Текст книги "Томка, дочь детектива"

30

У Чебышева действительно не было достаточного опыта для столь сложных многоходовых операций. Он всего лишь мелкий торгаш, шпана, владелец автосервисов, в которых перебиваются номера агрегатов. Похищение человека с целью шантажа – не его жанр. Он понятия не имел, как это делается… и вот, кажется, ему придется поплатиться за эту глупость.

Он не знает, плакать ему или смеяться.

Нужно было довериться профессионалам с самого начала. Чебышев и сам говорил себе, что с профессионалами будет надежнее и быстрее, но он не захотел делиться, не захотел, чтобы кто-то знал о Медальоне. Он и так рисковал, когда решил вынырнуть из небытия и попытаться найти раритет, пойти наперерез самому Валуйскому, этому жирному борову, о котором говорят с каким-то неприятным пиететом. Игорь догадывался, где могла скрываться «безделушка»: если она не исчезла бесследно, то могла храниться только у Марины, школьной подруги Николая. Если Медальон не нашли при задержании и не вернули хозяину, стало быть, он у нее… либо вообще нигде. И Игорь не ошибся. Он не поверил Марине, даже когда она уверяла: Медальон пропал, она понятия не имела о его ценности, поэтому отнеслась так легкомысленно. «Валяется где-то дома, если не выбросили, – сказала она. – У нас этих старых монеток полно».

Тогда он попытался надавить. Убедил ее в том, что она обязана вернуть вещь, оказавшуюся в руках брата. Шантаж – универсальное средство, позволяющее быстро добиться нужных результатов, и бабы ведутся на него очень хорошо, особенно те, кто неплохо устроился: дом, муж, семья, достаток… им есть что терять. Стоит немного припугнуть дамочку чем-нибудь тайным и дурно пахнущим (а добра такого у каждого из нас найдется достаточно – только копни), как тут же дамочка становится податливой и шелковой, вынесет из дома все, да еще и приласкает, если попросишь.

Но с Мариной вышел облом. Она сказала, что при расставании с мужем оставила всё и материальных претензий не имеет, стало быть игрушку найти не сможет. Она предложила денежный эквивалент, сказала, что соберет необходимую сумму, если Игорь предоставит ей достаточно времени. Дура… У нее в жизни не будет таких сумм, а променять бесценное сокровище, способное, по слухам, преобразить твою жизнь, на кучку денежных знаков, которые он пропьет и потратит на баб за несколько месяцев, – верх глупости.

Однако Марина все равно его обошла. Несмотря на сложность отношений с бывшим мужем, вовлекать свою семью в это гнилое дело она не желала до самого последнего момента. Пришлось действовать самому – быстро и грубо. Никого не стал посвящать в свои тайны Игорь, боясь за собственную шкуру, и вот результат!

Игорь смотрит в окно. С улицы на него глядит Очень Злой Мужчина. Если и не Смерть, то в любом случае Переломанные Кости и много других проблем. Финита ля, собственно…

В гардероб вбегает последний свободный сообщник.

– Валим?

– Да.

31

Чебышев снова уставился на меня. Я знаком велел ему разомкнуть створки. Мои сыщики Николаев и Артамонов в этот момент суетились у служебного входа. Картамышев засунул пойманную Красную Майку в машину, приковав браслетом к дверце, и теперь спешил к нам на помощь. Без присмотра оставался лишь водитель «туарега», загоравший на улице с другой стороны парка, но им можно было пренебречь.

Чебышев высунулся из окна.

– Ну, здравствуй, – сказал я. – Выходи, пообщаемся.

– Общаться не будем.

– Чего вдруг?

– Не о чем говорить.

Я удивился. Сказано это было таким тоном, словно Чебышев уже сам себе вынес приговор.

– Слушай, дурашка, – сказал я, – куда ты денешься? Я заберу заложников, начну штурмовать здание и вышибу тебе мозги, ты понимаешь?

Чебышев осклабился. Вышло как-то неубедительно.

– Тогда у меня нет вообще никакого резона их выпускать. Вот покрошу их сейчас на салат…

Где-то у меня внутри, где-то очень глубоко, маленький зародыш страха вцепился зубками в плоть, но я не дал ему ни единого шанса.

– Ты этого не сделаешь, потому что ты не убийца. Тем более, там дети и женщина. Ты же старый фарцовщик, Игорек, классовый враг всякой мокрухе. Это не твое. Давай отпускай заложников и выходи сюда, поговорим по-пацански, как вы любите.

Чебышев вздохнул, опустил голову. Он колебался.

Я ему не мешал.

– Гарантии, – выдавил он наконец.

– Я не Жеглов, год общего режима обещать не могу. Но замолвлю словечко перед следователем. Расскажу, как ты любишь детей.

Чебышев замер. В его вихрастой голове происходили какие-то очень сложные мыслительные процессы. Он постоял как истукан, потом отвернулся, посмотрел вглубь помещения. Я сразу услышал до боли знакомое детское верещание. Это Томка. Она, как обычно, начинает спорить и выступать. Совершенно неуправляемый ребенок, не способный адекватно реагировать на обстановку. Когда все это закончится, надо будет заглянуть к детскому психологу и выяснить, чего мне стоит опасаться.

Чебышев повернулся ко мне боком, отдал распоряжение своему человеку.

– Игорь, – позвал я.

Тот повернулся.

– Чего тебе, майор?

– Отпусти их и можешь валить, пока я добрый.

Секундная заминка, блеск в глазах.

– Только мальчишку с матерью. А с твоей дочкой мы пока чайку попьем. Ты можешь чуть позже присоединиться.

Я сделал несколько шагов назад. Чебышев вновь повернулся ко мне спиной, произнес несколько слов тем, кто был внутри. Я присел на корточки, опустил голову, стиснул виски. Что-то голова разболелась, хотя хмель уже весь вышел.

Все так и есть: сначала детектив, потом трагедия, напоследок – фарс. В течение суток я познакомился почти со всеми возможными жанрами, коими балует нас жизнь.

Несколько минут спустя я услышал металлический щелчок, поднял голову. Массивная деревянная дверь клуба открылась. На площадку вышли Олеся и Ванька. Я улыбнулся. Одновременно со стороны улицы ко мне направлялся Петр.

Олеся выглядела неплохо – совсем не так, как могут выглядеть заложники, проведшие, например, сутки без воды, пищи и в компании вооруженных бандитов, требующих вертолета и миллион долларов. Но тем не менее, Олеся была подавлена.

Я приобнял ее, потрепал по волосам Ваньку.

– Это и есть твоя работа? – с усталой улыбкой спросила Олеся.

– Угу.

– Кошмар.

– Сегодня, пожалуй, аврал… но в целом ты права. Как там моя?

– Лучше всех. Что-то там у них интересное происходит.

– Что именно?

– Я не поняла.

– Ладно, разберемся.

Я повел их к машине.

Еще через некоторое время я снова стоял перед фасадом клуба «Астра». Вновь – томительные минуты ожидания. Солнце выглянуло из-за туч, стало припекать. Воздух замер. Я слышал, как вокруг меня жужжат насекомые. Бесконечный денек…

– Заходи, – услышал я голос.

В квадрате окна торчал один из помощников Чебышева, поразительно похожий на того парня в красной майке, которого я уже поймал.

– Иду, – сказал я и полез в карман, чтобы проверить боезаряд.

32

Топ-топ, бум-бум, шлеп-шлеп…

Томка топает по нашим ступенькам в подъезде – мокрая, грязная, с какой-нибудь новой вещицей в руках. Почти обязательно падает. Редкий случай, когда она добирается до нашего шестого этажа, не зацепившись блузкой за острый конец перил, не уронив конфету на пол или кусок мороженого на сандалии. Месяц назад она помогала папе тащить домой продукты, несла бутылку с минералкой и упала, не успев защититься. Ушибла ноготь на руке, горько и долго плакала. Ни одна косточка не была сломана, но Томка еще долго сгибала и разгибала пальчик и все переживала из-за того, что ноготь стал темно-синим, почти черным. Сейчас старый ноготок отслоился, стал расти новый…

Странные воспоминания на меня обрушиваются порой в самый неожиданный момент. Я привык к тому, что дочка всегда со мной. Довольно редки случаи, когда я вечером возвращаюсь домой, поднимаюсь по ступеням своего подъезда и рядом не скачет эта маленькая верещалка. Без нее жить невозможно категорически.

Сейчас она ждет меня в этом одноэтажном здании. Рядом с ней торчат два незнакомых человека, которые чего-то требуют. Мне оставалось лишь удивляться, что Томка, щедрая душа, до сих пор сама не отдала им Медальон. Может, что-то чувствует? У нее редкое чутье, как я уже и говорил: она удивительным образом фильтрует матерные слова и прочие экспрессивные выражения, не повторяя их ни при мне, ни в мое отсутствие; угадывает моменты, когда нужно подойти к отцу и приобнять его, чувствует, когда папе жизненно необходимы слова поддержки (подойдет, бывало, дома или в офисе, когда я сижу за компьютером, прижмет голову к плечу и скажет: «Я люблю тебя, пап»; с чего вдруг, какими ветрами надуло, кто знает).

Мне льстит мысль, что это у меня – Антона Васильевича Данилова, малопримечательного типа, неудавшегося филолога и струсившего сыщика – есть эдакое редкое явление, как тройная радуга, например, или шаровая молния. Но после последних событий я начинаю думать, что без Чудесного Медальона не обошлось. Поверьте, я всегда был довольно далек от мистики и уж тем более не склонен углубляться в богословие (при моей профессии стать добропорядочным христианином светит лишь на смертном одре, в двух шагах от чистилища), но, как говорил один известный писатель, полутора миллиардам красных китайцев это глубоко до фени. Незнание законов мироздания не защищает от их воздействия.

Едва моя нога коснулась первой ступеньки крыльца, из-за угла показался Николаев. Разумеется, у них там ничего не вышло, железная дверь на задней площадке казалась неприступной.

– Пошел? – спросил Сергей.

Я кивнул.

– Плохо выглядишь.

– Думаешь, буду рвать его на куски?

– Я не об этом. Взяли бы вы с Томкой себе каникулы да уехали подальше. У тебя круги под глазами, кожа какая-то дряблая. Пьешь, паршивец?

– Нет, папочка, капли в рот не беру.

Николаев ухмыльнулся.

– Ладно, иди, отшлепай урода. Лестрейду твоему звонить?

– Погоди пока…

Когда гаишник удалился, замок щелкнул, дверь оттолкнулась от косяка, открыв небольшую щель. Я услышал далекие глухие удары танцевальных ритмов. Потянул дверь на себя, вошел в полумрак вестибюля.

Меня никто не встречал. Репутация клуба «Астра» была мне известна, кое-кто из моих прежних сослуживцев брал здесь с поличным драг-дилеров и встречался с осведомителями. Я слышал также, что точку эту прикрывает кое-кто из местных оперов. Впрочем, владельцы клуба по нашим картотекам не проходили, предпочитали занимать позицию невмешательства, изображая из себя швейцарских банкиров во время Второй мировой, но такая политика рано или поздно могла привести к совершенно непредсказуемым результатам. Мне даже подумалось, что глупая выходка Игоря Чебышева может стать тем недоразумением, после которого «Астру» окончательно запишут либо в тот, либо в другой лагерь.

Я прошел по пустому прохладному холлу, остановился возле стойки гардероба. Ощущение глупости не покидало. В какое-то мгновение даже показалось, что и присутствие моего Лестрейда из городского управления здесь не требуется: я, как упомянутый Жеглов, оформлю Кирпича с повинной, и пусть он через год отсидки в общем режиме летит домой белым лебедем… Чушь, конечно, парень похитил моего ребенка и наверняка собирается трясти оружием перед его носом.

В тесном и полутемном холле с одним окном, кроме гардероба, располагались еще две двери – в женский и мужской туалеты. Узкий проход между туалетами и гардеробом вел в большой зал. Метров десять всего. В конце коридора – свет. И именно оттуда доносился музыкальный ритм. Я узнал Валерию с ее «Часиками». На оригинальную фонограмму накладывался посторонний голос.

Хм, караоке.

Я двинулся вперед по коридору. Воображение рисовало картину: Чебышев держит мою девочку за косичку, приставив к виску пистолет, и требует отдать ему вещицу (которая, ха-ха, у него под носом); я стою перед ним, тоже с оружием, и металлическим голосом предлагаю отпустить заложницу; он требует положить пушку на пол, и я послушно выполняю просьбу. Потом следует короткий обмен дерзостями о наших матушках и, наконец, счастливая развязка: Томка бьет своего мучителя ногой в пах и тут же приседает, я хватаюсь за пистолет, выпускаю пулю прямо в глупую башку бандита, он отлетает к стене, забрызгивая все вокруг фонтанами крови и мозгов, но дочка бросается ко мне со счастливыми слезами на глазах. Дальше идет песня о любви и честной службе…

Именно так заканчивается большинство выдуманных историй о захвате заложников. Киношный штамп, уже не только набивший оскомину, но уже и вызывающий смех.

Обеденный зал был пуст и темен. Полтора десятка столиков со стульями стояли у стен. Сегодня в «Астре» определенно не день посещений, хотя в субботу в любой забегаловке всегда полно народу. За барной стойкой возле дальней стены суетился молодой светловолосый бармен. Увидев меня, парнишка почти не отреагировал, лишь глянул уныло и вернулся к своему занятию – натиранию бокалов. По другую сторону стойки спиной ко мне, сидел человек. Я видел лишь темный силуэт. Он пил что-то из маленьких рюмок.

Я перевел взгляд в левый угол зала. Там расположилась маленькая треугольная сцена, на которой с трудом смогли бы уместиться небольшая ударная установка и пара-тройка музыкантов с гитарами. Посередине сцены, на самом краю, стояла микрофонная стойка. Перед стойкой…

Я улыбнулся. Качнул головой. У микрофона стояла моя дочь. Она пританцовывала и пела вместе с Валерией:

– Девочкой своею ты меня назови, а потом обними, а потом обмани…

Хорошо пела. Громко.

33

Сидевший за стойкой Чебышев обернулся. Не знаю, сколько он успел вылакать, пока я медитировал перед крыльцом клуба, но глазки его уже блестели. Он поглядел на меня, сощурившись, затем молча кивнул и вернулся к напиткам.

Странное дело: всего час назад я готов был разорвать его на куски, но теперь чувствовал лишь усталость.

Поскольку Томка продолжала пританцовывать на сцене, не бросаясь ко мне с распахнутыми объятиями (ей хотелось покрасоваться перед папой), я тоже решил пока не торопиться и занял место за стойкой. Бармен сразу угодливо посмотрел на меня.

– Лошадку, – сказал я.

Он кивнул, принялся неторопливо наполнять новый бокал коньяком.

– Что, майор, кошки на душе скребут?

Чебышев лениво перекатывал во рту зубочистку. Он совсем потух. Что тут у них произошло?

– Ты победил, – сказал он. – Вы все победили… а я проиграл. Точнее, проиграю, если не уберусь сейчас отсюда, пока ты добрый. Предложение в силе?

Я не ответил. Бармен протянул бокал. Я выпил залпом. Жидкость меня разогрела. Пусть я не понимал своих ощущений, но коньяк мой организм идентифицировал безошибочно. Первые сто граммов этого зелья оказывают определенно благотворное воздействие.

– Ты уже ни на что не претендуешь? – спросил я.

– Уже нет. Твоя… – Он посмотрел мимо меня в сторону сцены, – …твоя юная леди обставила меня как лоха. Бестия та еще, майор, попомни мое слово. Вырастет – парней в жгуты будет сворачивать.

– Спасибо. Ты давай дело говори, пока время позволяет.

Чебышев сморщился, крикнул бармену:

– Семен, выруби музыку, тошнит уже.

Тот нажал кнопку на дистанционном пульте. Тишина ударила в барабанные перепонки. Томка не стала протестовать, тут же переключилась на другое. Точнее, на меня.

– Папа!!!

Я развернулся на стуле, развел руки. Дочка буквально влетела в меня, едва не столкнув на пол. Я усадил ее на колени, расцеловал в обе щеки. Она погладила меня по подбородку.

– Бриться, пап!

– Знаю, малыш. Приедем домой, обязательно побреюсь.

Чебышев смотрел на наши любезности со странным выражением лица: то ли брезгливо, то ли с завистью. Томка, впрочем, тоже глядела на него довольно необычно. Так она смотрит на человека, с которым у нее организован какой-то заговор.

Загадочное молчание продолжалось, наверно, с минуту.

– Может, кто-нибудь начнет? – предложил я.

– Пап, мне дядя Игорь все рассказал… и я ему тоже все объяснила.

– Что именно, милая?

– Ему была очень нужна моя счастливая монетка, но у меня ее больше нет.

Я перевел вопросительный взгляд на Чебышева.

– Увы, майор, облажались мы с тобой. Весь свет сошел с ума по этой безделушке, черт бы ее побрал. А Николаша вообще меня подставил. – Чебышев наблюдал, как бармен наполняет ему еще одну рюмку бесцветной жидкостью. – И не только меня. Он подставил самого Валуйского. Ты думаешь, наш авторитетный антиквар ищет Медальон для себя?

Я удивленно вскинул брови.

– Ха, ты не в теме, майор? Да-да, в этой истории с Медальоном сильнее всех попал именно он. Наш толстый потный друг взял вещицу на экспертизу… – Игорь рассмеялся, – …и потерял!!!

Он смеялся долго. Томка во все глаза таращилась на него, потом тихонько прошептала мне на ухо:

– Пап, а этому дяденьке правда очень плохо?

– Пожалуй, – в тон ответил я.

– А почему тогда он смеется?

– Ну, как тебе сказать… Иногда взрослые смеются, чтобы не расплакаться.

Томка задумалась.

Я дождался, когда Чебышев вдоволь отсмеется, и задал волнующий меня вопрос:

– Так, друзья, а теперь рассказывайте, где находится сейчас наша «счастливая монетка».

Чебышев в ответ лишь молча растопырил пальцы: «Не ко мне вопрос». Тогда я посмотрел на Томку. Дочка в свою очередь стала разглядывать коллекцию бутылок за спиной бармена. Я очень хорошо знал этот взгляд.

– Тома!

– Да, пап?

– Где твоя монетка?

– Я ее отдала.

– Кому? Когда?

– Вчера… у тебя на работе… тому дяденьке, которого я назвала мистер Долгопупс, помнишь?

У меня отвисла челюсть.

Она отдала Чудесный Медальон моему вчерашнему клиенту Виктору Кормухину?! Не может быть! Она не подарила бы его даже мне!

– Господи, Том, зачем?!

Она как-то неожиданно погрустнела, опустила голову.

– Ну, я хотела, чтобы он передал его маме. Это ведь ее монетка… чтобы она не грустила без нас.

Я напряг память. Вчера утром Томка остановила Кормухина в холле моего офиса, пристально смотрела на него, а потом сказала: «Кажется, я вас где-то видела!». «Разве мы встречались?» – якобы удивился Кормухин, явно недооценивая способности моей дочурки. Затем Виктор увидел упавший на пол Медальон. Они с Тамарой еще о чем-то беседовали, пока я разговаривал по телефону со знакомым банкиром.

Кажется, я в тот момент пропустил что-то очень важное.

– Ты знала этого дядю? – спросил я.

– Да… он привозил маму на машине, когда мы с ней гуляли в парке. Еще весной… Я его запомнила.

Я сощурился. Получается, в этой мозаике последние кусочки стекла встают на место лишь сейчас. Предыдущий финал был ложным, почти как у Вивальди.

Чебышев подтвердил мои выводы:

– Отправь ребенка. Я все расскажу.

Томка пыталась протестовать, но я ссадил ее с коленей:

– Иди, погуляй по залу.

– Ну, пап…

– Дай мне пять минут, доча, и поедем домой. Обещаю.

Когда она отошла к полутемной сцене и вновь стала изучать микрофонную стойку, Чебышев заговорил:

– Виктор Кормухин – настоящий владелец Чудесного Медальона. Не знаю, где он его купил и за какие деньги, но на экспертизу отдал Валуйскому… Валуйский же, самоуверенный болван, оставил вещицу в машине, пока бегал в ларек за жратвой. Мой братец машину дернул, но тут же попался ментам. Медальон пропал. Точнее, как я выяснил позже, попал к Марине, которая вышла замуж и родила дочь. Дальше на меня вышел Валуйский. От него я узнал про владельца. Хм, я понимал, что Медальон, если он окончательно не потерялся, рано или поздно может вернуться к Кормухину. Я познакомил с ним Марину на вечеринке, после которой у них завязались отношения. Меня это, кстати, вполне устраивало, потому что я присматривал за обоими – и за хозяином Медальона, и за его временной хранительницей.

Увидев, как я нахмурился, Чебышев прервался, вздохнул.

– Ничего личного, майор. Хоть и косвенно, но она причастна к гибели моего брата на зоне. За все нужно платить. Короче, я думал, что либо Маринка найдет Медальон у тебя дома и отдаст мне, либо уже потом как-нибудь вытянет у самого Кормухина. Между нами, майор, я вас обоих понимаю, она классная, правда, без компаса в башке, сама не знает чего хочет. С такими хуже всего.

Чебышев снова вздохнул, развел руками. Перед ним стояла наполненная рюмка, но он к ней не прикоснулся. Кажется, он даже немного протрезвел, пока говорил.

– И вот, майор, нас с тобой ожидает чудовищный облом. Тамара отдала свою «счастливую монетку» хозяину, а тот разбился на машине, придурок!!!

Чебышев попытался рассмеяться, но уже не было сил. Получилось жалкое блеянье.

– Значит, Марина продолжала лгать мне до последнего момента, – пробормотал я.

– Чего?

– Ничего. Кому нужно было убрать Кормухина?

– Убрать? Господь с тобой, кому он нужен!

Я промолчал. У меня не было никаких мнений на этот счет. Я уже ни в чем не был уверен. Эти трое – Чебышев, Валуйский и Марина – устроили вокруг меня и моей дочки порядочную свистопляску.

– А Медальон ему не помог, – с усмешкой констатировал Чебышев. – Может, врут об этой штуке?

Я поступил почти как Глеб Жеглов, мною уже сегодня упомянутый. Я не стал сдавать Чебышева. Я был настроен настолько миролюбиво, что позволил ему попрощаться с Томкой. Она запрыгнула к нему на колени и сказала, что он «прикольный чувак». Мы с Игорем выпили на двоих бутылку пятизвездочного коньяка буквально за двадцать минут. В бутылке еще оставалось на донышке, когда в зал спустился Сергей Николаев. Оглядев нас очумевшим взглядом и отказавшись от угощения, он бросил мне: «Будешь должен за ложный вызов», – и ушел.

Пожимать друг другу руки на прощание мы не стали. Я отдавал себе отчет, что несмотря на счастливое разрешение ситуации с Медальоном, передо мной стоял уголовник. В иных обстоятельствах я бы его убил (в крайнем случае покалечил так, что ему целый год оставалось бы лишь мечтать о безболезненной дефекации), но в последних сценах этой буффонады у меня просто сдали нервы… точнее, весь боевой дух ушел в свисток.

– Не попадайся мне больше на глаза, – предупредил я на прощание.

– Была б нужда, – буркнул Чебышев. – Мне от Валуйского надо ноги унести. Ты хорошо его знаешь?

– Начинаю узнавать.

– О, тебя еще много открытий ожидает. Лучше бы тебе с ним не пересекаться.

– Учту.

Он качнул головой и цокнул языком.

– Значит, кинула меня Маринка? Вот зараза…

Я ничего не сказал, оставил его в одиночестве размышлять о туманных перспективах.

Прежде чем подняться со мной наверх, Томка устроила небольшой концерт. По ее просьбе бармен на полную мощность включил Джексона. Томка вышла на середину зала и начала накручивать попкой такие фортеля, что я не смог удержаться от истеричного хохота. На звук из кухни вышел оставшийся на свободе бритоголовый подельник Чебышева и девушка в белом фартуке. Сам Чебышев сидел у стойки и задумчиво грыз зубочистку. Томка, почувствовав внимание публики, принялась отплясывать с удвоенной энергией.

Я прослезился.

Наверху у ворот парка нас ожидали Петр со своим «фордом» и Матвей на «спектре». Все остальные уехали. Я отпустил Матвея, сам сел на переднее пассажирское сиденье «форда».

– Все обошлось? – спросила Олеся. Она выглядела уставшей, но нашла силы для улыбки. Идеальная боевая подруга.

– Угу. Едем домой, ребята. С меня праздничный ужин.

Томка запрыгнула на заднее сиденье и сразу стала обниматься с Ванькой, а потом требовательно сказала:

– Давай!

– Так сразу и давай, – буркнул Ванька. – Можно мне поносить немножко?

– Нет, давай прямо сюда. Потом поносишь.

Я заинтересовался странным диалогом. Обернулся.

Ванька нехотя вынимал из штанов Чудесный Медальон.

– Тамара!!!

Она посмотрела на меня виновато, но в то же время с каким-то торжеством.

– Я ему не соврала, пап. Я просто пошутила.

Я едва не сполз в своем кресле на пол.

Виктору Кормухину Медальон не помог, потому что Медальона с ним не было.