Текст книги "Фронтир. Избранный. Книга вторая"

Вернулась обычная скорость восприятия. КО исправно виражил вокруг меня и Капитанов, каждый уже занимался своим делом, словно это не мы только что осуществили многокилометровый прорыв. Пилоты штурмовиков терпеть не могут шутки с экшном в своей обычной работе. Для постороннего наблюдателя это больше походило на затяжной трансгалактический прыжок в недрах иной проекции, как его описывают, тот же, кому приходилось в таком состоянии управлять – лучше бы это сделал за тебя кто-нибудь другой.

Координаты прибытия подтверждались спутниковой привязкой. Я выполнил задачу. Рефлексы и бортовой церебр, скармливавший мне данные, всё сработало отлично, да только после подобных экспериментов слегка ладони трясутся. Поневоле.

«Если что и случилось бы, то огорчаться по этому поводу было бы некогда. И некому».

Как дела, солдат? Ты в норме?

Да, Капитан, сорр. Уже.

Тогда включайся, бой ещё не закончен.

Есть, сорр!

Связавшись с новыми соседями, я действительно «включился», острие гигантского клина неслось неудержимым потоком вперёд, навстречу второму слою обороны врага, уже начавшему выстраивать боевые порядки парой сотен километров дальше.

Промзоны врага, выглядевшие как сумасшедшая мазня свихнувшегося художника поверх радарной сетки, готовились к нашему приходу. Впереди нас ждала самая жаркая часть всей операции.

Но мы были к ней готовы. Впереди уже начала ухать молотом о наковальню наша орбитальная группировка.

Цитата из Бортового журнала: «Атака за атакой залпы врага выгрызают дыры в твоей броне, кромсают твою защиту, без конца выматывают нервы. Ты, переживший непрерывных четырнадцать часов боя, становишься вопящей живой клеточкой, упрятанной в толщу машины, но от этого не переставшей быть беззащитной. Когда возможности штурмовика подходят к последней черте, за которой – лишь рёв всепожирающего пламени, тогда он, лишь кажущийся частью тебя, действительно становится тобой, вместо тебя. Твой «Ксеркс» дрожит, проносясь сквозь зону прямого обстрела, замирает от ужаса, провожая глазами волну огня, что должна спасти твоего товарища, и кричит от боли, когда из тела друга уходит жизнь.

Но снова и снова вступает в бой, копя где-то в своем н-фазном нутре поистине человеческую ярость.

А ты… ты просто замер и ждёшь чего-то, тебе неизвестного».

Кенстридж кружил по комнате, как дикий зверь в клетке. Ему было безумно тесно в этих стенах, хотелось вырваться отсюда, найти поблизости какое-нибудь место, где было бы много света, много пространства, много людей, лишь бы вырвать сознание из безумного кольца одних и тех же мыслей, превращающих ожидание в пытку.

Набрать многократно проклятый код Совета было делом считанных секунд. Сколько раз ему ещё предстоит активировать в памяти эту последовательность цифр, которая всегда означала одно и тоже – ожидание скорой беды. И вестником этой беды был он, инвестигейтор Кенстридж. В этом состояла его работа, именно этого от него ждали в Совете, но как же он ненавидел себя, такого нужного, такого полезного галактике, в эти тоскливые минуты.

Кандидат, кодовое имя «Небесный гость», подвергается непосредственной опасности.

И всё. Теперь можешь быть свободен. Ты уже сделал своё дело, разгадал очередной ребус, быть может, слишком поздно, но теперь, поверь, от тебя уже ровным счётом ничего не зависит. Тогда зачем ты стоишь посреди пустой комнаты и не можешь оторвать взгляда от двух десятков эрвэ-панелей, которые показывают тебе абсолютно устаревшее уже к этому моменту прошлое далёкой Галактики, не можешь оторваться от разворачивающегося перед тобой маховика судьбы.

Последние уточнения тоже не потребовали много времени.

Кенстридж за пару минут сумел убедиться, что пока он возился с информационным пакетом, «Инестрав-Шестой» уже успел дать подтверждение – план операции признан разумным и подлежит исполнению в любые сроки на усмотрение командования Легиона. С тех пор прошло шесть субъективных часов, и не было нужды гадать – с учётом текущего временного лага с ГД в пятьдесят две минуты, по времени «Небесного гостя» операция уже должна была длиться не меньше пяти часов.

Манипул «Катрад» так торопился сверстать свой грандиозный спасительный план, что не стал бы ждать ни минуты, в расчётный момент прибытия подтверждения машины Легиона уже должны были быть в воздухе. И если бы подтверждение опоздало, всё началось бы и вовсе без него, под ответственность капитанов.

В чём Кенстриджу и удалось убедиться, стоило его служебному церебру добиться подключения к трансляции по прямому каналу, который по всем правилам был запущен в момент первого огневого контакта. Штабы КГС кто-то очень любезный попросил поделиться с Кенстриджем информацией. И он даже догадывался, кто.

Иногда прямой контакт с Советом мог быть полезен, хотя обычно от него были одни неприятности.

Канал работал на полной мощности, но её хватало не намного. Позволить себе стационарный орбитальный ретранслятор с базой, разнесённой в плоскости эклиптики, Легион не мог, а орбитальная группировка была слишком мала, чтобы поддерживать достаточную входящую мощность сигнала, так что в результате приходилось довольствоваться малым – тактикой отдельных Отрядов, переговорами офицеров и телеметрией с базовых наблюдательных станций.

Всё это с дотошностью самоеда Кенстридж вывел вокруг себя, и теперь кружил в этой информационной клетке, не умея из неё вырваться.

Он смотрел на безумно далёкую историю и не мог заставить себя поверить в то, что все эти люди уже могут быть мертвы, а он об этом узнает лишь долгих пятьдесят две минуты спустя.

Плечо Эрхаузе было неумолимо. Субпространственные модулированные нейтринные пучки формально двигались относительно «физики» с бесконечной скоростью, не подчиняясь обычному ограничению на скорость сигнала, но эта условная бесконечность упиралась в другое ограничение – по темпоральной локализации. Фронт сигнала на межгалактических расстояниях начинал «растягиваться» во времени поперёк несущего потока, так что приёмник мог начать достоверно считывать получаемую информацию лишь спустя определённое время, соответствующее полуволне Эрхаузе, тем большей, чем большее расстояние прошёл сигнал. При текущих взаимных положениях Сектора Сайриус ГС и Двадцать четвёртого Сектора ГД это плечо и составляло пятьдесят две проклятых минуты. Обмен сигналами занимал вдвое больше.

Это было сейчас равносильно просмотру хроники вековой давности. Кенстридж наблюдал, как колеблется вражеский фронт под ударами тяжёлых штурмовиков Ковальского, как стягиваются для контрударов боевые машины механоидов, как сбивает их слаженное взаимодействие шумовая завеса от спецсредств, как накрывает плацдармы средней дальности орбитальная группировка, получившая сегодня возможность хоть частично не стесняться в средствах, ограниченная главным образом требованиями к безопасности для проникших глубоко на чужую территорию штурмовиков Легиона.

Кенстридж наблюдал за этим всем, как за танцем смерти, который разворачивался перед ним без возможности как-то повлиять на его исход. И всё чаще слезящиеся от долгого напряжения глаза инвестигейтора косились на единственную беспросветно-тёмную виртпанель.

В его мозгу свербела безответная мысль – а будь у него право и возможность прямо сейчас связаться с «Небесным гостем» и сказать… что он вообще мог сообщать Ковальскому такого, что стоило бы произнесения.

Попытаться объяснить, зачем он и его ребята нужны Галактике? Что Ковальский должен быть счастлив, что за него есть, кому искать и находить ответы? Те ответы, которые не предназначались самому Ковальскому.

А может, его стоило бы предупредить? Раскрыть карты, сказать, что теперь он не один, на его стороне работает могучий механизм разнообразных Галактических институтов во главе с Советом Вечных, и что его план уже не нужен, что можно отводить Легион, готовиться к худшему и беречь силы?

Кенстридж кисло ухмыльнулся.

Посмотри на этот театр военных действий, инвестигейтор. Всё идёт, как шло. Никто не собирался сворачивать операцию.

Можно гадать, какие выводы сделал для себя из полученных от Кенстриджа данных сам Первый, но покуда последствия этих решений оставались сокрытыми под непроницаемым пологом пятидесяти двух минут.

Где-то там, далеко, что-то происходило, что-то грандиозное, но вот что?

Совет мог отправить Ковальскому сигнал опасности, не вдаваясь в подробности. Мог приказать свернуть операцию. Мог раскрыть все карты, расписавшись в собственном бессилии.

Кенстридж снова покосился на чёрную виртпанель.

Да, ответа всё не было. И это изводило его больше всего.

Его многострадальная находка на самом деле не изменила ничего. Хотя бы приблизительно было понятно, где искать. И даже, наверное, что искать. Но чем искать и самое главное, что потом с этой находкой делать – оставалось непонятным.

Да, флотская разведка наверное в этот момент работала в авральном режиме, по тревоге поднимался персонал космических крепостей, архивы перелопачивались в поисках свежих разведданных, и самое главное – собирались все силы, которые можно было стянуть в тот отдалённый участок пространства ГД.

Шла война, все наличные силы и так были задействованы на своих участках боевых действий, флотские резервы были не бесконечны, и нужно было время, многократно проклятое время, чтобы перегруппировать корабли, не оголяя при этом другие участки. Ведь если подумать, планета не стоила таких усилий, к тому же вся свистопляска по факту началась из-за смутных догадок одного старого усталого инвестигейтора, у которого только что родились ещё две внучки.

Или из-за паранойи Капитана Ковальского. Или из-за них обоих.

Да стоило ли вообще сообщать об этом?

Через пару часов всё и так разрешится само собой. Ковальский с наскока возьмёт штурмом центральный промсектор врага, а вся эта кутерьма забудется, как страшный сон.

С чего ты взял, инвестигейтор, что только ты в этой истории прав?

Каков шанс того, что Совет сообразил, в каком цейтноте оказался, и не стал ничего предпринимать, что эта виртпанель так и останется чёрной, сколько не сверли её глазами? Что, если уже ничего нельзя сделать, и у этих ещё живых воинов на поверхности бесконечной далёкой безымянной планеты уже нет шансов, и им просто оставили возможность до последнего думать, что судьба – в их руках?

Нет, так нельзя. Это бесчеловечно.

А что человечно?

Швырнуть в сторону уже завязшего в боях Легиона инфопакет, так, мол, и так, мы делаем всё, что в наших силах, но помочь вам в данный момент не представляется возможным, потому что мы и сами не знаем, чего вам ждать, и мы не уверены даже в том, верны ли наши вводные данные, что наша слежка за вами несовершенна, потому что мы вам слишком доверяем, Капитан Ковальский, а вот держали бы вас на коротком поводке, и возможно, ваши люди бы сейчас не гибли.

А может, Совет так и поступил? Признался во всём, после чего «Небесный гость» в своих сумрачных глубинах стиснул зубы и продолжил действовать по старому плану, ведь решил же он однажды, что это единственный путь?

Кенстридж со злостью стукнул раз и второй по собственной раскрытой ладони, да только боль в запястье не помогала.

Это был замкнутый круг, из которого не выбраться. Что он знает о Первом? Что он знает о Совете? Что он знает о Ковальском, кроме тех крох, что они ему доверили.

Знаток душ Кандидатов, гроза подчинённых, трижды дед инвестигейтор Кенстридж.

Ничего-то ты не знаешь. Твой удел – вот эта чёрная виртпанель.

Оставалось молиться, чтобы Капитанский Манипул «Катрад» всё-таки сумел довести свой самоубийственный план до конца.

Только чёрные небеса «Сайриуса» были глухи к подобным мольбам, там не было ничего, чему можно было бы молиться. Живые боги человечества обретались внутри силовой скорлупы титанической космобазы. И они сделают, что могут. История покажет – уже показывала миллионы раз до того – как много и как одновременно мало они могут.

Между тем драма, скрывающаяся за схемами и визуализациями, продолжала разворачиваться перед Кенстриджем во всей своей неприглядной красе.

Ударный клин Легиона сначала ринулся в обнаружившийся просвет вражеского строя, ломая чужое построение, на полном ходу, на немыслимой для тяжёлых штурмовиков скорости, не давая противнику опомниться, собрать силы для контратаки. Но без прикрытия отстающих флангов центр с каждым пройденным километром подвергается всё большей опасности отсечения и блокирования над территорией вражеских промзон.

Рискнёт Ковальский или нет?

Кенстридж не был великим военным стратегом, но он недаром столько лет по крохам изучал психологию «Небесного гостя». Он видел, как колеблется Капитанский Манипул, разрываясь между такой близкой, такой ускользающей с каждым мгновением победой и необходимостью удерживать своих людей от рискованных манёвров. У Легиона не было сейчас так необходимой ему поддержки с поверхности, не было мобильной бронепехоты, лёгкой авионики и зенитной артиллерии. От орбитальной группировки же при такой плотности боя не было никакого толка. А значит, нужно во что бы то ни стало держать линию фронта, тормозя прорыв, подставляя под огонь столкнувшиеся с яростным сопротивлением фланги, теряя людей.

На войне всегда гибли люди, разница лишь в том, становились ли они бессмысленными жертвами чужих ошибок или же до последнего сражались за своё понимание собственного предназначения, сознавая, что их смерть не была напрасной.

Кенстридж наблюдал на эрвэ-экране огненную дугу мучительно выгибающейся виртуальной линии фронта, сверлил взглядом опасные участки и с облегчением переключался на другие, когда опасность прорыва миновала.

Сколько невероятной силы воли было вложено в этот бросок, сколько сложнейшего стратегического расчёта и тактического таланта, а ведь те двое, что управляли сейчас этой слаженной боевой машиной, не сидели, как Кенстридж, в прохладе бункера, они были там, со своими людьми, в самом пекле, под огнём. И потому могли решать, насколько оправдан риск.

Десант всегда так воевал. Никаких телеуправляемых систем, только люди. И дело тут было не в потенциальной опасности взлома контрольных кодов, хотя механоиды были горазды на такие методы ведения войны, дело было в принципе.

Солдат и его война. Один на один. Неважно, что враг бесчувственен и безмолвен. Неважно, что он, вообще говоря, и неживой. Иначе всё бессмысленно, подвиг превращается в механическое подобие. За которым – поражение и всё равно смерть. Только уже не только твоя лично.

И потому Ковальский не мог бездумно бросать в бой отряд за отрядом, как это делал его противник, ему нужно было беречь тот единственный ресурс, который не восполнят никакие транспорты из метрополии. Людей.

И он сдался.

Решение было принято, это Кенстридж понял мгновенно. Чуть дольше сменным манипулам разрешили задержаться в тылу на отдых, замедлилось продвижение вперёд, начал сокращаться по краям фронт, ударные Отряды уже не так яростно бросались в любые открывшиеся просветы в обороне врага.

Что ты делаешь, Ковальский, на что надеешься?

Даже если Совет тебе так ничего и не сообщил, у тебя есть твой «Небесный гость», спроси его, спроси себя, что ждёт Легион уже вряд ли на новой Базе, а скорее на полпути назад из-под угрозы окружения. Он не может никого спросить.

Обессиленный Кенстридж снова убрался в угол к своему креслу и забытому матэ.

Если он был прав в своих построениях, то это был конец.

Что бы ни ждало Легион в дальнейшем, это будет уже не война, а гонка наперегонки со смертью. Иначе зачем несколько часов назад Ковальский так яростно тянулся своей армированной перчаткой к горлу врага? Зачем весь этот безумный риск и безумное же военное мастерство?

Всё теперь бесполезно. Легион поворачивал домой.

Нет, конечно, допусти сейчас чужеродный разум заметный просчёт, ему не дадут шанса его отыграть назад, здесь воевали величайшие мастера своего разрушительного, но одновременно спасительного ремесла.

Но враг ошибок не совершал.

Да, он тоже до предела измотан, если это слово применимо к толком не исследованной квазиживой плоти механоидов, он сжёг в пламени орудий Легиона большую часть своих сил, и на восстановление ему понадобятся годы, как будто они у него будут. Но то, что осталось, продолжало быть серьёзной угрозой для изношенного, оставшегося без спецсредств и забравшегося слишком далеко от дома Легиона.

Путь домой на взгляд отсюда, из бесконечного далёка пятидесяти двух минут, был ничуть не более безопасным, чем продолжение атаки. Но всё-таки Ковальский принял такое решение.

Кенстридж устало потёр глаза. Если он устал, стоя тут и глядя на симуляцию, то как устали десантники там?

А потому стой и смотри. Это твоё решение, возможно, оказалось слишком запоздалым. Это оно, возможно, завершит сегодня дело кодового имени «Небесный гость». Это оно, возможно, стоило жизни целому Легиону.

Который сейчас неторопливо, подобно левиафану, принялся подбирать растянувшиеся в пространстве щупальца Секторов и отдельных Отрядов, и постепенно начинал обратный ход.

В тот момент, когда орбитальная группировка начала прощальный салют, расчищая Легиону путь к отступлению, Кенстридж почувствовал, с какой силой колотится его сердце. Чёрная виртпанель сменилась сверкающим символом ожидания. Слепленная из двух протуберанцев двояко изогнутая буква S могла нести что угодно, спасение или смерть. Но она означала одно – Совет нашёл разгадку. Мучительное ожидание окончилось.

Но лучше бы оно продолжалось дальше.

В висках всё бил и бил кувалдой о металл набат сердцебиения. Разгадка не была концом, она была только началом. У Кандидата Ковальского в деле мелькнула очередная пометка. Он снова подтверждал неслучайный выбор его кодового имени. Возможно, последний раз в жизни.

«Мы с Капитаном Алохаи посчитали, что на данном этапе операции будет нелишним подвести некоторые итоги сегодняшней кампании.

Фронтальная атака провалилась, вам это прекрасно известно. Мы ещё потесним врага на некоторых второстепенных участках, постаравшись нанести как можно больший урон их инфраструктуре и мобильным боевым подразделениям, однако на этом можно смело признавать наш первоначальный план не актуальным, и в дальнейшем действовать согласно тактической обстановке.

Согласно предварительному анализу Капитана Алохаи главная наша ошибка состояла в пропущенном нами незначительном отклонении первоначального вектора атаки – ударные подразделения, брошенные противником на наш фланг еще в первой фазе операции, я имею в виду боестолкновение в квадрате UF-4, задержали правый фланг достаточно, чтобы мы вынуждены были отклонить фронт на десяток градусов влево. На схеме видно, что произошло дальше.

Группировка врага, которая сумела остановить Третий и Пятый Крылья, лишь усилила первоначальное искажение генерального плана, всё дальше оттягивая нас назад по времени. Вместо того, чтобы ворваться на скорости на их территорию, заставляя бомбить собственные промзоны, мы завязли в череде мелких стычек над второстепенными комплексами механоидов, не имея возможности разрывать строй без поддержки с поверхности.

Механоиды – не очень хорошие стратеги, то даже таким незначительным преимуществом они воспользовались. Теперь мы слишком далеко на чужой территории, так что сбор всего Легиона для обратного прорыва потребует значительного времени, и теперь орбита нам не поможет. Второму Крылу следует быть готовым обеспечить основным силам отход в случае непредвиденных сюрпризов из нашего тыла. Мобильная пехота основными своими силами остаётся встречать нас на равнине, наземные мобильные комплексы также остаются на прежних позициях.

Далее. Транспортировка Базы ещё не завершена, поэтому не забываем, что это – основная цель сегодняшней операции, поэтому разведка врага должна по-прежнему оставаться в неведении о перемещениях за условной линией фронта. Осталось самое сложное – силовые щиты заметно истощены, и ресурс машин не бесконечен, нужно аккуратно, как на учениях, свернуться и отступить. Личную работу с манипулами оставляю на ваше усмотрение.

Надеюсь всех вас увидеть завтра на разборе полётов в куполе Капитанского Отряда.

Совещание окончено».

Отряд был измотан до крайности, постоянное перемещение с фланга на фланг лишало меня остатка чувства ориентации. Где мы, какое подразделение прикрываем, в тылу мы или на самой линии фронта. Откуда ни возьмись явившийся нам на голову плотный снег, закрывая прямой обзор, заставил немедленно отключить внешние видеорецепторы штурмовика, и я с головой погрузился в пространство фантомов тактического интерфейса. Мысли терялись в нагромождении полей и векторов, невозможно оставаться до конца участником сражения, ты волей-неволей отстраняешься от этого бредового хаоса, становясь инертным. Всё чаще и чаще мне приходилось уводить ребят в тыл, где парни могли хоть немного отдохнуть и прийти в себя.

В каналах связи царила тишина. Все устали, как собаки. Я даже не мог припомнить, когда в последний раз с кем-то разговаривал. Только сейчас, когда моя машина спокойно висела бок о бок со штурмовиками Капитанов в самом центре водоворота боя, я ощутил тишину. Здесь нельзя было вообразить, какой огненный дождь изливается на землю в десятке километров отсюда. Снег шипел на раскаленных бронеплитах, да искрили стыки в том месте, где направляющие силовых полей вплотную прилегали к выступающим частям моего «Баньши». Накачку экранов приходилось уже серьёзно беречь, сворачивая кокон до минимума, экономя на касательных попаданиях.

Не веря самому себе, я активирую область контроля связи.

Лишь бы она тоже отдыхала в этот момент…

В тот раз мне повезло.

Капрал Иреннис, на связи КО.

Её лицо, возникшее передо мной, было неестественно напряжено, почти перекошено.

У меня такое же. А может, и похуже.

Как вы там?

Держимся. А вы?

Тяжело ждать. А так, сейчас снова передышка, осталось километров сто пятьдесят.

Готовьтесь, похоже, скоро ваш ход. Береги себя.

Есть, сорр! И тебе счастливо.

Образ погас, напоследок вымученно улыбнувшись.

Я выдохнул и вернулся к текущим делам. Повторный прозвон энерговодов набортного вооружения. Да уж… этот блок готов – прямые попадания для штурмовика даром не проходят. Как глупо – из всего моего арсенала теперь функционирует всего четыре установки. Бой не пощадил моего «Баньши». Анализаторы систем авторемонта давали «серые» результаты по всем каналам – регенерация лишь на Базе, хорошо, что всё штатно заглушено. В чудовищном пекле сражения не выдерживают даже сложнейшие системы восстановления. Торчащие оплавленные обрубки насекомообразных конечностей – вот верный сигнал тому, кто считает, что мощная броня позволяет совершать ошибки.

Третья смена! Вернуться в бой, к нам идут.

Активировать ходовую. Тактику на основную виртпанель.

Я вновь обрел дар управления машиной, по короткой дуге выходя на курс, и поспешил присоединиться к ребятам, находившимся в самой гуще боя.

Продолжим.

Залп, уход, доворот, блок, удар!.. всё в жутком карусельном темпе.

До отупения, до полного исчезновения страха, до океана ярости, плавящего твой мозг.

К моменту сигнала начала движения Отряд потерял двенадцать машин – больше, чем за последние полгода.

Хуже было другое.

Совсем другое.

Девять человек из этих двенадцати уже никогда не увидят свои родные миры. Каждый из них мне был не подчинённым – товарищем. Я знаком с их родными, помню наизусть дни рождения, любимую музыку, пару анекдотов о их родной планете и количество лун вокруг неё. Лун, которые больше не их луны.

Они остались просто набором атомов, подвешенным в пустоте космоса, как и вся остальная неживая, и потому никому не нужная материя.

Атомная дрожь. Бесконечность, возведенная в неизмеримую степень. Мрак-свет, чудесный коллаж фантомов, несущихся из ниоткуда в никуда. Атомы просто существовали. Им не было дела до того странного понятия, которое называется нашей вселенной. Отсюда, изнутри, всё выглядело совершенно иначе. Нет горя, нет радости, боли и счастья. Есть только атомная дрожь и вероятность состояния. Голая математика сгустков энергии не несла ничего. Только бесконечность сочетаний квантовых бездн превращала нечто в реальность. Это в нашем мире вакуум космоса был разорван всплеском чудовищных энергий. Распоротое пополам, пространство задрожало и на свет появились огромные структуры, порождения нашего и не нашего миров. Все завертелось в эйфории осколков частиц и гибнущих душ. Продукты тысячелетних цивилизаций, продукты миллиардов лет эволюции сражались за право устанавливать свои законы над частицами этого кусочка пространства. И разве атомам не все равно, куда кинет их очередная флуктуация, и есть ли у неё разумное начало. Есть ли у тех фантомов душа…

Да что душа… тот же фантом.

Что бы ни происходило в макрокосме, оставалось лишь дрожание атомов. Говорят, и оно когда-нибудь прекратится, но, между нами, это будет нескоро, а до тех пор…

Симах-Нуари зябко повел крыльями, преодолевая последствия сгущения. Тяжело чувствовать себя смертным. Неприятное ощущение возникло сразу после беглого взгляда на план сражения. Кандидат как всегда оказался в самом пекле, при четырёхкратном превосходстве сил врага. Однако он умело руководил своим Легионом и успел значительно продвинуться в глубь чужой территории. Он добился своего и теперь, когда силы его всё же иссякли, а они всегда кончаются, рано или поздно, ему следовало отступить, перегруппироваться, отремонтировать парк машин и ринуться дальше делать своё дело, пусть не сразу, но победа была близка. Всё грамотно, расчётливо и чётко. Но судьба подчас губит даже лучшие таланты, будь они хоть сколько гениальны в своих планах.

Сегодня она приготовила им обоим такую проверку на талант и везение воина, что не пожелаешь и ракшасу, кажется, так в террианской мифологии звали демонов-людоедов.

Нельзя сказать, чтобы Симах-Нуари привык о чём-то жалеть или что-то просить у судьбы, нет. У Тсауни в словаре не было такого понятия, как «сожаление».

Просто сегодняшний день может многое изменить в истории Метагалактики, а ему, Симах-Нуари, не дано и толики сил, с помощью которых на эти последствия можно было бы хоть как-нибудь повлиять… От него сегодня ничего не зависит, разве что от Кандидата.

Повинуясь команде, флот Птерикса ринулся на врага.

– Дядя Вано, ты мне скажи, почему на Изолии так мало дней с плохой погодой. Мне здесь постоянно чего-то не хватает. Маленькой грозовой тучки у горизонта. Эти красоты кажутся приторными, источенными сотнями лет спокойного любования. Сюда бы грозу, бурю! Чтобы мы не сидели вот так, свесив ноги, не рыбачили, тихо переговариваясь, а кричали бы в голос посреди штормящего моря.

– Ох уж мне эти молодые да скорые! Всё вам шуму подай, тишина их не устраивает.

Голос дяди Вано пронизывал его собственный, колоритный сарказм, но я почувствовал, что он доволен, мало того, откровенно дожидается хорошего, мужского разговора.

– Шум шуму рознь. Просто… ну, так не бывает, даже на базовых мирах Терраформеров ГИСа всегда есть сезоны, всякие неожиданности, что природа любит выкинуть. Что тут хорошего, когда столетия подряд одно и тоже?

– Рэд, ты ж сам понимаешь. Изолия – декорация. И только. А уж во что её Творцы завтра возжелают превратить… Они и сами не знают. Вот будет Премьера, так они в тот день ещё не такое устроят. А может, возьмут, и ничего трогать не станут, оставят как есть.

– Говорят, «Изолия-Мейджор» уже отправилась в полет?

– Да, полетела, милая, теперь мои подопечные пуще прежнего меня кушать примутся. А всё-таки, почему, как сам считаешь, тебе спокойствие здешнее не нравится? Только ли потому, что всё так предсказуемо?

Будто я знаю. Вот уж, это вопрос, на который толком не ответишь.

– Не по мне это. И всё тут.

– Хе, это в тебе говорит солдат, ему странно наблюдать, как людей десятки лет окружает тишина, хочется крика, надрыва, сражения. А здесь все не такие. Буря в душе, борьба идей, всплеск эмоций. Сидит иной такой Творец в своей келье, может полжизни просидеть, в поисках нужного слова. А потом выйдет, и всем тут покажет. Или не выйдет и не покажет. Всяко бывает.

Я решил не отвечать. Всё равно толком не смогу сказать.

– Ведь всё это дорого и тебе тоже, но – оно слишком уж много сил отнимает, Изолию можно просто и инертно любить, за неё не нужно бороться, если ты не Творец. А ты не Творец, я знаю.

– Ох, дядя Вано.

– «Нельзя рисковать собой, не поняв до конца, что именно ты хочешь этим защитить»? Не это ли ты мне в прошлый приезд декламировал? Вот ты и принял свою жизнь как само собой разумеющееся, как единственно возможный вид существования. Ты не должен быть прост, как те вояки, которых встретишь в любом порту. Так неужели я не прав? Только не обижайся за своих братьев по оружию, их жизнь действительно проста и безыскусна, они сражаются, жертвуют своими жизнями. И всё. Штатский вынужден придумывать куда более прозаические оправдания своему существованию.

– Ты считаешь, что я размениваю свой собственный внутренний мир на физику, рефлексы, чистую борьбу за собственную жизнь, без изощрённых эмоций и долгих планов, что мне чужда глубина?

– Да нет, что ты. Просто ты говоришь себе, что твоя психика не может пережить и то, и другое разом, что ты просто сломаешься. Я же вижу, Рэд, ты слишком ценишь тишину и тепло внутри себя. Слишком много, видать, сил и слез ушло на их создание. И ты уже не можешь сделать так, чтобы и там была буря. Чересчур много былой боли, чтобы теребить раны без надобности. И ищешь, и находишь ту самую грозу на горизонте – снаружи. Да только не всякая тишина годится человеку, как и не всякая гроза.

«А твоя могилой отдаёт». Это я сам тогда додумал или случайно с ним соприкоснулся мыслями? Не знаю.

Я помолчал, молча глядя на поплавок, подсёк, аккуратно снял рыбешку с крючка, насадил червя и снова закинул.

– Я ушёл из Десанта.

Он удивился, но показывать этого не стал. Вот как. Он до последнего был уверен, что даже причина моего последнего здесь появления не заставит меня свернуть с избранной когда-то тропы. Всё так же, не оборачиваясь на меня, он принялся теребить подбородок. Хоть чем-то я сумел его поразить.

– Браво. Хотя… я тебе не завидую, причина-то ой, какая. Это всё как-то связано с причиной твоего здесь появления? Ты же здесь не просто сообщиться Лиане, тем более, что она и сама знает.

– Почти, дядя Вано, я вообще-то хотел в наших с ней отношениях кое-что переиграть, раз уж обещал, но вот, не вышло. Завтра улетаю обратно в Галактику.

– Загадками разговариваешь. Ну, не хочешь говорить сам, пытать не стану. И что ты собираешься делать? Не присмотрел ещё себе тихий мирок здесь, в старых Секторах?