Текст книги "Штрафники вызывают огонь на себя. Разведка боем"

II

Та сотня метров проселочной узкоколейки, на которой залег взвод Аникина, давно уже превратилась в покрытое рытвинами пространство. И дальше, во взводе Погибко, ситуация была не лучше.

Немецкие минометные батареи принялись работать с час назад. За это время на позиции штрафников упало столько мин, что, если бы не спасительная насыпь, их уже давно перемололо бы в одно целое с землей. А немцы, как осатанелые, продолжали закидывать за насыпь все новые порции смертоносных «рёвушек».

Их опорный пункт располагался неподалеку от маленького селения. Когда они заняли этот рубеж, еще рано поутру, Андрей хорошенько рассмотрел этот населенный пункт в артиллерийский бинокль, который он одолжил у Погибко. Типичное венгерское местечко. Небольшое, как будто из пластилина вылепленное. Красные черепичные крыши, ухоженные домишки, вокруг двориков голые, но аккуратно постриженные кусты «живой изгороди». Над селеньицем возвышалась башенка церкви. Не разберешь, то ли кирха, то ли костел. Крыша тоже черепичная, остроносая, пирамидальная. Под самой кровлей – «скворешник» колокольни.

Отличное место для корректировщика. Самая высокая точка на местности. Как говорит Шибановский, «доминирует». Даже выше соседнего с местечком холма, на котором расположился фашистский опорный пункт. У немцев тут настоящая неприступная крепость. Впрочем, об этом в роте знают только офицеры. Ротный запретил употреблять слово «неприступный» в разговоре с подчиненными. В распоряжении Шибановского и начальника штаба данные авиаразведки.

Это второе кольцо обороны Будапешта. Почти на два километра, до пригородной железнодорожной станции, тянутся пулеметные и пехотные траншеи. Оборудованы, как положено: наблюдательные пункты для командиров и снайперов, убежища и блиндажи, огневые ячейки и площадки, на которые хоть пулемет устанавливай, хоть выкатывай крупнокалиберную гаубицу. На выгодных для себя, стратегических высотах фашисты связали эти линии траншей в настоящие узлы. Как невесело заметил начальник штаба Хусейнов, устроили настоящий смотр фортификационного искусства.

Там все то же, что и в промежуточных траншеях, но только бетона и железа при строительстве оборонительных сооружений использовано на несколько тонн больше. И вооружение соответственно свезли туда, где надежней. Знай только выбирай, из чего будешь палить в следующие часик-полтора. Сейчас вот, гады, минометы разместили и лупят почем зря.

III

Ротный во время совещания водил огрызком карандаша по карте, перечисляя все те сюрпризы, которые могли ожидать штрафников при штурме опорного пункта. Сомнения и тягостные раздумья сквозили в приглушенном тембре голоса майора Шибановского. Одно не вызывало никаких сомнений – то, что штурм бойцам отдельной армейской штрафной роты обязательно предстоит.

– Нагромоздил фашист черт знает что… – выдохнул майор. – А теперь через это бетонное кольцо нашим бойцам предстоит прогрызаться. Вот и посмотрим, насколько оно неприступное. Вопросы, замечания?…

– Товарищ майор… – произнес зам по политчасти Зворыкин.

– Да, товарищ капитан… – устало отозвался ротный.

– Товарищ майор… Так ведь первое кольцо обороны тоже считалось неприступным… – Горделивая улыбка обнажила редкие желтые зубы замполита. – А ведь это кольцо сейчас у нас за спиной.

– Да, капитан, вы, безусловно, правы… – хмуро и сухо ответил Шибановский. – Не сомневаюсь, что наши бойцы взломают все три кольца вокруг Будапешта, какой бы неприступной враг свою оборону ни считал. Только советую помнить… – Голос ротного стал еще суше и жестче. – Что там, позади нашей роты, остался не только фашистский рубеж… Там остались двадцать восемь могил бойцов нашей роты… Об этом советую помнить.

Капитан ничего не ответил, и только улыбочка мигом сошла с его самодовольного лица.

IV

Хмурое настроение майора объяснялось просто. Вопреки его ожиданиям командование изменило боевую задачу. Танковая атака, которую должны были поддерживать штрафники, неожиданно была прервана. «Тридцатьчетверки» срочно понадобились на другом участке боев. Северо-западнее создалась угроза прорыва неровной линии фронта наступавших. Немецкая механизированная дивизия вклинилась в глубь растянувшихся при наступлении частей и расширяла с флангов свои тактические рубежи.

Теперь штрафной роте предстояло штурмовать опорный пункт в прямом смысле собственноручно: уповая на свои собственные силы и обещания командования в самом скором времени направить сюда авиацию, а также перебросить в этот район подкрепление в виде артиллерии или минометных батарей.

Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Сценарий с участием авиации, танков и артиллерии полностью сработал при прорыве первого, внешнего кольца. Наши части нанесли по фашистским укреплениям страшный удар. На его инерции рассчитывали проломить и остальные два неприступных рубежа, окольцовывавших Будапешт с юго-востока.

Но, как водится на войне, обстановка стала меняться с такой быстротой, что от первоначального замысла высоких штабных умов уже через несколько часов не осталось ничего похожего.

Предпринятое на широком фронте наступление не позволило обеспечить концентрацию на каждом отдельном участке. Сначала свои бомбовые удары в другие квадраты пришлось перенести авиации, потом срочно сняли с позиций артиллерии, и, наконец, пришла очередь танкистов.

После того как стало известно, что немцы перебросили в район танки, пехоту и механизированные части, в первый эшелон атаки командование дивизии выдвинуло венгерский полк. Бывшие союзники гитлеровцев теперь должны были принять на себя первый удар противника.

Отчасти штрафников эта новость ободрила. Роль тарана, проламывающего брешь в железобетонной стене фашистских укреплений, должны были выполнять именно бойцы отдельной штрафной роты майора Шибановского. Но теперь новоиспеченным союзникам-венграм представилась возможность доказать верность своей новой присяге. И командование эту возможность с легким сердцем предоставило. Как ни крути, даже самые отпетые штрафники – все же свои по сравнению с недавними гитлеровскими приспешниками.

Об этом пространно рассуждал капитан Зворыкин перед началом боя, не давая вставить слова ни ротному, ни начштаба. А потом был какой-то странный и непонятный бой, во время которого Аникин и его подчиненные, пожалуй, впервые должны были обеспечивать второй эшелон атаки и следить за тем, чтобы ни один мадьяр не побежал с передовой. По сути, это означало что-то вроде заградительного отряда.

Сразу после артобстрела, на заре, танки двинули вперед. Мадьярская пехота ушла за ними следом, а рота Шибановского залегла позади на почти километровом участке, вдоль насыпи, ожидая следующих указаний. Но никаких указаний не последовало. Впереди началась настоящая кровавая свистопляска. Фашистские танки сцепились с нашими. «Тридцатьчетверки», действуя умело и дерзко, превратили их бронированные машины в факелы.

Черный, коптящий дым накрыл высоту, а когда он рассеялся, все было кончено. Нашим танкистам было приказано отступать, что они и сделали. Осталось неизвестным, получили такой приказ мадьяры или нет. В любом случае, из них отступать было уже некому. И для штрафников никакой кровавой работы в это утро не случилось. Никто из новоиспеченных союзников не побежал и поле боя не покинул.

V

После того как танки ушли и ситуация изменилась, майор собрал в штабе командиров взводов и их замов. Необходимо было уточнить диспозицию, как выразился майор. И тут замполит и ввернул:

– Вы что имеете в виду, товарищ майор? Под словом диспозиция?

Майор любил всякие замысловатые словечки употреблять.

– А вы не знаете, капитан, что такое диспозиция? Вот передо мной лежит письменный боевой приказ командующего дивизией… Понятно вам, что такое диспозиция?

– Мне очень хорошо известно, что такое диспозиция… – надувшись, как индюк, процедил капитан Зворыкин. – Я это словечко наизусть запомнил, когда мы недобитых белых офицеров допрашивали… Ох, они и рассказывали про диспозицию. Бумаги не хватало записывать…

В штабе нависла тяжелая пауза. Аникин ожидал, что сейчас произойдет взрыв. Майор в порошок сотрет этого плюгавого замполита. Не зря каптенармус Малашенко признался, что слышал от Чувашова, будто замполит раньше служил в ГПУ и за какую-то серьезную провинность переведен в агитпроп и отправлен на передовую. По словам старшего сержанта Малашенко, у капитана будто бы очень серьезные связи чуть ли не в особом отделе армии. Как бы там ни было, а выходило, что не зря капитан Зворыкин в штрафную попал, пусть даже в постоянный состав.

Да, у него в маленьких кабаньих глазках написано все его душегубское прошлое. Зрачки палача – черные, выпуклые, как пуговицы, и никаких эмоций и сомнений. И лицо – землистое, покрытое оспинами, как будто в него зарыты все замученные им трупы. Словно всегда немытое, хотя от капитана всегда за версту несло хорошим одеколоном. Покойнички, в памяти упрятанные, разлагаться начинают, вонь такая идет, что никаким одеколоном не перебьешь.

Майор неожиданно повел себя так, как никто от него не ожидал. Он будто прочитал мысли Аникина насчет замполита.

– У вас очень насыщенное прошлое, товарищ капитан… – совершенно спокойным голосом произнес ротный. – И, дабы поберечь ваш слух и не воскрешать в памяти старорежимные призраки расстрелянных вами белогвардейских врагов революции, я впредь приказываю: слово диспозиция больше не употреблять! Вместо безвозвратно устаревшего слова «диспозиция» впредь употреблять словосочетание «боевой приказ».

Майор говорил с расстановкой, каждый раз со смаком и акцентом произнеся слово «диспозиция». Сквозь сдержанный тон в его словах прорывалась нескрываемая язвительная издевка.

– Или же не менее общеупотребительное слово директива. Надеюсь, в богатом словарном запасе старорежимных офицеров не имело такой популярности. Надеюсь, капитан Зворыкин, слово директива не вызывает никаких болезненных ассоциаций в вашем утомленном героическими подвигами сознании?

– Никак… никак нет, товарищ майор… – еле выговорив, глухо прохрипел замполит. Пунцовая краска пробилась на поверхность его изрытого лица сквозь землистые рытвины.

– Отлично! – как ни в чем не бывало отрезал майор. – А теперь перейдем к ситуации. Как вы знаете, в результате боя опорный пункт вновь занят вражескими подразделениями.

– Это все трусливые мадьяры… – не удержался капитан. – Не надо было посылать их вперед. Нет сомнений, они без боя уступили укрепления своим союзничкам.

– Как известно, размещение венгерских подразделений на острие атаки было произведено согласно директиве штаба дивизии. Не так ли, товарищ капитан?

Шибановский, повысив голос, резко развернулся к замполиту. Не дожидаясь ответа, он продолжил:

– Согласно оперативной сводке, предоставленной командиром танкового батальона, венгры оказали ожесточенное сопротивление наступающей немецкой пехоте и танкам. На итог боя повлияло значительное превосходство врага в живой силе и технике… И другие обстоятельства… сами знаете, какие…

VI

Эти обстоятельства и сейчас не выходили у Аникина из головы. Черт бы побрал эту голову. Тупая боль тоже крепко засела в мозгу, давила в уши все нестерпимее.

После того как уполз Талатёнков, фашистские минометы принялись садить еще чаще. Но, как выяснилось, это был всплеск перед затишьем. Спустя несколько минут – бесконечных, наполненных взрывами и грохотом – наступила тишина. Андрей сразу почувствовал облегчение. Неужели этот грохот прекратился? Похоже, время подошло к обеду.

У немцев по этой части обычно все соблюдалось с чрезвычайной пунктуальностью. А для аникинских бойцов обеденное время являлось просто вехой отсчета дневного времени. Обоз роты вместе со взводом минометчиков застрял где-то позади, в районе взятого первого кольца. По формулировке старшины, для пополнения запасов продовольствия и матчасти.

Воспользовавшись передышкой, Андрей решил наведаться в расположение штаба, чтобы разузнать насчет кормежки для солдат. Сколько можно экономить этот скудный сухой паек, щепотками вымеривая суп-концентрат и считая каждую чаинку?

По пути Аникин наткнулся на командира минометного взвода Старостенко. Лейтенант вместе с тремя бойцами тащил пятидесятимиллиметровый миномет.

– О, младший лейтенант! – радостно воскликнул командир ротных минометчиков. – На ловца и зверь бежит!

– Ага, мы тут от голодухи и от фашистских мин совсем озверели… – улыбаясь, ответил ему Аникин. Появление Старостенко было хорошим знаком. Во-первых, рота наконец-то получала такую необходимую в противостоянии с треклятым опорным пунктом, мощную огневую поддержку своих минометчиков. Во-вторых, если в расположение роты добрался Старостенко со своими парнями, значит, есть надежда, что где-то на подходе и обоз, ведомый старшиной. А значит, и полевая кухня с горячей кашей и прочими столь приятными для пустого брюха ингредиентами.

Надежды командира первого взвода не обманули. Выяснилось, что, согласно приказу командира роты, личный состав минометного взвода был распределен по всему километровому рубежу, который удерживала штрафная рота. Минометные расчеты переходили в оперативное подчинение командиров взводов.

– А я вот напросился к Аникину, в первый взвод… – пояснял Старостенко. – Повоюем, а, младший лейтенант?

– Еще как повоюем. Уже совсем допекли фрицы чертовы… – отозвался Андрей.

– Э, друг ситный, да тебе срочно надо к фельдшеру. Я, кстати, только что был у Анюты. У нее, надо сказать, дел невпроворот. Раненых много. Сразу понял, что вас тут хорошенько прижали. Но Анюта, знаешь ли, в любой обстановке хороша. Красоту ничем не испортишь. Удивляюсь, как она умудряется в этой антисанитарии халатик содержать в такой чистоте? Ты у нее как раз разузнай. Такой повод…

– Ладно, ладно… – отмахнулся, смутившись, Аникин. – Ты там располагайся по-хозяйски. И бинокль, вижу, у тебя в порядке. Не помешает вначале хорошенько осмотреться на местности. Левее, метрах в пятнадцати от насыпи, ложбинка есть. Рекомендую…

– Спасибо… сообразим… – махнул в ответ лейтенант и, закинув за спину карабин, скомандовал подчиненным «полный вперед».

VII

Шутливые слова Старостенко задели Андрея за живое неожиданно для него самого. Он вдруг очень зримо вспомнил юное, пухлогубое лицо военфельдшера Анны, ее безупречную фигуру, и что-то горячее, казалось, перемолотое в муку в нескончаемо крутившихся жерновах окопных дней и ночей, проснулось в груди.

Старшину Аникин отыскал недалеко от штабного блиндажа. Его голос раздавался из-за пригорка. Это была типичная манера общения командира хозчасти Нарежного. В силу специфики занимаемой в роте должности, старшина был твердо убежден, что всем поголовно в роте от него чего-нибудь надо, причем и постоянный, и переменный состав пытается выклянчить у старшины не положенное по уставу и согласно нормам ежедневного обеспечения, а покушается на неприкосновенный запас, притрагиваться к которому можно лишь в самом крайнем случае. Что здесь, на передовой, в штрафной роте, где каждая минута являлась пребыванием между жизнью и смертью, старшина подразумевал под самым крайним случаем, для всех оставалось тайной, покрытой мраком.

Впрочем, когда дело касалось кормежки, Нареж-ный особо не жульничал. «Что-что, а насчет жратвы наша Рожа не жлобствует», – судачили штрафники, с душевной теплотой сокращая фамилию старшины до емкого физиогномического определения.

Ходили слухи, что они с поваром все-таки умудрялись экономить на крупах, картошке и концентратах, втихаря выменивая у местного населения на бесценное продовольствие иные материальные ценности. Но, как говорится, не пойман – не вор, да и на рационе штрафников и качестве приготовляемой пищи это особо не отражалось.

Бывали даже такие праздничные дни, когда вместо концентрата бойцов потчевали наваристой кашей с мясом или не менее наваристым борщом, с тем же мясом в виде свежеразделанного поросенка, по случаю добытого доблестными бойцами хозвзвода. Это тоже были отголоски тесного теневого сотрудничества запасливого Нарежного с радостно встречавшими советских воинов жителями освобожденных территорий.

VIII

Выйдя на голос, Аникин вдруг увидел Анюту. Она с сердитым и усталым лицом неотступно, быстрым шагом следовала за старшиной. Он, в свою очередь, так же старательно пытался от нее оторваться, попутно выговаривая ей во весь свой писклявый баритон. Создавалось впечатление, что они играли в догонялки с условием, что передвигаться надо не бегом, а быстрым шагом. Теперь была очередь водить военфельдшера.

– Вы понимаете, товарищ Лозневая, что я не могу дать вам подводу? Или вы ничего не понимаете?! – кричал Нарежный, пытаясь скрыться от нее за телегой, из которой вытаскивали тяжелые мешки трое временных бойцов.

– Нет, товарищ старшина, я отказываюсь вас понимать. Мне надо срочно отправить раненых в медсанбат, и вы мне дадите телегу, – разгневанным тоном отчетливо отвечала Анна.

– И не подумаю, уважаемая товарищ военфельдшер… – со всем сарказмом, на который был способен, ответил Нарежный.

– Вы меня вынуждаете обратиться к командиру роты… – суровым тоном подытожила Анна, остановившись. Она насупила красивые черные брови и расправила плечи, отчего ее небольшая, упругая грудь еще больше натянула приталенную шинель. Всем своим прекрасным видом военфельдшер показывала крайнюю решимость.

– Обращайтесь, – с украинским упрямством не сдавался Нарежный. Скорчив свою широкую, как капустный лист физиономию, он с маслеными глазками добавил: – Ведь у вас, товарищ военфельдшер, имеется такой своеобразный подход к товарищу майору…

Прозвучало, как пощечина. Аникин уже набрал воздуха, чтобы встрять в разговор. Такое, в глаза высказанное женщине, да еще при других, кого угодно бы вогнало в стыд. Но только не Анюту. Сама родом из Донецкой области, из шахтерской семьи, выросшая в крутой по нраву атмосфере рабочего поселка, она не первый день пребывала в мужском коллективе. В полной мере познавшая нелегкую долю женщины на войне, чувство собственного достоинства никому марать не позволяла и постоять за себя умела.

– Можешь не сомневаться, Нарежный… Мой подход осечки не даст. Собственноручно не одну, а две подводы приведешь, под уздцы… – горделиво вскинув голову, презрительно ответила Анна. Ее аккуратная шапка-ушанка сбилась на затылок, и на белый и нежный лоб выбилась кудрявая прядь золотистых волос. Ее точеный профиль царицы, статная фигурка действительно подтверждали – все будет именно так, как она говорит. Связь Анюты с майором ни для кого не была секретом.

IX

Военфельдшер Анна выглядела сейчас, как кинодива из довоенной ленты. Все, находившиеся в этот момент возле повозок, на миг замерли, словно очарованные этим чудесным видением, возникшим посреди боя, на передовой. Даже старшина стоял, малодушно переминаясь с ноги на ногу. Видимо, понимал, что перегнул палку. Все-таки ссориться с ротным, да еще из-за бабы, ему было крайне нежелательно.

– А ты, Нарежный, я смотрю, завидуешь моему подходу, – хлестко продолжила вдруг Анна, сделав ударение на последние два слова. В голосе ее звучала откровенная насмешка. – Ничего, старшина, товарищ майор узнает, куда в Хатване пять мешков муки девались, он тебе устроит подход…

Смеха не могли сдержать ни Аникин, ни подчиненные Нарежного. Капустная физиономия старшины побагровела и сделалась похожей на кусок свежеразделанной говядины.

Теперь нужной подводы военфельдшеру точно не видать. Понимая это, она развернулась и быстрым шагом направилась прочь.

– Товарищ старшина! – окликнул Андрей, быстрым шагом подходя к Нарежному.

Тот выглядел, как грозовая багровая туча.

– Можно на два слова вас? – негромким голосом спросил Аникин.

– Чего вам, товарищ лейтенант?… – буркнул Нарежный, нехотя отступая за подводы.

– Товарищ старшина… – дипломатичнейше начал Андрей. – Бойцы есть хотят…

– Все есть хотят… – переключаясь на привычный тон, по-хозяйски ответил Нарежный. – Кухня только прибыла, мне еще командование треба покормить.

– Товарищ старшина, а не нужна вам упряжь? – вдруг, как бы между прочим, спросил Андрей.

– Какая упряжь? – насторожился Нарежный.

– Вы такой упряжи не видали. Новехонькая, из мягкой кожи… То ли пять, то ли шесть комплектов…

X

Мешок с уздечками и прочим наездническим скарбом Крапивницкий отыскал еще в Карцаге. По его рассказам, в конюшне нашел, «висит ничейное, я и взял». Как признался Крапивницкий, были там еще отличные седла, но тяжело было нести. «Ага, Крапива, знаю я твое – тяжело нести… – прозорливо отметил тогда Талатёнков. – Небось спер уздечки-то, и улепетывать пришлось. А с седлами бежать несподручно».

Так или иначе, но Крапива упрямо всюду таскал трофейную упряжь с собой. Именно ею и решил по-командирски распорядиться Аникин, памятуя об обещании Крапивы загладить вину за несогласованный «самоход» в Карциге.

Глазки старшины заблестели. Андрей сразу уловил, что Нарежный проглотил наживку. Теперь можно тянуть из него все необходимое.

– Ну, так как насчет упряжи? – с налетом безразличия переспросил Андрей. – А вы нам – ужин, вне очереди, да по первому классу…

– Договорились, товарищ лейтенант… – кивнул, облизнувшись, старшина. – Народ после заката потянется. А ты засылай своих оглоедов пораньше. Как солнышко начнет садиться. Будут вам щи и каша с мясцом. Настоящая – не какая-нибудь размазня[4]4
  Каша-размазня – полужидкая по консистенции каша, которая обычно готовилась в полевых условиях.


[Закрыть]… И еще сала выдам на взвод… Хорошенький шмат я тут по случаю раздобыл…

– От це добре… – улыбнувшись, согласился Аникин. – И еще одна просьба… Михайло Петрович… телега нужна…

Рожа опять настороженно глянул на Андрея. Но теперь в его хитрющих глазках сквозили тревога и недоверие.

– На что вам телега? – спросил старшина. Ухмылочка расползлась по его губам. – А-а-а… – догадливо растянул Нарежный. – Перед этой стервой выкаблучиваешься? Зря стараешься, лейтенант. Там очередь треба с вечера занимать…

– Негоже про даму за глаза такие слова употреблять… – ледяным тоном отчеканил Аникин. Он был на голову выше старшины, но тот был коренаст и широк в плечах. Драться с командиром хозотделения в планы Андрея не входило, но спуску давать этой раскормленной Роже он тоже не собирался. Эту решимость чутко уловил и старшина.

– В любом случае, это не мои проблемы… – как бы идя на попятный, примирительно ответил Нарежный. Все-таки новая упряжь крепко засела у него в мозгу.

– Три моих раненых бойца отправки ждут… – так же примирительно пояснил Аникин.

– Понятно… – многозначительно откликнулся Нарежный. – Давай упряжь…

– Михайло Петрович… – успокаивающе ответил Аникин. – На закате бойцы за щами и кашей придут, и будет вам упряжь… А подводу сейчас надо.

Старшина, тяжело вздохнув, повернулся к бойцам, разгружавшим телегу:

– Вася, слышь…

– Да, товарищ старшина!.. – вытянулся во фронт один из бойцов – неказистый, щупленький, с темным калмыцким лицом.

– Бегом освобождайте подводу и поедете вот с лейтенантом Аникиным в санотделение. Раненых отвезешь. Понял?

– Понял, товарищ старшина!..

– Ну, так действуй, раз понял. Бегом действуй! А то, как сонные тетери, возитесь…