с Олесей мы пришли к выводу, что ребенку необходимы самые разные эмоции. Поводов подозревать ее детскую психику в неустойчивости Тамарка не давала: в три года спокойно пересмотрела всю трилогию «Человека-паука» с Тоби Магуайером, выучив наизусть до последней сцены, а в четыре года познакомилась с творчеством Майкла Джексона в самой радикальной его части – посмотрела клип «Триллер» и влюбилась в него с первого взгляда, став фанаткой уже почившего к тому моменту Майкла. Что касается Чаки, кромсающего невинных жертв в капусту, то кукла казалась не страшнее мертвяков Джорджа Ромеро. Особенно Томке нравился саундтрек к фильму – «Ожившая девочка-мертвец» Роба Зомби.

Более несгибаемого ребенка я в жизни не встречал.

Мы ехали по умытому дождем проспекту в мой офис. Грохотал Роб Зомби, через щель в окне в салон врывался свежий воздух. Томка бесновалась на заднем сиденье. Жизнь была прекрасна.

По дороге вновь зазвонил телефон. Если бы не вибросигнал, я бы его не услышал. Пришлось вырубить музыку.

– Пап!

– Я говорю по телефону, помолчи. Алло!

– Антон, доброе утро.

Это был Петр, мой верный помощник. Я с удовольствием сделал бы его и партнером, если бы он согласился пожертвовать хотя бы рублишко на становление компании, но парень отказался, сославшись на скудость средств и недостаток тщеславия. В самом деле, Петр окончил математический факультет, затем овладел профессией программиста, и его епархия – структурирование, логистика, анализ данных. Остальное ему неинтересно.

– Слушаю тебя, Петь.

– У нас важная шишка.

Я закрыл окна в машине, чтобы не мешал ветер.

– Что желает?

– Тебя.

– Поручить некому?

– Ребята свободные есть, но он требует директора. Я второй час не могу его выставить.

– Он уже в офисе?

– Пришел почти одновременно со мной, даже ожидал на скамейке.

– Представился?

– Нет.

Я начал стучать пальцами по рулю. Впереди на дороге ожидал серьезный затор. Если не предприму никаких маневров, то застряну и потеряю много времени.

– Ладно, – сказал я, – пусть ждет, буду через десять минут.

– Добавлю минут пять для верности, – хмыкнул помощник.

– Валяй.

Я выключил телефон, выпустил из плена Роба Зомби и утопил педаль газа до упора.

До офиса в центре города мы долетели за семнадцать минут. По дороге я едва не оцарапал чей-то бампер и вдоволь наматерился. Томка сидела на заднем сиденье притихшая. Она всегда ведет себя подобным образом, когда я начинаю серьезно нервничать. Пожалуй, единственная вещь, которая способна вогнать ее в ступор, это мой безумный крик. При этом ее совсем не задевают матерные слова, словно юное сознание их игнорирует.

В холле меня встретил Петр. В руках он держал поднос с чашкой кофе и блюдцем с печеньем. Он как раз направлялся из кухни, что располагалась в левом крыле офиса, в приемную моего кабинета, что находилась в правом крыле. Посередине, в просторном холле, у стойки офис-менеджер Настя Голубева дозванивалась до какого-то детектива.

– Он ждет, – сказал Петя и перевел взгляд ниже, на мою длинноволосую спутницу. – Томыч, привет!

– Привет, Петрушка! – подмигнула дочь. – Дай пять, как твое ничего?

Они поздоровались. Чашка с кофе едва не сорвалась с подноса.

– Завтрак клиенту? – спросил я.

– Да. Сам затребовал.

– Крут.

Мне надо было пристроить куда-то Томку. Рассчитывать на то, что ближайшие несколько часов она проведет как послушный ребенок, рассматривающий картинки в журналах, не приходилось. Более того, не было уверенности, что я располагаю даже получасом рабочего времени.

– Настя, отвлекись немного.

Девушка за стойкой, закончившая разговор по телефону, улыбнулась приветливо.

– Здравствуйте, Антон Васильевич. Присмотреть за Тамарой?

– Ты умница. Раскраски с прошлого раза остались?

– Есть пара штук.

Я присел на корточки, взял Томку за руки.

– Душа моя, к тебе просьба.

– Вся внимание, мистер папа.

– Не дурачься!

Она попыталась сделать серьезное лицо, но получилось ужасно. Великая трагическая актриса в ней скончалась, не приходя в сознание.

– Зайди к тете Насте за стойку, возьми фломастеры и раскрась мне все чистые картинки, какие найдешь. Я потом проверю.

– Все чистые картинки?

Я вовремя спохватился.

– Нет, только картинки в журнале для раскрашивания.

Томка вздохнула.

– Ладно, пап. Только знаешь, что я хочу тебе сказать…

Я поднялся. Не люблю таких предисловий.

– Когда ты закончишь, мы пойдем кататься на роликах. Ты обещал.

– Когда?!

– Через вчера.

– Ты хотела сказать «позавчера»?

– Да.

Я задумался. Возможно, я действительно мог сдуру пообещать ей и ролики, и велосипед, и шоколадного кенгуру на палочке, если она окажет мне маленькую любезность быть послушной, но сегодня вечером ролики точно отменялись, потому что вечером нас ожидали занятия по спортивной гимнастике, которых она избегала.

Я не стал заострять на этом внимание, просто развернулся и ушел. Дочь, также ничего не говоря, исчезла за стойкой, заняла там место за низеньким столиком в углу, и вскоре я услышал звон фломастеров в стеклянной вазе.

Полчаса есть.

Моему визитеру на вид было лет сорок пять-пятьдесят. Слегка полноват. Определению «важная шишка» он соответствовал процентов на восемьдесят: дорогой синий костюм, золото на пальцах, блестящие, будто только что из обувного магазина, черные туфли. Мешало лишь чуть напряженное лицо. Впрочем, иным оно и не могло быть, ибо поделиться радостью в мой офис не приходят.

Он сидел на кожаном диване в приемной, пил кофе и сосредоточенно изучал, как Петр за столом молотит по клавишам компьютера.

– Это вы меня ожидаете? – спросил я, остановившись сбоку от дивана. Посетитель приподнялся.

– Да.

Он протянул руку. Рукопожатие показалось жестковатым.

– Тогда прошу в кабинет.

Пока я отпирал дверь, посетитель бросил взгляд на недопитую чашку кофе, и мне показалось, что в этом взгляде было больше красноречия, чем во всех его словах, которые я услышу в следующие полчаса. Мужчина посмотрел на кофе как больной старик на отнятую у него кислородную подушку.

В кабинете было душно. Я раскрыл окно. К духоте добавился городской шум, потому что окно выходило на центральный проспект, запруженный автомобилями и общественным транспортом. Я давно собирался поставить кондиционер, но все жалел денег.

Мой визитер, не дожидаясь приглашения, уселся за стол, положил на него руку, стал отбивать пальцами замысловатый ритм. Я решил, что он репетирует предстоящую речь: «Я настаиваю на конфиденциальности, выполнении особых условий, обязательности постоянного отчета»… Для меня в этом не было ничего нового, как и в том, что я не позволю ему чувствовать себя хозяином положения. Пусть он мой клиент, но условия буду ставить я, в противном случае просто не возьмусь за дело. Старого пса не обучишь новым трюкам, а бывших ментов не бывает.

– Итак, – сказал я, усаживаясь в кресло, – чем могу?

Он молчал. Смотрел на меня пытливо и взволнованно. Я в долгу не остался, тоже занялся его изучением. Мне казались наиболее вероятными две причины его появления: ему требуется прощупать потенциального партнера, собрать необходимую информацию, оценить риски… либо его привела личная беда.

– Слу-ша-ю. – Я добавил стальные нотки, чтобы он не думал, будто я могу ждать вечно.

Гость очнулся.

– У меня очень деликатная просьба. – Он полез во внутренний карман пиджака. Теперь уже было очевидно, что он не на шутку взволнован. Рука застряла в кармане.

– Других просьб здесь не озвучивают.

Рука, наконец, выбралась наружу. Визитер положил на стол фото. Изображением вниз.

– Меня зовут Виктор, – сказал мужчина. На лбу выступили капельки пота. – Виктор Кормухин. Я хочу, чтобы вы проследили за этой женщиной.

«Какая пошлость», – подумал я. Для этого он требовал личной аудиенции? Отдать команду проследить за неверной супругой мог любой из тех, кто ошивается утром в офисе. Тот же Петр мог в лучшем виде все оформить.

– Очень хорошо, Виктор. Вы можете отдать всю необходимую информацию моему помощнику, оплатить расходы, и дело будет…

Он нетерпеливо закашлялся, и я понял, что сморозил глупость. Никаких помощников, никакой оплаты через бухгалтерию, все настолько важно и конфиденциально, что дело должен курировать лично я.

Интересно, кто изображен на фотографии?

– Может, для начала хотя бы перевернете снимок?

Он кивнул, взял фото за уголок, стал медленно переворачивать. В какое-то краткое мгновение, почти наносекунды, я почувствовал необъяснимое волнение.

В просьбе Кормухина не было ничего странного. Проследить за неверным супругом, взрослеющими детьми и другими бестолковыми членами семьи нас просят едва ли не каждый день. Большая часть заказов выполняется за два-три часа, ибо частенько за подозрениями клиентов скрывается обычная паранойя. Даже если попадаются интересные экземпляры, они все равно не стоят такого напряжения.

Почему же я волнуюсь сейчас?

Спустя еще секунду я понял, что волновался не зря. Когда фотография легла изображением вверх, я едва сдержал вздох. Сохранить беспристрастное выражение лица мне удалось с большим трудом.