Текст книги "Время истекло"

99. Ромул

Стрекоталка зудела где-то на самом краю слышимости, дразня своей недосягаемостью. Словно комар в нощи – трепещет себе крылами, пищит противно, а поди его разгляди, кровососа.

Кто бы ни был тот добрый человек, что скользил по-над кронами, а даже и в наших глухих местах он предпочитал зело беречь своё инкогнито. Полёт свой вёл низинками да на малом ходу, будто бы подозревая окрестные хутора в недобром намерении летуна изловить да придать его гласности.

И не сказать, что напрасно. Позату весну прибыл о полку бронированных мотогусар господин столичный с нарочным предписанием. Ну как, столичный, не с самого града Москова, но поближе, с полкового уезду, что Трубу сторожит. Прибыл и прибыл, только его с тех пор обыскались городовые-поселковые. Нет как нет. Да и мотогусары с тех пор поистрепались на вид – кто спился, кто в самовол пошёл. Назад их без начальству не ждут, исполать тебе, господи, а тут уж и хозяйство, невестушка сыскана, банька стоплена по-чёрному, не угореть бы… Да ну его в пень, ту службу.

Так что не зря летун низенько стрекочет, у нас даром что божья благодать, а бывалоча творится по несознанке всякое лихое. И на болотине, и в лесах.

А вот сама стрекоталка. Стройная, ладная, больше стрекоза, чем птаха. Скользит-елозит, носу не кажет. На вид как будто автожир вроде тех, что деревенские в складчину берут поля от жука опылять да дурную траву изводить, только побогаче, с висюльками разными, навроде прибора какого. Да и шустрая не по месту – наши-то едва ли две русских мили в час держуть, али дюжину пятисоток, их и на ровере бывает догнать не труд, а тут хода поди как у паровоза, и главное ты глянь, какие вензеля промеж крон выписывает, тихарится. А коли тихарится, знать, замедляет.

Автожир штука простая, коли сбросил оборот, так сразу подъёмная силушка уж не та. Сельчанам не проблема, они над кукурузой да вкруг потата путь держат, на брюхо себе шлёп и сиди жди волокушу, на сегодня отлетались. Над лесом же как идти на подобном – непонятно. Впрочем, чего гадать, стрекоталка споро сыщет себе неприметную поляну, дабы поскорее укрыться, али перелесок какой. И причина всего неудобства тоже не секрет – по небу уж раздались хлопки с характерным ду-ду-ду. Это пускались из стартовых колодцев новенькие, купленные у татарвы винтолётья береговой охранки. Со стороны Нарьян-Мара, али Печорской губы, покуда не понять. Далеко – вёрст двести – а слышно. Знать, спешат уже, торопятся.

Занятное дело эта стрекоталка, ой занятное. И чего ей здесь за интерес, коли от Усть-Цильмы до самой Воркуты вдоль берегов поди даже и приличного заводишка не сыскать, одно сплошное земледелие уж полста лет, как мерзлота отошла да нивы по северам заколосились.

Автожир меж тем совсем затих, погрузившись брюхом в удобную поросль молодого леска. Ну да, где целую полосу пожаром слизало прошлым летом, там смело давай посадку, не жди никакой беды. Деревца тут все тоненькие, едва в человеческий рост. Самое оно без опаски приземлиться. Опять же – полоса неширокая; по оба края старая ржа железнодорожной насыпи, получилось навроде пожарной просеки. Заходи да садись, коли умом не богат и досюда без разбору забрать решился.

Стрёкот на сём послушно сгинул, как не было. Теперь винтолётьям тут хоть облетайся – беспонту по земле жалом водить. Автожир сей хоть выглядит простецки, да явно не прост, наноплёнка уж сама по себе рябью пошла, умело таясь на фоне листвы. Поди разгляди птичку с-под небесей.

А вот и хозяин того добра показался. Никаких тебе глупостей, одет как все местные – в джинсы да ветровку неприглядного тона, чтоб сподручнее в дерьме валяться. За спиною сидор, знать, довольно веский, может и на цельный пуд потянет, а внутри поди что круглое, цельный кавун али гиря какая. Токмо зачем человеку в лесу гиря, и кто когда видал кавуна столь веского, чтобы взрослый мужик под его тяжестью так уж склонялся.

Сам летун при этом каким хлипким отнюдь не выглядел. Да, в годах, по коротко стриженному ёжику седой головы видать, но сам-то добёр, поди сажень без чети росту, ни пузени какой, ни морщин особых. Знать, и кормёжка у него справная, и держит в себя в форме, а шаг-то какой, пружинящий, топает себе уверенно вперёд, только на запястье поглядывает, с направлением сверяется.

И главное поди соображает, куда ловчее двигать. На Денисовке любого пришлого встретит патруль, а коли ты милости околоточного не сподобисся, там тебе и быть до утра в железах. Винтолётья у нас за просто так не шмыгають, то кажный окрестный на зуб знать должон. Потому двигался мужичок грамотно, на север, в поля, благо их по правый берег было предостаточно. Какие реестровые, а какие и вольные, за мзду малую, благо той земли кругом – даже пятая часть лесов до сей поры не сведена.

А всё потому что народцу мал-маленько. Тут делов-то, для обоснованья – позвать с Печоры самоходный равнятель, чтобы отвалы понаделал да на случай разлива от поймы отгородил. Стоит то недёшево, но и не сказать чтобы совсем непосильно. А потоместь – только трудись, осваивай землицу, она тут плодородна-ая. Да только кому трудиться-то? Алконавтам с Денисовки, что между приходами в порт сухой баржи неделями не просыхают? А может, городским с Нарьяан-Мара? Так тем местный гнус не по нраву.

Потому и не освоена, выходит, до сих пор стоит территория. Хотя, если так и поглядеть – хутора постепенно обустраиваются, не то чтобы совсем дикость кругом, бывают и совсем добрые хозяйства.

Мужичок между тем ровно к одному такому и направлялся. Хозяйская усадьба, летний навес для техники, широкий заезд под землю в хранилище, дальше коровник, птичник, даже конюшенка небольшая, всё солидно. Куры бродят по двору, два свинтуса нежатся на майдане, ну не любо ли?

Вот и залётчику нашему любо. Шагает себе вперёд, как к себе домой, даже глаз никуда не скосит, будто бывал тут не единожды. И только на сухой кашель ружжа останавливается, терпеливо поднимая руки вверх.

– Кто таков?

Голос хозяина прозвучал в матюгальнике не без смешинки. Уж больно нахален был пришелец.

А ответа-то и не слыхать, тому как далеко.

Рот-то мужичок открывает, а всё ветром его слова сносит.

– Стой там, ща.

Пощёлкал чем-то у себя хозяин, отчего в эфир пошли наводки, а собака во дворе вдругорядь забрехала да унеслась аж за майдан. У всяких кабыздохов слух чуйкий, тут уж как водится.

– Теперь говори.

– К Сяо Вану буду.

На этот раз голос отвечающего зычным эхом разнёсся по всей округе.

– А звать тебя как?

– Родионом кличут.

– По батюшке?

– Романыч я.

– Не знаю такого.

Пришелец продолжал держать руки вверх и нетерпения проявлять не спешил.

– Да ты пусти, хозяин, там ужо обсудимо.

Хуторянин на это хмыкнул, но ствол опустил.

– Ну заходи, коли не шутишь.

Трое дроньев, окружившие тотчас неурочного гостя, тут же сорвались с места и унеслись обратно под навес сторожить. Смекнувшая, что шухер рассосался, псина тоже вернулась на исходную позицию между хозяином и пришельцем.

Сам же хозяин уселся на лавку и вернулся к своему основному на тот момент занятию – поедать из широкой миски дикую смородину, заблаговременно протёртую с сахаром, чтоб не так кисло во рту было. Чем ещё на жаре в середине дня заниматься. Вот попустит слегонца солнцу, али тучи снова набегут, можно будет обратно на поля двинуть.

– Доброго здоровьица, хозяине.

Это назвавшийся Родионом уже добрался до места, а ничо так он чешет, что твой спортсмен-разрядник. Нет времени, стало быть, на раскорячку.

– Доброго.

– Это вас, господин хороший, Сяо Ваном кличут?

Хозяин снова хмыкнул, делая приглашающий жест подсаживаться.

– Да как-то Ваней в основном. А ты штоли городской, мил человек?

– Да коли бы и так. Всяко по здешних местах я бывал немало, особливо в детстве.

– Это ж в каком годе? – не поверил, значить.

– Да почитай что в прошлом веке то было. Но последний раз лет двадцать как заглядывал сюда проездом, посмотреть, как оно всё изменилось.

Самозваный Ваня присвистнул, оглядывая Родиона. Неплохо сохранился, шельма. Эхма, городски-ия.

– О как. Ну добро. А меня откуда знаешь? Так-то мы с соседями не особо отсвечиваем, не какие реестровые чай.

– Да и делов-то, что не реестровые. Слухами земля полнится.

– Это какими такими слухами? – нахмурился Ваня, так что и без того азиатские глаза его окончательно сошлись в две щёлочки.

– Что проживает де на Печоре Сяо Ван, знатный сельчанин и хлебосольный такой, ух. Лет пятнадцать как проживает, добра наживает.

Тот в ответ только губами покривил.

– А может и не проживает.

– А может и нет, – легко согласился Родион, снимая с плеч сидор и через силу водружая его на стол. – Да ты не беспокойсь, чужие проблемы мне к спеху, Ваня, мне бы ночь переночевать, а к утру я уж свалю подобру-поздорову. А то сказывают ночью гроза будет, надёжная крыша над головой в такую погоду и ежу ко времени будет.

– Уж как водится, – Ваня отчего-то перестал сверлить пришельца глазами и сменил тон на более деловой. – Эту штуку припрятать от греха не надобно?

Но Родион твёрдо стоял на своём.

– Не сто́ит. Пущай при мне побудет. Ты, хозяин, я погляжу, за горизонтом-то подслеживаешь.

– Не без этого. Мало ли какая проверка.

Родион усмехнулся.

– Работников прячешь?

– То тебе какое дело?

– Да никакого. Просто мне про твоих работников не знамо. Вот и пущай при мне всё своё побудет.

Ваня только плечами пожал, дело барское.

– Куда путь держишь, если не секрет?

– Да какой секрет, в скит иду, по святым местам, душонка-то вишь, городская, пропащая, а к боженьке всё одно тянется, чистоты требует!

И улыбнулся столь блаженной улыбкой, что Ваня даже призадумался. Что издевается – это понятно, но с какой целью?

– Дело то спасительное. Только ежели ты, Родион свет Романович, в ближний скит собрался, то отговорю я тебя от того дела.

– Почто так? Али там неладно, ужели какие раскольники скит захватили?

Ваня аж ругнулся вполголоса, но вслух сказал так, со значением:

– Ближний скит больше странникам не отпирает. А кого впустит – сразу под опись сдаёт охранке границ.

Ага, кивнул в ответ Родион.

– Приму к сведению, хозяин, приму к сведению. А вот ты мне ещё что скажи, баркас-то нынче ходит?

– Ходит, чего ж не ходить, по-на всю Печору почитай один и ходит, поди кожный день, коли не праздник святой али штурман вдругорядь пьяный не лежит. А тебе то пошто? Скиты поди у другой стороне все будут, на юг.

– Да думал я вот по пути погостить, всё равно где. Опять же рекою оно дело такое, идёшь тихонько, по берегам зыришь, роздых глазам, радость душе.

При упоминании глаз Ваня встрепенулся, приглядываясь. И правда, диво дивно, наш-то Романыч, гляди, со своими зенками по свету бегает. Даром что сколько ему годков, за сотку? Интересный коленкор. Неужто в Москове до таких дел додумались, чтобы живые глаза человеку до ста лет сохранять? Чудеса.

Сам-то хозяин мерцал своими дешёвыми матрицами почище чем у котов ночами в свете фонаря отсвечивает. Сразу видать – халтура, коновал в Нарьян-Маре делал.

– Ты бы, Родион, зенками-то своими не шибко светил, на реке лучше вообще визор надень да не снимай. Народишко сейчас всякий по сдельной работе шаромыжится, останешься ещё без глазонек, неровён час.

Но Родиона сей пассаж нимало не впечатлил.

– Ой, спасибо, хозяин, за заботу. Буду стараться не отсвечивать. Только вот ты ещё мне что скажи, чего у вас так охранка суетится? Покуда шёл сюда от пристани, сплошной трах да бабах по небесем, что-то не припомню, чтобы так уж винтолёт бывалоча-то озоровал.

Ишь, винтолёт ему чтобы не озоровал, на то и охранка границ поставлена, бо супостат-вражина не дремлет.

– У нас нонче строго. Кожную седмицу стрельбы, ущения, третьего дня два электропса прибегали, кур спужали, сволочи.

– Али сыскали кого? – сочувственно поинтересовался Родион.

– Да кто их поймёть, ледащих, прискакали да ускакали, штоб им пусто было.

– Ясно. Может, на Трубу кто покусился?

– Это ты когда со скита дальше-то пойдёшь, то сам и погляди, кому сие вообще надобно!

Родион в ответ только голову наклонил, ну-тка, милок, заскажи мне за Трубу. Да и разошёлся Ваня отчего-то не на шутку, видать, задел его вопрос:

– За Уралом, где самая Югыд Ва започинается, настоящая грань идёт. Будь там особливо аккуратен, Родион Романович, эт табе не местная охранка, там всё по-настоящему, строгости как в войну. Ни одна мышь не проскочит, што бы ты там себе ни думал, я тебя заранее предупреждаю.

– Ну допустим, а причём тут ваша охранка к тамошним строгостям?

– А притом, што нет никакой особо охранки, всё корпорации к рукам прибрали, от самого Москова до японских островов.

Родион в ответ только брови удивлённо поднял.

– Вот прям никакой?

– Да и Трубы, если подумать, тоже нет.

– Поясни.

– Да што тут пояснять, – всплеснул руками Ваня, – сдаётся мне, што Труба та пустая давно, так, фикция. Повод, штобы здесь стоять, всё вокруг сторожить.

– Погоди, что-то я в толк не возьму. А рента? Москов же не просто так купоны стрижёт, а с денежного потока. Если в Трубе ничего нет, откуда баблишко?

– А оттуда, ты погляди вокруг. Што ты видишь?

Родион с интересом оглянулся.

– Ну хутор твой.

– Да ничего ты не видишь! Потомушто ничегошеньки тут и нет. И так до самых Саян. Не было, нет и не будет. За тем и присмотр. А бабло это дутое – есть фуфло и замануха. Дуракам, што в Москове сидят, того довольно, пущай оно течёт по крохам, однова живём, а им платят, чтобы в глаза их не видеть. С самой войны так и повелось.

– Погоди, я запутался, а охраняют-то чего?

– То и охраняют, што ничего. Ни-че-го-шеньки, – повторил хозяин. – Пустоту, где для виду живут такие как я и ты, лишние люди, призванные эту самую пустоту собою заполнять, да и только. Никогда ни корпорации, ни прогнивший Москов не позволят здесь ничему вырасти.

– Типа чего?

– Типа Мегаполиса.

Родион аж руками всплеснул:

– А зачем тебе тута Мегаполис?

– Штобы жить, а не у Трубы греться. Штобы дети мои в университетах обучаться могли, а я себе – нормальные глаза имел возможность выправить. Штобы не в нужник до ветру ходить, а корова штобы – самого премиального геному! Вагю, едрить твою!

И остановился, выдыхая. Эк его разобрало.

– Ва-ань!..

Оба-два обернулись на строгий женский голос.

Хозяйка стояла в сенях, подбоченясь.

– К обеду-то накрывать? Коли вы уж натрынделись.

Сразу видать, кто в доме заправляет. Энто в поле мужик – хозяин, а тут коли сыту быть хочешь, засунь свою мужнину спесь себе в мотню и радуйся, что скалкой давно не прилетало.

Да и то сказать, хозяйка у Вани была добрая, ростовая, разве что не выше Родиона. И в плечах, и в попе богата, мечта, вопчим.

– Доброго здравствия, хозяюшка! Не извольте беспокоиться, я на харчи не претендую.

– А мне то без разницы, разогрето, знать сиди ешь!

И ушла себе в усадьбу, недовольно ворча под нос.

– Придётся есть.

Ваня это произнёс даже с какой-то гордостью.

Спустя минуту на столе ломилось: холодник на буряке и говяде с яйцом да сметаной, потат варёный под маслом, укропом и петром, шкварка золотистая, обжаренная с отрубным хлебом и чесноком, кукурузная лепёшка на опаре, жбан варенья к уже стоявшей тут миске протёртой ягоды плюс крынка молока и охапка зелени пучком али требухою на постном масле с лемонтием на выбор. Завершал обеденное пиршество издевательски крошечный пузырёк горькой, что демонстративным образом был поставлен персонально перед гостем и даже немного подале, чтобы хозяин не дотягивал.

Расселись, значит.

Пятеро детей-погодков, все как один в маму, лунолицые и лупоглазые, с интересом смотрели на пришлого дядю, хватать со стола не рвались, и вообще вели себя чинно. Разве что старшему не сиделось – пострел то и дело оглядывал через плечо на майдан, где чего-то расшумелись молочные подсвинки.

Молитву, как водится, зачитал отец семейства, солидно так, с óканьями и натужным сопением промежду строк.

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Аминь.

И размашисто, от пуза перекрестился, покосившись на Родиона.

Тот послушно повторил жест, посмеиваясь в седые усы. Его всё происходящее забавляло.

И только тут приступили. Пока все разливали по мискам холодник, Родион ещё раз вежливо поблагодарил хозяюшку, а заодно поинтересовался, где же работники.

– А них тама, за амбаром покормлять.

– То дело, кормилица, хлеб-соль!

И послушно, под строгим-то женским взглядом, поспешил отпить разом добрую половину пузырька горькой, послед чего похлебал холодника да разом перешёл к горячему.

Он уж и знать позабыл, какой вкусной может быть простая крестьянская еда, да на свежем воздухе, да под крепкую сивуху. Аж слеза наворачивается. Впрочем, покуда гость упражнялся в злоупотреблении, все прочие из-за стола успели рассосаться. Хозяин с оханьем сел на трактор да повёз работников в поля, туда же потянулось и гудение стаи сельхозных дроньев. Дети, ничуть не притомившись на послеполуденном зное, разбежались по своим делам, и только строгая хозяйка хмуро продолжала менять пузырьки до тех пор, пока гость не удосужился, блея и мекая, начать извиняться, что, мол, на сегодня хватит.

Фыркнув от возмущения, хозяйка крикнула из сеней девку уносить, а сама снова растворилась в недрах хозяйской усадьбы. Настала благословенная послеполуденная тишина.

Родион откинулся на лавке, облокотясь о едва оструганную столешницу, и благостно уставился вдаль.

А всё-таки хорошо нынче тут. Дрозды в деревах поствистуют, чёрный аист стрекочет в камыше, мелкие хрюнделя повизгивают на майдане. Ни тебе гнуса, ни овода. Лепо.

Буде так, даже надоедливое жужжание дроньев в отдалении ничуть не беспокоит. Такая наполненная, многоголосая тишина будет получше всякого истинного, мертвенного молчания. Тут такое бывает разве что после звена летунов охранки, те на бреющем так рокочут, что природа разом вся замирает в панике. Али после очередного разлива на Трубе, когда целые реки вдругорядь вымирают ниже по течению, задыхаясь в химическом смраде удушающих паров.

Тут, на Печоре, подобного не бывалоча, хвала Тебе, Господи, а вот за хребтом, по Оби, чего только не случалось. Там и экология смотри какая, леса стоят чёрные, да и людей с гулькин нос вовсе. Одни только заставы вдоль Трубы, да и живут там разве посменно, пока дым вонючий глаза не выел.

Туда-то ему дальше и двигаться.

Родион вздохнул, убрав блаженную улыбку с лица и заделавшись разом как будто другим человеком. Словно бы сидел в нём самом какой-то титаниевый стержень, который если и позволял себе на время мягчеть, да тут же, чуть что, возвращался в обратку.

Оно и правда, до Сургута путь неблизкий и небезопасный. Коли рассчитывал он двигаться дальше на стрекоталке, так планам его не суждено было сбыться, слишком крепко стерегла тут небо охранка. И ладно бы только радары да лидары, кто б его углядел, на столь малой высоте и при небольшой скорости. Видать, с неба зырят, треклятые, пущай не персонально про его, Родиона свет Романовича, душу, да то какая разница. Родион не выглядел человеком, так уж расположенным к общению с околоточным, а уж тем более с охранкой.

Да и груз этот тяжеленный, что он держал всегда при себе, смотрелся слишком уж неуместно посреди всей окружающей пасторали.

Что там, поди пойми. А ну как счётчик имени товарища Гейгера к нему приложи, неужто смолчит, не зарычит, не застрекочет?

Что это за штуковина вообще такая, что надобно тащить через весь континент вручную да без вящей охраны? Знать, недобрая штука, дурная, коли таить её приходится подобным вона инкогнитом.

Впрочем, Родион этот самый, должно быть, о своём грузе зело осведомлён, то видно по коротким жестам, которыми он норовил бесперечь коснуться железной гири через брезентуху сидора.

Так нежно оглаживают дитя малое в колыбели, не иначе. Что то за колыбель и что за дитя в той колыбели зреет? Не громковато ли то «агу», что вскоре пойдёт гулять по миру, по самой Матушке?

Родион про то помалкивал, а только временами припадал к виртпанели, что-то там про себя рисуя по контурным картам, как в старину делали. Полк шуйный, полк десный, засадный полк, новомодный.

Поди пойми, вопчем, да только ни виртом поганым, ни прочими пошлыми штучками Родион про свои тайные дела да затруднения не пользовался. Он вообще как будто бы и слышал сейчас вокруг исключительно то же, что птица небесная да гад земной. Травушку, древесный шум, птичий грай и рокотание тракторов за стеною кормилицы-кукурузы. Никакой тебе аугментированной мути в глаза и бесовской музыки в уши. Одна только Божия благодать.

Сиди себе, наслаждайся.

В таких думках да поглядках и прошёл у гостя остаток дня. Когда же хозяин в сумерках возвернулся, то не сразу сообразил, что такое наблюдает. Родион сидел на столе в обнимку со своим сидором и пускал в небо дымные кольца курительной жижи.

– Комаров штоли пужаешь?